12

Утром неожиданно позвонил Сильванский. Да еще так рано, в девятом часу. Вера только что проводила Владимира и вертелась перед зеркалом, прикидывая, что ей можно надеть сегодня вечером. Прием у графини Олсуфьевой – это не шутка. Великосветское общество. Ну, может, не совсем великосветское, раз Спаннокки добыл приглашение на две персоны, да еще и не заполненное, без указания имени. Впрочем, Спаннокки-то у нас аристократ, граф, да еще и с одним из римских пап в родстве. Ему такое приглашение достать нетрудно. Да и авантюрист он тот еще, вполне мог за рубль или, скажем, за три купить несколько приглашений в типографии, где графиня Олсуфьева их печатает.

Вечерние наряды у Веры имелись, были среди них и довольно неплохие, эффектные, взять хотя бы то платье, в котором она знакомилась со Спаннокки, но на прием к графине Олсуфьевой хотелось явиться в чем-то этаком. И непременно – в новом. Алексей упоминал о магазине Старобельского на Кузнецком Мосту и особом конфекционном счете их делопроизводства, но Алексея не было в Москве, а обращаться к Сильванскому с таким вопросом Вере было неловко. Но у нее было пятьсот рублей, полученных от Спаннокки в качестве аванса. А рублей за двести у тех же братьев Альшванг можно приобрести прекрасное платье, новейший образец парижской моды… Это же справедливо, если деньги, полученные от Спаннокки, будут потрачены на выполнение его поручения? Справедливо. А Владимиру можно будет сказать, что платье обошлось рублей в пятьдесят, он поверит. Владимир может отличить модное платье от немодного, но цену на глаз ни за что не определит. Нехорошо обманывать мужа, но это же делается не ради каких-то низменных целей и потом впоследствии Вера все ему расскажет. У мужчин такая интересная жизнь, они могут заниматься всем, чем им захочется, а как женщинам сделать свою жизнь интересной? Если не в актрисы, то хотя бы в секретные агенты. Это занятие тоже сродни актерскому, хотя актерство все же лучше. Ах, может быть, когда-нибудь еще удастся выйти на сцену и услышать аплодисменты. Нет, аплодисменты не главное, главное – быть актрисой! Создавать образы, покорять сердца зрителей! Счастье в том, чтобы заниматься тем, чем тебе очень хочется, а аплодисменты – дело десятое…

Должно быть, где-то там, в горних заоблачных высях, чья-то бесстрастная рука записала в этот миг в книге Вериной судьбы: «аплодисменты не нужны».

К зазвонившему телефону замечтавшаяся Вера бросилась стремглав, даже уронила на пол платье, которое держала в руках. Успела раньше Клаши, которая прибирала в спальне. Рывком сняла трубку и услышала голос Сильванского. Телефон существенно искажал голоса, делая их какими-то неживыми. Однако если у тебя острый слух, то некоторые особенности голосов можно улавливать и по телефону. Во всяком случае, Вере всегда или почти всегда удавалось узнать собеседника уже по первому произнесенному им слову.

Сильванский попросил Веру срочно приехать на Воронью улицу в двухэтажный особняк, который находится напротив фармацевтической фабрики Кёлера. Слово «срочно» Сильванский повторил трижды, о том, чтобы Вера никому не рассказывала, куда она едет, напомнил дважды и вообще говорил взволнованно, торопливо и с не свойственной ему резкостью. Упомянул и о том, что их срочная встреча имеет отношение к сегодняшнему делу. Вера подумала, уж не приготовил ли ей Сильванский модный вечерний туалет, но тут же отбросила эту мысль как глупую. В таком случае он бы не стал вызывать Веру куда-то к черту на кулички, а отправил бы к Старобельскому на Кузнецкий Мост или в какой другой магазин платья или к портному. Нет, к портному уже поздно, времени мало осталось.

