Вслед за хозяйкой они прошли первую комнату — небольшую залу. Женщина замерла у второй двери, прислушалась и мелко суетливо закивала: да, он там!

На кровати с высокими железными спинками, поверх скромного, но чистенького покрывала, лежал человек — одетый, но без сапог, которые валялись тут же, наспех сброшенные. Затхлый дух спиртового перегара заставил Викентия брезгливо помахать ладонью у лица. Спящему было года двадцать три от силы. Оба следователя недолго рассматривали его торчащий кадык и полуоткрытый рот. Петрусенко кивнул, и Никонов, шагнув вперед, резко стукнул ногой по кровати:

— Вставайте, господин неизвестный!

Молодой человек подскочил. Он уже не был пьян, но и не протрезвел до конца, спросонья не понял — кто и зачем его будит. Сидя на постели, он смотрел на стоящих перед ним людей, моргая и бормоча:

— А? Что? Чего надо? Кто такие?

Но те не отвечали, а переговаривались между собой:

— Ну, как он тебе?

— Хорош! Сразу видно — именитый дворянин!

— Еще бы, аристократ!

— Да к тому же улан!..

Но тут один из них, помоложе, повернул голову и спросил:

— Вы писали заявление в полицию? Об ограблении?

Сидящий на постели обрадовался: наконец–то он понял, что к чему.

— Да, господа! Писал я! Хозяйка меня обокрала!..

Он, видимо, хотел добавить словечко в адрес хозяйки, но сдержался. Подтянул к себе сапоги, стал обуваться.

— А документ у вас есть? — опять спросил Никонов, — а то я запамятовал: как фамилия ваша?

— Захарьев я, — бойко ответил молодой человек. — И паспорт имеется, а как же! Вот он, пожалте…

Протянутый документ быстро взял из его рук Петрусенко. Да, это был паспорт Василия Артемьевича Захарьева. У Викентия Павловича заломило виски, застучали молоточки! Предчувствие беды и чувство взятого следа… После паузы спросил мягко и осторожно:

— Откуда родом будете?

Его собеседник растерялся, замямлил:

— Э–э, да вот, видите ли… — и вдруг ван спрос вспомнил: — Да местный же я, из здешней губернии!

Но Викентий Павлович уже понял, что играть в кошки–мышки с этим юнцом не стоит — не тот клиент. Резко и холодно сказал:

— Документ этот не ваш. Быстро называйте свое имя, а также — где и у кого взяли паспорт!

Белобрысый хмыкнул. Он тоже разглядел уже своих собеседников. Ничего страшного. Один — его ровесник, второй постарше, в мундире, невысокий и плотный, круглолицый, глаза в щелочку, волосы русые, мягкие, рассыпаются… Добряк, судя по всему. А туда же, стращает!

— Чего выдумываете! — сказал, шагнув к следователю. — Я пострадавший, ограбленный, а вы вместо защиты вон чего — обвинять! Да я…

Закончить он не успел. Добродушный следователь улыбнулся — блеснули глаза и зубы. И слегка сжал ему руку у локтя. Лжезахарьев взвыл от боли, рванулся, но следователь не отпустил, а сказал прямо в его перекошенное лицо:

— Помещик Захарьев идет в розыске как убитый. Сейчас я посажу вас в коляску и повезу к его жене. И если она вас не опознает, пойдете на дознание как убийца.

Тут он наконец разжал пальцы, и белобрысый плюхнулся на постель, скрученный уже не болью, а ужасом:

— Какой убитый? — закричал он, выпучив глаза. — Какая жена? Пропади он, этот паспорт, и та старуха! Горбенко я, Герасим, из–под Воронежа…

* * *

Жил Гераська Горбенко всегда по присказке: «Бог не выдаст, свинья не съест!» А вот поди ж ты, выдал, похоже, Бог. Впрочем, когда один следователь сел рядом с ним на кровать, а другой, подтянув стул, напротив, испуг отпустил немного парня, и даже показалось ему — ну что тут страшного! Сейчас расскажет он все, как есть, повинится, и — что с него возьмешь! Самое плохое — вернут отцу. Грозен батя, да не убьет же сынка единственного.

