Белая ночь плыла взбитой периной. Редкий стук запоздавшей пролетки или неясные окрики загулявших нарушали недвижность теплого воздуха, вобравшего за день жар домов, тротуаров и необъяснимых запахов города, и теперь степенно выпускавших их на волю. Луна светила ярко, небо очистилось звездами.

Родион полуночничал пред открытым окном, не зажигая света. Стыдливо оставим во мраке детали его одежды, которых, можно сказать, и не было вовсе. Пора, наконец, пожалеть героя, носится целый день по жарище в костюме-тройке и ботинках. В конце концов, имеет право молодой мужчина подставить освежающему дыханию ветерка утомленное тело. Да, и кого стесняться: домашних – нет, прислуги – нет. Сиди наслаждайся.

Тело Ванзарова остывало. Но если бы заглянуть в его мозги, хотя, что нам там делать, то пришлось бы поразиться: какой котел бурлил. В раскаленную топку была посажена красивая логическая конструкция, и теперь ей приходилось несладко. Родион пробовал на прочность со всех сторон, сомневаясь и не веря, опять в который раз возвращаясь и пытаясь найти ошибку.

Хуже всего, что логически раскрыть преступление для чиновника полиции – непозволительная роскошь. Логику в суд не потащишь, адвокаты засмеют, а присяжные не поверят. Да и господин пристав не станет об нее рук марать. Вывернет так, что коллежский секретарь взвалил на себя пуд дел, и ни с одним не справился. Известный прием: дать твоему врагу заниматься делом, которое заранее обречено. Оно же его и ухлопает. Требуются не просто выводы, а исчерпывающие улики. Как их добыть, Родион плохо представлял. Обещание раскрыть три убийства, а теперь уже и четвертое, выглядело в эту минуту слишком смелым. Не то, чтоб он боялся ответственности или сомневался в своих силах. Но привычка отчитаться перед начальством, даже в таком свободном и чистом характера, была впитана на уровне рефлексов. Как ни странно, Родион боялся, что не оправдает доверия, как чиновник полиции. Ему хотелось не только блестяще раскрыть дело, но и получить заслуженные награды и поощрения. Что поделать: чиновничество – как зараза. Стоит впустить – отравишь кровь, и потом долго будешь исцеляться. Родион не знал, что в этих мучениях рождается главное качество его характера: стойкость перед правилами системы, которые уродуют и калечат, заставляя подстраиваться под их жернова. Предстояло решить что важнее: найти истину или завершить дело. Как оказалось – эти материи далеко не всегда совпадают.

Получив преступление, о котором мечтал, – таинственное и запутанное, Родион с удивлением осознал, что как раз такие – есть главная неприятность для чиновника полиции. Доставляя радость интеллекту, проклятое дело, обраставшее трупами, грозило похоронить карьерные планы. В конце концов, что подумают в департаменте: мальчишке навесили «чиновника особых поручений», дали как раз особое и серьезное, а он провалился. И правильно, что от него открестился начальник сыскной полиции Вощинин. Такому недотепе только и сидеть в глухом участке. Короче говоря, Родион с некоторым ужасом понял, что если не найдет загадочного убийцу, да так, чтобы приволочь в суд, ему несдобровать. Уж пристав позаботится.

Следовало не просто понять, кто убийца, но изобличить его. С этим возникли серьезные осложнения. Родион видел, что все вертится вокруг персоны Карсавина, но как его прищучить? И кто наносил удары шилом? У него в руках оставалось две тончайших ниточки: схватить за руку Хомякову и опознать девушку, что выкрала визитницу Делье. Барышня может показать на убийцу. Если она еще жива.

Только нащупав эту мысль, Родион подскочил, как ужаленный и бросился на кухню, где припал к водопроводному крану, жадно глотая воду. Главное логическое звено было найдено. Все несуразности, даже черная розочка со стрелками, сразу встали на нужные места. Теперь надо действовать быстро, но тихо, чтобы не спугнуть. Господин пристав будет крайне разочарован.

Перекипев радостью, Родион обнаружил, что все равно не может заснуть. Теперь во всей красе предстали васильковые глазки. Волшебные зрачки ничего не просили, не требовали, а только вынимали душу. Возникли настолько необыкновенные и несуразные мысли, что и непонятно: откуда такие берутся. Родиону потребовалось в другой раз припасть к источнику водопроводной жидкости.

