6
Часто бывает, что человек после дачного сезона или поездки на отдых к морю жалуется друзьям: «Скучал невероятно!..» У Викентия Павловича подобные разговоры всегда вызывали улыбку. Ему скучно не бывало никогда. Может быть, потому, что так устроен его ум: все происходящее вокруг – интересно. И во всем всегда можно найти необычное, потому что везде есть люди, а взаимоотношения людей – самая таинственная вещь на свете. Ну а уж здесь, в Баден-Бадене, необычных людей хватало!
Викентий, Людмила и Катюша с удовольствием выходили в город после обеда и гуляли до ужина. Именно в эти часы улицы городка, кафе и скверы заполнялись курортниками. Начинали работать курзалы, играли духовые оркестры и маленькие музыкальные группы из скрипачей, аккордеонистов и гитаристов, сновали тележки мороженщиков, продавцов воды и сладостей… Круговорот лиц и нарядов! Иногда это были национальные одежды – шотландские юбки, турецкие чалмы или черногорские плащи, иногда просто что-то экстравагантное, экстрамодное.
Отличительной чертой Баден-Бадена было то, что извозчиков здесь не особенно жаловали, в городе все ходили пешком. В кургаузах доктора прописывали всем курортникам непременные «променады» после принятия лечебных вод – для интенсивного обмена веществ. И народ гулял: по центральной улице, по городскому парку с многочисленными аллеями, дорожками и зелеными газонами. Катюше очень нравились эти прогулки – столько интересного было вокруг! Викентий и Люся развлекались тем, что ловили обрывки разговоров идущих мимо и навстречу людей и угадывали – на каком языке говорят.
– Это, конечно же, какой-то славянский, по-моему, чешский, – сказала тихо Люся, чтоб ее не услышали двое мужчин, стоящих недалеко.
– Чешский мне приходилось слышать, нет, это не он, – не согласился Викентий, – скорее македонский.
– Ну а это испанский! Точно! – радостно воскликнула Люся, когда мимо прошла шумная группа молодых людей. – А вообще-то я теперь хорошо представляю, что такое Вавилонское столпотворение!
К ним подошел, приветливо здороваясь, московский адвокат, с которым они познакомились здесь. В руках у него была большая керамическая кружка с носиком, как у чайника. Такими кружками бойко торговали в небольших магазинчиках города, курортники покупали их – считалось очень удобно пить минеральные воды именно из этих кружек. Адвокат тоже потягивал из носика водичку.
– Читали, Викентий Павлович, сегодняшние газеты? – спросил он, явно имея в виду отечественную прессу. – Столыпин и Кривошеин все еще ездят по Сибири.
– Сибирь велика, – пожал плечами Петрусенко, думая отделаться этой фразой. Он прекрасно знал, с каким вдохновением русский человек, оказавшийся за границей, обсуждает российскую политику. Вот и теперь адвокату явно хотелось поговорить о планах переселения крестьян в Сибирь, об усилении русского влияния в Азии… Но Люся невольно выручила мужа, вдруг изумленно воскликнув:
– Бог мой, это что за явление?
По аллее, лавируя между гуляющей публикой, катилась коляска – сверкающее хромированными деталями, на рессорных больших колесах чудо техники. Ее, держась за специальные ручки, с невозмутимым видом толкал перед собой крепкий лакей. В коляске гордо восседала дама, молодая и, вероятно, красивая, однако по-настоящему оценить ее внешность мешали и надменно застывшее лицо, и полупрозрачная короткая вуалетка.
– Вы не знаете? – тут же подхватил адвокат, обрадованный возможностью первым сообщить новость. – Это леди Оуррэн, жена английского пэра. Она прибыла позавчера, муж привез ее и тут же отбыл в Лондон – он не может пропускать заседания в палате лордов.
– Она инвалид? – спросила Люся, сочувственно глядя вслед удаляющейся коляске. В Баден-Бадене нередко можно было видеть людей с парализованными ногами, которых родственники возили в колясках. Но адвокат состроил уморительную гримасу, качая головой:
– Нет-нет! Она просто в интересном положении.
– Но зачем же тогда ездить в коляске? – удивилась Людмила. – Наоборот, полезно побольше двигаться!
