Немало есть людей, которых можно назвать швейцарцами до глубины души. Ходят они в шортах с ремнями, едят сыр с шоколадом, да распевают тирольские йодли. А вот Игнат Тимофеевич был до глубины швейцаром. Родился он таким. И вся его жизни до того момента, как на плечи легла шинель с ползументом, была одним мучением. Но как встал Игнат Тимофеевич на ворота, да стал кланяться и получать на чай, сохраняя достоинство, швейцар расцвел в нем пышным сорняком. Игнат Тимофеевич искренно призирал всех, кому открывал дверь, за то, что они посмели отрывать его от степенного неделания, те же, кто проходил мимо, получали свой фунт призрения, что не имеют счастья проживать в «их» (как он говаривал) меблированных комнатах. Все человечество прямо и четко делилось для Игната Тимофеевича на две неравные части: негодяи, поселившиеся у них, и негодяи, никогда не живавшие «у Соколова». Под гребенку демократично попадали все: без различия пола, рас, верований и состояния.

Дамочка, что минут пять как высматривала кого-то вдоль Невского проспекта, была отнесена Игнатом Тимофеевичем к редчайшей третьей категории, что нравилась лично ему. Хорошенькая бабенка, в самом соку, платьишко такое затейливое, так бы и закатился с ней к цыганам. И ведь не иначе как развратница, только дорогая штучка, рубчиков двадцать за ночь берет. Ждет, видать, своего кавалера, отменного негодяя, поест за его счет, отдастся без души, да денежку приберет. Эх, как бы к ней подкатить. И живет вроде одна, и деньжата у нее водятся, а все равно хочет богатенького общипать.

Однако мнение Игната Тимофеевича резко пошло на убыль, когда к барышне, дерзко развернувшись посредине проспекта, подъехала самая обычная пролетка, из которой выкатился полноватый юнец с огромным букетом. Уж такой щенок, что и говорить противно. Сразу видно – не богач. Да и эта, наверное, дешевка. Не чета Игнату Тимофеевичу. Водрузив на лицо презрительную гримасу, швейцар отвернулся, не пожелав узнать, что будет дальше.

А дальше началось самое интересное. Запутавшись в руках и ногах, желая одновременно поцеловать ручку, сказать что-то приятное и подарить букет, Родион так перестарался, что опрокинул цветник на Софью Петровну. Другая бы на ее месте гневно потребовала юношу пойти вон, а она рассмеялась так мило и необидно, что Родион сразу оттаял.

– Простите, опоздал, – покаялся он, все же отдавая букет. – Пролетку никак не мог поймать.

Было в этом только часть правды. Ванзаров успел заскочить в участок, чтобы отправить срочный запрос в адресный стол и Смольный институт, доложил приставу, что следствие значительно продвинулось, и побежал домой. Там носился ураганом по квартире, расшвыривая рубашки и брюки, пока не влез в лучший костюм, который позволялось надевать только на прием в департаменте. Нынешний случай был поважнее, чем выслушивать доклады о положении в империи. Ощутив непреодолимое желание прожигать жизнь, Родион вскрыл заветную шкатулку, которая хранила на черный день кое-какие банкноты, но раз настал светлый день – то пора делиться. Ванзаров запасся невероятной суммой в двести рублей, которую готов был спустить за вечер, если придется. Да, к счастью, на Сенном рынке еще торговали розами. Разбогатевший коллежский советник отвалил за букет двойную цену, не торгуясь. Разве найдется кто-то, кто будет осуждать его за такие взбалмошные поступки? Вот именно, и не такое вытворяли. Ладно, не о том сейчас...

Софья Петровна спрятала лицо в розах, вдохнула аромат, пышно раскрывшийся в конце жаркого и сухого дня, и счастливо улыбнулась.

– Какая прелесть, спасибо. Обожаю розы, – сказала она так, что Родиону захотелось дарить по целому венику каждый день и до скончания дней. Но пока предложил начать вечер не где-нибудь, а в самом «Дононе». Он искренно надеялся, что слава лучшего ресторана столицы покорит женское сердце. Однако Софья Петровна погрозила пальчиком (ах, что за пальчик, не пальчик – конфетка!) и напомнила, что сегодня ее черед развлекать. И никаких возражений не потерпит. В Европе дамы уже давно на равных с мужчинами во всех смыслах. И она не желает отставать. Так что, погрузившись в пролетку, приказала ехать в театр «Аквариум».

– Как приятно, когда мужчина, вырываясь со службы, серьезно готовится к встрече с дамой, – сказал она.

– И вовсе я не готовился, – смутился Родион.

