36. Voila tout…

Труп Дяди Проши обнаружили не сразу. Кухарка все звала его к ужину и никак не могла достучаться. Посчитав, что он спит, она перестала беспокоиться. А когда на завтрак ситуация повторилась – решили ломать дверь, поскольку с петель она снималась только изнутри.

Беда открылась вместе с первыми выбитыми досками: Прокофий Нилович сидел в шлафроке, слегка развалясь в кожаном кресле. Голова склонилась набок, на губах запеклась кровь, а под столом, в коричневой луже, валялись куски размокшей сигары. На кофейном столике высилась початая бутылка французского шампанского с зеленым ободком на горлышке, хрустальный бокал, коробка из орехового дерева с непонятной надписью «HOYO de MONTERREY» и массивный бронзовый шандал с догоревшими до основания свечами. Ключ был повернут на два оборота и торчал в замке. Он был мертв. Тотчас послали за доктором, который жил неподалеку.

Бронислав Захарович Распадский прибыл уже через несколько минут. Полный, лысеющий мужчина с аккуратными усиками над верхней губой и модной бородкой-клинышком, слегка прихрамывающий на одну ногу, бегло осмотрел труп, почесал в раздумье левую бровь и громко объявил дворнику и кухарке, что мещанин Матушкин скончался естественной смертью. Размышляя над диагнозом – то ли язвенная болезнь, то ли чахотка, – он достал из медицинского несессера лист бумаги, чернильницу-непроливайку и перо. Плюхнувшись в соседнее кресло, Бронислав Захарович уже собирался было отписать заключение, как вдруг почувствовал, что левый штиблет угодил во что-то непонятное. Наклонившись, он обнаружил под столом целую кровавую лужу. И это открытие заставило эскулапа призадуматься. «Такое обильное кровотечение возможно только в результате механического повреждения», – здраво рассудил он.

Оставив чистописание, врач принялся внимательно исследовать тело, но сразу ничего подозрительного не нашел. «Да, из ротовой полости действительно вытекло много крови – будто несчастному рвали все зубы одновременно. Ах зубы!» – догадался доктор и новая мысль поселилась в его голове. Распадский вынул из внутреннего кармана небольшое зеркальце и приставил ко рту мертвеца. Но при задвинутых шторах ничего разглядеть не удалось. Тогда он снял с камина канделябр, зажег его и расположил рядом с зеркалом. И вот тут все стало на свои места – чуть выше неба зияла рана, из которой рот и наполнялся кровью. «Ба-ба-ба! – уже в голос воскликнул медик и, позвав дворника, распорядился известить полицию.

Проснувшись, Ардашев наблюдал, как по стене лениво ползла серая тень оконного переплета. Спать уже не хотелось. Сегодня должна была быть поставлена точка в нашумевшем карточном деле. Он продумал все детали, и осечки быть не могло. Неожиданно в дверь постучали. Беспокойно заворочалась жена. Адвокат набросил халат и дважды повернул ключ. Прямо перед ним, при полном параде стоял Круше.

– Простите за беспокойство, Клим Пантелеевич, портье только что пригласил меня к телефону… Матушкин, известный предводитель преступного мира, застрелился. Обстоятельства пока неизвестны. Если желаете – могу подождать внизу.

– Да-да, спасибо. Я вас долго не задержу.

Наскоро побрившись и предупредив жену, чтобы завтракала без него, присяжный поверенный спустился по лестнице.

Фиакр, нанятый капитаном, стоял у входа. Дорога не заняла много времени – дом «вожалого» находился на Дондуковской улице.

Отпустив возницу, Ардашев, вслед за полицейским, прошел внутрь. Сумрак зашторенной комнаты оживляли лишь тоненькие бороздки света, в которых плясали играющие в солнечном луче пылинки. В кресле, рядом с покойником, сидел неизвестный адвокату мужчина, представившийся доктором. Боголепов заполнял протокол, а Триклятов, облокотившись на подоконник, делал вид, что рассматривает содержимое шкафа, хотя сам, скосив глаза, следил за присяжным поверенным, как будто ожидая от него подвоха.

