Глава 12
Благово

Большая Покровская улица.

В восьмом часу утра Благово возвращался к себе домой сменить рубашку, изрядно пострадавшую при обыске на свежем пепелище. Настроение у него было — лучше некуда, давно такого не случалось. Граф Игнатьев, видно, знал какое-то волшебное слово в Петербурге. Во всяком случае, ночью пришла шифрованная телеграмма от министра, утвердившего все ходатайства генерал-губернатора. Кроме новых чина и должности, Благово получил еще, неожиданно для себя, орден Святой Анны 2 степени «по совокупности заслуг». Он подозревал, что и этим обязан хитроумному графу, старавшемуся, по-видимому, возвысить полезного ему подчиненного.

Помимо прибавки жалования в две тысячи рублей, новоиспеченный начальник нижегородской сыскной полиции получал дополнительно казенные квартиру и дрова. Бездельник Лукашевич, шляясь по заграницам, квартиру оставил за собой, и Благово приходилось снимать жилье в доходном доме Пальцевых на Большой Покровке за немалые деньги. Теперь было особенно приятно ехать и обдумывать, какую следует прикупить мебель, где ее поставить, что из книг он теперь сможет приобрести. Мальков бы еще запустить во все пять прудов, в родовом имении Чиргуши…

Павел Афанасьевич Благово, столбовой дворянин, сын небедных родителей (до 1861 года — триста душ в Ардатовском уезде и четыреста в Лукояновском), закончил Морской корпус и весело служил на Балтике, на пароходофрегате «Мономах», не зная бед. Море он любил, товарищи его уважали, начальство в целом благоволило. Жизнь двадцатишестилетнего лейтенанта изменилась в одночасье.

У них на корабле служил мичман, одногодок Павла Афанасьевича, у которого как-то не задались отношения с товарищами. Мичман Редигер был из лифляндцев, русских недолюбливал, команду своего плутонга не мордовал, денег никому в долг не поверял. Но служил исправно, его батарея была лучшей на фрегате.

Офицеры часто между собой довольно зло посмеивались над Редигером; особенно усердствовал лейтенант Плавский, любимец капитана и старшего офицера. Уже дважды Редигер резко отвечал на его колкости, дважды кают-компания с трудом разводила едва не назначенную дуэль. Ситуация понемногу накалялась, но начальство ничего не предпринимало, будучи явно и всецело на стороне русского лейтенанта.

Однажды утром Плавский неожиданно попросил всех свободных от вахты офицеров срочно собраться в кают-компании, выгнал из нее вестовых, запер изнутри дверь и публично обвинил Редигера в воровстве! По его словам, мичман вчера вечером после карт украл у него из кармана кителя портмоне с вензелем «МП» («Михаил Плавский»), в котором лежали триста рублей только что выигранных денег. Плавский хватился их перед сном, стал искать, потом вспомнил, что китель его висел на стуле у ломберного столика и был момент, когда в каюте Редигер на несколько минут оставался один. Больше никто украсть деньги не мог.

Скандал получился очень неприятный. Редигер покрылся пятнами, чуть не кинулся с кулаками на Плавского, потом дал честное слово дворянина, что никаких денег не крал, начал оправдываться. Вид у него был жалкий. Офицеры были смущены — неслыханная вещь, пятно на весь корабль! Скажешь кому, что ты с «Мономаха», и услышишь в ответ — «А! С того, где офицеры друг у друга деньги воруют?». Разговоры и объяснения поэтому велись только шепотом, чтобы не слышали нижние чины.

В конце концов, старший офицер взял двух лейтенантов (в том числе и Благово), а также Плавского и Редигера, и они пошли толпой обыскивать каюту последнего. Портмоне с монограммой «МП» нашли очень быстро — под периной в ногах. На Редигера невозможно стало смотреть: он что-то лепетал, даже заплакал от унижения, обещал застрелиться, но упрямо утверждал, что денег этих не крал.

Что-то во всей этой истории не понравилось Благово. Он тоже недолюбливал Редигера, но считал его лично честным человеком. Не может такого быть! Но если лифляндец портмоне не брал, значит, ему его подбросили. Неужели? Неужели для того чтобы сплавить неприятного ему сослуживца, второй, русский офицер, пошел на такую чудовищную ложь, провокацию, такое попрание чести своего товарища — моряка? Этого тоже, казалось, не могло быть.

И Благово решился. Он отлучился из каюты, разыскал корабельного слесаря, и тот на вопрос, делал ли он недавно какие-нибудь ключи для лейтенанта Плавского, простодушно ответил, что сделал ключ две недели назад. И у него, кажется, остался восковой слепок, который он хотел перетопить на свечку, да все недосуг.