– У вас галстук криво повязан – значит, в спешке надевали. А раз в спешке, значит, поменяли утренний. Затем, костюм у вас новенький, а вот на ботинках – пыль. Некогда было почисть. Почему? Задержались на службе. Но все равно успели забежать домой и переодеться. Я уже не говорю про цветы. Какой вы молодец.

Родиону захотелось провалиться от стыда за грязную обувь, про которую начисто забыл. Но кожаный диванчик пролетки и не думал разверзнуться.

– Расскажите что-нибудь интересное, мне так нравится вас слушать, – мягко приказала Софья Петровна.

– Появилось много технических новинок, – сообщил пылкий юноша. – Взять, к примеру, велосипед. Признано, что лучшая рама для него – от Гумберта, иначе называемая «Даймонд»...

Далее было заявлено, что трубы лучше тянуть по системе Манескама, что лучшее седло от Брукса, что двухтрубные нескользящие шины – верх совершенства, ну, и прочие сведения, которые, если не лень, перечтите где-то позади. Лекция, честно усвоенная от механика и Лебедева, завершилась на победной ноте:

– ...и вообще я слежу за техническим прогрессом. Без этого в полиции нельзя. Надо быть на острие, так сказать...

На каком острие собирался побывать Родион, осталось неизвестно, потому что Софья Петровна наградила его короткой, но овацией.

– Какой вы разносторонний человек. Никогда бы не подумала, что увлекаетесь велосипедами.

Чиновник полиции состроил гримасу, которая означала только одно: «Да мы не только велосипедами увлекаемся, мы и на воздушных шарах слетаем, в случае чего, нам только дай волю, так мы – ух!».

– Вы уже раскрыли те ужасные преступления? – спросила Софья Петровна.

С трудом возвратясь из звездных высей к каким-то преступлениям, Родион недопонял, что от него хотят, но ему напомнили про отравленные конфеты и шило в сердце.

– Дело движется, скоро поймаем убийцу, – сказал он.

– Да что вы? А кто же оказался злоумышленником?

– Не могу называть имен, это тайна следствия....

– Ну, пожалуйста, ну, только мне, я никому не скажу...

– Хорошо, так и быть. Но помните, это тайна, – Родион даже голос понизил, хотя за стуком колес извозчик ничего не слушал. – Тут замешан некий доктор Карсавин. Знаете его? Вам повезло. Подозрительная и опасная личность. И еще одна барышня, воспитанница Смольного института. И не одна, их много. Ну, а виной всему – салон Матильды Живанши, недаром его прозвали «Смерть мужьям».

– Неужели доктор Карсавин сам убил двоих? – поразилась барышня.

– Уже троих... Нет, тут кое-что хитрее. Я уже расставил ловушки, скоро убийца попадется. И тогда Карсавину будет несдобровать. Уж поверьте.

– И все же, кто убийца, как вы предполагаете? Вы говорили, что барышню убил любовник.

– Не совсем так. Я подозреваю одного человека, но, простите, об этом говорить нельзя.

– Ой, как интересно! – Софья Петровна светилась возбуждением. – Как интересно иметь дело с настоящим сыщиком. Словно читаешь криминальный роман! Они ужасно популярны в Париже. Сыщик Лекок и все такое. Держите меня в курсе...

Родион пообещал, но тут ему в голову совсем не вовремя заглянула мысль:

– А вы посещали салон Живанши?

Вместо ответа Софья Петровна оправила волан на лифе нового платья:

– Как можно жить в Петербурге и не одеваться у Матильды!

Действительно, какой глупый мужской вопрос.

– Многих знаете, кто там бывает?

– О, нет. Это лишь светские улыбки, и ничего больше. Поймите, женщине неприятно, чтобы другая знала, какое платье она делает.

– Может быть, слышали фамилии Грановская, Делье или Хомякова?

– Да что вы! Зачем в салоне спрашивать фамилии. Я имен-то не знаю. Матильда так цепко всех держит, что общаться позволяется только с ней...

– Позвольте нескромный вопрос?

– И вы решитесь?... Шучу, шучу... Даже любопытно...

– Учились в Петербурге?

– Нет, в Сорбонне. Это нескромный вопрос?

– Нет, не он... Позвольте угадать вашу институтскую кличку.

– Я и сама подзабыла... Для чего вам?

– В качестве проверки себя. И важно для следствия...

– Ой, как интересно! Ну, начинайте...

– Я бы решил, что вас называли «Снежок» или «Снежинка».

– Да вы просто волшебник! – Софья Петровна изумительно расширила изумительные глаза (да, вот именно так: два раза подряд «изумительно», иначе нельзя). – Надо же, почти угадали... Меня звали «Белоснежка»...Чудесно!.. Ну, вот и приехала.

