1 ЯНВАРЯ 1905, СУББОТА, ДЕНЬ САТУРНА
1
Кабинет Аполлона Григорьевича Лебедева располагался в здании Департамента полиции на Фонтанке, рядом с антропометрическим бюро. Собственно говоря, это и не кабинет был вовсе. Среди чудовищного нагромождения разнообразнейших вещей посетитель чувствовал себя, как в кладовке. Эксперт-криминалист имел дурную привычку ничего не выбрасывать.
Здесь скопились тысячи предметов, проходивших по разным делам. В банках со спиртом плавали человеческие органы и зародыши. Коллекция ножей, кастетов и заточек перемежалась отличным собранием огнестрельного оружия. На стенах в полном беспорядке висели театральные плакаты, анатомические таблицы и какие-то списки размеров и измерений. Кроме того, шкафы лопались от папок с выписками, журналами и специальной литературой. Зачастую все это богатство вываливалось на пол.
На рабочем столе стояли лабораторные реторты, химикаты, баночки, стеклышки, а в центре беспорядка находилось самое главное богатство — великолепный английский микроскоп. В общем, кабинет представлял собой нечто среднее между лавкой старьевщика и лабораторией алхимика.
Когда настенные часы пробили полдень, Ванзаров без стука открыл дверь.
В святилище криминалистики стоял ужасающий запах: смесь вонючих никарагуанских сигариль с химреактивами. К тому же грузному человеку в кабинете Лебедева приходилось быть особенно аккуратным. Родион Георгиевич бочком протиснулся между стеллажами и полками, ожидая в любую минуту получить удар по голове свалившейся банкой.
Сам криминалист сидел за столом, скинув сюртук и засучив рукава рубашки. Он рассматривал что-то в микроскоп и яростно пыхтел.
— Ага, попался! — крикнул эксперт. И только тогда повернулся к гостю. — Я все слышал, Ванзаров, ко мне нельзя подкрасться незаметно!
Родион Георгиевич увидел, что глаза Лебедева покраснели, как у кролика, и заботливо поинтересовался, не заболел ли он.
— Еще спрашивает! — с притворным гневом крикнул Лебедев. — По вашей милости встретил новый, тысяча девятьсот пятый год в лаборатории! Каково!
— Ну, я же не просил вас… — начал оправдываться Ванзаров.
— Не берите в голову, коллега, хоть с толком провел бессонную ночь. Это значительно интересней, чем пить шампанское и волочиться за юбками, да! В мои-то годы!
Аполлон Григорьевич явно напрашивался на комплимент, но сыщик промолчал. Он достал мятую фотокарточку и протянул Лебедеву.
— Прошу проверить по картотеке антропометрического…
Эксперт стал разглядывать групповой портрет с живым интересом.
— Позвольте, да эту барышню я имел честь препарировать!.. А вот эта, напротив нашей знакомой, просто редкая красавица, — с видом знатока заметил он. — Хотя я с такой не стал бы крутить роман… Что-то есть в ней сильное и опасное. А кто она?
— Мы не знаем… — признался сыщик.
— Да, интересная женщина… И эта, которая на ковре, тоже ничего. А она кто? — не унимался Лебедев.
— Мы не знаем! — с досадой повторил Родион Георгиевич.
Эксперт, увлеченный красивыми женщинами, не замечал его раздражения.
— Профессор умеет подбирать неплохих учениц! Я вот помню, у меня в Киеве был случай… — Лебедев оторвал глаза от фотографии и увидел насупившегося Ванзарова. — Ладно, об этом в другой раз… Обязательно сегодня же проверю…
— Удалось выяснить что-то важное? — спросил сыщик.
— А как же! — из хаоса на столе Лебедев вытащил пробирку, наполненную белым порошком.
— И что это такое, позвольте спросить? — с сомнением поинтересовался Ванзаров.
— Новейший метод хроматографии! — Лебедев с удовольствием потряс колбочку. — Разработан нашим русским ученым Михаилом Цветом, добрейшим человеком и совершенно уникальным ботаником. Господин Цвет придумал использовать трубочку с мелом для разделения пигментов зеленого листа. А я вот приспособил хроматографию для криминалистики. Про это изобретение у нас мало кто знает, но я предрекаю ему грандиозное будущее.