Тут же появился слегка задумчивого вида фотограф и раздвинул шторы. Это был лопоухий веснушчатый парень лет двадцати пяти в жокейской шапочке, полосатых, зауженных книзу брюках, светлой сорочке и клетчатом пиджаке. К нему обращались на «вы», но звали почему-то по имени – Галактионом.

Круше обошел труп со всех сторон и весело пробасил:

– Ну-с, с благополучным происшествием, господа!

– Вы правы, – пробормотал Азарий Саввич. – Этот клещ всю кровь у нас высосал. Хоть грешно радоваться, да надо бы ему в ножки поклониться. Все-таки проявил сознание – избавил мир от собственной персоны. Только вот теперь не на кладбище похоронят, а за изгородью, на покоище. Ну так сам и виноват!

– А с чего это вы решили, что это самоубийство? – как бы между делом поинтересовался Клим Пантелеевич.

– Другого и быть не может, – пожал плечами следователь. – Я допросил кухарку. Так вот она говорит, что последние дней пять хозяин был странен. Из дома не выходил. Никого к себе не впускал. Да и вообще поселился здесь, в гостиной. Вон, полюбуйтесь: спал на жестком турецком диване, правда – губа не дура! – положив на него пуховую перину. Даже портьеры не разрешал открывать, не говоря уже о затворенных наглухо ставнях. Комнату покидал только по нужде. У него все по-современному – ватерклозет в коридоре.

– Да, загадка! – пробормотал Круше, доставая из портсигара папиросу. – Если и в самом деле окажется, что у него в глотке застряла пуля, – а по-другому быть не может, так как выходное отверстие отсутствует, – то возникает вопрос: где же тогда орудие убийства? Ведь не мог же он, застрелившись, еще открыть дверь, избавиться от пистолета, потом зайти обратно, вновь затворить ее и только потом сесть в кресло и отойти в мир иной. Вздор!

– А давайте порассуждаем. – глядя в потолок задумчиво выговорил Боголепов. – Если дверь, как и окна, были закрыты изнутри и зашторены, а ставни так плотно подогнаны и затворены, что между ними даже невозможно просунуть вязальную спицу, в потолке нет ни люка, ни лаза, то возникает вопрос: как преступник умудрился, находясь вне помещения, выстрелить жертве в рот? – И сам же ответил: – А никак! Произойти этого не могло даже теоретически.

Ардашев тем временем накрыл тело простыней, подобрал с пола кусок синей подарочной ленты и принялся рассматривать сигарную коробку.

– Да бросьте вы, Клим Пантелеевич, – отмахнулся следователь. – Нет там ничего. Мы уже все облазили. Слава Небесам, что хоть эта смерть никак не связана с десятками, дамами, королями и валетами, – он поднял ладонь к горлу, – вон где они у меня, карты триклятые! – Круше, не удержавшись от смеха, прыснул в ладонь. Поняв свою оплошность, Азарий Саввич виновато почесал за ухом и извинительным тоном пролепетал: – Простите, Порфирий Васильевич, случайно вылетело.

– Ничего-ничего, я уже привык, – вздохнул Триклятов. – Вы не первый…

– А может, здесь было использовано хитроумное устройство, которое, допустим, выстрелило, а потом с течением времени, саморазрушилось… ну, растаяло, что ли… – неожиданно высказался фотограф.

– Вот-вот, – усмехнулся Круше. – Скажите еще, оружие изо льда. Правда, я читал в книжках о таких фокусах, но там описывались ледяные пули, а чтобы пистолет? Нет уж, слуга покорный! Чушь полнейшая!

– Тогда ничего не остается, как арестовать дворника и кухарку! – рубанул ладонью Галактион.

– Наконец-то! – зааплодировал служащий прокуратуры. – Именно так мы и поступим! Мысль об их причастности сразу же пришла мне на ум, как только я переступил порог сей комнаты. И хоть я отгонял ее, но она, как надоедливая попрошайка, снова и снова возвращалась ко мне, а следственно, – он поднял вверх указательный палец, – другого разумного объяснения произошедшему и быть не может. И если даже они самолично не убивали, то, несомненно, являлись соучастниками преступления. Так что, Азарий Саввич, готовьте надлежащие бумаги, будем арестовывать!