Театр «Аквариум» был далек от императорских Мариинского или Александринского театров не только по расстоянию. От надменных столпов высокого искусства театрик на Петроградской стороне отличался тем, что честно развлекал публику, не желая поучать или просвещать. Публика платила взаимностью, то есть деньгами, попасть на представление было трудно. Видимо, Софья Петровна озаботилась заранее с билетами.

Сегодня вечером давали прощальный бенефис трио «Флери», предполагался дебют геркулес-девицы m-lle Кнаак и еще... Тут в глазах Родиона потемнело, потому что афиша преподносила гвоздь вечера: сцены из знаменитого фарса Мясницкого «Сыщик».

«Ну, и что такого?» – скажет какая-нибудь легкомысленная особа. А то, ответим мы ей, беря под крыло несчастного Родиона, что это не лучшая пьеска для будущих великих сыщиков. И очень даже обидная. Вот именно! Только подумайте: пошлый водевильчик про отставного капитана, который начитался романчиков, и вообразил себя великим сыщиком Лекоком. В доме богатой сестры, где он живет, пропадает старинное кольцо. Капитан принимается разыскивать без помощи полиции, пытаясь по лицу узнать вора. Прислуга и родственники потешаются над ним и оставляют в дураках, потому что кольцо вовсе не крали. В финале безутешный капитан Долговязов под общий смех говорит: «Лекок все-таки прав: в каждом преступлении нужно искать женщину, одну только женщину». Фарс имел большой успех у публики, матушка с братцем сходили, потому Родиону содержание было известно в деталях. И не один раз.

Софья Петровна чутко уловила перемену настроения, заглянула на афишу, поняла, в чем дело, и рассмеялась так искренно, что любое ледяное сердце оттаяло бы.

– Умоляю, простите! – сказала она, молитвенно сложив ладони. – Купила билеты, не глядя. Дурацкое недоразумение... Уже не дуетесь? Вот и славно... И усы вам очень пойдут. Чудесно, что занялись ими. Ну, мир?

Эти васильковые глазки он простил бы и за большее преступление. Даже за то, что легкую небритость под носом назвали «усами». Натужно выжав улыбку и смешок, Родион готов был следовать верным оруженосцем, куда прикажет его госпожа. Даже в театр «Аквариум». Но с этого мига волшебное слово, обещавшее так много, и так сладко согревавшее мечты, было вычеркнуто из употребления чиновника полиции. Навсегда. Вот так: «сыщик». Попрощайтесь, больше его не увидите...

В остальном вечер был настолько чудесным, насколько это бывает на втором свидании первой любви. Или вроде этого. Родион улыбался на плоские шутки актеров, пил вино, закусывал пирожными и чудесно проводил время за уютным столиком театра в одном из лучших мест партера. И только внутри у него родилось странное чувство: будто без этих васильковых глаз больше не сможет жить. Если ни минуты, то, во всяком случае, ни дня. И Софья Петровна, кажется, пребывала в подобных размышлениях. Когда веселье кипело на всех оборотах, она вдруг спросила, который час.

Родион полез в карман, по ошибке вынул зеркальце, быстро спрятал золоченую игрушку и нашел истинное время. Было около девяти. Софья Петровна, став вдруг печальной, попросила отвезти ее домой.

По дороге они молчали, словно боялись сказать друг другу что-то очень важное.

Швейцар покинул свой пост ради спокойного сна. Оперевшись о крепкую ладонь чиновника полиции, Софья Петровна сошла, но руку не отняла. А затем тихонько коснулась губками его щеки. Совсем иной поцелуй, не такой как вчера. Было в нем что-то особенное, новое, что и понять нельзя, а только уловить кончиками нервов.

– Спасибо, за чудесный вечер, – сказал она, словно прощаясь.

– Завтра могу надеяться... – спросил Родион.

– Я вам телефонирую...

И васильковые глазки исчезли за массивными дверями меблированных комнат.

Потратив сущие пустяки от того, что хотел широко швырнуть, Ванзаров смело поймал извозчика и приказал везти домой. В голове и душе у него было так пусто, что не хотелось тревожить себя ничем. Ожидание самой важной перемены в его жизни поглотило все эмоции. Он и не заметил, как подъехали. Расплатившись щедро, Родион спрыгнул молодцом и отпрянул. Перед ним во весь гигантский рост, еще более ужасный в мареве белой ночи, торчал Семенов.

Старший городовой козырнул, и сказал:

– Только вас и жду, Родион Георгиевич...

Извозчику привалило счастье. Пассажир только слез – и с того же места опять нанял. А если бы городовой еще и расплатиться ему позволил, когда приехали, совсем – праздник. Но не в этот раз.