Уже с порога Вера вернулась в спальню и взяла с собой триста рублей из аванса Спаннокки. От Сильванского можно будет сразу проехать на Петровку, купить платье и все, что к нему полагается – шляпку, перчатки, туфли, ридикюль. Вера рассудила, что трехсот рублей ей с лихвой хватит на все и про все. Сердце сладко заныло – еще никогда Вере не приходилось совершать столь дорогие покупки. Вера подумала о том, как приятно иметь много денег, и сразу же устыдилась своей мысли, вспомнив о матери, сестрах и бабушке. Как бы им пригодились лишние двести или триста рублей! Но, к сожалению, им и пятидесяти дать нельзя, потому что неизбежно начнутся расспросы – откуда, мол, деньги. Чего доброго, решат, что Вера тайком запускает руку в кошелек к мужу. Ох…

На Вороньей улице Вере еще никогда не приходилось бывать. Она только краем уха слышала, что есть, мол, такая в Москве, в Рогожской части. Но ничего, благодаря тому, что извозчик знал фабрику Кёлера, плутать не пришлось. Небольшой особнячок, притаившийся в густой тени деревьев, Вере понравился – красивый, с пилястрами, и весь какой-то уютный. Внутри, впрочем, впечатление слегка изменилось, потому что ничего уютного в особняке не было – канцелярия канцелярией. У входа Веру встретил хмурый коренастый мужчина в черной тройке, совершенно не похожий на привратника. Узнав, что она пришла к Сильванскому, мужчина попросил обождать, нажал кнопку на стене и уселся на стул, потеряв к Вере всяческий интерес. Стул, на который он сел, был единственным, поэтому Вере пришлось ходить взад-вперед по круглому, похожему на арену вестибюлю несколько минут, до тех пор, пока по лестнице со второго этажа не спустилась женщина лет тридцати – тридцати пяти в темно-синем платье строгого фасона. Смотрела женщина строго, голову держала высоко, походка у нее была решительная. «Настоящая классная дама», – подумала Вера, еще не успевшая отвыкнуть от гимназических реалий.

– Здравствуйте. Извольте следовать за мной.

«Классная дама» провела Веру на второй этаж. Пройдя через круглую комнату, в которой за расставленными в два ряда столами сидело пять или шесть человек (кто-то писал, кто-то читал газеты), они прошли по короткому, устланному ковровой дорожкой коридору и уперлись в обитую черной кожей дверь. Женщина открыла ее, не стучась, отступила в сторону и жестом попросила Веру войти внутрь, а сама входить не стала, закрыла за Верой дверь и ушла.

В небольшом и каком-то голом (стол, три стула вдоль стены, невысокий книжный шкаф) кабинете Вера увидела Сильванского.

– Как вы скоро! – обрадовался он, выходя из-за стола. – Очень, очень хорошо! Садитесь, прошу вас…

Вера села.

– Я вчера сразу и не сообразил, как можно облегчить вашу задачу, – Сильванский постучал себя пальцем по лбу, словно досадуя на собственное тугодумство. – Это же ваше первое поручение от графа Спаннокки, первое испытание. От того, как вы его выполните, будет зависеть многое. Первое впечатление, оно, знаете ли, самое сильное. Вот я и подумал…

Сильванский открыл ящик стола, вытащил оттуда желтый конверт, точь-в-точь такой же, который Вера получила от Алексея, и положил его на стол. Вера взяла конверт в руки. Он был запечатан, но не надписан.

– Здесь данные Комиссии о новых железных дорогах, касающиеся обсуждения проектов рельсовых путей в южной части Сибири, – пояснил Сильванский. – Данные эти не столь важны для французского правительства, сколько для самого Декассе. Он обладает некоторыми капиталами и предпочитает вкладывать их в проекты, сулящие большую прибыль. В частности, он вел дела с фон Мекком и Ададуровым…

О фон Мекках Вера от кого-то слышала. Напрягши память, она припомнила, что от Владимира. Фон Мекки, старший и младший, были такими же страстными автомобилистами, как и Верин муж.