– А мотив? – недоверчиво спросил Круше, нервно попыхивая «безвредной» папиросой. – На кой им… «вожалого» убирать? Да и опасно! В тюрьме ведь и недели не протянут – арестанты отомстят!

– А может, – почмокал в раздумье губами обвинитель, – посидят в камере с жуликами и заговорят как миленькие, а? Деваться-то будет некуда!

– Н-не знаю, – следователь недоуменно поморщился, – я только что с ними беседовал – деревня деревней. Ну не способны они на преступление, Порфирий Васильевич!

– Ну хорошо. А каковы, позвольте узнать, будут ваши предложения?

– Трудно сказать… чертовщина какая-то! – сдался Круше и с надеждой посмотрел на Ардашева.

Поймав взгляд, адвокат оживился:

– Как я понимаю, господа, теперь слово за мной?

Все молчали. Клим Пантелеевич аккуратно вынул из коробки несколько сигар, затем вытащил тонкую фанерку и, словно фокусник, явил на свет червового туза.

Присутствующие в изумлении окаменели.

– Глазетный! – сглотнув слюну, выговорил капитан.

– Выходит, сбылось предсказание Фартушина, – прошептал Боголепов.

– Убийство? – изумился Триклятов.

– Да, но как? – ошалело заморгал глазами фотограф.

Не произнося ни слова, присяжный поверенный наклонился и отставил в сторону кофейный столик. У всех перед глазами возникла кровавая лужа с размокшей в ней Gabanos, на которую никто не обращал внимания, а чуть поодаль, лежал совсем крошечный патрон. – Вот! – воскликнул Ардашев и поднял его. – Орудие убийства состояло из трех необходимых частей: сигары, патрона чрезвычайно малого калибра и горящей свечи – любой из этого шандала. – И тут же заметил: – А я, выходит, ошибался, полагая, что здесь, как, впрочем, и в Курзале, применялся шпилечный патрон Лефоше с бойком. Нет. В обоих случаях использовался обычный… калибра… – он закусил губу, – если в метрической системе, то, пожалуй, 2,7 миллиметра. Таким оружием славятся австрийские мастера.

– То есть вы хотите сказать, что… – запнулся товарищ прокурора.

Адвокат кивнул.

– Патрон был аккуратно вставлен в кончик регалии таким образом, что пуля оказалась направлена к ее началу. Стоило Матушкину наклониться к свече, чтобы подкурить, как капсюль моментально воспламенил пороховой заряд и свинец вошел в рот жертвы. Эта задумка сработала благодаря тому, что Прокофий Нилович был любителем прямой формы гаван, так называемых «парехос», которые подкуриваются только с одной стороны. А вот если бы Дядя Проша предпочитал конусообразные «фигуардос» – популярные в середине прошлого века, – то замысел преступника был бы обречен на неудачу.

– Да, но, чтобы все это сотворить, надо было как-то сюда проникнуть! – не сдавался Триклятов. – Либо подговорить прислугу!

– Видите ли, – Ардашев продемонстрировал кусок синей подарочной ленты, – дело в том, что вся эта коробка восхитительных кубинских регалий была презентована. Думаю, что злодей прислал «подарок» по почте.

– Позвольте! – Боголепов подскочил к сигарам и стал нервно отламывать кончики, надеясь отыскать еще одну смертоносную начинку. И вдруг по-мальчишески радостно закричал: – Смотрите! – У него в руке сверкнул крошечный, меньше, чем ноготь мизинца, патрон.

Присяжный поверенный взял находку, рассмотрел ее поближе, сравнил со своим и вернул.

– Что ж, поздравляю! Итак, господа, если хотите, чтобы я познакомил вас с преступником, надобно поторопиться. Желающих прошу безотлагательно проследовать в «Гранд-отель». А то Николай Петрович, должно быть, места себе не находит.

