12
Охота на Полковника
На следующее утро я начал настоящую охоту на Полковника, оказавшегося майором Павлом Коробейко – впрочем, и в подлинности самого Коробейко я сомневался: учет жильцов в ночлежках велся из рук вон плохо, любой мог записаться под фальшивым именем и жить хоть до смерти не узнанным.
Еще с турецкой войны у меня остались связи в военных кругах, так что первым делом я поехал на Тверскую к Центральному телеграфу и дал «срочную» полковнику Генштаба Н. с просьбой заглянуть в военный архив насчет судьбы майора Коробейко Павла Павловича. Существовал ли такой вообще в русской армии?
Потом я отправился в библиотеку и попросил подшивки «Вестника медицины» времен войны. Я рассуждал так: сам Коробейко назвался майором, Акулина называла его Полковником – значит, можно предположить, что он когда-то имел отношение к армии. Этим объясняется и страсть Коробейко к кокаину – во время войны его начали активно использовать для местной анестезии в войсках. И хотя командование держало все в тайне, в послевоенных газетах пару раз я натыкался на заметки врачей, что подобная практика анестезии кокаином привела к поистине чудовищным результатам – многие армейцы привыкли к наркотику и продолжили его употреблять и в мирное время. Впрочем, в этом не было ничего удивительного – продажа кокаина в аптеках сопровождалась публикацией бесчисленных рекламных объявлений в газетах и журналах. Сам я, быть может, чудом избежал этого модного порока, потому что с самого начала службы попросился к «пластунам», которые все ранения и болезни лечили по старинке – водкой и травами. Часто находясь в поиске, вдали от основных сил, мы были лишены «современной» медицинской помощи, обернувшейся для многих, как я уже сказал, привычкой к кокаину.
Просматривая «Медицинский вестник», я чуть было не заснул прямо за библиотечным столом – сказывалось вчерашнее перенапряжение сил. Однако в результате мне удалось найти заметку, которая показалась крайне интересной и могла очень помочь в моем случае.
Под заголовком «Преступный эксперимент» был помещен текст о капитане медицинской службы Воробьеве А. С., с описанием скандала, случившегося незадолго до памятного штурма Столовой горы. Но самое ценное было в том, что тут же издатель поместил фотографию капитана. Снимок был сделан в ателье – на фоне гор в плотно облегающем мундире стоял человек с большими залысинами и аккуратно постриженными усами. Глаза его были узко посажены и смотрели напряженно. Во всей фигуре была скованность – то ли от внутреннего состояния, то ли от необходимости сохранять неподвижную позу перед фотографическим ящиком. Уже одно то, что редакция напечатала снимок рядом со статьей, было необычно. «Медицинский вестник» помещал в основном рисунки органов и новых врачебных инструментов из Европы, которые читатели могли заказать по указанным тут же адресам. Я подумал, что фотография напечатана намеренно – как своеобразная «черная метка», чтобы любой директор клиники смог опознать изгоя и отказать ему в месте. Мера жестокая, но вполне понятная из описания действительно жутких экспериментов доктора Воробьева над ранеными солдатами.
Тогда я совершил, каюсь, страшное прегрешение, непростительное даже школяру, не то что человеку в моем возрасте и положении. Потихоньку достав из кармана перочинный ножик, которым обычно точил карандаши, я, таясь, вырезал фотографию капитана Воробьева и сунул ее в карман пиджака. Вернув подшивку с совершенно невинным видом библиотекарю, я скорым шагом покинул место своего преступления.
Полковник, он же майор Коробейко, вполне мог и не быть капитаном Воробьевым. Хотя я был уверен как раз в том, что напал на нужный след.
Зайдя на телеграф, я обнаружил, что мой петербуржский знакомец из Генштаба уже прислал ответную телеграмму. В ней значилось, что майор 18-го пехотного Московского полка Коробейко погиб незадолго до кровопролитного штурма Столовой горы в стычке с башибузуками.
После прочтения телеграммы моя уверенность в верном следе окрепла окончательно. Потому как майор Коробейко и капитан Воробьев были однополчанами. И врач вполне мог украсть документы несчастного Коробейко, когда его тело было доставлено в расположение полка. Значит, в моем кармане действительно лежала фотография того самого человека, который убил «певчика»!
Следующий адрес – Подколокольный переулок, тот самый дом, где мы вчера чуть было не захватили доктора Воробьева. Давешний дворник, которому я показал свою драгоценную вырезку, подтвердил, что на ней изображен тот самый «Пал Палыч Коробейко», который, по его словам, так и не возвращался еще в свою квартиру. Поблагодарив дворника, я собирался ехать дальше, как вдруг он загородил мне выход.
– Чего тебе?
– Десятку обещали.
– Так я обещал тебе, если твой жилец вернется и ты мне сообщишь!
– Пожалуйте десяточку! – угрожающе сказал дворник.
– Да за что же?
– А вот за что! За то, что я городового сейчас не позову. И про ваши расспросы не расскажу.
Это было, конечно, форменное вымогательство, но во мне уже проснулся репортерский азарт – я точно знал, куда сейчас надо поехать и какие вопросы задать. Перспектива объясняться с местным городовым меня совершенно не устраивала. Так что я вынул из кармана две трехрублевые купюры и, заявив, что отдаю последние деньги, а других у меня нет, откупился от настойчивого цербера, подумав впервые, что Шаляпин, возможно, не так уж и не прав, выходя из дому с небольшими суммами!
Еще не стемнело, но света уже было совсем мало – из-за туч, обложивших небо. Я поехал по последнему адресу на сегодня.