– У нас тут говорят… – Адвокат сделал неопределенный жест, и Петрусенко понял, что он имел в виду: слухи, болтовня, даже просто сплетни, которые пропитывали атмосферу курортного городка. – Говорят, лорд Оуррэн уже отчаялся заполучить наследника, а тут вдруг такое счастье! Врачи рекомендовали леди беречь плод и употреблять лечебные воды. Вот она и бережется, заставляет возить себя в коляске, чтобы младенец созревал в полном покое.
Раскланявшись с адвокатом, Викентий Павлович подхватил жену под руку.
– Ты права, Люсенька! Это и правда похоже на Вавилонское столпотворение!
Они уже неделю отдыхали здесь и, выходя в город, постоянно знакомились с соотечественниками. Узнавая, что Петрусенко живут в пансионе да еще занимают втроем две комнаты, многие им откровенно завидовали. Большинство жили в тесных комнатушках, в которых, по сути, только ночевали. Столовались в больших, шумных общественных табльдотах, чтобы принять ванны, выстаивали очереди. Условия пансионата «Целебные воды» казались просто сказочными. Викентий Павлович однажды попытался представить, как выглядит Баден-Баден зимой. Наверное, улицы, заметенные снегом, днем почти безлюдны, растворилась, исчезла целая армия извозчиков, носильщиков, посыльных, кельнеров. Городок погружается как бы в спячку, чтобы с весенним теплом очнуться, встряхнуться, загудеть, заговорить на всех языках…
В столовой, за ужином, было оживленно и весело. Эта особая атмосфера царила здесь последние три дня – с появлением в пансионате Сергея Ермошина. Авиатор и в самом деле очень сильно растянул связки, ходьба давалась ему с трудом, а уж о полетах речи вообще не шло.
– Странно было бы не воспользоваться тем, что вы – на знаменитом шварцвальдском курорте! Здешние термальные воды быстро поставят вас на ноги, – сказал ему врач.
Таким образом русский авиатор оказался в пансионате. За табльдотом он сразу же сел рядом с Эльзой, и его присутствие подействовало на девушку как прикосновение волшебной палочки. Снегурочка оттаяла: превратилась в раскованную, веселую и счастливую девушку.
Сергей сразу понравился всем Лютцам. Впрочем, иначе и быть не могло. Родители и брат давно знали об увлечении Эльзы не столько авиацией, сколько одним-единственным авиатором. Появление этого авиатора в их доме восприняли радостно. Анастасия Алексеевна даже шепнула Людмиле:
– Это просто чудо! И, Люсенька, мне кажется… Лиза понравилась этому молодому человеку! Для нее это было бы счастьем…
Эрих, знакомясь и пожимая руку Ермошину, покрутил восторженно головой:
– Ну и сестрица у меня! Всегда умела своего добиваться!
Сергей не совсем понял его, но Эльза в тот же вечер все ему объяснила сама. В правом крыле дома, в котором жили сами Лютцы, Ермошину уступили кабинет Людвига Августовича. Эльза принесла ему постельное белье, а потом вышла с ним на веранду. Это была та часть веранды, на которую выходили комнаты хозяев, другие постояльцы сюда не заходили. Здесь стояли плетеные столики и кресла, уютно светились две газовые лампы. Сергей сел, вытянув больную ногу, улыбнулся:
– Признаюсь, ваша термальная ванна замечательна! Думаю, она меня быстро излечит. Да вот только захочу ли я вас так быстро покинуть, а, Лизонька? Почему мне так хорошо с вами? Легко! Может, мы в какой-то прошлой жизни уже встречались и были близкими людьми?
– Почему же в прошлой? – Лиза смотрела на Сергея и понимала, что сейчас все ему расскажет. Но ни страха, ни смущения не испытывала. Ей тоже было легко и радостно. – Мы встречались с вами в этой жизни.
– Разве? Я не помню… – Он искренне удивился. – Нет, не мог бы я вас забыть!
– Сейчас вспомните! Одну минутку!
Она вскочила и быстро пошла, почти побежала в свою комнату. Через пять минут она вновь вышла на веранду, но остановилась у распахнутых дверей, над которыми светила лампа. На голове девушки была надета желто-оранжевая спортивная шапочка. Светлые кудри, серые глаза…
– Постой, постой… Что-то было – давно… В Киеве? Я еще ездил на велосипеде!
Он встал, не обратив внимание на боль в ноге, резко шагнул, но тут же покачнулся. Эльза мгновенно оказалась рядом, обхватила его. И Сергей положил ей руки на плечи – сначала, чтобы удержаться, но потом обнял…
– Ты была совсем девочкой. Очень хорошенькой!