Пока он пьет, позволим разъяснить один вопрос. Быть может, кто-то считает, что юный Ванзаров не там искал для себя взбодрение, а следовало ему затянуться папироской или уж трубкой. Приоткроем тайную причину. Как-то раз, только поступив в Департамент полиции, Родион решил, что пора обзавестись привычкой курить. Если студенческие годы пропали зря. Забег между папиросами, сигарами и трубкой, выиграл номер «третий». Родион отправился в табачную лавку, выбрал вишневую, изогнутую куриным бедрышком, и, прокашляв, да отплевавшись свое, начал курить. Сначала дома, затем на службе, а после и в общественных местах. Он честно не замечал, с каким удивлением рассматривали его прохожие. Действительно, не каждый день увидишь юнца, у которого изо рта дымит охотничий рожок. Счастье продлилось неделю. Заглянув к матушке на воскресный обед и, раскурив трубку, Родион был оглушен ржанием в стиле гусарской лошади, которое издал благороднейший Борис Георгиевич с другого конца стола. Давясь от смеха, старший братец заявил, что теперь население столицы может спать спокойно, благо появился наш местный Шерлок Холмс. Не имея возможности заглянуть во все сложности отношений Родиона с братом, остается признать: это было жестоким ударом. Ввернувшись в свою квартирку, Родион Георгиевич засунул трубку под гору старого хлама в кладовку и поклялся страшной клятвой, что отныне «никогда».

Вот, кстати, и он. Как жаль, что история трубки помешала заметить, когда Родион принял важнейшее решение. А он его уже принял. Не обладай мы особыми правами заглядывать куда хотим, и так было бы ясно: юноша принял самое важное решение в своей жизни. И сделал это так лихо, что сам себе удивился. Утро приблизилось незаметно. Откладывать решение на час, а тем более день, не следовало. Вернее, он бы просто не вытерпел, лопнув от переполняющих чувств.

Окатившись ледяной водой, так что пол на кухне покрылся тонкой лужицей, Родион нашел последнюю чистую рубашку (опять забыл вовремя к прачке), очистил все тот же парадный костюм, слегка помятый вечерней кутерьмой, и стремительно выбежал на улицу, чтобы случайно не наткнуться на отца юного добровольца, идущего на помощь братьям-французам.

В этот час торговля на Сенном рынке не смогла удовлетворить аппетиты разгоряченного юноши. Пришлось схватить, что было: куст садовых цветов в добрый обхват, и отловить сонного извозчика.

Портье Бирюлькин, господин плотных форм и розовых щечек, умел оценивать посетителей с краткого взгляда. Он понял, что юноша в костюме с букетом, но без шампанского настроен настолько серьезно, что барышне несдобровать. Действительно, мальчишка спросил, в каком номере проживает госпожа Ухтомская. Проверив по книге записей, хотя и так помнил, Бирюлькин сообщил, что такая дама у них не числится. В этом не было ничего странного: в меблированных комнатах, в отличие от гостиниц, паспорт не спрашивали, считая, что постоялец будет пребывать долго, и так никуда не денется, дама могла назваться любой фамилией. Юноша оказался настойчив. Борясь с букетом, выразительно описал даму, на которую Бирюлькин засматривался и строил невольные планы, особо отметив наличие велосипеда «Рудж». Соперника можно было срезать, но портье сжалился и назвал номер на втором этаже, лучший в их заведении.

Успокоив дыхание, Родион вознес руку и вежливо постучал. Каждая секунда томительного ожидания казалось пыткой. Наконец, за дверью встревоженный голос спросил «что угодно». Гость назвался. Тот самый необыкновенный, волшебный, восхитительный голос раздраженно выпалил «ах, боже мой», последовала невнятная возня, и Родиона попросили немного обождать. Все ясно: неурочный визит к даме утром, она не готова, еще не зная, какое счастье ожидает ее за дверью.

Софья Петровна не заставила долго ждать. Приоткрыв створку и осмотрев, впустила нежданного. Родион отметил, что барышня успела одеться в роскошное вечернее платье и причесаться, как мило и быстро у нее получилось. Скорее по привычке, чем желая смутить, Родион огляделся. Просторная гостиная имела вид, словно ее хозяйка развлекалась все утро тем, что выворачивала чемоданы. Кучи платьев, корсажей, юбок и прочих женских принадлежностей оккупировали все свободные места. На ближайшем кресле возлежала пара шляпок, одна в шу и лентах, другая с милой, но скромной эгреткой в виде букета райских яблочек. Видимо, стесняясь беспорядка, Софья Петровна прикрыла створку массивного платяного шкафа, убрала стопку чего-то в кружевах и предложила садиться. Родион плюхнулся в кресло. Сообразив, что в гостях невежливо держать букет, он кое-как выдавил «это вам». Приняв цветы, Софья Петровна спрятала в них свое прекрасное лицо, неиспорченное даже утром, вдохнула, поблагодарила, добавив «как это мило с вашей стороны».