Сыщик не понял, в чем гениальная простота хроматографии, но спорить не стал.
— Так что же вы нашли? — напомнил он.
Лебедев выудил из стопки исписанных листов мятую бумажку:
— Прошу внимания, это надо слушать стоя… ну, вы и так стоите… извините, сесть некуда…
Эксперт рассказал, что жидкость из желудка Марии Ланге оказалась смесью молока, меда и мочи какого-то животного, возможно коровы.
— У меня есть подозрение, — добавил Лебедев, — что покойница употребляла эту жидкость довольно регулярно.
— Как лекарство? — уточнил Ванзаров.
— Эта смесь не является лекарством и не представляет опасности для жизни. Скорее, как стимулирующее средство. Думаю, в ее положении это было вполне естественно.
У сыщика родилась пока еще смутная догадка:
— То есть, вместо употребления морфия, она пила это вещество?
— Вполне возможно. Но, используя оптическую методику Александра Пеля по определению растительных ядов…
— Вы нашли яд? — перебил Ванзаров.
— Яда — не нашел! — Лебедев довольно ухмыльнулся. — Зато нашел кое-что другое. Могу с уверенностью сказать, что в состав жидкости входит Amanita muscaria!
— Что?
— Мухомор!
— Вы серьезно? — подозрительно спросил Родион Георгиевич.
— Более чем! — Лебедев перевернул бумажку. — Хочу вам сказать, что нахождение этого гриба мне многое объясняет.
— А мне, к сожалению, ничего. Знаю совершенно точно: мухоморы не варят, не солят и не маринуют! — вздохнул Ванзаров.
— В сибирских деревнях мухоморы едят сырыми! — заявил Лебедев.
— Зачем?
— Так сказать, для поднятия настроения. Дело в том, что мухомор богат микотропиновыми кислотами — веществами, вызывающими галлюцинации. Мухомор значительно быстрее, чем китайский опий, может привести вас в мир грез и фантазий. Однако отравиться им можно, только сильно постаравшись. Но это еще не все!
— Ну, порадуйте, — без улыбки сказал Ванзаров.
— Я обнаружил следы Cannabis! — гордо заявил Лебедев.
— А это что, поганка?
— Конопля!
— Так из нее же веревки делают?
— И не только веревки! — Лебедев отбросил бумажку на стол. — В Англии еще с середины прошлого века конопля вошла в лечебные справочники фармакологии. А вот южноамериканские индейцы с доколумбовых времен ее сушат, набивают в трубки и курят с большим эффектом для фантазии. Но коноплей убить невозможно.
— То есть, выходит, мы можем закрыть это дело, даже не начиная его? — тихо спросил Родион Георгиевич.
— Конечно. Раз нет жертвы, а, как показало вскрытие, ее нет по объективным химическим фактам, то нет и дела. А гермафродитизм не является уликой или преступлением! Тем более с точки зрения законодательства Мария Ланге будет признана обычной женщиной. Согласны?
Ванзаров прекрасно знал, что в законах Российской империи гермафродиты не существовали вовсе. То есть с точки зрения наследственного права Мария Ланге неизбежно должна была быть признана или женщиной, или мужчиной. Но с убийством или Серебряковым, на первый взгляд, это никак не связано.
— Скажите честно, Аполлон Григорьевич, вы считаете, что она умерла? — поинтересовался Ванзаров.
— Нет, ее убили. Причем изощренно. Но мое мнение к делу не пришьешь. Ну что, закрываем дельце?
— Наоборот, приложим все усилия, чтобы найти того, кто травит людей, — ответил Ванзаров, не повышая голоса.
— Хорошо, я согласен, — кивнул Лебедев.
— Почему?
— Потому что в состав смеси входит еще какое-то вещество. Я не смог определить его и выделить в чистом виде. Думаю, это очень редкое органическое соединение. Скажите спасибо хроматографии гениального Михаила Цвета!
