В дороге время не поспевает за поездом. Сочная и густая мартовская ночь превращалась в серый день незаметно. За окнами мелькали черные леса, в полях из-под снега пробивалась сырая земля, далекие избы жались к заборчикам, стаи птиц поднимались в небо живым облаком. Вагон не подавал признаков жизни. Из купе никто не выходил. Члены команды не оправились после ночного подъема, а дамы предпочитали не встречаться друг с другом. Коридор был пуст. Николя так тщательно следил за ним, что не заметил, как заснул. Пробуждение его было стремительным. Взорвался медный колокол и обрушил на его несчастную голову лавину грохочущего металла. Гривцов подскочил с приставного сиденья, растопырив руки и пытаясь понять, что же это такое было. Неужели опять пропустил нечто важное? Тогда его точно снимут с поезда. Высокий официант нахмурился и погрозил пальцем. Кованый гонг, которым он призвал к обеду, сиял наглой ухмылкой. Николя рассердился на круглую железку, от которой у него чуть сердце не лопнуло. Но ничего не поделаешь. Хорошо, хоть его разбудил не Ванзаров.

А Граве так и не заснул. Он лежал на диване, разглядывая потолок, затянутый материей, и думал. Ему стало казаться, что на вечере у Бобби он видел нечто важное, какую-то мелкую деталь. Деталь эта была незначительна, да и к Лунному Лису не могла иметь отношения. Что-то такое промелькнуло у него перед глазами, в глубине сознания он невольно отметил эту странность, но сразу забыл о ней. Последующие события: шутовской расстрел, общение с Обухом и внезапное отправление на Олимпиаду заслонили собой эту деталь. Когда он остался в относительной тишине и безопасности, в купе, болтаясь в дорожной качке, деталь эта начала снова возникать во всей ее красе. Была она так глубоко запрятана, что Граве никак не мог понять: что же именно он забыл. Он точно помнил, что это касалось одного из членов команды. Но вот кого именно и что это он заметил тогда, упорно пряталось в тени сознания. Граве теперь был уверен, что видел как раз то, что многое могло объяснить. Кроме него, на это никто не обратил внимания, он был совершенно уверен в этом, все происходило так быстро, словно он случайно взглянул с другой точки, и сразу открылась вся правда. Вот только бы вспомнить эту заковыристую детальку. Он мучился, стараясь и так и сяк заставить мозги выдать тайну, но из этого ничего не вышло.

Гонг стал хорошим поводом размяться и отдохнуть от охоты на невидимку. Граве лег, не раздеваясь, и оказаться в ресторане первым не составило труда. Он решил, что будет смотреть на каждого как бы прежними глазами, и что-то должно подтолкнуть его к разгадке. Граве нарочно выбрал самый неудобный стол у прохода, по которому официанты носили блюда из кухни. Тому была веская причина: отсюда открывался весь зал так, что каждый был на виду.

Неприятным открытием стало отсутствие меню. В вагоне-ресторане поезда класса люкс не было не только спиртных напитков, но и возможности выбрать блюдо на свой вкус. Ванзаров забыл упомянуть, что обед был один на всех. А Граве, как назло, стал мерещиться сочный ростбиф с красным вином. На столе красовалась выставка бокалов и приборов, как полагается в люксе, но перед ним поставили тарелку с какой-то овощной мешаниной, политой маслом и названной салатом. В любой другой день Граве устроил бы отменный скандал, но сейчас ему не хотелось тратить силы на подобную ерунду. Сильнее жажды спиртного и кровавого мяса было желание вспомнить все. Граве осталось только покорно ковырять вилкой обрывки зелени, куски томатов и огурцов и наблюдать, не делая это слишком явно.

Первым на глаза попался Урусов. Князь с чрезвычайно гордым видом прошествовал за стол, отчаянно зевнул во все аристократическое горло и потребовал меню. Граве не без удовольствия наблюдал, как потомок царского рода получил сначала тарелку овощей, а потом и вежливо отказался подать что-то другое. Князь был так сражен дерзостью официанта, что не нашелся для достойного ответа. Он не запустил в него тарелкой, не потребовал метрдотеля и не стал отчаянно лупить кулаком по столу. Обычный его способ добиваться от черни своего не пригодился. Как видно, вчерашний подвиг изрядно растратил душевные силы. Урусов только презрительно фыркнул и стал поглощать помидоры, жадно и с аппетитом. Как раз аппетит у Граве не проснулся. Он лишь убедился, что загадочная деталька не имеет к князю отношения.