Он и правда был поздним и одним ребенком отставного армейского капитана. Жили в своем имении под Воронежем, да только это одно название было, что «имение». Старый дом, давно без ремонта, концы с концами еле сводили. А уж гонору–то! Как кричал папаша: «Что! Шлюху в дворянский дом!» Это когда он жениться хотел на Лизетте — Лизке. Познакомил его с ней приятель Петр Охлопков. С Петькой Герасим учился в гимназии. Потом дороги их разошлись. Гераська два года дурака провалял в имении, пока отец не стал ругаться: «Думал, из тебя хозяин будет, а ты с земли только есть горазд, а не работать.» Выгнал из дому в город, хотя мать охала и рыдала. «Ищи, — сказал, — себе дело. Будешь работать — помогу». А он и рад был: что в деревне делать–то? Вот тут и встретил вновь Петра. Тот был вроде адвоката при одном богаче, и сам — при деньгах. Но гуляка!.. Пригрел бывшего однокашника, и стал Гераська у него с одной стороны как бы приятелем, а с другой — мальчиком на побегушках. Родителей больше года обманывал: то говорил, что при суде работает и, одновременно, учится, то при канцелярии губернатора чиновником, то в почтовые служащие рядился. Те радовались, денег, хотя и скудно, но давали. А он гулял на всю катушку! И в Лизеттиных сетях уже барахтался. Она была хористка из местного театра, голубоглазая пухленькая хохотушка, капризная и страстная. Он подозревал, что до него была она на попечении у Петьки, да они особо и не скрывали того. А ему–то что, коль нынче она с ним! Век бы так! Вот тут и надумал он — женюсь на ней. Но лишь сказал отцу, что хористка, у того — усы дыбом, из глаз — молнии!..

Со злости, рано утром, пока родители спали, хапнул Гераська из отцовского стола все, что было там в наличности — 500 рублей. Ключи у отца из сюртука вытащил и даже прятать не стал, так и оставил в ящике стола, пусть знает! А вот паспорт свой не нашел. Еще накануне, когда ругались из–за Лизки, отец забрал документ, сказал: «Без моего благословения шагу не сделаешь!», и спрятал. Но Гераська особо и не искал. Его, пожалуй, и не предъявишь теперь: отец поди разыскивать станет. Ведь какие деньжища взял — полтыщи! Он не ожидал, что дома столько наличных окажется. Повезло–то!..

И рванул Гераська теперь уже и не в Воронеж, а подальше — в город побольше и побогаче. Ехал вагоном первого класса и думал о Лизке. Весело думал: вот девка! Небось и не пошла бы за него заиуж, а вот отца с сыном поссорила. И по ее милости он ввергнут в пучину приключений, едет неведомо куда с большими деньгами. И ведь не кража это: у отца взял, по–родственному. Все равно когда–нибудь все ему, наследнику, достанется.

Тому, кто привык шататься по злачным местам одного города, недолго отыскать оные в любом другом месте. Уже на вокзале, потолкавшись там часок, молодой Горбенко выяснил, что главным притоном трактиров, ночлежек, публичных домов была здесь улица Клочковская. Туда он и направился.

… Викентий Павлович до поры до времени не обрывал Горбенко, хотя тот, вновь обретя самоуверенность, стал просто развязным. Рассказывая, похохатывал, жестикулировал и даже разок хлопнул Петрусенко по колену. Тот лишь усмехнулся, переглянувшись с Никоновым, и поторопил:

— Давайте ближе к паспорту — вот этому самому. Где вы его взяли, когда?

Гераська вспомнил полутемный подвальчик трактира, скатерть, с которой половой полотенцем смахнул крошки, не сделав ее, однако, чище. «Господин хороший», то бишь, он, сел, последовав приглашению, уперся локтями в стол, положил на ладони голову. Он не выспался в той провонявшей чужим потом и дыханием ночлежке, где провел первую ночь в этом городе. А ведь мог бы в самом шикарном готеле блаженствовать — деньги позволяли. Да вот документа–то не было. А в «съезжем доме», как называлось то убогое заведение, никто его ни о чем не спрашивал. Но и глаз сомкнуть там почти не мог: уж очень ушлый народец терся вокруг, а у него — такие деньги! Нет, решил Гераська, еще одну ночь он не выдержит, надо что–то придумать. И тут, как по заказу, подсел к нему плюгавенький потрепанный человечишко, небритый, дыхание с перегаром. Но заговорил заискивающе, сочувственно, Горбенко и обрадовался собеседнику. Угостил того винцом кисленьким, похлебкой да студнем, сам выпил–закусил. Слово за слово — и вот уже новый знакомец говорит ему: «За полтинный сведу тебя в такое место, где документ в два счета устроят. Только до вечера подождать надо…»

Вечером в уговоренное время в том же трактире они вновь встретились. Если утром тут тихо было, свет в низкое окошко пробивался тусклый и слуги двигались степенно и лениво, то теперь горели, чадя, лампы, клубился табачный дым, наяривала гармошка, громкие голоса взрывались смехом и криками. Человечишко, такой же небритый и помятый, уже ждал его, приткнувшись на краю стола, где шумела компания дюжих парняг. Гераська присел на минуту, они быстро выпили по рюмке водки, не закусывая, и вышли.