Со слепком в руках Благово пришел в кают-компанию и так же запер за собой дверь изнутри. Все свободные офицеры пароходофрегата стояли вокруг жалкого, потерянного Редигера, который несмотря ни на что упрямо твердил: «Я застрелюсь, но я не вор! Я сейчас уйду и застрелюсь, но я не вор! Потом, когда-нибудь, господа, уже после меня, вор будет найден; помяните тогда мое доброе имя, потому что я не вор!». Но большинство офицеров ему уже не верило, и злые обвиняющие голоса перекрывали немногие сомневающиеся.

Благово пробился сквозь эту толпу, подошел к мичману и сказал:

— Редигер, дайте-ка мне ключ от вашей каюты.

И тот, затравленный, машинально вынул из кармана сюртука ключ и протянул ему. Павел Афанасьевич вложил ключ в восковой слепок, и тот точно совпал всеми бороздками.

В общем гвалте манипуляции с ключом заметил только Плавский и сразу же все понял. Он стал пятиться, побледнел, лицо его стало невыразимо отчаянным. По этому искаженному лицу лейтенант Благово и ударил лейтенанта Плавского.

Гвалт мгновенно стих. О том, что было после, Благово никогда не любил вспоминать. Но по окончании этого ужасного дела Плавский перевелся, как ни в чем не бывало, в тюремное ведомство и уехал служить на Акатуй. Оскорбленный Редигер тоже ушел со службы и живет сейчас в своем имении под Ковно, ненавидя всех русских, кроме одного. Каждый год Благово получает от него в Рождество и именины по короткому письму с неизменной благодарностью в конце «за спасенную честь». Ну, а самого лейтенанта Благово через месяц вызвал к себе командир броненосной дивизии и сказал, нехорошо улыбаясь, что с таким прозорливым умом ему надо служить не во флоте, а в полиции. И что он готов дать рекомендацию.

Павел Афанасьевич и без адмирала чувствовал, что после случившейся истории ему трудно будет служить на «Мономахе», да и вообще на флоте. Кому нравится видеть каждый день человека, вскрывшего на всеобщее обозрение такую помойку. Тень от гнусного, мерзкого скандала неизбежно падала и на него…

Так он оказался у себя в Чиргушах. Долгих семь лет честно пытался заниматься имением, внедрял трехпольную систему, ездил на дворянские выборы и даже баллотировался в мировые судьи, правда, неудачно. Помещик из него получился плохой. А десять лет назад он, неожиданно даже сам для себя, поступил сыскным надзирателем в Рождественскую часть. Старый адмирал оказался прав! Благово быстро рос, все у него получалось, пока он не уперся снизу в губернаторского зятька-дармоеда, который и перебил ему карьеру. И вот теперь появился граф Игнатьев и одной телеграммой все переменил…

Павел Афанасьевич оставил коляску у подъезда и устало поднялся к себе в холостяцкую квартиру. Стар он уже стал всю ночь по пожарам лазить! Отпер дверь своим ключом, окликнул Матрену-кухарку, та не отозвалась, и он сам прошел в бельевую кладовую. Взял чистую рубашку и шагнул в гостиную.

Там за столом сидел незнакомый старик с маленькими, умными и злыми глазами, бритый, как немец, и очень какой-то неприятный.

— Кто таков? — резко спросил Благово и тут же получил сзади сильный толчок, влетел в гостиную и чуть не упал на диван. Из-за спины вышел и стал около старика крепкий мужчина с невыразительным лицом, невыразительно одетый, но с той неуловимо уверенной осанкой, которая бывает только у сильных и весьма опытных людей. «Игнат!» — понял Благово и сел на диван, потому что ноги его противно задрожали.

— Здравствуйте, господин Благово, — с усмешкой, лучась спокойствием, сказал старик.

— Здравствуйте, господин Свистунов, — стараясь говорить так же спокойно, ответил Павел Афанасьевич.

Хлыст довольно хохотнул («умный, сыскарь!»), пододвинул к Благово лежащую на столе большую картонную коробку.

— Вот, зашел вас поздравить с новым чином и должностью. Орденок опять же получили…

«Откуда он все знает? Ну, тряхну я телеграфистов… если живой выберусь».

— Здесь тридцать пять тысяч рублей, — продолжал Свистунов, кивая на коробку. — Подарок от нас новому начальнику. Берите, не стесняйтесь. Ваш предшественник не стеснялся.

— А… так вот почему…

— Совершенно точно, именно поэтому. Тогда был «несчастный случай», и сейчас пусть будет «несчастный случай». Чего вам еще надо? Осип Лякин кончился, все убийства раскрыты. Глядишь, еще один орденок получите, за Душегуба.

— А рукопись?

— Что рукопись? Кто ее видел? Сгорела, небось, в кузнецовском трактире. Все отлично, все концы сходятся, дело надо закрывать. Берите деньги, ну! Или у вас тариф другой, выше, чем у Лукашевича?