– А ты подмигнул мне!
– А ты сохранила мою кепку! Значит, помнила обо мне?
Они и сами не заметили, как перешли на «ты» – легко, естественно. Эльзе хотелось стоять, не двигаясь… Но она отстранилась, взяла Ермошина за руку.
– Пойдем, я еще что-то покажу тебе.
Конечно, Эльза знала, что от мужчины нужно скрывать, насколько он любим, дорог, насколько сильно о нем думают, мечтают. Она читала об этом в книгах, слышала от подруг. Но ведь речь шла о каких-то других мужчинах! А это – Сергей Ермошин. Он был для нее самым близким человеком в мечтах, и вот при встрече все оказалось точно так же. От человека, который так близок, можно ничего не скрывать – он все поймет.
У своей комнаты Эльза на минутку остановилась, Ермошин замер за ее плечом. Переведя дыхание, девушка распахнула двери:
– Входи.
Яркая лампа освещала уютное помещение, а в глаза сразу бросалась большая фотография прямо напротив, на стене. Два года назад Эльза вырезала ее из одного отечественного спортивного журнала, отнесла хорошему фотографу. Тот увеличил снимок, взял его в рамку… Это была самая удачная фотография пилота Ермошина. Он только что выпрыгнул из кабины на землю, смеялся, запрокинув голову, ветер трепал его волосы. Одной рукой он опирался на крыло, вторую – со шлемом – вскинул вверх… А слева и справа этого большого снимка-портрета веером расходились другие, маленькие фото из газет и журналов, на всех был опять же он – на велосипеде, на воздушном шаре, в кабинах летательных аппаратов!
Странно было видеть свое лицо в разных ипостасях здесь, в маленьком немецком городке, в комнате еще вчера незнакомой девушки. Господи, неужели они и правда только-только познакомились?
Сергей оглянулся к Лизе: она стояла, прижав ладошку к губам, словно просила его помолчать. Но он спросил:
– Так что же это, я мимоходом нахлобучил тебе свою кепку, а ты сразу и…
– Влюбилась! – подсказала она, глаза ее смеялись.
– Ну да – сразу и влюбилась?
– Еще раньше! Я ведь тогда на стадионе не случайно оказалась. Можно сказать – из дома убежала, чтобы тебя увидеть.
Они снова вышли на веранду, спустились в сад, медленно пошли по аллее, освещенной фонарями. Ермошин казался растерянным и даже немного ошеломленным. После долгой паузы он проговорил:
– Но почему, Лиза, именно я? Что во мне особенного? Столько лет… Нет! – Он ожесточенно помотал головой. – Я не понимаю!
– Я тоже не смогу тебе этого объяснить… – Голос девушки дрогнул от нежности, и у молодого человека вдруг закружилась голова так, что он даже остановился. – Просто для меня сразу стало все ясно.
– Послушай, Лиза! – Он вдруг быстро взял девушку за обе руки. – Я ведь избалован женским вниманием и часто для женщин был кумиром. Но ведь у тебя… это не то?
Его голос опустился до шепота, последнюю фразу он произнес так, словно умолял.
– Не то… – тихо ответила она. – И, ради бога, не заставляй себя говорить о прошлом. Я и так многое знаю… Мне все равно!.. Вернемся? Как твоя нога?
– Нет-нет, все хорошо. Мне нужно ходить.
Они вновь пошли по саду. Сергей несколько раз коротко поглядывал на девушку и думал: «Верно, газетчики вовсю раструбили историю с Вандой. А она, Лиза, читала…» На мгновение волна злости ударила в сердце: как же он не любил сейчас этих газетных пройдох, не щадивших ни чувств, ни репутации. Правда, раньше – да еще вчера! – он об этом не задумывался, его это не волновало. Только теперь…
Польская красавица Ванда Маличевска почти год жила с ним – в Москве, Санкт-Петербурге, Варшаве, Вене, Париже, Берлине… Аристократка, свободная европейская женщина, она гордилась тем, что она любовница знаменитого авиатора. Сергей предлагал ей обвенчаться, и она согласилась, но время долго не назначала. Однако газеты уже трубили об их будущем браке… Ванда приходила на летные поля во время полетов, и ее непременно фотографировали: смотрящую в небо, бегущую по полю к аэроплану, обнимающую своего жениха… А потом Ермошин попал аварию, разбил аэроплан.