Ну вот, привел его знакомец в один дом, там старуха за два червонца этот паспорт ему сунула, а дальше все покатилось легко, бесшабашно. Два дня он пожил в готеле, да только не по нраву ему там пришлось: чопорность, строгость какая–то. Поздно не прийди, с кем идешь — представь, на ночь гостя не оставь! Благородство сплошное! А он–то любит жить нараспашку, чтоб друзья кругом, угощение, чтоб сам себе хозяин за свои денежки… Нашел он через рекламу квартиру и стал жить в свое удовольствие. Друзьями веселыми обзавелся, подружками — не хуже, чем в Воронеже. Только развернулся, а тут глянь — деньги на исходе. Вот и надоумил кто–то из друзей: «Заяви в полицию на хозяйку…»

— Та–та–та, — оборвал Горбенко Викентий Павлович. — Увлекательно вы, молодой человек, рассказываете о своей жизни. А вот то, что для нас интерес представляет, проскочили галопом. Вернемся.

— Что за дом и старуха, продавшая вам паспорт? Адрес, имя? — спросил Никонов.

— Почем я ведаю?! — Гераська театрально развел руками. — Тот, трактирный, вел меня, а я ведь города не знаю. Шли с получасу.

— Мост проходили?

— Нет, не дошли, свернули — и берегом. А там опять поднялись, мимо разных халуп, и на улицу пристойную вышли, с хорошими домами. Тот дом тоже справный, купеческого вида навроде.

— Ивановская? — тихо спросил Петрусенко, и Никонов, вскинув брови, кивнул:

— Похоже… А хозяйка какая из себя?

— Да старуха, — махнул рукою Горбенко. — Дом — полная чаша: люстры, портьеры бархатные, мебель знатная, а она в салопе старом, пояском подпоясанная, косынка темная, из–под нее космы торчат, нос горбатый.

— Так–так… А называл ее ваш спутник как–нибудь? — у Викентия все больше разгорались глаза.

— Хозяйкой называл. А вот другой…

— Какой другой?

— Да был там еще один, точно бандюга: здоровый, глаза такие…, как у кошки. Вот он сказал, когда я червонцы отдавал: «Не прогадай, гляди, Выпь».

— Ну вот, — сказал Викентий удовлетворенно, словно вновь убедился в чем–то. — Опять пути наших поисков сходятся в одной точке, Сережа! Как тогда — на пасеке. А теперь у мадам Хазанович.

— А ну–ка, Горбенко, — Никонов с удвоенным интересом повернулся к парню, — опишите подробнее того, кто привел вас к старухе.

И добавил уже Викентию:

— Тот, кто был в доме — отпадает: уж слишком колоритен. А вот второй… Как знать, я ведь видел фото Карзуна пятилетней давности.

— Вряд ли, — усомнился Петрусенко. — Похоже, что тот мелкая сошка.

— Но все же… Ведь к Выпи привел. И у меня к ней ниточки потянулись… Расскажите, Горбенко.

Гераська, который чувствовал себя уже чуть ли не помощником следователей, резво начал:

— Лет 40–50… Трудно сказать. Лысина, волосики редкие на затылке. Носик острый, зубы гнилые. Щуплый такой.

Никонов разочарованно махнул рукой:

— Ясно… Ну, ничего, узнаем у самой Выпи.

Петрусенко спросил у Гераськи насмешливо:

— Как же вас из этого логова выпустили, не обчистив?

Тот хохотнул:

— Обчистили бы в два счета! Ведь этот — бандитская рожа, — когда сказал старухе: «Не прогадай», то еще добавил: «Он ведь паренек богатенький, небось?» А я жалобно так: «Что вы, последнее отдаю!» И карманы вывернул, пиджак тряхнул — показал, что пуст. Вот и ушел… Не дурак ведь! Пока время до вечера шло, я чемоданчик себе купил, одежку приличную, сложил ее в чемодан вместе с деньгами, в камеру хранения на вокзале сдал, а себе только два червонца и оставил, да мелочь на извозчика.

— Всегда бы тебе таким умным быть, — сказал Петрусенко, меняя тон и вставая. — Собирайся, едем.

— Куда? — Гераська вытаращил глаза. Он уже совсем свыкся с приятельской атмосферой разговора и ролью слегка нашалившего, но отличного и свойского парня. А тут: «Едем!»

— В полицейскую управу. — Викентий похлопал Горбенко по плечу тем же жестом, которым тот хлопал его по колену. — А ты думал: жить по чужому документу да шантажировать беззащитную женщину — это шутки?.. Dura lex, sed lex. Закон суров, но таков закон…