Ванзарову захотелось стукнуть чем-нибудь тяжелым уважаемого эксперта за то, что он ваньку валял. Но сыщик сдержал порыв.
— А что показал анализ холстины? Что нам говорит хрено… хроматография? — язвительно спросил он.
— Да какой там анализ! — Лебедев улыбнулся. — Самая обычная льняная домотканка. В деревнях идет за скатерть. Новая. Нестираная. Использовали раз, чтобы упаковать тело.
— А что… — начал было Ванзаров, но криминалист его перебил:
— Ладно, коллега, хватит опытов. — Лебедев поднялся из-за стола и размял затекшую спину. — Поехали в Английский клуб, познакомлю вас с одним забавным чудаком.
2
В игорном зале скучал господин с роскошными усами, в идеально сидящем костюме и с огромным перстнем на левом мизинце. Барону фон Шуттенбаху страшно хотелось перекинуться в картишки. Но в этот час посетители Английского клуба предпочитали проводить время за обедом или кофе. Возможно, другому любителю карт и удалось бы заловить партнера, но только не ему.
В клубе знали, что играть с бароном — дурная примета. Если он выигрывал (что случалось крайне редко), то у всех, кто сидел за столом, начинались денежные проблемы. Если фон Шуттенбах проигрывал, на игроков все равно обрушивались мелкие домашние беды: домочадцы ломали ноги, искра из печи поджигала дом, теща давилась куриной косточкой, и вообще происходило, бог знает что.
Ходили слухи, что, если пройти в полнолуние мимо его дома, можно увидеть языки зеленого пламени, вырывающиеся из глубины комнат. Самые отчаянные клялись, что видели, как в ночь на Ивана Купалу барон в голом виде носится по дворцу на метле и потом вылетает из печной трубы.
Подобную репутацию безобидный картежник заработал из-за неумеренного увлечения спиритизмом и постоянных разговоров о своих колдовских способностях.
Фон Шуттенбах так долго поддерживал вокруг своей персоны таинственность, что однажды, к удивлению, обнаружил, что с ним никто не хочет садиться за стол. Члены клуба стали избегать его карточной партии как огня. С бароном не хотели не то что банчок расписать, но и в «легкую» поставить на карточку. Так что в последнее время ему удавалось утолить жажду игры лишь с новичками или с доверчивыми купчишками, которые переступали порог Английского клуба с почтением и трепетом.
Дурная слава барона имела лишь одно преимущество. Она хоть как-то уберегала его от полного краха. В клубе не знали главную тайну фон Шуттенбаха: он был практически разорен. Чтобы поддерживать шик, приходилось тайно распродавать фамильные драгоценности. А жажда игры требовала новых жертв.
На этой неделе барон уже несколько дней не мог найти компанию. Но англофильствующий обрусевший немец мужественно скрывал раздражение.
Лебедев остановил Ванзарова в дверях игорной комнаты и вытащил портсигар.
— Ну-с, Родион Георгиевич, надеюсь, все поняли. Но для полного успеха дела предстоит вспомнить основы курения!
— Зачем? — Ванзарову совершенно не хотелось курить. Избавившись с большим трудом от этой страсти, он боялся втянуться вновь.
— Барон обожает запах сигариль. Это как ловля леща на жмых. Берите — и вперед! — Лебедев сунул массивный портсигар сыщику. — Я буду внизу, в курительной. Если что — примчусь на подмогу!
Лебедев улыбнулся, сжал Ванзарову локоть и скрылся.
Ленивой походкой сыщик приблизился к уютному креслу рядом с карточным столом, удобно устроился на кожаной подушке и вынул никарагуанскую сигарилью.
— Прошу прощения, не помешаю? — сказал он, чиркая спичкой.
— Извольте, извольте… — пробормотал барон, пожирая глазами табачный кокон.
— Благодарю вас! Люблю, знаете, после приличного обеда насладиться сигаркой.
— Я вас понимаю, — сказал барон, который уже забыл, что такое «приличный» обед. Сегодня утром он выкушал пустого чаю. Но это был пустяк по сравнению с жаждой игры!
