Глава 33
Освобождение
Война с турками шла уже третий год, и многое к этому времени изменилось. Ушел в небытие нерешительный и осторожный повелитель Абдул-Гамид I. Его сменил молодой и амбициозный Селим III – двадцать восьмой султан Великой Османской империи. Русские войска под началом светлейшего князя Потемкина-Таврического после годового сидения под Очаковом все-таки взяли эту злосчастную крепость. За ним последовали капитуляция Хотина, блистательные победы Суворова над корпусом Осман-паши под Фокшанами и разгром 90-тысячной армии Юсуф-паши сводным 25-тысячным русско-австрийским корпусом при Рымнике. Некогда могущественная Османская империя трещала по швам, как старые, заношенные панталоны.
Нечем было похвастаться и Густаву III. Его 70-тысячная армия никак не могла справиться с 20-тысячным корпусом слабо обученных русских рекрутов, коих с трудом удалось наскрести в близлежащих к фронту губерниях.
В начале июля 1788 года шведская армия осадила небольшую российскую фортецию Нейшлот. Король лично составил ультимативное письмо с требованием открыть ворота крепости. Начальник гарнизона – уже немолодой секунд-майор Кузьмин, потерявший в сражениях руку и имевший под своим началом всего 230 человек, – лишь усмехнулся и продиктовал августейшей персоне ответ: «Я без руки и не могу отворить ворота, пусть Его Величество сам потрудится».
Выпустив по отважным защитникам несколько сот ядер и потоптавшись в нерешительности двое суток, скандинавский помазанник Божий отправился обирать окрестности Нейшлота. Узнав об этом, удивленная русская императрица написала Потемкину: «По двудневной стрельбе на Нейшлот шведы пошли грабить Нейшлотский уезд. Я у тебя спрашиваю, что там грабить можно?..»
Весь театр русско-шведских боевых действий уместился на квадрате в сто верст. Вялые атаки северного соседа на суше ни к чему не привели и в конце концов закончились восстанием их же собственных офицеров, кои давно не получали жалованья. Уже в начале августа 1788 года шведские части навсегда покинули российскую землю. Дальнейшие сражения велись уже на территории противника.
На Балтике Густаву III тоже катастрофически не везло. Несмотря на почти двукратное превосходство в кораблях, он умудрился проиграть все морские сражения, какие только мог: у острова Гогланд (6 июля 1788 г.), у Ревеля (2 мая 1790 г.) и у Выборга (22 июня 1790 г.). Недаром Екатерина II писала светлейшему князю: «Итак, все беспокойства ваши мне теперь чувствительнее, нежели дурацкая шведская война, в которой смеха достойные ныне происхождения…»
Между тем французский посланник в Константинополе граф Шуазель-Гуфье делал все возможное, чтобы с минимальными потерями вывести из войны терпящую поражение Турцию. Да это и понятно. Ведь ни Англии, ни Франции, ни тем более Пруссии не нужна была слабая Порта – единственный противовес экспансии великодержавному православному государству на юге. Но и конфронтация с будущей страной-победительницей Парижу тоже была ни к чему. И в этой связи усилия Версаля по освобождению русского посланника Булгакова имели для Людовика XVI первостепенное значение.
Сам же Яков Иванович присутствия духа не терял и всецело отдавался садоводству и книжным переводам. Он получил все запрошенные им сочинения аббата де Ла Порта «Всемирный путешествователь…» и за проведенные в неволе месяцы перевел двадцать семь томов. Бдительная тайная служба великого визиря оказалась не в состоянии разгадать довольно простой способ связи, применяемый русскими. В очередном послании с родной земли его благодарили за мужество и верность присяге.
За последний год режим содержания «гостя султана» заметно смягчился и ему позволили отправлять письма. Связь теперь стала двусторонней. И хоть каждое послание предварительно прочитывалось – все равно это было большое облегчение для узника. Весной турки расщедрились, и к дневным работам в цветнике у Якова Ивановича добавилась еще и утренняя прогулка по стенам крепости.