– Декассе непременно заинтересуется этими сведениями. Не передавайте их сегодня, у Олсуфьевой, договоритесь о встрече тет-а-тет завтра или послезавтра…

Вера тотчас же оценила преимущества. Замечательно – не надо ждать, чтобы Декассе обратил на нее внимание (обратит ли вообще?). Можно подойти самой, сказать, что у нее есть сведения…

– Что здесь? – переспросила Вера.

– Данные Комиссии о новых железных дорогах, касающиеся обсуждения проектов рельсовых путей в южной части Сибири, – повторил Сильванский и добавил: – Конфиденциальные данные. Просите за них три тысячи рублей, а то и все пять. Они того стоят.

«Как хорошо!» – подумала Вера, проникаясь симпатией к Сильванскому. Можно сказать, совершенно посторонний человек, а проявил столько участия. Впрочем, почему посторонний? Совсем не посторонний. Коллега, можно сказать, товарищ. Вера спрятала конверт в сумочку и посмотрела на Сильванского в ожидании дальнейших инструкций, но никаких инструкций не получила.

– Жду хороших известий. – Сильванский улыбнулся и сунул правую руку под стол.

Должно быть, там у него была кнопка, потому что очень скоро дверь открылась, и Вера увидела женщину в синем платье.

– Проводите, – коротко распорядился Сильванский. – До свидания, Вера Васильевна…

Извозчика Вера ждала долго, с четверть часа, не меньше. Но зато попался такой бойкий, что в считаные минуты домчал ее на Петровку. В магазине братьев Альшванг Вера провела около полутора часов. Перемерила семь платьев, пока не остановилась на роскошном черном шелковом платье, отделанном шелковым же, плотной вязки, гипюром и только-только входившей в моду бахромой на корсаже. Войдя в раж, Вера приобрела комплект бордового белья. Кто выдумал, что цветное белье могут носить только распутницы? Это же так красиво! Разве любимый муж не заслуживает красивого зрелища? Платье и белье обошлись Вере в восемьдесят четыре рубля. Цена не главное, главное, чтобы вещи были к лицу.

От Альшвангов Вера отправилась на Кузнецкий Мост к Вандрагу, где купила прелестную черную шляпку и небольшой, шитый бисером, ридикюль. Еще сорок рублей, итого сто двадцать четыре. Разве можно было при такой экономии удержаться от посещения недавно открывшегося здесь же, на Кузнецком Мосту, магазина американской обуви The Vera. «Вера в Вере» – хороший каламбур. Цены в американском магазине приятно порадовали. Прелестные замшевые туфли с изящной серебряной пряжкой на удобном испанском каблуке обошлись Вере в восемнадцать рублей. Любезный до приторности приказчик соблазнял Веру лаковыми полуботинками с цельной союзкой, суля скидку в целых семь рублей, но Вера смогла преодолеть соблазн. Лаковые полуботинки были ей ни к чему. Ненужные покупки влекут за собой лишние расходы. Купишь вот так обувку, а потом придется докупать к ней платье, шляпку и перчатки.

– Королевна! – восхищенно ахнула Клаша, закончив помогать Вере наряжаться. – Вера Васильевна, вы такая красавица! Королевна!

– Ах, не льсти! – отмахнулась Вера. – Какая там королевна.

Приятно слышать такие слова, но сейчас ее мысли были заняты совсем другим – полковником Декассе и его ключами.

– Как тут не льстить? – простодушно удивилась Клаша. – Сегодня в театрах все не на представление смотреть станут, а на вас!