— Не изволите партию-другую? — спросил фон Шуттенбах самым равнодушным тоном, надеясь, что нового господина еще не успели отравить глупыми слухами.
— С удовольствием! — Ванзаров картинно выпустил облачко, поднялся с кресла и вежливо предложил партнеру занять за карточным столом место, которое ему будет предпочтительно.
Фон Шуттенбах, не веря в такую удачу, с излишней поспешностью бросился к столу и сел так, чтобы быть спиной к окну. Он верил, что такое расположение за игровым сукном приносит удачу.
— Позвольте представиться, барон фон Шуттенбах!
— Очень приятно! Коллежский советник Ванзаров.
— Николай Густавович…
— Родион Георгиевич…
Партнеры обменялись рукопожатием.
— Позвольте спросить, где служите? — светским тоном произнес фон Шуттенбах.
— В Министерстве финансов…
— О! Замечательно! — барон, имевший смутное представление о государственной службе, считал Министерство финансов самым доходным местом.
Подали новую колоду. Ванзаров с хрустом разорвал бумажную оболочку, прощелкнул карточный брусок и попросил разрешения взять на себя раздачу. Барон был согласен на все.
— По сколько ставим, Николай Густавович?
— Ну, давайте по рублю… — мучаясь от безденежья пробормотал заядлый игрок.
— Да господь с вами! Мы же солидные люди, давайте, что ли, по четвертной!
— Ого! Сразу вижу подход Министерства финансов, — барон не мог поверить такому счастью. Ему попался не просто игрок, а игрок крупный, с деньгами.
Ванзаров перемешал колоду с подозрительной легкостью фокусника. Он сдал по первой и барон сразу выиграл. Во второй сдаче к барону пришла десятка с тузом и еще один выигрыш. И в третьей сдаче счастье улыбнулось барону. А после четвертого раза он выиграл уже сто рублей. Фон Шуттенбах не помнил, когда так крупно выигрывал! Вот что значит попасть на новичка!
— Да, я вижу, Николай Густавович, вы мастер, с вами нужен глаз да глаз! — Ванзаров одобрительно кивнул.
— Что вы, Родион Георгиевич, так, случайность…
— Отчего бы не поднять ставки? Как насчет полтинничка?
— Я так… а впрочем, согласен! — решительно заявил Николай Густавович.
Ванзаров скинул партнеру две карты, фон Шуттенбах попросил еще и тут же набрал «очко». Удача распахнула барону свои объятия. Он выиграл подряд еще четыре раза.
Между тем партнер не показывал и тени смущения. Как будто такой проигрыш для него самое заурядное дело.
— Поздравляю, Николай Густавович, сегодня ваш день! Думаю, вам нельзя упускать фарт. Как насчет поднять ставочку? По сотенке? — непринужденно спросил Ванзаров.
— Принимаю! — барон горел возбуждением.
Партнер сдал две карты. Пришла маленькая и картинка. Барон рискнул, попросил еще и выиграл. Итого — четыреста пятьдесят рублей! Он сможет не только шикарно пообедать, но и отдать один самый неприличный, долг! Еще немного, довести до шестисот пятидесяти — и все, он остановится!
В глазах барона разгорался огонь. Крючковатые пальцы дрожали.
— А что, уважаемый Николай Густавович, раз такая фортуна, сыграем по две сотенке? А? — подмигнул Ванзаров.
— Принимаю! — кивнул барон.
Ванзаров хрустнул колодой и сдал. У барона оказалось девятнадцать. У соперника — двадцать. Это ничего, это просто случайность, сейчас он отыграется. Во второй сдаче у барона оказались совершенно надежные двадцать, но у господина коллежского советника — двадцать одно! В третий раз барон рискнул и наконец набрал на трех картах «очко»! Он победно выложил на стол заветную комбинацию. Вот оно! Удача вернулась! Но Ванзаров совершенно хладнокровно вытащил один за другим два туза.