Ежедневно петляя со стражниками по узким коридорам и шатким деревянным лестницам, Булгаков мысленно вычерчивал план крепости, добавляя в него то башни-колодцы, то тупиковые ответвления. Вернувшись в камеру, он наносил увиденное на бумагу. «Совершить побег можно только на прогулке, – рассуждал Яков Иванович, – да и то если неожиданно спрыгнуть вниз с крепостной стены на кучу песка, насыпанную строителями. А что потом? Сколько удастся пробыть на воле? Полчаса? Час? Без помощников тут делать нечего, а их, к сожалению, нет. Стало быть, и затевать эту катавасию пока не стоит. Подождем…»
Дипломат редактировал последнюю главу двадцать седьмого тома, когда по коридору простучали шаги и скрипнул дверной замок. В узком проеме возникла фигура графа Шуазель-Гуфье.
– Как поживаете, господин писатель? Смотрю, вы здесь уже пообвыклись, – французский дипломат приветливо улыбнулся и протянул руку.
– Да уж куда деваться, – ответил рукопожатием Булгаков.
– А я думаю, что надо бежать…
Узник приложил палец к губам и показал глазами на то место в стене, где находилось потаенное окошко для прослушивания.
– А-а, – махнул рукой граф, – не беспокойтесь. Это я образно выразился. Вчера вечером я разговаривал с Великим визирем, и он меня уверил, что если моя страна, как союзник Османской империи, заявит официальное ходатайство о вашем освобождении, то оно наверняка будет удовлетворено. Но для этого я должен предварительно заручиться вашим согласием, дорогой мой коллега. – Француз почти вплотную приблизился к арестанту. – Надеюсь, русская императрица по достоинству оценит помощь Франции?
– Благодарю вас за заботу, граф, но я вынужден отказаться от столь заманчивого предложения.
– Но почему?
– Видите ли, султан посадил меня в Едикуль как представителя России, желая тем самым унизить мою страну. Я провел здесь почти три года. И вот сейчас, когда война подходит к концу и Константинополь стоит на пороге принятия наших ультиматумов, в том числе и касающихся моего освобождения, повелитель Турции пытается сохранить амбиции и делает вид, что отворяет узилище не по причине русских побед, а якобы по просьбе Франции – своего верного союзника. Я вполне уверен, что такой подход не устроит государыню императрицу. Да и не пристало Ее Величеству быть кому-то обязанной. Жизнь полномочного министра, поверьте, не стоит того, чтобы ради нее умалять честь и достоинство Отечества.
Французский дипломат в изумлении потряс головой, и его розовые щеки заходили студнем:
– Ну, знаете ли! Вы, русские, все немного безумцы… Вам чем хуже – тем лучше.
Булгаков рассмеялся и весело сказал:
– Может, вы и правы. А за предложение – спасибо. Кстати, оно натолкнуло меня на одну идею. Не могли бы вы немного подождать, пока я черкну пару строк?
Граф пожал плечами и послушно опустился на табурет. Очень скоро Яков Иванович протянул ему на треть исписанный лист.
– Не откажите в любезности, передайте юному султану требование полномочного представителя России об освобождении из застенков Едикуля господина Булгакова Я. И., незаконно заключенного в крепость 107 недель назад.
– Хорошо, – растерянно проронил посол, – завтра же ваше письмо окажется у великого визиря. А там сами знаете, как звезды на небе лягут… Тут уж я не властен. Ну, я пойду…
– Честь имею.
И снова хлопнула дверь и заунывным фальцетом скрипнул замок. «Ничего-ничего, – успокаивал себя Яков Иванович, рассматривая через решетку ветку ивы, – недолго осталось томиться… недолго».
…Пройдет ровно три месяца, и 24 октября 1789 года после нескольких мелочных придирок Селим III выпустит русского посла на свободу. Где-то у греческих берегов его корабль едва уцелеет, попав в жуткий шторм. Он проедет пол-Европы и через Триест, Вену и Яссы доберется, наконец, до Петербурга.
Несмотря на болезнь, Екатерина II удостоит «цареградского гостя» личной аудиенции. Императрица пожалует ему несколько тысяч крестьянских душ и дарует щедрую денежную выплату. Следующей четырехлетней командировкой Булгакова станет Варшава.