В Москве было много трактиров, в которых столовались извозчики, но первейшими из них считались «Лондон» в Охотном, «Коломна» в Неглинном, а первейший – в Столешниковом, куда и я и направился – несколько наобум, просто окрыленный той удачей, что сопутствовала мне весь день. Опять пошел дождь – октябрь был что-то уж слишком щедр на мокрую погоду в этом году!
Наконец доехали. На огромном огороженном дворе под дождем мирно бродили куры, в ряд стояли всевозможные городские экипажи без лошадей, которые рядом под навесом мирно жевали отруби – целый длинный ряд одних только лошадиных крупов самых разных мастей, переминающихся ног, свисающих хвостов. У ворот на привязи сидел главный охранник покоя московских извозчиков – здоровенный рыжий пес Цезарь, обязанностью которого было отгонять нищих и оборванцев, среди которых было много охотников попасть в трактир, где за шестнадцать копеек можно было до отвала наесться дешевой, но очень свежей снедью. Из-за большого количества извозчиков – а тогда в Москве их было около тридцати тысяч человек – поставщики буквально дрались за право поставлять в их трактиры продукты – прибыль получалась хорошая и постоянная. Основным украшением каждого такого трактира был «каток» – длинный стол, уставленный всякой всячиной – и щековиной, и сомовиной, и свининой, и разного рода печеной и вареной требухой – языком, рубцом, почками – всего и не перечислишь! И все это можно брать, уплатив всего гривенник! Неудивительно, что такой «каток» нищим казался настоящим раем!
Я толкнулся в дверь и вошел в большой зал, где за столами сидели «легковые» всех возрастов и характеров. Они степенно переговаривались, повесив армяки на спинки стульев – чтобы просушить в тепле, отчего в воздухе здесь стоял густой запах мокрой овчины, смешанный с запахом дегтя и кожи, пили обжигающе горячий чай, непременный свой гороховый кисель с маслом, заедая его калачами и ситниками.
К местной публике нужен был особый подход. Если в другом месте можно было подсесть к столику, заказать выпивку и уже к концу штофа подружиться с собеседниками и узнать все, что нужно, то с извозчиками такой номер не проходил – пили они на работе, как правило, очень умеренно – рюмочку водки «для сугрева», но не больше, потому как за пьянство вполне можно было потерять лицензию на извоз. А без лицензии полиции лучше было не попадаться – загремишь в кутузку! Хотя, конечно, и среди них были пьяницы, не гнушавшиеся выезжать пьяными вдрабадан, но таких были единицы.
Для начала я подошел к буфетчику за стойкой и попросил мне указать тех, чьи артели находились неподалеку от Хитровки, сославшись на оставленный в пролетке пакет. Мол, в нем были важные документы, и я теперь их ищу. Буфетчик указал мне на два стола возле окна.
Я пересек зал и подошел к указанной группе.
– День добрый! Разрешите вопрос?
Извозчики перестали жевать и беседовать и поздоровались со мной. Я сел на свободный стул.
– Моя фамилия Гиляровский. Владимир Алексеевич. Служу репортером в «Московских ведомостях». Вот пришел к вам за помощью.
– Свезти, что ли, куда надо? – спросил меня пожилой дядька с густой бородой и кривым носом.
– Нет. Ищу я одного человека, который живет в Подколокольном переулке. У него еще мамаша парализованная, которую он иногда возит к врачу на процедуры. Мамаша в инвалидной коляске.
Извозчики переглянулись. Тот, что с кривым носом – вероятно, старшой среди них, спросил:
– А по какой надобности?
– По личной. Я как-то мимо шел, вижу, как тяжело человеку, и помог ему мамашу на пролетку погрузить. Куда, спрашиваю, везете? Он говорит – к доктору. Отличный доктор, если бы мама помоложе была, живо бы ее на ноги поставил. Да только старушке под восемьдесят, ей уже скоро перед Господом представать. Вот так. И адреса я не запомнил – только улицу, и имени не спросил, забыл. А неделю назад у меня сестра ногу сломала – лежит теперь. Наш-то врач ей гипс наложил, но он человек ненадежный, молодой совсем, неопытный. Хочу сестру надежному врачу показать.
– Ну а мы чем помочь можем?
– Я так подумал – вдруг найду того, кто этого мужчину с мамашей подвозил. По какому адресу ехали? Вот там и врач будет.
Кривоносый засунул в рот кусок жирной сомовины и прожевал его.
– Нет, сам я не возил. Может, ты, Митроха? – обратился он к соседу.
Тот помотал головой.
– Я возил, – откликнулся неожиданно молодой парень у окна. – Знаю я этого мужика с больной мамашей. Только впредь не повезу.
– Что так? – спросил кривоносый.
– Жадный. На чай не дал, все копеечка в копеечку. А ты давай – не только вези, так еще и мамашу его сгружай. Старушка-то легкая. И кресло у нее не тяжелое, складное. Но все равно – я услужил, так дай мне сверху проездного. Стою, гляжу на него, а он рукой махнул и – до свидания.
– Ты адресок-то скажи, – попросили его товарищи. – Мы и сами туда ездить не будем.
Я попросил молодого выйти со мной, чтобы вроде как покурить на свежем воздухе и узнать адрес врача. Отделив его от компании и выведя во двор, я дал ему три рубля и договорился о встрече завтра.
Все. Не стоило больше в этот день испытывать Фортуну, которая и так была щедра ко мне сверх меры. Я отправился к Шаляпину.