Фон Шуттенбах даже не понял, что проиграл все и уже сам был должен сто пятьдесят рублей, которых у него, разумеется, не было. В его роскошном портмоне сиротливо жались друг к другу две десятирублевые бумажки. Но игрок не заметил, что колесо удачи сделало поворот. Теперь он хотел только одного — отыграться.
Ванзаров сдал еще пять раз подряд и положил колоду на сукно стола.
— Что же вы остановились, играем дальше! — барона бил нервный озноб.
— С удовольствием, Николай Густавович, но мне бы хотелось быть уверенным, что у вас есть тысяча шестьсот рублей, которые вы только что изволили проиграть!
Ванзаров говорил спокойно и жестко. В разгоряченном сознании барона медленно всплывала цифра проигрыша. Что он наделал! Как он мог так забыться? Это конец!
— Простите, я вынужден просить об отсрочке… — барон еле шевелил языком. Кажется, теперь у него остался только один выход. Продать дом. И застрелиться. А ведь какой фарт шел! Еще бы чуть-чуть — и отыгрался!
Ванзаров внимательно смотрел в лицо поверженному партнеру:
— Николай Густавович, я готов простить этот долг и, более того, угостить вас прекрасным ужином за одну маленькую услугу.
— Что я должен сделать?
— Сущий пустяк. Расскажите вот про это… — Ванзаров быстро начертил мелком на зеленом сукне знак.
— Зачем вам? — в голосе игрока появилась нотка подозрительности.
— Имею сугубо личный интерес.
— Хорошо! — более не раздумывая, заявил барон.
— И отлично! Куда желаете? — коллежский советник поднялся из-за стола.
— А давайте в «Дононъ»! — с надеждой на чудо проговорил старый гурман.
— А давайте в «Медведь»? Там прекрасный выбор блюд…
Оба ресторана находились недалеко от дома сыщика, но ужин в «Дононе» влетел бы в изрядную копеечку. Воспрянувший фон Шуттенбах был согласен и на «Медведь».
Ванзаров с удовольствием затушил о бронзовую пепельницу сигарилью и от всей души пожелал легкого сидения знаменитому фармазонщику Степке Угрю, лично обучившему чиновника особых поручений простым приемам беспроигрышной игры.
3
В отдельном кабинете веселого «Медведя» победитель заказал изысканный обед из пяти блюд. Барон проглотил пармский салат, крабовый супчик, запил тремя бокалами рейнского красного, вытер губы салфеткой и блаженно вздохнул.
— Итак, Родион Георгиевич, что вы хотите знать о пентакле?
— Да, собственно, все, что можно.
— Эта тема практически неисчерпаема!
— Но вы уж постарайтесь как-нибудь ограничиться сегодняшним вечером!
— Начнем с того, что суеверие приписывает пентаклю власть темных сил.
— А это не так?
— Совершенно не так! Это очень древний и, самое главное, двусмысленный знак.
— Что значит «двусмысленный»? — поинтересовался Ванзаров.
— Пентакль может служить и дьявольским, и божественным силам! — многозначительно заявил барон. — Чтобы вы поняли, я должен объяснить вам историю символа.
— Сделайте одолжение! — кивнул Ванзаров, принимаясь за отличное филе.
— Впервые пентакль появился в древнем Шумере и Египте, там, где, по преданию, зародилась магия. Египтяне называли его Звездой псоглавого Анубиса. В Вавилоне он считался знаком правителя, власть которого распространялась на четыре стороны света.
— Замечательно. И что же здесь магического?
— Не торопитесь, Родион Георгиевич. Впервые особое значение пентаклю придали пифагорейцы. Для них он символизировал цифру «5», то есть символ всеобщего совершенства и священного брака мужского и женского начала, Земли и Неба! Пентакль стал тайным знаком их общины и символом пяти лет молчания, которые должен был выдержать адепт, желавший вступить в тайный союз. Но главный смысл, который пифагорейцы видели в символе, — вечная молодость и здоровье.
— Вот как? А меня в гимназии этому не учили. Жаль! — Ванзаров аппетитно хрустнул соленым огурчиком.