Комната опустела. Выйдя на улицу, Клим Пантелеевич поймал себя на мысли, что дом со смертью хозяина заметно погрустнел. И даже неугомонный флюгер на ржавом стержне скрипел теперь как-то жалобно.

У входа в гостиницу нервно прохаживался Нижегородцев, то и дело посматривая на часы. Он напоминал нетерпеливого кавалера на свидании. Завидев адвоката, доктор шагнул ему навстречу:

– Где это вы запропастились, Клим Пантелеевич? Я уже изнервничался!

– Матушкина убили.

– Надо же! А где?

– Дома.

– Неужели червовый туз?

– Представьте себе!

– И опять из глазетной колоды?

– Именно. А у вас как?

– Заканчивают завтракать.

– Стильванский здесь?

– Вон, на диване сидит, газетку почитывает. Отделение передал новому назначенцу. Психиатрию бросил. Собрался литературной деятельностью заниматься… Сегодня похороны Фартушина. На кладбище соберется уйма народу. Куропятников из Пятигорска городовых просит – беспорядков боится. А Эйдельман затеял репортерское расследование. Требует обнародовать заключение о смерти ясновидящего. Клеймит всех и вся: заморили, говорит, провидца тираны, как пить дать, заморили!.. А вы, я вижу, уже с полицией пожаловали?

– Как же без нее. А где Анна Кузьминична?

– Я ее незаметно провел в свою комнату. Сейчас она там с Ангелиной.

– Видимо, пора им спускаться. Не сочтите за труд, пригласите Веронику Альбертовну. Супруга так устала от моего постоянного отсутствия, что как никто другой заслужила право лицезреть мизансцену.

– Хорошо, только вы не упускайте их из виду.

– Не беспокойтесь.

В вестибюле было шумно и суетливо. Приезжающие отмечались у портье и отправлялись в номера. Носильщики дугой сгибались под тяжестью кожаных чемоданов, затаскивая их на верхние этажи. И лишь в дальней части залы, было относительно тихо и спокойно. Именно там и шелестел «Кавказским краем» Стильванский, который заметно удивился, завидев приближающихся Круше, Боголепова и Триклятова.

– Позволите? – поинтересовался полицейский, и, не дожидаясь ответа, присоседился рядом.

– Пожалуйста. А вас, вероятно, так же, как и меня, пригласил Ардашев?

– Да.

– Судя по всему, число зрителей увеличивается, – следователь кивнул в сторону Вероники Альбертовны и американской четы Браун. Замыкал шествие сам Клим Пантелеевич. Дождавшись, пока все рассядутся, он изрек:

– Итак, уважаемые дамы и господа, позвольте я представлю вам того самого злодея, который вот уже два месяца приводит в содрогание не только Ессентуки и Кисловодск, но и всю Россию-матушку, как недавно писалось в «Московском листке». – Адвокат сделал паузу, окинул присутствующих внимательным взглядом и объявил: – Прошу любить и жаловать – миссис Эмили Браун!

Услышав свое имя, американка непонимающе заморгала глазами и удивленно проронила:

– What are you talking about?

Будто не слыша ее возгласа, Ардашев продолжил:

– Это сейчас она подданная Соединенных Американских Штатов, а всего лишь десять лет назад тогдашнюю барышню из дворянской семьи звали Эмилия Юрьевна Лаврова – дочь известного в Казани фабриканта. После гибели ее сестры, стремясь поскорее избавиться от горестных воспоминаний, все домочадцы отправились в Европу. И там, в Париже, она случайно познакомилась с богатым американцем. Вскоре состоялась их свадьба. Эмилия Лаврова стала Amily Brown. Ардашев повернулся к Нижегородцеву: – Николай Петрович, пригласите нашу гостью.

Из-за боковой двери с надписью «Только для прислуги» возникла женщина лет шестидесяти пяти с седыми волосами. На ее изможденном лице проступала душевная боль и страдание. Она подошла к американке и дрожащим голосом вымолвила:

– Доченька, зачем же ты все это натворила? Леночки нет, папа умер… что ж я теперь… совсем одна останусь?