Это случилось как раз на родине Ванды, в Варшаве. Он летал на французской машине, принадлежавшей миллионеру-предпринимателю Потапову. Потапов хорошо платил пилоту, рекламные и показательные полеты приносили ему огромные барыши. В тот день был сильный ветер, Сергей предупреждал организаторов полета об опасности. Но публики собралось очень много, билеты продавались дорого – ему пришлось взлететь… Никто не знает, как тяжело далось ему управление аэропланом. Сергей знал, что конструкция этой машины несовершенна. У него были свои идеи и свои разработки, в которые он вложил не только талант изобретателя, но и большой опыт практика. Но ни Потапов, ни другие предприниматели не хотели рисковать: зачем им аппарат неизвестной конструкции, если можно летать на готовых и проверенных аппаратах! У самого же Ермошина деньги были лишь на то, чтобы безбедно жить…
Когда он, с большим трудом проделав несколько фигур над варшавским летным полем, разворачивал самолет на посадку, налетел порыв ветра, потянул машину за крыло и бросил на землю. Ермошин отделался сильными ушибами, но машина разбилась. Потапов пришел в бешенство и тут же отказался от Ермошина, заявив, что нового аэроплана он ему не даст. В тот же вечер Ванда собрала свои вещи и уехала из гостиницы, где они жили.
– Знаешь, дорогой, – сказала она, – я не люблю неудачников.
Сергей тоже не любил неудачников. В трудную минуту в нем всегда пробуждалась спортивная злость. Через три дня со своим другом, немецким летчиком фон Даммлером, он уже был в Германии – на заводе Стиннеса, где производились предметы воздухоплавания и воздушные винты. С владельцем завода был подписан контракт: Ермошину предоставляются все условия для изготовления летательного аппарата его собственной конструкции. Он же потом в разных странах проведет столько показательных полетов, сколько будет нужно, чтобы вернуть вложенные средства.
Свою машину Сергей назвал «ЕР». Первые же полеты на ней прошли отлично – аэроплан был лучше тех, на которых Ермошин летал раньше. И публики он собирал столько, что вскоре уже мог рассчитаться с долгом. А там – сам себе хозяин!.. В первое время он постоянно думал о Ванде. Он ведь хорошо знал ее: эгоистичную, эксцентричную, непостоянную. Сам по себе ее поступок не сильно удивил его, но все же, все же! Он ведь думал, что она его любит! Сам был уверен, что любил Ванду, ведь, помимо всего прочего, она была очень красива, умна, любила и умела развлекаться, в ней было столько шарма и страсти… Но прошло немного времени, и Сергей, занятый конструированием своего аппарата, вдруг с удивлением понял, что почти не вспоминает Ванду и совершенно не интересуется – где она, с кем… Пришлось признаться себе, что любви-то и не было и что Ванда, уйдя, оказала ему большую услугу. Вот только газетчики все еще продолжали муссировать тему разрыва знаменитого авиатора и польской красавицы.
…Обо всем этом Сергею очень хотелось рассказать девушке, идущей с ним рядом по маленькому саду. Но он боялся: вдруг она неправильно поймет его – решит, что он оправдывается и что готов очернить бывшую возлюбленную… Нет, ни за что ему не хотелось оказаться в глазах Лизы мелким, подлым! Он, чуть повернув голову, смотрел на нежный профиль девушки… Как давно он не испытывал такой легкости дыхания, такого счастливого покоя! И Сергей Ермошин неожиданно для себя понял: в свои тридцать два года он еще никого не любил. Да, собственно, и любимым-то не был! До сегодняшнего дня…
– Лизонька, я возьму тебя за руку, можно? – Быстро, не ожидая ее ответа, Сергей взял ладонь девушки. – Какие у тебя холодные пальчики! Ты мерзнешь?
– Нет, у меня даже в самые жаркие дни руки прохладные. Я не знаю, почему это.
Он остановился, взял и другую руку девушки.
– Это ничего, – сказал с улыбкой. – Я теперь буду согревать твои руки. Если ты захочешь…
Викентий Павлович не знал об этом разговоре, произошедшем между молодыми людьми три дня назад. Но он ясно видел: они нашли друг друга. Неожиданно приятно было думать, что он, сам того не подозревая, дал возможность Ермошину и Эльзе встретиться. Впрочем, так ли уж «не подозревая»? Кое о чем он все-таки догадывался!