Сказав «пора», Родион попытался издать осмысленный звук, но вылетел шершавый кашель. Совладав, он принял смиренную позу и сказал:

– Мне нужно с вами переговорить.

Софья Петровна смолчала, что было к лучшему. Родиону следовало, как можно скорее, опустошить себя.

– Мы с вами знакомы только три дня, но мне кажется, что прошла целая вечность, – сказал он, проклиная себя здоровой половиной мозга за банальность. – Я знаю, что слова мои могут показаться вам странными. Но прошу выслушать до конца. Я принадлежу к небогатой, но достойной семье. У меня перспективы по службе, и я могу занять в скором времени уверенное положение. Я не богат, но приложу все усилия к тому, чтобы семья... То есть не о том... Софья Петровна, я знаю, что вы принадлежите к состоятельному семейству, но сразу хочу сказать, что ваше приданое меня не интересует... То есть да что же это... Меня вообще не интересует деньги... Я бы хотел сказать, что встретив вас, сразу понял, что вы, это вы... То есть не знаю, как вернее сказать, но прошу вас... Мне, право, неловко, но... Как бы понятнее выразиться...

– Вы просите моей руки, – подсказал барышня.

– Да, спасибо... Софья Петровна, я прошу вас составить счастье всей моей жизни: станьте мой женой...

Родион знал, что в такой момент полагается встать на колено и поднести колечко. Но ювелирные лавки в такой час закрыты, а на колено он побоялся встать, чтобы не лопнула штанина, кто ее знает, как прошита. И попросту остался сидеть.

– Родион Георгиевич, вы одаренный молодой человек, – сказала Софья Петровна несколько более задумчиво, чем требовал такой счастливый момент жизни, к тому же скрестив на груди руки. – У нас было всего три встречи. Замечательных, чудесных, но всего лишь три. Разве можно узнать человека так быстро? Что если ошибаетесь, и я совсем не та женщина, что нужна вам?

– Я умею видеть сущность людей, – сказал Родион и сразу пожалел. – То есть мне кажется, что лучше вас я никого не встречал.

– И вы готовы связать себя браком на всю жизнь с первой женщиной, в которую влюбились?

– Я не влюбился... Вернее, конечно, влюблен, просто чувствую, что вы близки и дороги мне.

Бросив слишком строгий взгляд куда-то за спину чиновника полиции, Софья Петровна тут же улыбнулась и сказала:

– Вы такой молодой, вам еще надо узнать женщин. Так неужели готовы отказаться от разнообразия и новых открытий ради одной? Вам лучше выпустить свою страсть на женщине, которая занимается этим профессионально. И тогда подумать еще раз. Что хорошего несет семья и быт? Дети, склоки, проблемы, нехватка средств, пеленки, запахи вечной готовки, визиты к родственникам, скука в постели, старение вместе и понимание, что ты ненавидишь свою половину. И на все это вы готовы променять главное богатство человека: свободу и познание всех глубин человеческого счастья? Неужели хотите стать скучным обывателем? Это глупо, Ванзаров.

– Но я люблю вас, – попытался оправдаться он.

– Ради этого не стоит обрекать себя.

– Ради вас готов на все... Вернусь в департамент, сделаю карьеру, вы ни в чем не будьте иметь недостатка, даже уйду из полиции, если захотите.

– Ради женщины готовы бросить дело своей жизни?

– Не ради женщины, а ради вас.

Софья Петрова вдруг резко шагнула к нему, словно заслоняя, присела и, глядя прямо в глаза, сказала:

– Чудесный, славный, милый, наивный, очень добрый... Хочешь, я подарю тебе желанную радость? – ее рука обвила шею, Родион ощутил вибрации, идущие от близкого женского тела, и удушающий аромат сладких духов.

– Возьми меня... Подними на руки, отнеси на постель и люби... Люби... Я согласна... Зачем условности брака, просто люби меня, как мужчина женщину... Выпусти зверя, покажи свою силы... Я твоя... Я для тебя...

Пуговица сюртука юркнула в прорезь, раскрывая жилетку. От дыхания ее губ по скуле пробежала мучительная судорога щекотки, такая, что захотелось содрать одежды и выпустить зверя. Перед глазами поплыло жаркое марево, Родион ощутил неудержимый прилив.

– Не сдерживай себя... Здесь все можно... Мы одни, только ты и я... Покажи мне свою любовь, и я подарю тебе неземное наслаждение... Ты готов, иди ко мне... Люби меня...

– Так вы мне отказываете? – вдруг спросил Родион.