Из конспирации Вера велела передать Владимиру, что она собралась с Машенькой в театр «Фарс» на «Любителя сильных ощущений». Возвращаясь домой, Вера нарочно посмотрела афишу, чтобы убедиться в том, что этот спектакль действительно идет сегодня. Сюжет пьесы она знала от Машеньки. Ветреный муж потерял любовную записку от своей objet. Жена (ее играла блистательная Надинская) нашла записку и решила подменить собой любовницу. Ну и так далее… «Фарс, но правдивый», – сказала о «Любителе…» Машенька. Насчет правдивости Вера сомневалась. Если бы она (не приведи господь!) нашла записку, написанную Владимиру его любовницей, то легла бы и умерла от горя. Да – легла бы и умерла, потому что после такого жить незачем. Или постриглась бы в монахини, отрешившись от всего мирского, суетного, непостоянного. Но ни за что бы не стала являться мужу под видом своей соперницы. Слишком много чести и вообще незачем! Само наличие соперницы указывает на то, что любовь прошла…

К особняку графини Олсуфьевой Вера подъехала не без робости. Впервые в жизни очутиться в таком обществе – шутка ли? Но реальность оказалась проще тех картин, которые рисовало воображение. Показав статному швейцару (не иначе как из отставных гренадеров) конверт, в котором лежало приглашение, Вера вошла внутрь, прошла через уставленный статуями вестибюль и очутилась в большой зале. Там она увидела настоящее столпотворение, множество людей в самых разнообразных одеждах, как роскошных, так и не очень. Попался ей на глаза весьма колоритный типаж в восточной чалме и в чем-то наподобие бурнуса. Типаж вел под руку умопомрачительно тонкую блондинку, настоящую тростиночку, тонкую, гибкую, с длиннющим мундштуком в правой руке, в который была вставлена не менее длинная папироса. А еще Вера увидела настоящего шотландца в клетчатой юбке и гетрах, совсем как из романов сэра Вальтера Скотта, только волынки ему недоставало. Весь этот Вавилон шумел, поражал, бурлил в непрестанном движении, и никому не было дела до окружающих, если эти окружающие не были ему знакомы. Прием был устроен а la fourchette, без горячих блюд и стульев. Гости подходили к столам, стоявшим вдоль одной из стен, брали тарелочки, накладывали себе то, что хотели, с больших блюд, которыми были уставлены столы. Лакеи, одетые в голубые ливреи, подносили гостям напитки. Людей с бокалами в руках было гораздо больше, нежели тех, кто держал тарелки. Вера взяла у первого же оказавшегося возле нее лакея бокал с шампанским, пригубила и начала расхаживать по залу.

Вера проблуждала в толпе около получаса (слава богу, не встретила никого из знакомых!), пока не нашла полковника Декассе, любезничавшего с двумя пожилыми дамами. Наткнувшись на пристальный взгляд Веры, Декассе (он был во фраке, и оттого найти его было непросто, потому что фраков вокруг кишела тьма тьмущая) быстро оставил дам и подошел к ней.

– Мы, кажется, знакомы, сударыня? – спросил он без особой уверенности.

– Нет, – ответила Вера, – но нам не мешало бы это сделать, потому что у меня есть кое-что, что может вас заинтересовать.

– Вот как? – наигранно удивился Декассе и сказал Вере столь пышный комплимент, что она не смогла вникнуть в его смысл, но суть все же уловила, поблагодарила вежливой улыбкой и ровным бесстрастным голосом поинтересовалась, не интересуют ли ее собеседника сведения, касающиеся прокладки рельсовых путей в южной части Сибири. Оказалось, что интересуют, причем сильно, настолько, что снулые глаза оживились, загорелись, а ноздри породистого носа затрепетали, словно у гончей, почуявшей дичь. Впрочем, не исключено, что старый селадон больше заинтересовался Верой, нежели сведениями. Грудь колесом выпятил, нафиксатуаренные усы начал подкручивать, хотя они в том совершенно не нуждались, глаза засверкали. Павлин, увидев павлиниху, распускает свой красивый хвост. У мужчин свои приемы, но если вникнуть, то суть едина.

– Документы при вас? – нервно сглотнув, поинтересовался Декассе, на мгновение выпустив кончик левого уса.

