9

– Вера Васильевна? – вкрадчиво осведомился незнакомец, на вершок приподнимая над головой шляпу.

Шляпу он брал не за поля, как принято, а за верхушку, совершенно по-крестьянски и как-то очень неловко.

– Да, это я, – ответила Вера, сразу же решив про себя, что это, должно быть, кто-то из клиентов Владимира, желающий узнать о времени его приезда. – Что вам угодно, сударь?

Тон Вериного голоса был холоден, потому что незнакомец ей не понравился. «Сморчок», – почему-то подумала она.

– Мне угодно с вами переговорить, – так же вкрадчиво ответил незнакомец и уточнил: – Приватно-с.

Вера вспомнила, как отец называл словоерсы дурацким пережитком, и ее антипатия к незнакомцу усилилась.

– Я с незнакомыми мужчинами не разговариваю! – сказала она и хотела пройти к подъезду, но незнакомец проворно заступил ей дорогу.

Подобное поведение совершенно не сочеталось с затурканным видом и уничижительными словоерсами. Настолько не сочеталось, что Верино удивление оказалось сильнее негодования.

– Иван Иванович Иванов, – приподняв шляпу прежним манером, представился незнакомец, обнажая в улыбке щербатые зубы. – Коммерсант. Оптовая торговля колониальными товарами.

Вера сразу почувствовала, что он врет. Никакой он не Иванов, да и к оптовой торговле колониальными товарами отношения не имеет. Оптовая торговля колониальными товарами – дело денежное, требующее солидных капиталов, а люди с такими капиталами на сморчков не похожи. Они и ведут себя иначе, и одеваются по другому…

– Позвольте! – требовательно сказала Вера и попыталась обойти незнакомца справа, но он переместился вбок и снова стал у нее на пути.

Вера шагнула влево и с тем же успехом.

Танцевать полонез на потеху прохожим, да еще с таким никудышным кавалером, совершенно не было желания. Вера остановилась, гневно топнула ножкой, грозно взмахнула зонтиком, а когда убедилась, что все эти действия не возымели никакого эффекта, завертела головой в поисках городового и даже открыла рот, готовясь звать на помощь.

– Или я переговорю с вами, Вера Васильевна, или с вашим супругом, – поспешно сказал «Иван Иванович», без труда угадав Верины намерения. – Больше пяти минут я вас не задержу.

Говорил он по-прежнему вкрадчиво, но в то же время в его голосе недвусмысленно прозвучала угроза.

– О чем вы хотите говорить? – спросила Вера, перестав озираться.

– Давайте-с прогуляемся, – предложил «Иван Иванович».

Да, наверное, так действительно лучше, чем стоять перед домом. Вон уже приказчик из магазина Крестовникова обратил на них внимание, пялится через витрину. Не хватало еще, чтобы Клаша из окна выглянула.

Вера пошла в сторону Климентовского переулка. Направление выбрала с умыслом, потому что на углу Пятницкой и Климентовского находилась полицейская часть. Так спокойнее. «Иван Иванович» не возражал – засеменил слева. Некоторое время он молчал, говорить начал, когда проходили мимо торгового дома Гальперина, и сразу сказал такое, что Вера чуть не споткнулась на ровном месте.

– Я знаю о ваших отношениях со Спаннокки. Он завербовал вас в среду, а сегодня вы с ним встречались в Неглинном…

– Какое вы имеете… – остановившись, начала Вера, но «Иван Иванович», которому тоже пришлось остановиться, не дал ей договорить.

– Имею, – веско сказал он и словно стал выше ростом и шире в плечах. – У вас, Вера Васильевна, нет выбора. Или все, и в первую очередь ваш супруг, узнают, что вы – австрийская шпионка и любовница графа Спаннокки, или вы станете делать то, о чем я вас попрошу. Что вы предпочитаете?

Совсем недавно, всего каких-то несколько дней назад, Вера делала то, что считала нужным она сама! Как недавно, а кажется, что давным-давно!

– С шантажистами у меня разговор короткий! – сверкнула глазами Вера. – Больше чем на пощечину рассчитывать вам, сударь, не советую.