– Who is this old dame? – визгливо выкрикнула Эмили и, поднявшись, собралась удалиться, но дорогу ей преградил капитан Круше. Улыбаясь, он проговорил:

– Я смотрю, мадам, вы хотите поиграть со мной в идиота?

Неожиданно вмешался мистер Браун. Он шагнул навстречу полицейскому и гневно выпалил:

– What is going on?

Капитан вынул из кармана карточку-удостоверение, и, сунув документ под нос американцу, приказал:

– Сядьте, милейший! Пока я вас не арестовал!

Опустившись в кресло, тот изумленно посмотрел на старушку и вымолвил:

– What are you doing here mother Anny?

– Вот и слава богу! – облегченно вздохнул Ардашев. – Вот и признали. А вы присаживайтесь, госпожа Лаврова. Беседа с дочерью будет долгой и непростой. Позвольте я поясню. Некоторое время назад, когда капитан Круше кратко обрисовывал мне дело покойного ныне «провидца», из его уст прозвучала девичья фамилия погибшей жены Фартушина – Елены Юрьевны Лавровой, уроженки Казани. Мне не оставалось ничего другого, как послать запрос в тамошний адресный стол и среди полутора десятков Лавровых отыскать присутствующую здесь Анну Кузьминичну – вдову известного фабриканта. Но это было все намного позже, а сначала все казалось сложным и весьма запутанным. Прежде всего с толку сбивал сам Фартушин. Я, признаться, уже готов был уверовать в его сверхчеловеческие возможности, но, к счастью, обратил внимание на бумагу.

– Бумагу? – переспросил Стильванский.

– Да, Куприян Савельевич. Ведь даже вы – главный врач психиатрического отделения ведете записи на простой почтовой бумаге, а безумец живописал на дорогой веленевой! Да откуда, скажите, она у него могла оказаться, если не с «Метрополя», где в каждом номере имеются бювары с письменными принадлежностями высочайшего качества? И по поводу цветных карандашей тоже довольно сомнительно… Собственно тогда я и заподозрил, что кто-то ему передает эти художества. Но кто? И как? Согласитесь, с самого начала было непонятно: что может связывать сумасшедшего, историю которого уже все давно забыли, и дерзкие и хладнокровные убийства с брошенными подле трупов картами? Здесь мне неоценимую помощь оказала аккуратность доктора Стильванского – я имею в виду дневники наблюдений за Фартушиным. Помните, Куприян Савельевич, – адвокат повернулся к врачу, – там фигурировали слова: «угадал», «соник», «плие»… А ведь это все термины карточной игры – штоса. Вот поэтому-то я и решил попробовать с ним пометать. Естественно, что вместо денег мы использовали обычные бумажки с цифрами, но самое поразительное – умалишенный человек играл исключительно грамотно! И тогда я сделал вывод, что если он может соблюдать правила штоса, то наверняка в состоянии выполнять чьи-либо указания. А вот повторить за мной написание простой цифры бывшему нотариусу оказалось не под силу, не говоря уже об изображении сердца – знака червей. И чем больше я наблюдал за ним, тем больше приходил к выводу, что он не мог отравить свою несчастную жену. Но кто же тогда это сделал?

– Скорее всего, Леночка покончила с собой, – упавшим голосом вымолвила Анна Кузьминична. – Афоня слабый, нет это не он…

– Этого мы уже никогда не узнаем, – огорченно вздохнул Боголепов.

– Мою сестру убили. Это убийство произошло здесь, на водах, десять лет назад, – холодно произнесла Эмили. – И неважно, сама ли она выпила яд или ей его подсыпал негодяй муж, какая разница? Время пришло и всем воздалось по заслугам. – Она закусила губу, с трудом стараясь сдерживать эмоции, которые так и рвались наружу сквозь маску ледяного спокойствия.

– Вы признаете свою вину? – спешно подсуетился судебный следователь.

– Нет. И больше не надейтесь услышать от меня ни слова.