Немуров появился тихо, сел как можно дальше от князя и принял все ту же тарелку салата с отменным спокойствием. Он принялся за нее с равнодушием человека, не привыкшего привередничать. Дают есть, и — очень хорошо, знать, сыт будет. Он давно уже мог не экономить на завтраках, но привычки голодной юности отпускали с трудом. Он был рад любому куску. Граве наблюдал за ритмичными и быстрыми движениями вилки. Так ест человек, хорошо потрудившийся, ощущающий здоровый голод и ничем не обременивший душу. Во всяком случае, Граве так казалось. Он присматривался к крепким плечам и сильным рукам стрелка, но ничего, что натолкнуло бы на разгадку, не заметил.

Юный барон, заспавшийся до того, что вихор у него торчал в другую сторону, выбрал пустующий стол. Впрочем, никто из пришедших раньше не показал, что зовет подсесть к его столику. Дюпре поморщился от вида салата, который терпеть не мог с детства, и попросил заменить чем-то более нормальным: свежими устрицами или холодной лососиной. Однако, узнав горькую правду, спорить не стал, а принялся жевать лист салата, по-заячьи мелко шевеля губами. Граве был совершенно уверен, что забытое не имеет к нему никакого отношения. Почему он был так уверен, и сам сказать бы не мог, но барона он мысленно вычеркнул из списка подозреваемых.

Бутовский появился с Женечкой, верный Чичеров следовал за ними. Он один пожелал приятного аппетита, раскланялся с каждым и пропустил племянницу к окну. Чичеров предложил сбегать за меню, но официант опередил. Три одинаковые тарелки оказались перед ними. Генерал удивился такому изобилию блюд, на что получил разъяснение: обед составлен по расписанию спортивного меню. Далее последует диетический бульон, после чего отварная рыба с гречневой кашей, на десерт — свежие фрукты, и никакого сладкого и мучного. Бутовскому оставалось только признать железную логику. Хотя он с большим бы удовольствием послал ее куда подальше. Женечка отнеслась к отсутствию выбора с полным спокойствием. И принялась за зелень, часто промакивая губы. Только Чичеров издал несколько возмущенных возгласов, но и он быстро истощился. Граве никак не мог отвести взгляд от этой троицы. Что-то привлекало его в… Женечке. Он еще не мог точно сказать, откуда взялось это чувство, ничего конкретного на ум не приходило. Но ему показалось, что разгадка где-то рядом с ней. Еще немного, и поймает ее за хитрый хвостик. Но его отвлекли.

Тяжелой походкой старого пирата, опираясь на костыль, в зале появился Лидваль. Он был застегнут на все пуговицы, чрезвычайно печален, но нес свою печаль так, чтобы она была заметна всем и то, как мужественно он с ней справляется. Каждый шаг давался ему с видимым трудом, он закидывал ногу вперед и долго волочил за собой другую. Ни звука не слетело с его мужественно сжатых губ. Но всякому должно быть понятно: Лидваль страдал с достоинством. Патетическую минуту испортил Урусов. Он засмеялся самым неприличным образом, и так его проняло, что он едва не подавился смехом. Очень вовремя официанты разлили воду по бокалам.

— Друг мой, что случилось?! — спросил Бутовский.

— Упал с дивана, — ответил Лидваль так, словно совершил подвиг. — Кость сломана, я не смогу выйти на забег…

— Какое несчастье, — только и мог сказать генерал.

— Ничего! Не беда! Выстоим! Я! На замену! Не посрамим! Честь! Справлюсь!

Чичеров уже был хоть сейчас готов на старт. Бутовский печально улыбнулся ему и предложил обсудить это после. Паша немедленно согласился и накинулся на салат.

Граве пытался сообразить, похож ли Лидваль на то, что должно вернуть ему воспоминание, но отчаянно мешал костыль Лидваля. В этих мыслях он не заметил самого главного.

— Господа!

Граве взглянул, и вилка с куском огурца застыла, не попав в рот. Было от чего прийти в недоумение. В зале как будто засверкало солнце. Облегающее платье переливалось миллиардом блесток. Но куда сильней хрустальных отражений слепило тело, которое было столь прекрасным, столь доступным и соблазнительным, что смотреть на него не было никаких сил. Материю почти везде заменяли игривые искорки. Платье было настолько вызывающим, что надеть его на публику решилась бы редкая дама. Оно предназначалось для глаз любовника, но никак не для выхода в свет. В уюте спальни, где можно не думать о приличиях, а только возбуждать все более сильное желание. Липа была шокирующее хороша. Урусов не заметил, как посадил на брюки жирную каплю масла. Но кому до этих мелочей было дело, когда на обед явилась сама царица соблазнов.