– От вас – хоть дюжину или две! – ответил наглец. – Можно прямо здесь или в более приватной обстановке. Я, знаете ли, Вера Васильевна, обожаю темпераментных женщин. Позвольте, я только шляпу сниму, чтобы не упала.

И действительно снял шляпу (теперь уже взявшись за поля) и встал перед Верой навытяжку, готовый к экзекуции. Смотрел выжидательно ей в глаза и приветливо улыбался, давай, мол, начинай скорее. После такого не то чтобы коснуться, на него даже смотреть было противно. Вера демонстративно отвернулась в сторону и стала делать вид, что рассматривает товары в витрине гальперинского магазина. «Иван Иванович» надел шляпу и тоже обернулся к витрине.

– Мне от вас, Вера Васильевна, ничего, кроме сведений, не надобно. – Голос «Ивана Ивановича» снова сделался вкрадчивым. – Разве трудно во имя собственного спокойствия раз в неделю отправлять по письму?

– Какому письму? – Вера подняла взгляд выше, привычно ужаснулась цвету зеленой плитки, которой был облицован дом (что за дурацкая выдумка?), и вернулась обратно к витрине.

– Московский почтамт, до востребования, на имя Бакланова Ивана Евсеевича, – медленно, словно стараясь, чтобы Вера лучше запомнила, ответил «Иван Иванович». – Отправлять каждый вторник. Описывать в подробностях все, что касается Спаннокки и его поручений. Если писать нечего, то вкладывайте в конверт чистый лист.

– Зачем? – удивилась Вера. – Не проще ли просто не отправлять письма?

– Чистый лист – сигнал, что у вас все в порядке, – объяснил «Иван Иванович». – Если надо будет встретиться, то напишите в письме фразу «Очень по вас соскучилась». Спаннокки называть Петром Алексеевичем, остальные имена писать как есть. В зависимости от ценности переданных сведений вы будете получать вознаграждение. Конверт с деньгами вам будет доставлять курьер. В чужие руки он его не отдаст, если не застанет вас, то приедет еще. Если вы прекратите сотрудничество или же будете со мной неискренни, то готовьтесь к каторге и позору.

«К каторге», – отметила про себя Вера и только сейчас сделала вывод, что «Иван Иванович» не знает ничего о ее сотрудничестве с Алексеем.

– Кто вы? – спросила она, не поворачивая головы.

– Я же сказал – оптовый торговец колониальными товарами, – ответил «Иван Иванович» и даже плечами пожал, словно выражая удивление Вериной забывчивостью. – Для моей коммерции крайне важны сведения о делах господина Спаннокки, и я готов за них платить. Business, как говорят англичане. Знакомо вам это слово?

Английского Вера не знала совсем, но кивнула, давая понять, что знакомо. Какая разница, какими словами туман напускать? Ясно же, что «Иван Иванович» – конкурент Спаннокки. На кого он работает? На французов? На англичан? Или на немцев? Нет, скорее всего, на французов или на англичан, немцы же во всем заодно с австрийцами. Странно, а на вид «Иван Иванович» – типичный русак. И выговор московский, «акающий». Впрочем, он может быть и изменником, который служит врагам. Надо же, еще каторгой пугать ее вздумал. Не иначе как за родственную душу принял. Сам небось просыпается ночью в холодном поту, увидев себя в кандалах (Вера живо представила себе эту картину), вот и пугает других. Как говорит сестра Наденька: «Вместе бояться не так страшно».

– Во вторник отправьте первое письмо…

Вера отвлеклась на заполошный крик сзади (какая-то баба едва не попала под лошадь), а когда обернулась к «Ивану Ивановичу», то его уже не увидела. Исчез так же внезапно, как и появился. Московский почтамт, до востребования, на имя Бакланова Ивана Евсеевича… Спаннокки называть Петром Алексеевичем… Если надо будет встретиться, то написать в письме фразу «Очень по вас соскучилась»… Соскучилась! Век бы тебя не видеть!