Васильковые глазки, в которых почти утонул, резко сузились, став холодными и колючими (ну, так уж показалось – именно: «колючими»). Софья Петровна отстранилась и строго спросила:

– Что?

– Я бы хотел получить официальный ответ на мое предложение.

Встав с колен, она отошла в дальний конец комнаты.

– Простите меня, я не хотела вас обидеть, – сказала тихо и печально. – Все значительно хуже, чем вы думаете...

Буря отступала, оставляя после себя опаленные внутренности и бешеную колотню сердца. Родион стал дышать, смог проглотить и ком в горле. Но язык еще не слушался.

– Вы заметили, я собираюсь в отъезд, – продолжила Софья Петровна. – Утром пришла телеграмма: отец мой при смерти. Ему осталось буквально несколько часов. Боюсь, что не успею с ним проститься. Я должна срочно уехать в Париж... А ваше предложение... Хочу от всей души поблагодарить за него. Наверное, с вами стала бы счастлива. Это было бы чудесно. Но обстоятельства таковы, что я не могу распоряжаться собой. Состояние отца надо сохранить. А для этого... Простите, я бы не хотела еще больше ранить вас...

Он вполне овладел собой. Полезная была процедура. Как нырнуть в кипящую смолу, и вынырнуть: живой-то живой, но старая кожа слезла. Родион не знал, что с ним случилось, но далеким чутьем понял, что перешагнул в жизни существенный рубеж. Ему не было больно, это что-то совсем иное. Словно невидимый хирург вырезал старые глаза и вставил новые, по живому без хлороформа. Сильное потрясение меняет человека, это он знал. Но впервые ощутил, каково это – на себе. Урок был трудный, но целительный. Стало легче. Так легко, словно внутри у него ничего не осталось. Пусто и тихо, только ветер воет. Ему и хотелось завыть, вот только воспитание не позволяло. Так прощаются с первой любовью.

Ванзаров поднялся, по-военному одернув сюртук, и спросил разрешения проводить на вокзале.

Софья Петровна нахмурилась:

– Мне будет тяжело... Да и вам лишние мучения. Простимся сейчас... Спасибо вам за чудесные три летних дня... Я их никогда не забуду. Обещаю... Позвольте на прощание дать один очень женский совет?

Родион покорно готов был ко всему.

– Когда будете иметь дело с милыми и славными барышнями, будьте начеку, – очень серьезно сказала Софья Петровна. – Вам, мужчине, сложно представить, какие мысли порой посещают милую головку. Будьте осторожны: женщины – опасный и коварный враг. Они беспощадны и пойдут на все ради достижения своих желаний. В самой тихой домохозяйке может скрываться безжалостный дракон. Стоит ей это понять... Опасайтесь блондинок, они самые непредсказуемые.

– Благодарю, меня уже предупреждали.

Его наградили легким движением бровей:

– В таком случае, искренно желаю вам завершить дело, о котором столько рассказывали, и стать знаменитым на всю Европу сыщиком. Напишите мне в Париж, чем все кончилось. А быть может, ваша слава сама настигнет меня. Прощайте, чиновник полиции... Вас ждет великое будущее... Вы найдете свое счастье...

Софья Петровна по-мужски протянула руку. Если у них в Париже так принято, то здесь у нас свои порядки: Родион предпочитал целовать, а не давить милые ручки.

Чиновник полиции поклонился и стремительно вышел.

Неужели подвиг выдержки и самообладания удался от нерешительности или даже трусости? А вот и нет. Даже в самый разгоряченный момент Родион не мог отделаться от странного чувства, что в комнате еще кто-то есть. Буквально чувствовал это затылком. А быть может, слишком развитое обоняние уловило присутствие других духов. Аромат был не явным, но Родион готов был поклясться, что где-то с ним встречался.

Портье не ожидал, что молодой человек вернется так скоро, и в таком спокойном расположении духа. Только на шее красное пятно, как от нервов. А когда ему показали зеленую книжечку чиновника полиции, Бирюлькин даже растерялся. От него потребовали сообщить: кто приходил в номер к госпоже Ухтомской. Бирюкин поклялся, что гостей у барышни сегодня не было, да и вообще к ней никто не приходит, «кроме вас». Тогда чиновник полиции потребовал предъявить журнал записи гостей. Но сколько Бирюкин ни искал лист, в котором расписалась госпожа Ухтомская месяца три назад, так найти и не смог. И что совсем странно: никак не мог вспомнить ее фамилию. Просто наваждение какое-то: здороваться с дамой каждый день, и не знать имени. Может, не говорила?

Что мог Родион? Только строжайше потребовал, что в случае возврата памяти немедленно сообщили в 4-й участок Казанской части.