— Господа! — воскликнула она и подняла руки, чтобы вся прелесть ее фигуры была доступна взглядам. — Олимпийцы! Долой скуку и тоску! Я, Олимпиада, призываю вас на свои игры. Мы можем позволить себе все. Я объявляю свои Олимпийские игры открытыми! Приз в нем один, но он стоит любой медали из золота. Вот он… — Липа медленно повернулась на месте, чтобы каждый изгиб был оценен. — Я обещаю, каждому, кто совершит какой-нибудь роскошный и безумный поступок, свое тело и свою любовь на целую ночь! За это не надо платить смертью! Любовь — за подвиг! Только наслаждение Олимпиадой! Кто первый осмелится предложить мне нечто такое, за что я подарю свою любовь?

Странный звук пробивался сквозь стук колес. Вилка Дюпре сама собой отбивала такт о край тарелки. Он не замечал этого и только смотрел не моргая.

Никто не решился ответить ей или пошевелиться. Бутовский зажмурился и вдобавок отвернулся, чтобы уж наверняка. Чичеров часто моргал и облизывался. Немуров что-то упорно пережевывал. Лидваль прищурился и, кажется, был не прочь, если бы не раненая нога.

— Ну что же вы, олимпийцы! — призвало устами Липы само искушение.

Женечка тихонько попросила дядю пропустить ее. Захватив бокал, она пошла к Липе и плеснула в лицо.

— Не позорьтесь, старая курица. Вы смешны… Подите вон.

Липа смахнула остатки воды и глубоко, с присвистом вздохнула.

— Ах, ты, мразь… — Она вцепилась в тугую прическу Женечки и дернула так, что любая девушка завизжала бы немедленно. Женечка не проронила ни звука. Миллион иголок впился ей в голову, шею согнули в самое неудобное положение, но она не растерялась, вывернулась, преодолевая боль, схватила соперницу за уши и стала рвать со всей силы. Липа завыла, словно раненая кошка, и принялась трясти голову жертвы с таким остервенением, словно собралась оторвать. Настал предел терпения Женечки, она застонала, стискивая зубы, стараясь держаться и не плакать, хотя слезы застилали глаза. Она только сильнее впилась ногтями в ушные раковины. Липа ответила ей таким рывком, что у той закружилась голова. Женская драка в относительной тишине, кажется, оглушила всех. Никто из мужчин не двинулся, чтоб разнять дам и прекратить это безобразное происшествие. Они смотрели на драку, как на редкий спортивный поединок. Первым очнулся Немуров. Подскочив к Липе, он поймал ее руки и сжал запястья так, что Липа разжала пальцы. Женечка только этого и ждала, она дернула со всей силы, надеясь вырвать хоть клок. Липа свалилась на грудь Немурова и закричала от невыносимой боли.

На помощь бросился Чичеров. Ухватив Женечку за талию, он попробовал оторвать ее, но тянуть двух женщин ему было не под силу. Опять помог Немуров. Он ловко развернулся к Женечке, оставляя Липу за собой, и заставил разжать хватку. Липа отшатнулась, по щекам ее стекала кровь, проческа разлетелась клоками. От боли она плохо соображала, что делает. Со всего размаху, как кузнец бьет молотом по наковальне, Липа стала лупить кулаками по спине Немурова:

— Тварь! Подлюка! Ты ему смерти желала! Ты его убила! Убийца!

Женечка выглядела не лучше. Ее сдержанность разлеталась в клочья. Если бы Немуров не успел перехватить ее, она выцарапала бы Липе глаза.

— От убийцы слышу! Отравила своего жениха! — визжала она, срывая голос. — Змея! Гадюка!

Дальше могло бы случиться все, что угодно. Разъяренные женщины способны на многое. Сил Немурова и Чичерова явно не хватало. Подмога пришла внезапно. Ванзаров оттолкнул рвущуюся в бой Липу на расстояние вытянутой руки, а другой взял Женечку за горло и тихонько сжал. Сделано это было так быстро и ловко, словно он всю жизнь разнимал дерущихся прачек.

— Достаточно, дамы, — сказал он.