– Как же так, Милочка? Как же так? – расплакалась мать. Ее потерянные глаза дико бегали, словно у помешанной.

– Но как удавалось такой молодой особе настолько точно определять карточных жуликов? – в изумлении взмахнул руками Круше. – Ведь она ни разу не ошиблась!

– Хотелось бы, чтобы на этот вопрос ответила непосредственно миссис Браун, однако заранее предвижу отказ и потому попытаюсь это сделать сам. В принципе, распознать шулера не так уж и сложно: его глаза, мимика, расчетливый взгляд, мелькающий во время притворной улыбки, манера метать, нереальное везение, ну и такие обычные штучки, как сдача карт над серебряным портсигаром или даже некоторые едва заметные мелкие оплошности при передергивании, подтасовке… К тому же не забывайте, что женщины – лучшие физиономисты.

– Ну а Матушкин? – удивился капитан. – Откуда она могла знать, что именно он стрижет купоны со всех шулеров? – Он бросил взгляд на Эмили. На ее лице не дрогнул ни один нерв. Дама была абсолютно спокойна и смотрела прямо перед собой, как будто на стене висел экран синематографа.

– Смею предположить, что ей сообщил об этом знаменитый петербургский шулер по прозвищу Синий кирасир (он же – граф Шахновский и князь Вернигорин), которого она столкнула со скалы. На его пиджаке осталось два длинных волоса неизвестной брюнетки, ясно указавших на женский след. Надеюсь, теперь всем понятно, что инициалы А.В. на записке, обнаруженной в его портсигаре, не имеют никакого отношения к Аделаиде Варяжской, а являются двумя первыми буквами английского алфавита, то есть А – Amily, B – Brown. Я не сомневаюсь, что после сличения почерка госпожа Браун будет изобличена и в этом смертоубийстве тоже. Говорят, что Синий кирасир был очень осторожным человеком и сумел избежать многих покушений со стороны Матушкина, но вот опасности, исходящей от очаровательной американки, не разглядел. Да это и неудивительно. Знаете, я давно заметил, что человеческая судьба жестока. Если она защищает вас от ловушек, расставленных врагами, то отнюдь не потому, что желает спасти, а лишь для того, чтобы заманить своего избранника в собственный капкан.

– Постойте, Клим Пантелеевич, – Стильванский потер недоуменно лоб, – вы только что упомянули, что князь Вернигорин и граф Шахновский одно и то же лицо. Я прекрасно помню последнюю фразу Фартушина во время сеанса телепатии. Он тогда выкрикнул, что граф Шахновский хочет смерти Леночки. Что ж получается, господин Вернигорин, он же Шахновский, тоже замешан в той далекой темной истории, случившейся десять лет назад?

– Несомненно.

– Простите, но как же могла столь хрупкая женщина справиться с громилой, которого нашли привязанным к стулу в доме на окраине? – вздернула аккуратные брови Ангелина Тихоновна.

– К этому душегубству она не имеет ни малейшего отношения. Видите ли, о том, что рядом с трупами находят карты именно из глазетной колоды, публика впервые узнала из статьи «Кавказского края». Это произошло уже после убийства Сашки-Леща. Поэтому преступник-подражатель, расправившийся с беглым каторжником, и оставил подле убитого атласную даму треф.

Ангелина Нижегородцева из любопытства посмотрела на злоумышленницу и тут же, не выдержав ее презрительного взгляда, отвела глаза. А мать американки, тихо рыдавшая в углу, видимо, выплакала все слезы и теперь всхлипывала почти беззвучно, утирая платочком сухие воспаленные веки. Каждое слово адвоката раскаленным углем ложилось на ее израненную душу.

– Никак в толк не возьму, Клим Пантелеевич, – признался Стильванский, – но как все-таки ей удавалось проникать на территорию больницы?

– Я думаю, это было не так уж и трудно. Согласитесь, надзор за пациентами был довольно слабый. Ваш сторож был такой горький пропойца, что мимо него мог пройти кто угодно. Однако еще во время моего первого визита я обратил внимание на монахинь, ходивших по двору. Кто они?