В раннем христианстве пентакль символизирует пять ран Иисуса Христа, или, в числовом толковании. Три плюс Два, то есть сумму Троицы и двойственной природы Христа — человеческой и божественной.
— А я думал крест — это основной символ… — Родион Георгиевич подлил барону красного вина.
— Изначально пентакль был не менее важным христианским символом. Во времена святого Константина, который сделал христианство государственной религией Византии, пентакль встречается чаще креста! И даже на печати самого императора был изображен пентакль! Причем перевернутый, вверх ногами! И он символизировал Преображение Христа!
— Позвольте, Николай Густавович, если пентакль был христианским символом, при чем здесь дьявольские силы? — Родион Георгиевич отпил хороший глоток рейнского.
Фон Шуттенбах улыбнулся.
— Пентакль стал трактоваться как дьявольский символ после того, как на процессе тамплиеров стало известно, что рыцари молились дьяволоподобному богу Бафомету, у которого на лбу был изображен пентакль!
Ванзаров невольно вспомнил черный пентакль на теле девушки.
— Очень интересно, Николай Густавович!
Барон вдохновенно продолжал:
— После разгрома ордена тамплиеров, в толковании пентакля произошли изменения. Его стали почитать как знак, оберегающий от темных сил, и как знак, призывающий их. В магии пентакль получил два совершенно противоположных толкования. Если звезда была повернута лучом вверх — это символ человека. Но если верхний луч повернут вниз, пентакль превращался в символ козлиной морды.
— Поразительно! — поддержал Ванзаров, наслаждаясь сочным кусочком филе.
— Скажу больше: человек, расставивший широко руки и ноги, — сам является символом пентакля! — Барон не на шутку увлекся. — Впервые про силу фигуры человека, вписанного в пентакль, открыто написал знаменитый маг Корнелий Агриппа в тысяча пятьсот тридцать первом году во второй книге «Оккультной философии». А великий астроном Тихо Браге опубликовал в тысяча пятьсот восемьдесят втором году пентакль с человеком и магическими буквами «I-H-S-V-H» на концах лучей! Но это еще не все! Пропорции архитектуры на основе пентакля были известны еще римскому архитектору Витрувию! О них вспомнили только в тысяча четыреста восемьдесят шестом году, когда в Риме был опубликован его труд «De architectura». Через несколько лет Чезарино написал книгу «Труды Витрувия» и поместил в ней первое изображение совершенных пропорций человеческого тела на основе пентакля. Что, кстати, использовал великий Леонардо в знаменитом эскизе…
— Николай Густавович, ради бога, не читайте мне лекцию про живопись. Не люблю я ни Леонардо, ни Рафаэлей, ни передвижников! — взмолился Ванзаров.
— Как хотите… Если пентакль соединить с человеком, раскинувшим руки и ноги, сверху положить равносторонний крест, затем по углам лучей поставить знаки: Меркурия, или алхимического азота, Сатурна, или свинца, Венеры, или меди, Марса, или железа и магнезии… — барон рисовал в воздухе столовым ножом магические точки, — это будет универсальный символ микрокосмоса! То есть Вселенной, которая отражает божественную гармонию Мира в Человеке. Этот символ — краеугольный камень алхимии, теософии, оккультизма и герметизма!
— Прекрасно, Николай Густавович! Понятно и доступно. А можно перейти от алхимии к более простым материям? — Ванзаров поднял бокал, приглашая барона к тосту.
Они чокнулись.
— То, что один поворот превращает звезду из светлого символа в черный, было замечено давно… — продолжил барон. — Так, например, если маг рисовал человека в пентакле, повернутого спиной и пригвожденного к лучам наконечниками стрел, это была пентаграмма Марса, которая насылала злую судьбу. Но если маг рисовал человека, раскинувшего руки и ноги, на которого накладывались концы лучей сверху, то это уже была пентаграмма Юпитера — символ удачи.
— Оказывается, все просто! Стоит только повернуть звезду! — усмехнулся Ванзаров.