Спокойный голос подействовал как ведро холодной воды на дерущихся кошек. Женечка сразу обмякла и затихла, а Липа стала размазывать по лицу свежие слезы пополам с кровью.

— Господин Немуров, прошу вас увести госпожу Березину, — приказал он.

Немуров позволил себе удивительную вольность: нежно обнял Женечку, и, придерживая ее, словно она могла упасть, повел к выходу. Женечка действительно ослабела.

— Господин Чичеров, вам особое приглашение нужно?

Паша опомнился и живо предложил свои услуги.

— Моя рука! Вам! Надежно! Не смею! Искренно! Как пушинку! — очевидно, предлагая Липе донести ее на руках.

Липа услуги отвергла. Путаясь в блестящем подоле, пошла из ресторана. Чичеров плелся позади, широко расставив руки, будто страховал на всякий случай.

— Ничего! Хорошо! Отлично! Всяко! Справимся! — говорил он.

Хуже всего было Бутовскому. Генерал съежился, словно потерял в росте четвертинку. Он сидел, низко склонившись над ненужным салатом.

— Боже, какой позор, — тихо проговорил он.

— Господа, обед будет продолжен в ужин. А сейчас прошу разойтись по купе, — сказал Ванзаров. — Я распоряжусь, чтобы вам подали фрукты и воду.

— Нет уж, позвольте! — Урусов, придя в себя, вспомнил, что теперь должен всем показывать, какая он значительная персона. — Липа тут заявила, что госпожа Березина убила своего жениха. Что это значит?

Отвечать на этот вопрос было чрезвычайно не вовремя. Но отделаться молчанием — еще хуже.

— Вынужден сообщить неприятную новость: господин Рибер найден мертвым в своем доме.

— Как! — вскрикнул Дюпре.

— Вопрос задан неверно. Ваше любопытство достаточно насытилось, князь?

Урусов собрался уже нанести ответный удар, но как-то сразу не нашелся. Чем больше тянулась пауза, тем меньше у него оставалось духа связываться с этим господином. Пришлось удалиться с гордым видом и пустым желудком. За ним последовали Граве и Дюпре. Граве все оглядывался, словно что-то хотел сказать, но так и не решился. Лидваль покинул ресторан медленно и торжественно, переставляя костыль. В своем положении он находил все больше выгод. С несчастного и спроса нет.

Ванзаров сел напротив генерала и сделал какой-то неопределенный жест. Официант его понял. Перед генералом возникла запотевшая рюмка и соленый огурец. Бутовский взял машинально, опрокинул солдатским замахом и отказался от закуски.

— Не думал, что переживу такой позор…

Рюмка исчезла на подносе официанта, как ее и не было. И духа не осталось.

— Такое иногда случается, когда долго сдерживают страсти. Терпение не безгранично, а для женщины это вообще подвиг, — сказал Ванзаров. — Барышни выпустили пар, относитесь к этому проще. Тут всему виной любовь. А с любовью шутки плохи.

— Чтобы моя Женечка вела себя как разъяренная мегера… — Бутовский развел руками так, словно хотел изобразить глубочайшее изумление, но не было таких человеческих сил, чтобы передать всю его глубину. — Такой я ее никогда не видел. И надеюсь, больше не увижу… Благодарю вас, Родион Георгиевич, что прервали эту омерзительную сцену.

— Такова наша служба. Алексей Дмитриевич, вы ничего не хотите мне рассказать?

Бутовский смог только охнуть. О чем тут вообще можно говорить? Иногда слов не хватает.

— Например, про Немурова и вашу племянницу, — сказал Ванзаров.

— Не знаю, откуда вы узнали, но даю слово чести: это все не имеет к происшедшему никакого отношению. Прошу вас, не стоит лезть в эти дебри.

У Ванзаров было на это счет совсем другое мнение. Что он и хотел доказать. Но в такой важный момент в ресторане появился Чичеров. Он пятился боком, не хуже краба, и был слегка не в себе.

— Гы-га-господа… — проговорил он, сильно заикаясь. — Там… Там… Ужасно…

Поезд со свистом проскочил перрон Псковского вокзала. Пассажиры разглядывали диковинный состав и гадали: кто же это такой важный пролетел соколом мимо них. Так, что обдал паром и скрылся с глаз долой. Но тихая жизнь провинциального городка быстро вернулась в привычную колею. Расписание, прерванное ради экстренного двойного литерного, вошло в свои права. С боковых путей потянулись составы, которые задержали на час, а то и больше. Вскоре от пролетевшего призрака остались одни слухи.