33. «Сыворотка правды»

После очередных нападок «Кавказского края» на городскую полицию у полковника Куропятникова на сердце кошки скребли. Неприятная ситуация с «картежным делом» обострилась до крайности. Перцу в уже пересоленную неудачами похлебку расследования смертоубийств добавил адвокат Ардашев, сумевший подтвердить, что в ту самую ночь, когда известный на всю страну шулер по прозвищу Синий кирасир разбился о камни Аликоновского ущелья, супруга титулярного советника Варяжского «гостила» в меблированных комнатах на Курсовой улице. Радушным «хозяином» оказался московский толстосум Самсон Бельдюгин, который, как следовало из протокола его допроса, «находясь в обществе с Аделаидой Варяжской, всю ночь пил нарзан и вкушал щелочные лепешки, обсуждая с вышеозначенной дамой сообщение Санкт-Петербургского телеграфного агентства об агрессивном демарше германского правительства, нацеленного против Франции – отправку к берегам Марокко немецкого военного судна «Пантера». Банкир – холостой жуир – хохотал взапуски и откровенно издевался над следователем. Он был богат, как Крёз, обладал солидными связями в верхах и потому не особенно церемонился с провинциальными властями. И в то же время он ни разу не позволил унизить честь соблазненной им женщины и не обмолвился ни единым словом, кроме вышеприведенного предложения. Вот поэтому-то Боголепов и был вынужден вносить в протокол явную нелепицу, которая, несмотря на очевидную издевку, сводила на нет все доводы следствия.

Очная ставка между московским ловеласом и подозреваемой также подтвердила правоту ставропольского адвоката. Банкир прибыл в следственную камеру с шикарным букетом роз. Это еще больше смутило Аделаиду, которая, несомненно, переживала собственную измену, ставшую достоянием чужих ушей, и стыдилась предстоящего свидания с обманутым мужем. Показания Бельдюгина она подтвердила, но цветы не взяла. За несколько дней нахождения в заточении молодая женщина осунулась и заметно похудела.

Не стало полицмейстеру легче и после проведенного, с участием Ардашева, новейшего вида судебно-криминалистического исследования – сличения образцов почерка. Полученный вывод ясно указывал на то обстоятельство, что записка, обнаруженная в кармане у жертвы, не могла быть написана Варяжской. Да и извозчик, указавший на нее в гостинице, во время официальной процедуры опознания в своих показаниях запутался. Все шло к тому, что подследственную надо было освобождать, но делать этого полковнику очень не хотелось, и главным образом по двум причинам: во-первых, пока жена служащего казанского губернского правления содержалась под стражей, существовала иллюзия, что преступница арестована и отдыхающая публика могла не беспокоиться за свою жизнь; а во-вторых, стоило неверной супружнице оказаться на свободе, как пресса сразу бы подняла «лай» об очередном холостом выстреле кисловодских сыщиков.

Куропятников понимал, что необходимо одним махом разрубить гордиев узел противоречий и покончить с преступником, безнаказанно устраивающим на водах смертельные игрища. И вот тогда выход Варяжской на свободу остался бы незамеченным и не имел бы такого отрицательного эффекта. «А уж там мы придумаем, как объяснить причину ее вынужденного заточения, – мысленно рассуждал Афанасий Евтропович, – мол, старались ввести в заблуждение супостата, будто поймали злодея». Однако все это будет потом. А в данный момент, к сожалению, никакого просветления на горизонте не наблюдалось.

Совещание в кабинете кисловодского полицмейстера обычно проходило по распорядку, заведенному им еще в первый год своего начальствования. Полковник предоставлял слово каждому присутствующему и уже потом высказывался сам.

Круше и Боголепов промямлили друг за другом, что дело исключительно сложное, и, по всей вероятности, здесь действует не один злоумышленник, а два или даже три. Оба с горечью признали, что с арестом Аделаиды Варяжской они поторопились. Их предложение сводилось к тому, что следует методично и последовательно проверять алиби всех лиц, внесенных в список еще в Ессентуках во время смертоубийства на даче Кавериной. Затем судебный следователь доложил, что по данным, полученным из Департамента полиции, сброшенный со скалы князь Андрей Федорович Вернигорин на самом деле был отставным поручиком Сергеем Петровичем Ветровым, но княжеский титул, как это ни странно, он действительно имел. Столичные власти также указали в телеграмме, что сей карточный жулик пользовался многочисленными поддельными документами. Был среди них и паспорт, выданный на имя графа Сергея Христофоровича Шахновского.