Конверт лежал у Веры в ридикюле, но она ответила:

– Нет, но я могла бы передать вам их завтра. Тет-а-тет.

Декассе взялся рукой за правый ус, задумался ненадолго и спросил, сможет ли Вера встретиться с ним завтра в два часа дня в ресторане гостиницы «Метрополь», где он остановился. Вера, которую такой расклад весьма устраивал (из ресторана можно будет подняться в номер, где проще снять слепки с ключей), ответила, что сможет. Декассе осведомился, в какую сумму Вера оценивает сведения, которыми она располагает. Вера, недолго думая, ответила, что за сведения она хочет получить пять тысяч. Декассе хмыкнул, пожевал губами (выглядело это очень вульгарно и совсем не по-французски) и ответил, что столь большую сумму сможет уплатить лишь после ознакомления с документами. Вера не возражала – после ознакомления так после ознакомления, хотя, наверное, ей следовало поспорить, ведь, ознакомившись с документами, Декассе может ничего ей не заплатить – сведения ему уже будут известны. Нет, он так не сделает, офицер как-никак, хоть и французский, не станет поступаться честью, чай, не охотнорядский купец. Ознакомление весьма Вере на руку, ведь ясно же, что Декассе станет знакомиться с документами в приватной обстановке. Очень удобно, то, что надо для дела. Если Декассе возьмет с места в карьер, то есть станет усердно накачиваться вином (а лучше бы коньяком, он крепче), то Вера обойдется без снотворного. Если же нет, то так уж тому и быть. Для того чтобы все выглядело естественно, можно будет оставить уснувшему Декассе записку. Так и так, извините, мол, сударь, пришлось добавить вам моих успокаивающих капель, потому что уж больно развязно вы себя начали вести. Ну или что-то в таком роде, чтобы Декассе не гадал, зачем Вере понадобилось его усыплять. Такая записка, как маскировка истинных намерений, нравилась Вере гораздо больше, чем имитация кражи. Пыталась уже один раз воровку представить, довольно.

Декассе не отходил от Веры. Сказал пару комплиментов, за которые Вера поблагодарила его улыбкой, начал выспрашивать, знает ли она кого-то из присутствующих… То ли хотел вызнать про Веру побольше, то ли намекал на то, что может развлекать ее весь вечер. Вера и сама была бы не прочь слегка закрепить знакомство и выдать Декассе немного «авансов», но вдруг заметила среди публики Эрнеста Карловича Нирензее, in propria persona, разговаривавшего с каким-то багроволицым толстяком. Нирензее равнодушно скользнул взглядом по Вере, определенно не узнав ее, но искушать судьбу не хотелось. Вера улыбнулась Декассе на прощание и ушла кружным путем, так, чтобы не проходить вдоль столов, где движение публики было особо оживленным.

Возвращение домой получилось ранним, поэтому по дороге Вера сочинила для Владимира рассказ о том, как спектакль не понравился им с Машенькой настолько, что они ушли после первого действия. Существовала опасность того, что, пока Вера была на великосветском фуршете, Машенька могла заявиться к ней в гости, но эта опасность была чисто умозрительной, потому что Машенька в последнее время куда-то исчезла, не иначе как завела себе нового обожателя и проводила все вечера с ним. Или, может, ангажемент выгодный подвернулся.

Владимир, увидев Веру в новом платье, пришел в такой восторг, что пренебрег своим вечерним занятием – чтением бумаг и написанием речей. Обычно он уделял этому не меньше часа, а то и полтора, во время которых Вера отчаянно скучала. Физическая сторона любви, открывшаяся ей в браке, оказалась настолько приятной, что вечером ей хотелось заполучить мужа в свое распоряжение как можно скорее. Сегодня это желание исполнилось сразу же после ужина. Клаша с Ульяной гремели на кухне посудой (Ульяна была приходящей и оттого вечером торопилась навести порядок в своих владениях, дабы скорее уйти), а Владимир уже взял Веру за руку и повел в спальню. В самом начале супружества он пробовал относить Веру в спальню на руках, но дверные проемы в их доме были плохо приспособлены для подобной романтики. Приложившись пару раз о косяк (хорошо еще, что оба раза коленом, а не лбом), Вера сказала, что вполне в силах дойти сама, и тогда Владимир начал водить ее в спальню за руку. Или она его туда за руку увлекала. Очень, кстати, удобно – жест сразу же проясняет намерения и избавляет от ненужных объяснений и становится частью любовной игры.

