69

Оставив Курочкину инструкции, что делать, когда прибудет весь участок с приставом, чтобы разгребать последствия стрельбы в доме княгини Бетси, Ванзаров повез Сержа на Фонтанку, в Департамент полиции, где располагался кабинет Лебедева.

Аполлон Григорьевич корпел над катапультой из сигарной коробки, определяя силу удара и возможные траектории броска. Встретив неурочных гостей и узнав, что случилось, он обиделся глубоко и безнадежно, как ребенок. Пропустить такие события было для него худшим из наказаний. Ванзаров оправдывался тем, что все произошло так быстро и случайно, что вызвать криминалиста не было никакой возможности. Он кривил душой – он же сам приложил все усилия, чтобы Лебедев ничего не пронюхал об операции. В таком тонком деле его нетерпеливый характер мог крепко навредить: или филерами принялся бы руководить, или полез бы под пули поручика. В любом случае победителя не судят, ему люто завидуют.

Выразив все, что думает по поводу гадкого поступка товарища и коллеги, Лебедев занялся Карениным. Серж как-то сдал, словно из него весь дух вышел, сидел с понурым видом, сильно напоминая стопку нестираного белья. Его надо было приводить в тонус. Для чего в ход пошла знаменитая сигарка. Серж только чуть затянулся, как на лбу у него выступил пот, он подпрыгнул и стал кашлять, как мальчишка, впервые отведавший табака. Пережив шок, докурил с удовольствием и даже выразился в том смысле, что ничего лучше не пробовал, совершенно отменный сорт. Лебедев просиял, найдя редкого единомышленника. И уже хотел разливать коньяк, подняв тост за победу сыска, но Ванзаров показал ему, что надо делать. Аполлон Григорьевич возражать не стал. Капнув желтоватую микстуру, он предложил рюмку для укрепления сил. Серж выпил одним глотком, горестно вздохнул, глаза его стали сами собой слипаться, Ванзаров подхватил его под мышки, отвел к кушетке и уложил. Подтянув ноги, Серж подложил ладошку под щеку, сладко чмокнул и заснул так глубоко, как засыпает человек, переживший самые трудные испытания в жизни. Ему снилось что-то дурное, он стонал, вздрагивал, кажется, бежал от кого-то, но потом совершенно затих.

Серж открыл глаза и резко вскочил. Будто что-то привиделось. Вместо кошмара он увидел улыбку Ванзарова, который ему пожелал доброго утра. Сержу стало стыдно, что он вот так заснул, но его извинения и слушать не стали. Лебедев предложил для бодрости разделить сигару, от чего нельзя было отказаться. Терпеливо дождавшись, когда от сигар остались вонючие огрызки, Ванзаров взглянул на часы и сообщил, что они очень торопятся. На дорожку Аполлон Григорьевич презентовал еще парочку, пригласив заглядывать к нему просто так, покурить по-приятельски.

Ванзаров приказал извозчику поторапливаться к Московскому вокзалу. Серж не понимал, что ему там делать, но ему обещали все открыть на месте.

Они вышли на перрон, к которому только-только подошел поезд из Москвы. Сновали носильщики, заспанные пассажиры спускались со ступенек, кто-то обнимался с родными, кто-то размахивал букетом перед окном. Ванзаров шел через радостную толчею у вагонов первого и второго класса, словно ему ни до кого и дела не было. Серж только успевал за ним. Он остановился у вагона третьего класса. Здесь не было цветов и радостных объятий, пассажиры с мешками и баулами вылезали серой толпой, тянуло самогоном и нечищеными сапогами.

Сержа пробрал утренний озноб. Он зевнул и легонько потряс плечами, разгоняя сырой холодок. Зачем он здесь, он так и не понял. Давно уже следовало вернуться на Большую Морскую, привести себя в порядок и, быть может, успеть в Петергоф, чтобы все объяснить Надежде Васильевне. Он думал только о том, сколько еще ему предстоит бесполезно потратить времени ради какой-то странной прихоти своего спасителя и как ему лучше добраться до дачи. Может, поехать так, как есть, со следами бурной ночи, чтобы она увидела, через что ему пришлось пройти, и поверила в его полную невиновность. И конечно, надо Ванзарова прихватить, он будет его свидетелем и поручителем. Без него никак теперь нельзя. Уж его-то Надежда Васильевна не посмеет ослушаться. Хорошо, что он догадался ему сразу телефонировать. А то, чего доброго, доказывал бы перед судом присяжных свою невиновность.

За этими размышлениями Серж не заметил, что Ванзаров придирчиво высматривает кого-то в толпе пассажиров. Он оглянулся, приказав Сержу оставаться на месте, и шагнул навстречу двигавшемуся потоку.

У последнего вагона стояла невысокая, чуть полноватая женщина, одетая в черное монашеское одеяние. Черный платок облегал ее лицо, делая его немного округлым и невольно подчеркивая чистую бледность кожи. По возрасту ей можно было дать значительно больше сорока лет, но морщинки ее не портили, она как будто сияла изнутри теплым, прозрачным светом. Она присела на крохотный потертый чемоданчик и ждала кого-то, не решаясь сойти, как будто могла потеряться в большом вокзале. В руках ее была котомка из такой же черной материи, как платок и платье.

Шагнув к ней, Ванзаров поклонился.

– Госпожа Зарайская? – спросил он с подчеркнутой вежливостью.

Женщина подняла на него лицо, светлое особым выражением ласки и нежности к этому незнакомому мужчине.