Верины нервы были напряжены до предела. Отовсюду ей чуялась угроза, за каждым углом мерещились незнакомцы. Идти до дому было всего ничего, каких-то двадцать саженей, но Вера успела заподозрить, что за ней следят. Какой-то мастеровой в заплатанной синей рубахе и помятом картузе шел прямо за ней, а затем остановился на углу Большого Овчинниковского и стал изображать раздумье, ну совсем как витязь на распутье. Поднявшись в квартиру, Вера осторожно, чтобы не быть замеченной снизу, выглянула в окно столовой. Мастеровой продолжал стоять там, где стоял, и чесал затылок. Картуз от этого сильно надвинулся на лоб, и сверху было непонятно, куда он смотрит, но голова его была повернута в сторону Вериного дома. Когда, спустя пять минут, Вера выглянула снова, задумчивого мастерового она не увидела. Ни на прежнем месте, ни где-то еще возле дома. Даже во дворе, который Вера внимательно осмотрела через кухонное окно, делая вид, что интересуется чистотой стекол, его не было. Вера попыталась убедить себя, что ей померещилось, но тревога в душе осталась.

Алексею Вера рассказала про разговор со Спаннокки и про «Ивана Ивановича», а о мастеровом умолчала. Алексей предположил, что Верой, скорее всего, заинтересовались англичане, и сказал, что письма на имя Ивана Евсеевича Бакланова он будет отправлять сам и что в них писать, тоже решит сам, пусть Вера не беспокоится, все будет в порядке. Вера обеспокоилась, вдруг кто-то определит, что письма написаны не ее почерком. Алексей попросил показать ему образец Вериного почерка и сказал, что он обычный гимназический, буковка к буковке, без индивидуальных особенностей. Почерк у Веры и впрямь был «гимназическим» – ровные буквы, одинаковый наклон, никаких завитушек и росчерков. Вера спросила, что ей делать с вознаграждением, заодно хотела отдать Алексею пятьсот рублей, полученных от Спаннокки, но Алексей наотрез отказался их брать. Сказал, что одно дело деньги, украденные для маскировки, и совсем другое – полученные за работу. Так и сказал «за работу». Эти деньги, по принятым в их делопроизводстве правилам, остаются у сотрудников, и те вольны ими распоряжаться по своему усмотрению. Плата за риск, так сказать, и за особые условия работы.

У Веры от этих «особых условий» голова шла кругом и на душе скребли кошки. Поэтому, проводив Алексея, она решила развеяться, отвлечься. Отвлекаться чтением не хотелось, пригожие летние вечера предназначены для прогулок и развлечений вне дома. Вера решила устроить небольшой «загул». Этот гимназический термин имел совершенно невинный смысл – прогулка с кем-то из подруг, обсуждение кавалеров, какие-нибудь сладости. Лучшей компании для «загула», чем Машенька, будущая звезда русской сцены, нельзя было придумать – веселый человек, да еще и на подъем легка. Вера быстро собралась и пошла к подруге. Пошла, не поехала, потому что Машенька жила в двух шагах – на углу Большой Ордынки и Черниговского переулка, в доме Дурилина. Дом был новым, «шикарным», как выражалась Машенька, квартиры в нем стоили дорого, но Машенька считала, что лучше снимать на паях с двумя другими молодыми актрисами квартиру в таком доме, пусть и на четвертом этаже, чем жить одной, с большим удобством, но в квартире поплоше. «Должна же я думать о том, какое впечатление произвожу!» – часто повторяла она. Производить впечатление – в этом была вся Машенька.

Вера не хотела признаваться самой себе, что главным обстоятельством, побудившим ее отправиться к Машеньке и вообще выйти из дому, было не желание насладиться прелестью летнего вечера, а желание узнать – действительно ли за ней следят. Или же все-таки померещилось? Мало ли какой мужик на углу останавливается да начинает думать, куда ему идти.

Выйдя на улицу, Вера быстро огляделась по сторонам – не бросился ли кто за угол или, наоборот, не вылез ли из-за угла, но никого подозрительного не заметила. Она постояла с минуту, делая вид, что разглядывает витрину магазина, находившегося прямо под их квартирой, но на самом деле следила за тем, что отражалось в стекле, и поглядывала то влево, то вправо. Никого.