Участковый товарищ прокурора – мужчина средних лет с «босоногим» лицом и глазами «себе на уме» терпеливо ждал, пока все выскажутся. За почти двадцатилетнюю службу надворный советник Порфирий Васильевич Триклятов уяснил главное правило взаимоотношений с коллегами: никогда не перебивай собеседника, даже если он твой подчиненный, потому что, давая человеку высказаться, ты уже получаешь над ним явное преимущество – любому приятно, когда его слушают, и он невольно проникается к тебе симпатией. Понимая, что пора в обсуждение внести свежую струю, Триклятов неторопливо выговорил:

– До сих пор не совсем ясно, какую роль в этом деле играет безумец. Мне кажется, что информация, которой он располагает, может вывести нас прямиком к преступнику. И для этого есть одно верное средство. – Товарищ прокурора умышленно сделал паузу. В это время Куропятников, почуяв надежду, напрягся и впился в него глазами. – Как вы знаете, господа, еще в прошлом году я служил в Рязани. Тамошние жандармы получил информацию, что среди штукатуров, работающих в доме губернатора, затесался анархист, который намеревался заложить бомбу с часовым механизмом. Этого субъекта мы арестовали, но исторгнуть из него признание никак не удавалось. А все попытки самостоятельно обнаружить взрывное устройство тоже ни к чему не привели. Время шло и сколько его у нас оставалось – одному Богу было известно. И вот тогда наш судебный медик предложил во время очередного допроса использовать морфий в соединении с новейшим препаратом под названием скополамин. Его совсем недавно стали применять в больницах для облегчения страданий рожениц. Преступника привязали к стулу, и доктор сделал инъекцию. Я не буду описывать вам детали, замечу лишь, что испытуемый вошел в состояние весьма сходное с гипнотическим сном. Он, будто прилежный ученик, последовательно отвечал на все наши вопросы, благодаря чему удалось не только обезвредить «адскую машину», но и арестовать всех членов подпольной шайки. – Триклятов на секунду замолк, снова приковывая к себе внимание. – Вот я и думаю, а что нам мешает применить это средство для развязывания языка сумасшедшего?

У полицмейстера загорелись глаза. Завидев свет в конце тоннеля, он откинулся в кресле и нервно забарабанил пальцами по крышке стола.

– Что же вы раньше молчали, Порфирий Васильевич?

– Знаете, я забыл добавить, что его действие на человеческий организм еще мало изучено, хотя в данной ситуации… как бы это лучше выразиться…

– Говорите прямо, Порфирий Васильевич, без экивоков!

– Дело в том, господа, что все зависит от дозы. В нашем случае мы перестарались, и испытуемый скончался. Но тогда у нас не было иного выхода.

– А разве теперь он у нас есть? – лоб полицейского начальника собрался складками, и от переносицы вверх устремились две решительные морщины. Присутствующие молчали.

Первым тишину нарушил Боголепов:

– Хотел бы я посмотреть в глаза тому, кто согласится сделать инъекцию этому бедолаге.

– Ну, не знаю, – пожал плечами служитель прокуратуры, – есть у меня один знакомец – старший фельдшер. Живет бедно, как говорится, на живую нитку; служит в офицерском лазарете. Я поинтересуюсь…

– Вот и ладненько! Вот и нашлось решеньице! – полицмейстер потер от удовольствия руки.

– Не думаю, господа, что это хорошая идея, – проронил Круше. – Да и Стильванский не разрешит.

– Хорошая или плохая – это уже второй вопрос, – махнул рукой полицмейстер. – Главное, остановить преступника! Тут нам не до телячьих нежностей. А что касается Стильванского – вы правы. С ним так просто не договоришься. Видимо, придется подключать тяжелую артиллерию. – Куропятников посмотрел на стоящие в углу часы. – Значит так, давайте завтра, часиков этак в одиннадцать, встретимся у Хлудовской больницы. Вы уж, Порфирий Васильевич, не сочтите за труд, с фельдшером договоритесь. А Куприяна Савельевича я сам предупрежу. Вот на этом, пожалуй, совещание и закончим.