– Меня, сударь, матушкой Марфой зовут, – ответила она с тихой улыбкой.

– Именно так, Марфа Васильевна, – отвечал он, снова отдавая поклон. – Позвольте проводить, вас ожидают.

Она встала и без страха позволила взять чемодан. Он был легкий, как будто совсем пустой. Чтобы не утруждать монахиню, Ванзаров старался держаться чуть позади, старательно отводя пролетающие мешки и локти здоровых мужиков, не замечавших, кто там у них под ногами болтается.

Серж стоял, где его оставили, являя чудеса послушания. Он маленько позевывал и чесал подбородок, поросший свежей щетиной.

– Господин Каренин, это к вам, – сказал Ванзаров, отступая за спутницу, чтобы ее ненароком не задели лихие пассажиры.

Серж только взглянул на незнакомую женщину, и пропало все. Больше не было времени, не было прошедших лет, снова утро, и снова он просыпается и видит мать, которую не видел больше года. Она склоняется над ним, улыбается своей волшебной улыбкой, гладит по волосам и поздравляет с днем рождения. А он еще сонный, не понимая, что это не сон вовсе, говорит с ней. И лишь совсем проснувшись, вскакивает и бросается к ней в объятия. Он ни за что не хотел ее отпускать, она утешала его, привезла целую гору игрушек, ему ничего не надо было, лишь бы не выпускать ее, лишь бы она не уходила никогда. Он так запомнил то утро потому, что видел мать в последний раз. Потом ему сказали, что ее больше нет. В числе любимых занятий Сережи стало отыскивание своей матери во время гулянья. Он не верил в смерть вообще, и в особенности в ее смерть, несмотря на то, что Лидия Ивановна сказала ему и отец подтвердил это. На прогулках он все высматривал ее, и всякая полная, грациозная, с темными волосами дама была его мать. Сережа мечтал, как она снова придет, улыбнется, обнимет его, он услышит ее запах, почувствует нежность ее руки и заплачет счастливо. Но этого так и не случилось. Постепенно он привык к мысли, что мать его умерла. И даже сердился, когда дядя Стива, в котором он узнавал с неприятностью ее черты, спрашивал: помнит ли он мать. Он зло кричал: «Оставьте меня!» и уходил от удивленного Стивы. Потом, с годами, это острое чувство ушло. Только одно не мог он забыть: то самое утро, тайно веря, что когда-нибудь увидит ее снова.

Серж шагнул к ней, рухнул перед ней на колени, уцепился за ее одежду, спрятал лицо в складках юбки и изо всех сил прижал ее к себе дрожащими от напряжения руками.

– Мамочка… – проговорил он, – я знал, я знал, что ты придешь… Я всегда знал это… Я никогда не верил… Нынче мое рождение, и ты вернулась… Как долго я тебя ждал… – говорить больше он не мог и зарыдал беззвучно, не проронив ни единого вздоха, только тело его, тело молодого мужчины, шагнувшего в самый расцвет, сотрясалось, как молодое деревце на ветру.

Она прижимала его к себе, держа его лицо в своих ладонях, улыбалась и осторожно гладила по растрепанным волосам.

– Милый, милый Кутик мой, – говорила она, светло улыбаясь. – Как ты возмужал, милый мой мальчик.

Пассажиры уставились на вокзальную сцену, желая разузнать, какой скандал ожидается. Но, наткнувшись на строгий взгляд усатого господина, словно прикрывавшего собой этих двоих, отворачивались и спешили по своим важнейшим делам.

– Сергей Алексеевич, у вас еще будет время, – сказал Ванзаров, наклонившись.

Серж отер совершенно сырые глаза, поднялся и стал сразу выше матери на целую голову. Он сильнее прижал ее к себе и расцеловал в щеки. Она только покорно улыбалась в его объятиях, хотя еле могла вздохнуть.

– Да, пойдемте, – сказал он и вдруг порывисто рванулся к Ванзарову, обнял его за шею и совершенно неприлично поцеловал в щеку мимо усов. – Спасибо… – еле слышно проговорил он, – … вы теперь как брат мне, куда больше, чем брат. Вы меня к жизни вернули…

Ванзаров был смущен настолько, что вынужден был дернуть себя за ус. Он поставил легкий чемоданчик и обратился к монашенке.

– Прошу вас, Анна Аркадьевна… – попросил он.

– Да за что вы мне руку целовать хотите, – немного растерянно спросила она, заглядывая на сына, словно он знал разгадку.

– За ваше беспримерное мужество. Двадцать лет не каждый выдержит. Даже каторги столько не дают…

Она нехотя, сомневаясь и борясь со стыдом, протянула руку. Ванзаров только коснулся мягкой теплой кожи и что-то такое ощутил и понял, отчего двадцать лет назад могли сходить с ума мужчины. Только теперь это стало совсем иным. Совсем-совсем иным.

– А где Анечка? Она что же не пришла?

– Несколько приболела, – ответил Ванзаров, чтобы выручить Сержа. – Но с ней все в полном порядке. Очень вас ждет…

По перрону несся дежурный жандарм, люди сторонились его, подхватывая чемоданы. Подбежав к Ванзарову, он козырнул и протянул листок телефонограммы. Там было всего два слова: «первый пятый».

– Господа, вынужден вас оставить, срочное дело, – сказал Ванзаров, пряча записку. – Мы непременно увидимся.

Поклонившись монашке, он быстрей жандарма побежал к выходу с перрона.