Сергей Ермошин пришелся по душе всем обитателям пансионата «Целебные воды». Викентий Павлович не сомневался, что так и случится. Он знал некий секрет Ермошина: как никто другой, тот умеет поднять настроение, вызывает мощный всплеск симпатии. Именно такие люди становятся кумирами, героями. Объяснение тому – внешнее и внутреннее обаяние, слитое воедино. Вот и Ермошин: он был талантлив, целеустремлен, упорен. Но не будь у него такой внешности – не было бы и такой славы! А ведь лицо у Ермошина, казалось бы, очень простое, очень русское. Но вот же – далеко не часто встречаются люди с подобными лицами. Человек с таким лицом просто обречен стать народным любимцем. Именно о них говорят: «Улыбка озаряет все вокруг». Перед подобной улыбкой невозможно устоять: порой сам того не желая, улыбаешься в ответ и вдруг понимаешь, что грусть, тоска исчезли, в сердце – радость!.. Такие улыбки надолго остаются в памяти поколений. А особенно если этому человеку выпадает участь первооткрывателя.
И все-таки оказался в их небольшой компании человек, поглядывающий на Ермошина со скрытой злобой. Господин Лапидаров в первый день просто приплясывал вокруг знаменитого пилота, заглядывал ему в глаза маслянистым взором, первый смеялся шуткам и изо всех сил пытался выставить себя знатоком воздухоплавания. Из-за этого своего восторга он не замечал ни того, как Эльза смотрит на Ермошина, ни того, что Ермошин постоянно ищет встречного взгляда девушки. Но уже на следующий день, после завтрака, когда Лапидаров бросился догонять выходящего из столовой Ермошина, он вдруг резко остановился: молодой человек очень непосредственно взял Эльзу за руку, и девушка не только не отняла руки – сжала его пальцы!
Зато Ермошина тут же атаковал, не обращая внимания на Эльзу, Замятин. Он заговорил, эмоционально жестикулируя:
– О, господин Ермошин, а я ведь видел вас на знаменитом соревновании с голландцем в Одессе! Ван Коллем его звали, помните? Он вас тогда обогнал, но это понятно, ведь вы давно уже не садились на велосипед! Газеты писали, что вы хотите взять реванш. Я уверен – непременно взяли бы! Не повезло голландцу, разбился насмерть…
Они, разговаривая, скрылись за углом дома. Лапидаров с ошеломленным видом смотрел им вслед.
Викентий Павлович все это видел не потому, что специально наблюдал. Он был просто так устроен: не мог не замечать. Вот и сейчас, за ужином, он видел: Лапидаров, уже не скрывая злости, коротко посматривает на Эльзу и Сергея, сидящих напротив. Они переговариваются, смеются, ни на что не обращая внимания, им дела нет до чувств Лапидарова. А тот, как ни злится, все же старается смотреть украдкой. Конечно же, он трусит перед Ермошиным, но зато отыгрывается на Людвиге Августовиче. Они сидят рядом, и Лапидаров что-то раздраженно выговаривает Лютцу. Тот слушает печально и внимательно, как всегда, склонив голову набок.
«Рушатся его матримониальные планы, – с иронией подумал Петрусенко о Лапидарове. – Неужели он и правда считал Эльзу уже своей?»
Не так давно Люся рассказала ему о своем разговоре с девушкой. Когда речь зашла о Лапидарове и его чувствах, Эльза резко вскинула голову:
– Мой отец может отдать ему все, что имеет, но только не меня!
Этот разговор происходил еще до появления в жизни Эльзы молодого авиатора. А уж теперь-то…
«Отдать все, что имеет…» Значит, об этом и в самом деле может идти речь? Чем же все-таки держит Лапидаров хозяина и всю семью? А точнее – чем же шантажирует? Впрочем, Викентий Павлович сам себя уже не первый раз одергивал. Это не его дело! Если бы Лютцы попросили о помощи, тогда бы он не отказал, стал бы выяснять подробности. Но теперь, как бы ни были симпатичны ему Лютцы, все, что происходит, их частное дело. И потом – рядом с Эльзой уже появился человек, способный легко защитить девушку. Похоже, он уже ей не чужой! А раз так, Ермошину под силу отвести достаточно серьезную угрозу от всей семьи.