– Это сестры из Свято-Троицкой женской общины. Они часто навещают больных и оказывают помощь.

– Вы знаете их в лицо?

– Нет, конечно. К тому же сестрицы приезжают разные.

– Думаю, среди них и была миссис Эмили Браун, – заключил Ардашев.

Доктор привстал с кресла и растерянно вымолвил:

– То есть вы хотите сказать, что черная Смерть…

– Именно! У вашего пьяницы привратника на этот раз никаких галлюцинаций не было. Пробравшись в больницу под видом монахини, Эмили встретилась с Фартушиным, который, очевидно, пожаловался ей, что у него отобрали письменные принадлежности. В этой ситуации передавать ему еще один лист веленевой бумаги было в высшей степени глупо. А тут под ногами как раз валялись куски угля, который недавно носили в хранилище. Вот она и решила воспользоваться внезапно пришедшей в голову идеей: нарисовать на стене червового туза, а потом измазать углем сумасшедшему зятю ладони. Проделав это, злодейка вдруг обнаружила, что дверь внутреннего дворика заперта. Она бросилась в соседнее помещение, которое оказалось прозекторской, где лежал покойник. А снаружи уже слышались беспокойные голоса надзирателей, осматривающих территорию. Нашей героине не оставалось ничего другого, как влезть в тот же самый гроб и прикрыться саваном. И потекли минуты мучительного ожидания: кто-то ходил вокруг, осматривал пустые домовины, но в гроб с новопреставленным заглянуть так и не догадался. А еще через некоторое время появился привратник. Тяжелый гроб погрузили на телегу и повезли на кладбище. Дальше произошло то, что так живописно изобразил в «Кавказском крае» Гирша Эйдельман.

– Но тогда получается, что миссис Браун должна была войти в отель в монашеском облачении? – недоверчиво вымолвила Вероника Альбертовна.

Клим Пантелеевич улыбнулся.

– Хороший вопрос. Только госпожа Браун и это предусмотрела. – Он взглянул на Нижегородцева: – Помните, после сеанса магнетизера я решил в одиночестве прогуляться от Хлудовской больницы до отеля? А ведь я это сделал неспроста. Я понимал, что преступнице был необходим тайник, в который она могла бы каждый раз прятать одежду, меняя монашеское платье на повседневное. И я принялся его искать. И представьте себе – нашел. Вы, должно быть, Николай Петрович, обратили внимание на стог, который находится сразу за мостом? – Доктор кивнул. – Вот и я заметил, что совсем недавно в него что-то закапывали – об этом говорил ярко-желтый пучок соломы, которая, как вы знаете, имеет более светлый цвет внутри стога, нежели снаружи. А это значит, что если бы Куприян Савельевич, заметивший на стене прогулочного дворика туза, известил бы меня об этом незамедлительно, то я смог бы схватить злодейку как раз у тайника. И, возможно, тогда мы бы избежали последних злоключений.

– Откровенно говоря, Клим Пантелеевич, я не совсем понимаю, для чего вообще надо было устраивать маскарад с переодеванием, если и без этих свистоплясок можно было спокойно расправиться с намеченными жертвами, – недоуменно вымолвил Триклятов.

– Не скажите! С помощью этих, как вы изволили выразиться, «свистоплясок», преступнице удалось надолго переключить внимание полиции на так называемый «негодный объект» – на Фартушина. Да и газетчики немало способствовали данному обстоятельству.

Муж Эмили, молчавший все это время, заметно побледнел и осунулся. Коверкая русские слова, он изрек:

– Йа-а говорйу руски плохо. Йа понйал – Эмили криминал? Да?

– Yes, she has committed five murders, – подтвердил адвокат.

– Oh, my god! Why darling? And when was it really happened? May be that night… that night when I was drunk as a lord? But how? – вымолвил он и застенчиво смигнул непрошенные слезы.

Его супруга ничего не ответила, лишь невесомые шары тополиного пуха неслышно скользили по паркету. Она достала из сумочки небольшой бархатный футляр с зеркальцем на крышке, открыла его… и в этот момент сидевший рядом Круше молниеносно схватил даму за локоть.