— Именно так! Но, несмотря на магическую двойственность, считалось, что пятиконечная звезда защищает именно от темных сил.
— На чем было основано это поверие?
— К сожалению, Родион Георгиевич, доподлинно это не известно. Существует распространенная трактовка, что сила звезды заключена в символике пяти ран Христовых, которых боятся демоны. Для создания оберегающего талисмана на концах лучей надо было написать пять еврейских букв: «йод», «хе», «шин», «вав» и «хе», что составляло имя Иисуса, или Пентаграматон.
— И помогало? — спросил Ванзаров, уже начавший уставать от обилия мистики.
— Судя по всему, да! — барон поднял вверх указательный палец.
Ванзаров уставился на мизинец фон Шуттенбаха, разглядывая странный перстень.
— Вижу, у вас тоже пентаграмма… На щите у русалки?
Фон Шуттенбах явно смутился.
— К вашему сведению, это не русалка. Это Абракас со змеями. Древний гностический символ. И прошу вас, не надо шутить на эти темы!
Ванзаров решил не дразнить гуся.
— Хорошо, Николай Густавович! То, что вы поведали, это, безусловно, очень интересно. Но, думаю, покрылось пылью и в наш просвещенный век успешно забыто. Может быть, знаете о пятиконечной звезде что-нибудь современное? — сыщик уже не старался скрыть скепсиса.
— Извольте, Родион Георгиевич! — сытый барон благодушно вздохнул. — По представлению современной магии, да-да, не смейтесь, современной, пентакль символизирует соединение божественного и человеческого начала, а если говорить шире — безграничную власть человека над природой! Его выбрали в качестве символа некоторые страны. Яркий пример — флаг Североамериканских Соединенных Штатов… До вас наверняка доходили упорные слухи о масонских корнях отцов-основателей американского государства? Особенно про Джорджа Вашингтона, который, как говорят, был одним из самых великих Мастеров?
— Николай Густавович, вы верите в сказки о масонах?
— Тише, прошу вас! Верить, конечно, я не верю, но… Пентакль у масонов называется «Пламенеющая Звезда» и символизирует Человеческий гений, луч Божественного, свет мудрости и абсолютного знания, который придет в мир. Собственно, все, что могу сказать! — барон принялся за остатки остывшей пулярки.
Ванзаров аккуратно вытер руки салфеткой и вынул из внутреннего кармана полицейскую фотографию тела Ланге, полученную от Лебедева. Он протянул снимок фон Шуттенбаху.
— А что вы скажете на это?
Барон с опаской взял в руки снимок и, поворачивая к свету, внимательно рассмотрел.
— Где вы нашли… то есть я хотел спросить, кто это?
— Молоденькая девушка, нашли в сугробе.
— Пентакль выжжен? — прошептал барон.
— Нет.
— И кто же это сделал? — Фон Шуттенбах казался испуганным.
— А вот это мы бы и хотели выяснить. Возможно, с вашей помощью, Николай Густавович.
Барон посмотрел на Ванзарова и молча положил на стол фотографию:
— Я все понял. Вы из «охранки»! Это подло!
— Нет, Николай Густавович. — Ванзаров оправил сюртук — Я чиновник сыскной полиции. И если бы вы, как известный в Петербурге специалист по магии, смогли хоть чем-то помочь, был бы вам искренне благодарен!
Фон Шуттенбах мучился с решением. Ванзаров его не торопил. Наконец барон вновь взял карточку и принялся изучать.
— Могу сказать одно. Это не черная магия. И не жертвоприношение. Иначе была бы отрублена голова или рука. Как понимаю, резаных ран на теле нет?
— Нет.
— Маг не стал бы ставить пентакль на тело жертвы, — уверенно произнес барон.
— Тогда кто поставил?
Барон еще раз взглянул на фотографию и протянул ее Ванзарову.
— Это игры необразованных дилетантов! — он выдержал паузу и добавил: — Или знак нового культа, который переосмыслил старый символ.
— Чем это может грозить? — тревожно спросил Ванзаров.
— Чем угодно. Но готовьтесь к худшему. Думаю, последуют новые жертвы.
