16
Встреча в кофейне

О том, что медиум Чертоногов тоже печатался в «Ниве», Ардашев узнал совершенно случайно, еще в тот день, когда они с Померанцевым нашли в редакции журнала «Незнакомку». Клим Пантелеевич сумел разжиться списком всех авторов с их фамилиями, адресами и даже телефонными номерами. Здесь же указывались и псевдонимы. Исключение составлял лишь один Супостат. О нем вообще ничего не было известно. Небезвозмездную помощь в получении столь ценного списка оказал все тот же любитель портвейна – Феофил Синюхин.

О встрече со статским генералом Ардашев договорился по телефону. Дабы не вынуждать чиновника тратить попусту время, дипломат пригласил его в cafй «Голландия», неподалеку от Министерства земледелия на Николаевской площади. Чертоногов появился ровно в шесть с четвертью и, рассеянно глядя по сторонам, остановил свой взгляд на дальнем столике у окна. Клим Пантелеевич поднялся и пошел навстречу. Надо сказать, что Вероника Альбертовна описала медиума настолько точно, что он узнал его сразу.

– Добрый день! Побединцев Клим Пантелеевич, – отрекомендовался статский советник, упомянув свой литературный псевдоним.

– А мне, как я понимаю, представляться нет надобности, – с легкой улыбкой проговорил Чертоногов, скидывая шубу и передав высокую шапку прислужнику.

– Прошу! – Клим Пантелеевич указал на стул. – Кофе?

– Если можно – по-восточному.

– Значит, два, – глядя на официанта, распорядился Ардашев.

– Итак, что за срочность заставила вас искать со мной встречи? Если речь идет о недавнем сеансе, то я уже давал пояснения следователю. – Он поднял глаза. – А вы не из сыскной полиции?

– Нет, ни к следствию, ни к полиции я никакого отношения не имею. Видите ли, Эразм Львович, на вашем последнем сеансе присутствовала моя хорошая знакомая – госпожа Ардашева. – Дипломат помолчал и добавил: – Я был бы вам очень признателен, если бы этот рассказ остался сугубо между нами. Все-таки она замужняя женщина, и могут пойти сплетни, а я бы очень этого не хотел. Вы понимаете меня?

– Безусловно, – лукаво улыбнулся медиум.

– Вероника Альбертовна посвятила меня в некоторые детали происшедшего, в том числе и в то, как проходил последний спиритический сеанс, на котором был вызван дух покойного Саввы Морозова. После этого я кое-что выяснил, и оказалось, что сведения, полученные от призрака, во многом совпали с событиями, предшествовавшими смерти фабриканта.

– Да, я тоже был крайне удивлен, когда мне об этом сказали, – согласился тот.

– Я смею подозревать, что и Вяземская была убита не просто так, а с целью недопущения нового сеанса, на котором планировалось вызвать дух матери Анны Извозовой, чтобы узнать имя того, кто ослепил ее дочь. И у меня есть все основания подозревать, что именно злоумышленник, совершивший и первое нападение на модистку, и второе убийство Вяземской, – одно и то же лицо. Новый сеанс для него очень опасен.

– Вы так считаете? – прихлебывая горячий кофе, спросил Чертоногов.

– Безусловно.

– Но чего ему бояться? Разве полиция в это поверит?

– Поверит или нет – еще вопрос. А вот то, что следствие обратит на сей факт внимание, – сомневаться не приходится. Возьмут и займутся его alibi.

– Простите?

– Alibi – опровержение обвинения путем представления доказательства, что подозреваемый в момент совершения преступления находился в другом месте. И вот тут всякое может произойти. Я уверен в том, что человек, учинивший эти два злодеяния, не вполне уравновешен в психическом смысле.

– Маниак, что ли?

– Видимо, да. Нельзя исключать, что он попытается сделать все возможное, чтобы этот сеанс не состоялся. Проще всего – организовать покушение на вас. Собственно, поэтому я и решил встретиться с вами и предостеречь. Кто знает, что у него на уме.

Чертоногов откинулся на спинку стула и сказал:

– Знаете, у меня последние два дня какое-то нехорошее предчувствие. Оно усилилось после того, как позвонила ваша… знакомая – мадам Ардашева – и предложила провести сеанс у нее дома. И она же согласилась занять место покойной Вяземской, то есть задавать мне вопросы. Я почему-то уверен, что у нее должно получиться. Но дело даже не в этом. Все вокруг складывается как-то не так… И ваше предостережение – лишь одно из звеньев длинной цепи неудач, и неудач не только моих, а, если хотите, целой страны. У меня такое ощущение, что империя стоит на пороге краха.

Сделав глоток кофе, он осведомился:

– А вы, позвольте узнать, где служите?

– В МИДе.

– В МИДе? – собеседник удивленно вскинул брови. – Хм, и муж Ардашевой, я слышал, тоже в МИДе.

Клим Пантелеевич опустил глаза.

– Ах да, простите, – спохватился Эразм Львович. – Устал я сегодня на службе. Весь день готовили никому не нужные доклады, правили циркуляры… А зачем? Ведь наш поезд уже сошел с рельс. Мы летим в тартарары, а все думают, что это машинист прибавил ходу. Прав был Столыпин, когда говорил, что для России нет страшнее врага, чем собственная лень и бахвальство, особливо военное. Помню, в сентябре десятого года во время нашей с ним поездки по Сибири Петр Аркадьевич заметил: «Стране нашей, чтобы стать великой державой, надобно, прежде всего, привести себя в порядок, подтянуться, разбогатеть и, самое главное, – как можно дольше не воевать!» Но мы его не послушали, забряцали оружием, братьев-славян собрались выручать… А они, эти наши «братушки», продадут Россию за понюх табаку. Пройдет немного времени, и вы убедитесь в моей правоте. А мужик-то наш, тот самый, справный и домовитый, на которого Столыпин возлагал надежды, гибнет ежеминутно под германскими снарядами! А что дальше-то будет, когда ему в окопах гнить надоест? А?