В Черниговском переулке Вера остановилась у церкви, долго стояла, смотрела на купола, истово крестилась и кланялась.

– Дай Бог тебе, милая, того, что ты просишь! – ласково сказала Вере какая-то пожилая дама в черном.

Вере стало стыдно. Она сейчас совсем не думала о Боге, а крестилась и совершала поклоны единственно для того, чтобы убедиться в отсутствии слежки. Когда стояла прямо, то смотрела на купола, а когда наклонялась, то быстро стреляла глазами по сторонам. Попросив у Бога прощения, Вера трижды перекрестилась уже по-настоящему, вдумчиво, и поклонилась, не глядя по сторонам, после чего пошла дальше.

Через несколько шагов Вере вздумалось полюбоваться помпезным особняком, в котором располагалась частная гимназия Косицына. Любоваться тут было совершенно нечем – тяжеловесный треугольный фронтон на шести толстых колоннах создавал скорее гнетущее впечатление, нежели радовал глаз. Справа по переулку шли двое прилично одетых мужчин лет сорока – сорока пяти. Мужчины оживленно беседовали. Они прошли мимо Веры, не обратив на нее никакого внимания. Следом за мужчинами проехала пролетка, в которой сидела дама с надменным бледным лицом. Быстрым шагом прошла женщина в цветастом платке. Слева пробежал босоногий вихрастый мальчишка. Справа показался пьяный мужик в красной сатиновой рубахе, черных суконных штанах и новых отчаянно скрипевших сапогах. Он брел, покачиваясь, спотыкаясь на каждом шагу, и пытался затянуть песню. Но вместо песни выходило только басовитое: «Ы-ы-ы-ы!» Вера успокоилась и пошла дальше. До Машенькиного дома она уже не останавливалась и не оглядывалась, только перед тем, как войти в подъезд, резко обернулась и встретилась взглядом с проходившей мимо девушкой. Та испуганно отшатнулась, не иначе как приняла Веру за сумасшедшую, и ускорила шаг. По противоположной стороне улицы ковыляла старуха с клюкой и узелком за плечами, не иначе – богомолка-паломница. С Ордынки в переулок свернул молодой франт в светлой чесучевой паре с бутоньеркой умопомрачительных размеров. Из подъезда вышел сутулый господин в пенсне на крючковатом носу… Вера облегченно вздохнула и вошла в подъезд.

Машеньки дома не оказалось, и ее подруг тоже, но это обстоятельство Веру совсем не расстроило, настолько она была рада тому, что за ней никто не следит. Значит, не судьба, решила Вера и уже без всякой тайной цели, а просто для удовольствия, прогулялась в одиночестве по Ордынке, выпила сельтерской воды в кондитерской Вальха, примерила парочку шляпок у «Вальдекера и Пеппеля», а у новой Марфо-Мариинской обители, всего как три года основанной великой княгиней Елизаветой Федоровной, решила, что на сегодня с нее довольно прогулок, и повернула домой.

У церкви Святителя Николая Вера вдруг увидела на противоположной стороне улицы Ордынки давешнего пьяного мужика в красной рубахе. Удивительно, но теперь он шел уверенным шагом, не покачивался, песен не пел, и на голову надел картуз с лакированным козырьком. Сердце тревожно забилось, но Вера убедила себя в том, что она обозналась. Мало ли в Москве мужиков в красных рубахах и черных штанах? Курносый и с усами? Да в Москве половина жителей курносы и большинство мужчин носят усы. Окончательно Верины сомнения развеялись, когда мужик в красной рубахе свернул в Большой Толмачевский переулок.

А потом Вера вдруг увидела его в Черниговском переулке, возле церкви. Он стоял почти на том самом месте, где недавно стояла она, и точно так же крестился на купола. Или то был другой мужик? На всякий случай Вера ускорила шаг, насколько это было возможно, она почти бежала. Пятницкую пересекла, не глядя по сторонам, с одной лишь мыслью – скорей бы добраться до дома, дома она будет в безопасности. Спустя минуту, не больше, Вера уже стояла в столовой и наблюдала в окно за тем, что происходило на Пятницкой. Простояла долго, с полчаса, но мужика в красной рубахе так и не увидела.