— О каком культе может идти речь?
— Не знаю, возможно, что-нибудь восточное. Могу допустить и какой-то извращенный эротический культ. Пентакль также наделялся эротическим значением. Надеюсь, господин Ванзаров, вы получили от меня все, что хотели? — барон поднялся.
— Безусловно. Только последний вопрос, Николай Густавович. Вы не знаете, кто из людей вашего круга, я имею в виду спиритов, магов, или как там еще, кто мог бы пойти на такое? Например, профессор Серебряков?
Фон Шуттенбах выпрямился и застегнул две верхние пуговицы идеального английского пиджака.
— О господине Серебрякове не имел чести слышать. А из людей моего круга нет ни одного человека, кто мог бы пойти на такое!
4
В общий зал ресторана Ванзаров вышел в тягостных раздумьях. Он не сразу заметил, что пересекает дорогу стройной даме. Едва не столкнувшись, сыщик извинился и мельком посмотрел ей в лицо.
Родион Георгиевич увидел глаза женщины.
В них были сила и очарование, которые при желании могут превратить в раба любого мужчину. В них светилась бездна.
Ванзаров не выдержал взгляда и смутился. Дама кивнула, принимая извинения, и царственной походкой двинулась к дальним столикам.
За ней плелся господин, которого Ванзаров узнал сразу. Это был Дэнис Браун, сотрудник британского посольства и отличный боксер в полулегком весе. Сыщик видел его блестящие победы на ринге клуба любителей бокса. Браун бился как леопард, одолевая соперников не столько силой, сколько быстротой и хитростью. На одном турнире он вышел против тяжеловеса Исмаила Карды, чудовищного, звероподобного турка, с которым отказывались биться многие боксеры. И уже во втором раунде верткий Браун нанес молниеносный удар стамбульскому Голиафу, закончив матч чистой победой.
Но чемпион сильно изменился. В его потухшем взгляде не осталось и следа прежней удали. Цвет лица поражал болезненной серостью. Только поджарая, спортивная фигура осталась прежней. Боксер шел за спутницей, безвольно ссутулившись.
Ванзарову показалось, что Браун тяжело болен. Зачем же тогда он здесь, да еще и с дамой? Неожиданно он вспомнил, что где-то уже видел это загадочное женское лицо. Сыщик обернулся, чтобы еще раз разглядеть незнакомку, но пара уже исчезла за дверью отдельного кабинета.
Ванзаров оделся, дал швейцару чаевые и медленно пошел домой по заснеженной Большой Конюшенной улице. Он выбрал самый длинный путь через Невский, чтобы иметь время проветриться и подумать.
Позвонив в квартиру в одиннадцатом часу вечера и тихонько войдя в гостиную, Родион Георгиевич получил от своей супруги Софьи Петровны вполне ожидаемый нагоняй. Покорно выслушав упреки и пообещав возвращаться со службы не позже восьми, Ванзаров закрылся в кабинете.
Он сел за письменный стол и включил лампу. В ночной комнате вспыхнул мягкий свет. Он подумал, что жена встретила его с новой прической, а он не высказал комплимента…
Прическа! Ванзаров внезапно подскочил на стуле. Как он мог быть таким слепым!
Сыщик схватил фотографию, навел лупу и вновь стал внимательно изучать ее. Все дамы на снимке имели одинаковые прически. Несмотря на то, что одна повернула голову в профиль, а две другие смотрели в объектив, различить их с полной достоверностью оказалось невозможно. Черно-белый снимок сгладил живые различия, превратив разных женщин в трех сестер. Случайность, или это сделано намеренно?
Теперь Родион Георгиевич был уверен, что столкнулся в ресторане с одной из этих барышень. Но с какой именно?
Ванзаров отложил фотокарточку и перечитал записку, которую, пока его не было дома, прислали от Лебедева.
Эксперт написал: «Коллега! Я перевернул вверх дном картотеку антропометрического бюро. Увы и ах! Милых барышень обнаружить не смог. Видимо, они не общались с полицией. Какая жалость!»