В «Метрополь» Вера явилась не «королевной», а серой мышкой. Ну не совсем, конечно, мышкой, потому что и в простом сером платье, выбранном за свою неприметность, она тоже выглядела очаровательно. Настолько, что Декассе, вставая ей навстречу, опрокинул стул и едва не сшиб со стола графин с коньяком. Графин был далеко не полон, что Веру порадовало. Она намеренно опоздала на полчаса (даме позволительно), чтобы скучающий Декассе начал «разговляться». Он и разговелся – лицо красное, взгляд пылкий и в то же время сальный. Вере даже сделалось немного неловко. Она оглядела зал, более чем на две трети заполненный обедающей публикой, и подумала о том, что где-то здесь может быть человек Сильванского. Вера утром доложила ему по телефону о том, что с Декассе все сладилось и что они встречаются сегодня днем в «Метрополе». Конспирации ради (чтобы не давать любопытной прислуге повод для сплетен) называла Декассе «Дашенькой», но Сильванский все понял и похвалил Веру, как он выразился, «за оперативность». Не иначе как отрядил сюда кого-нибудь для наблюдения.

От сознания того, что она не одна, что о ней есть кому позаботиться даже в отсутствие Алексея, Вера ощутила чувство защищенности, такое особое чувство, словно тебя бережно-бережно укутали в огромный теплый пуховый платок.

В ресторане просидели недолго, почти не разговаривали. Декассе ел быстро (пил и того быстрее, рюмку за рюмкой), а Вере есть совсем не хотелось, но здешняя стерлядка, рекомендованная Декассе, была наисвежайшей и правильно приготовленной. Стерлядь – рыба нежная. Чуть зазевается повар – и пересушит. Если же лимонным соком не сбрызнет, а польет, то испортит вкус. Ну и так далее, нюансов в поварском деле великое множество, и чем нежнее продукт, тем больше от этих самых нюансов он зависит. От настойчиво предлагаемого ей вина Вера наотрез отказалась, попросив клюквенного морса. Сказала, что от вина бывает сама не своя, и при этом постаралась как можно томнее и соблазнительнее взмахнуть ресницами. Получилось, потому что Декассе замер с вилкой в одной руке и ножом в другой. Вера из озорства (и для приобретения опыта – надо же знать цену своим чарам) шепнула, даже не шепнула, а только изобразила губами одно слово – «после». Декассе просиял, улыбнулся, быстро доел все, что оставалось у него в тарелке, и предложил подняться к нему в номер. Вера заключила, что Декассе – скупец. Если мужчина при подобных обстоятельствах первым делом торопится доесть, то все с ним понятно. Французы вообще крайне рачительны, об этом и Бальзак писал, и Мопассан, и Золя.

У себя в номере Декассе усадил Веру в кресло, стоявшее у круглого стола, покрытого длинной, свисавшей до пола скатертью, попросил прощения и ненадолго вышел. Вернувшись, объявил, что сейчас принесут вино (подчеркнул, что заказал именно Шато д’Икем, хотя Вере было все равно), фрукты и сладости. Принесли не только все перечисленное, но и еще один графин с коньяком, о котором Декассе умолчал. Когда лакей ушел, Вера полезла в сумочку за конвертом, но Декассе снова попросил ее обождать, сказав, что хочет избавиться от своей «сбруи» (так он назвал саблю с портупеями). На сей раз он вышел в другую дверь, видимо, ведущую в спальню. Едва он вышел, Вере пришла в голову хорошая мысль, удивительно, что раньше она не приходила. Вера подумала, что было бы лучше спрятать пузырек со снотворным в лиф, благо его маленькие размеры позволяли без труда сделать это. Из лифа доставать удобнее, незаметнее, можно даже не дожидаться, пока Декассе выйдет, а просто заслонить спиной от него бокал и плеснуть туда из пузырька. Лезть в сумочку гораздо сложнее.