– Катастрофа, – грустно ответил Ардашев.

– Вот-вот. Сегодня ночью мне снились жуткие кошмары. Давненько я такого страха не испытывал. Грезилось, будто дьявол присел на край кровати и смотрел на меня обреченно, как на покойника. А меня точно параличом разбило, и не хватало сил даже вскрикнуть, чтобы прогнать его. – Он помолчал немного и спросил: – А вы, стало быть, предлагаете мне до пятницы ходить с охраной?

– Можно и с охраной. Хуже не будет.

– А не лучше ли тогда вообще отказаться от сеанса? – нерешительно выговорил Чертоногов.

– Я не уверен, что это даст вам полную защиту от нападения. К тому же журфикс послезавтра. Вам следует поберечься всего два дня.

– Послушайте, Клим Пантелеевич, – от внезапно пришедшей мысли статский генерал выпрямился на стуле, – что ж получается, маниак – один из недавних гостей Вяземской?

– Это вовсе не обязательно. Он может быть знаком с кем-то из этого круга или просто хорошо осведомлен через третьих лиц.

– Слава Богу! А то я уже совсем расстроился. Пьешь, закусываешь, разговоры ведешь, а душегуб стоит, улыбается и все ждет, когда ты к нему спиной повернешься, чтобы стукнуть тебя топориком по темечку.

– Одно бесспорно: он – поэт. В последнем номере «Нивы» опубликовано его стихотворение. Можете полюбопытствовать, на тридцатой странице, называется «Метресса».

– Господи, поэт, да еще и в «Ниве»! – Медиум повернулся к Ардашеву и вперил в него стеклянный взгляд. – А вы, случаем, меня не подозреваете? Я ведь тоже там печатался и на сеансе присутствовал, следственно, слышал про предложение насчет матери модистки. И алиби у меня нет, потому что я уехал на извозчике один, а номера коляски – не помню. Может, потому вы и встретились со мной? Чтобы прощупать меня, порасспросить, а?

– Помилуйте, Эразм Львович, разве стал бы я в таком случае печься о вашей безопасности?

– Да, вы правы. Что ж, прислушаюсь к вашему совету. А на сеанс к Ардашевым вы не придете? – осведомился он и тут же осекся. – Ах, пардон, пардон, запамятовал. Простите за глупый вопрос.

– Ничего страшного. Еще кофе?

– Нет, нет, мне пора. Есть одно неотложное дельце. Надобно кой-куда заглянуть, распорядиться, тут неподалеку. Но это, поверьте, совсем безопасно, – поднимаясь, проговорил камергер. – Рад был знакомству. Если доведется встретиться, буду рад. Честь имею.

– Честь имею.

Высокий чиновник ушел.

Клим Пантелеевич заказал еще кофе. Он сидел, смотрел в окно и никуда не торопился. У дома напротив мерз филер. Переминаясь с ноги на ногу, он потирал затянутые в перчатки руки и приподнимал воротник пальто. Судя по тому, что агент уже дважды машинально вытаскивал из кармана пустой портсигар, папиросы у него давно закончились. Но бросить наблюдение он не отважился. Этот шпик из сыскного отделения ходил за Ардашевым уже несколько дней, и статский советник привык к нему. Но то ли от неприятного ощущения постоянной слежки, то ли от горького послевкусия рассуждений о будущем России на душе у дипломата кошки скребли. «Медиум прав, – подумал бывший присяжный поверенный. – Поезд уже сошел с рельсов. И не знаешь теперь, что лучше: находиться внутри или попытаться спрыгнуть?»

Ардашев позвал официанта. Расплатившись за стол и купив пачку «Императорских» – именно такие папиросы курил «топтун», – он прошел в гардеробную.

Тяжелая входная дверь захлопнулась. Клим Пантелеевич с удовольствием вздохнул свежего морозного воздуха и направился через дорогу прямо к агенту. Бедолага, поняв, что «объект» идет к нему, растерялся и повернулся спиной, делая вид, что рассматривает витрину.

– Я вам, сударь, курева купил. Вы, я вижу, совсем измучились, портсигар туда-сюда в руках гоняете, – протягивая коробку с гербом на крышке, проговорил дипломат и добавил с усмешкой: – А я – домой. Не вижу смысла меня провожать. Соблаговолите передать начальству, что не слежку надо за мной пускать, а шевелить собственными мозгами. Честь имею.

Филер развернулся и застыл на месте, точно каменный. Он машинально взял папиросы и открыл коробку.

Статский советник слегка поклонился и, выбрасывая вперед трость, зашагал к стоянке таксомоторов.

Полицейский курил и смотрел ему вслед до тех пор, пока автомобиль не скрылся из виду. И только тогда, втянув голову в плечи и глубже надвинув каракулевую шапку, он побрел к трамвайной остановке.

На улице зажглись фонари. Падал слабый снег. Старая огромная ворона, давно привыкшая к уличному шуму, уселась на трамвайном столбе, точно на корабельной мачте. Она била крыльями и каркала с надрывом, предвещая горожанам лютый мороз.