— А ежели я тыщи ваши не возьму и делу об удушении купца Косарева ход дам?

— Если деньги не возьмете, то и ход делу уж точно не дадите. Будет третий «несчастный случай», и опять все концы сойдутся. Вы, правда, об том уже не узнаете…

— Ну, а если я деньги возьму, а дело не закрою?

— Так мы с вас слово возьмем, дворянское. По наведенным об вас справкам, для вас даденное слово нарушить — дело невозможное. Так что нам вашего слова хватит.

— Выходит, другого пути нет, как брать?

— Или брать, или умирать, господин Благово. Третьего не дано.

«Что же делать? — лихорадочно думал Павел Афанасьевич. — Слово им давать нельзя. Я же бывший морской офицер! Я же начальник сыскной полиции! Я же, как никак, столбовой дворянин, с шестнадцатого века родословную могу проследить! А тут какой-то сектантский упырь с манией величия… Буду драться! Пусть лучше убьют, но рук своих не замараю».

Свистунов с кривой усмешкой смотрел на красивого седовласого мужчину и легко читал на его лице сменявшие друг друга мысли. Понял он и окончательное решение сыщика. Пошарил по карманам, вынул сложенный вдвое лист бумаги, отставил от себя по-стариковски далеко и прочел с пафосом:

— «Я неизлечимо болен. Нет уже сил дожидаться смерти, надобно ускорить ее и не мучаться. Все не хватало мужества. Прошу прощения у его сиятельства за то, что не смог на новой должности оправдать доверия, но уже поздно. Помолитесь за Павла Благово».

И Свистунов через стол показал сыщику эту предсмертную записку, написанную его, Благово, почерком! Сходство было необыкновенным.

— Поверят, батенька, поверят, — ласково утешил коллежского советника «христос». — Почечки у вас больные… Да и очень уж натурально будет выглядеть ваше самоповешенье. Вы бы, может, и заподозрили, а эти каргеры со львовыми все скушают что ни сунь. Игнат, голубчик, начинай.

Тот молча вынул из кармана веревку и тряпку, деловито шагнул к Благово. Коллежский советник вскочил с дивана и сжал кулаки. Игнат снисходительно улыбнулся, сделал еще шаг, и тут вдруг во входную дверь сильно постучали, и раздался взволнованный голос Лыкова:

— Павел Афанасьевич! Вас граф Игнатьев вызывает, срочно!

Игнат сразу же отступил, старик недовольно скривился:

— Кто там еще?

— Желаете познакомиться? — сразу приободрился Благово. — Не советую. Это Лыков Алексей Николаевич. Тот, который сегодня ночью, безоружный, самого Осипа Лякина придушил и труп в Макарьевскую часть принес на опознание. На плече, как мешок. А перед тем голыми руками кандалы порвал и дубовую дверь из косяка выломал.

Свистунов посмотрел на Игната, тот молча кивнул.

— Павел Афанасьевич! — не унимался Лыков и грохнул кулаком так, что стена загудела. — Откройте! Очень срочно вызывают!

Свистунов подумал секунду, но, видимо, явное убийство чиновника такого ранга было для них небезопасно, а на тайное времени уже не оставалось. Поэтому он взял со стола коробку, кивнул недовольно Игнату и быстро пошел к черному ходу. Тот засеменил следом за хозяином, глядя настороженно, не бросится ли Благово в драку. Однако Павлу Афанасьевичу было не до этого — он побежал открывать дверь Лыкову.

Когда Алексей наконец-то вошел, его поразило серое лицо начальника.

— Вы больны, Павел Афанасьевич? Устали? — обеспокоился он.

«Сказать? Но он может быть без оружия, и потом, он один, измотанный, а Игнат — птица серьезная. Нет, хватит Лыкову на сегодня подвигов», — решил Благово и промолчал. Быстро переменил рубашку, умылся и спустился со своим помощником к коляске. Они доехали уже почти до Театральной площади, когда он наконец положил руку на чугунное плечо Алексея:

— Знаешь, Алексей Николаевич, вовремя ты сейчас появился. У меня Свистунов с Игнатом сидели, хотели, чтобы я дело Косарева закрыл, деньги предлагали или — на выбор — веревку. Я, по правде говоря, уже и с жизнью простился…

Лыков изумленно уставился на начальника, а когда понял, что тот не шутит, ни слова не говоря выпрыгнул на ходу из коляски, выхватывая на лету револьвер, и побежал обратно к дому Благово.

— Стой! — гаркнул ему вслед морским рыком Павел Афанасьевич. — Их след давно простыл. Садись, едем к графу Игнатьеву.

«Интересно, — думал Благово, поглядывая искоса на расстроенного Алексея, — кого я давеча спас, промолчав — его или Игната?». Запас жизненной энергии у Лыкова все больше и больше поражал его…