Порадовавшись своей сообразительности, Вера, то и дело оглядываясь, достала из сумочки пузырек. В тот миг, когда она уже собиралась сунуть его в лиф, за дверью, где был Декассе, что-то лязгнуло. Вера вздрогнула и выронила пузырек, который закатился под стол в щель между ковром и чуть приподнятой скатертью. Делать было нечего – пришлось лезть под стол. Как нарочно, в этот самый момент скрипнула дверь. Испугавшись, Вера быстро залезла под стол целиком. Декассе этого маневра не увидел и принялся звать ее, коверкая имя на французский лад с ударением на последнем слоге:

– Вера́! Вера́! Где вы?

Так-то они все время говорили по-русски, которым Декассе владел превосходно, но вот Верино имя он произносил по-своему.

Проклиная свою неловкость, Вера нашарила в темноте (скатерть была плотной и света не пропускала) пузырек, спрятала его в лиф и попыталась вытащить из правого уха сережку, чтобы было чем оправдать свое поведение.

Замок на сережке никак не желал раскрываться.

Скрипнуло кресло. Вера догадалась, что Декассе сел.

Звякнула пробка, вынимаемая из графина.

С резким стуком раскрылась входная дверь, и женский голос, отчего-то показавшийся Вере знакомым, громко воскликнул:

– Негодяй! Ты обесчестил и погубил меня, растоптал мою любовь и разбил мое сердце!

Вера замерла. Никогда еще ей не доводилось оказываться в столь пикантном, прямо водевильном, положении.

– Qui êtes vous… – начал было Декассе.

Раздалось два громких хлопка и звук падения чего-то тяжелого совсем рядом. Вера сразу догадалась, что это были выстрелы и что Декассе убит или ранен. Сердце ее стучало так сильно, что того и гляди выпрыгнет из груди. Очень хотелось закричать. Вера крепко-крепко зажала рот обеими руками. О том, чтобы попытаться выглянуть из своего убежища, не могло быть и речи.

Быстрые шаги. Хлопок двери. Другой хлопок. Снова шаги.

– Где же она? – негромко и с досадой спросила непонятно у кого женщина.

Впрочем, Вере могло и почудиться со страху, но вот то, как женщина сказала грубое, площадное слово, она услышала явственно.

Шаги начали удаляться, и скоро их не стало слышно совсем.

Вера вылезла из-под стола, схватила с кресла сумочку и, бессердечно перешагнув через распростершегося на полу Декассе (испуг даже самых добрых людей делает бессердечными), выбежала в коридор. Побежала не к лестнице, а в противоположную сторону, чтобы не столкнуться случайно с убийцей. Когда свернула вправо, услышала за спиной женский визг. Громкий, пронзительный, леденящий душу. Визг напугал Веру еще больше (хотя, казалось, куда еще больше пугаться-то?), но в то же время и спас. Захлопали двери, в коридор начали выглядывать и выходить люди. Вера наскочила на какого-то осанистого пожилого мужчину. Тот вежливо поддержал ее и стал говорить что-то успокаивающее. Не иначе как решил, что Веру испугал крик. Несмотря на испуг и волнение, Вера сразу же сообразила, какой удачный шанс посылает ей судьба, и попросила мужчину проводить ее на улицу. Тот согласился, предложил руку и повел Веру обратно по коридору.

Возле номера Декассе толпился народ. Поминали какую-то женщину в черном с опущенной на лицо вуалью. На Веру и ее спутника никто не обратил внимания.