– Без фокусов, миссис Браун!

– Отпустите меня!

– Позволите? – Ардашев извлек из углубления футляра миниатюрное оружие. – Да, я был прав, это австрийский шестизарядный револьвер. Такие презентуют дамам для самообороны. Это еще одна улика, изобличающая нашу американскую гостью в двух предумышленных убийствах. Позволю себе заметить, что до тех пор, пока она выбирала разные способы совершения злодеяний, это в известной степени затрудняло расследование и обеспечивало ей неуловимость, но использование дважды одного и того же орудия преступления привело к появлению новых доказательств ее виновности. – Присяжный поверенный встретился взглядом с Эмили. – Простите, мадам, при иных обстоятельствах я бы не осмелился обратиться к вам с такой просьбой, но сейчас у меня просто нет иного выхода – сделайте одолжение, предъявите содержимое вашего ридикюля. – Миссис Браун не шелохнулась. – Что ж, тогда это сделает полиция. Будьте добры, капитан.

Круше беззастенчиво вытряхнул на скатерть массу разнообразных, сугубо женских предметов: несколько заколок, булавки, флакон духов и крохотный кошелек; из бокового отделения сыщик вынул свернутый вчетверо листок. Развернув его, он внимательно прочитал текст и передал его Ардашеву.

Глаза адвоката побежали по выцветшим от времени чернильным строчкам:

– Да, – тяжело вздохнул Ардашев, – трагичная история. Это письмо связывает воедино слабохарактерного нотариуса, сошедшего позже с ума, его погибшую жену, Синего кирасира, воровского главаря Матушкина и подвернувшихся под горячую руку американской мстительницы трех варшавских жуликов. Однако мы не можем пройти мимо того факта, что именно в сумочке госпожи Браун находилось это послание, адресованное графу Шахновскому (он же князь Вернигорин и шулер по прозвищу Синий кирасир). – Адвокат вновь обратился к Эмили: – Каким образом оно попало к вам? Не хотите отвечать – не надо. Я это сделаю за вас: данная предсмертная записка находилась в том самом пиджаке, который позднее вы, мадам, бросили недалеко от трупа. Это еще одно, пусть и косвенное, свидетельство вашей причастности к убийству Вернигорина.

– И все-таки я никак не могу уразуметь всего этого пасьянса, – честно признался товарищ прокурора. – Что означает этот расклад из пяти одномастных карт: десятки, валета, короля, дамы и туза?

– А это, господа, самая главная ошибка Эмили Браун. Женщина, склонная к эффектам, выкладывала перед нами некий знак удачи – так называемый «роял-флаш» (от английского «royal flush» – «королевская масть»). Это редкая выигрышная комбинация покера – карточной игры весьма популярной в Америке, но совершенно неизвестной ни в Европе, ни в России. – Присяжный поверенный развел руками: – Вот, пожалуй, и все. Позвольте вас покинуть.

Ардашевы вышли на улицу. Где-то в парке играл духовой оркестр. В кафе свободных столиков не оказалось. Напротив магазина с вывеской «Колониальные товары» пестрели афиши, приглашавшие на концерт знаменитого баритона Тартакова; в кинематографе «Бон-Репо» демонстрировалась фильма с Максом Линдером. Курортный сезон на водах был в самом разгаре.

– Ты знаешь, Клим, а мне кажется, что Эмили Браун права, называя самоубийство сестры убийством. Ее палачом стал даже не яд, а собственный благоверный в компании с Синим кирасиром. Все вместе они и отправили несчастную женщину на тот свет.

– Так оно и есть. Старые грехи пускают длинные тени. И одно убийство на водах через десять лет вылилось в цепь жестоких злодейств.

От гостиницы отъехал чей-то экипаж, доверху нагруженный чемоданами и шляпными коробками. Глядя ему вслед, Вероника Альбертовна грустно проронила:

– Вот и все. Два месяца пролетели как один день, и наш отдых тоже закончился.

– Да, – устало вымолвил Клим Пантелеевич, – завтра – домой.