Глава 35
О следователе Петрусенко Гусар, конечно же, слыхал от своих харьковских дружков. Уважительно–ругательные отзывы. Но приезжего следователя он поначалу никак не связывал с харьковской знаменитостью. О нем рассказала ему Анета Городецкая и даже назвала фамилию — вскользь. Однако Харьков и Саратов так далеко были друг от друга, что память Гусара не отозвалась, подвела. И только на вечере у Орешиных, когда он увидел следователя, услыхал его имя — Викентий Павлович, — сердце у него на секунду остановилось, а потом зачастило с перебоями. В минуту он вспомнил все, что ему когда–то о Петрусенко рассказывали в случайных разговорах — то один, то другой харьковский уголовник. Выходило, что от этого сыщика нет спасения. Вспомнилось ему и то, что Петрусенко выезжает в другие города на расследование сложных преступлений… Неприятная была минута, но Уманцев быстро взял себя в руки. Что ему бояться? К нему ни с какой стороны не подойти. А репутация у него безупречная: любимец города, талантливый актер, жених юной княжны… Кому в голову придет заподозрить в жутких убийствах такого человека?
И все же, когда Петрусенко подошел к нему, сам назвался харьковчанином, заговорил о харьковских театрах, Уманцев не смог заставить себя быть приветливым и обаятельным. Может быть, впервые не совладал с собой, не вошел в роль. Ему бы откликнуться, сказать, что играл в харьковском театре — он и вправду немного знал театральный свет города. Но он вдруг испугался. Одно дело разыгрывать сцену перед Ксенией, которая и сама бывает в Харькове наездом. А тут — настоящий театрал, знаток. Вдруг что–то не так скажешь, ведь не простой человек — сыщик! И кто упрекнет его в молчании? Не захотел говорить, и все.
Не ожидал Гусар, что появление приезжего сыщика вызовет у него смятение чувств. Испуг, что ли? Чувство страха доныне было неведомо ему, как и раскаяния. И если почти год после освобождения он не общался с женщинами, то объяснялось это не боязнью или попыткой изменить себя. Было много хлопотных дел: улаживание прежних связей, переезд в Саратов, устройство, начало артистической карьеры. Театр околдовал его! Да, он был, конечно, преступником, но, как считал сам, совершенно неповторимым и талантливым, как в преступлениях, так и в обычной жизни. Из тех, кому удается все!
Гусар, теперь уже Петр Уманцев, быстро восстановил в памяти многое из читанного и виденного ранее. Еще до приезда в Саратов он обзавелся сфабрикованным дипломом слушателя Петербургской театральной школы, и небольшой, но внушительной гастрольной биографией. После первых же ролей в двух пьесах город загудел: в театре появился новый актер! Молод, красив, талантлив — душка!.. Он с блеском отыграл зимне–весенний сезон, летние водевили.
Жарким августом, когда театр закрылся на вакации, он уехал отдыхать с группой новых друзей — молодых, но уже заматерелых купцов–миллионщиков. Во владении одного из них был чудесный остров на Волге, с просторным летним домом, конюшней, псарней — всем, что нужно для охоты. Пароход причалил к удобной пристани, хозяев и гостей ждали пролетки, с шумом и гиканьем покатили по разогретой солнцем песчаной дороге, уходящей, казалось, в густую чащобу. Но непроходимые дебри незаметно расступались, места становились все красивее и живописнее, и вот они выехали к барскому дому — каменному дворцу на зеленой горке… Слуги еще до вечера разгружали пароход и тащили в погреба снедь и выпивку.
Так прекрасно Уманцев еще никогда в жизни не отдыхал. Выдающий себя за дворянина, он боялся своего неумения ездить верхом. Однако с первого же раза сел в седло, как влитой. И к охоте у него оказалось настоящее чутье и азарт. Через несколько дней богатые друзья смотрели на него чуть ли ни с преклонением. А уж когда он пару вечеров блестяще обыграл в карты всю компанию, его авторитет подскочил до небес. А он, сам себя приструнив, больше не пускался в игре на шулерские штучки, хотя все равно часто выигрывал — опыт есть опыт.
Наверное, именно это, уже сложившееся высокое мнение о нем, как о смельчаке и человеке с характером, не позволили компании усомниться в его мужских достоинствах, когда он твердо отказался участвовать в играх с девками.
— Я влюблен и намереваюсь просить руки девушки благородного происхождения. — Уманцев был превосходным артистом: губы его дрогнули то ли от волнения, то ли от брезгливости — кто как поймет! — Так что разгульные забавы ничего не дадут хорошего ни душе моей, ни репутации.
Друзья–приятели сразу вспомнили, что перед ними дворянин, хоть и лицедей. Его оставили в покое, хотя кое–кто и пытался по хмельной дружбе допытаться: кто же будущая невеста? Уманцев, конечно, свою отговорку придумал, но… Да, был у него толчок к подобной выдумке. Перед самым закрытием сезона, на двух последних спектаклях — простеньких переводных комедиях, — он видел в зале, в третьем ряду, чудесную девушку. И был уверен, что раньше в поле его зрения она не попадала. И даже перед отъездом сюда на остров, успел выяснить, кто она. Княжна Елена Орешина, дочь покойного предводителя дворянства, недавно вернувшаяся в город из пансиона.
Для него самого — Ильи Круминьша, Гусара, такой интерес к женщине стал неожидан и необъясним. Но, может быть, он, теперь уже Петр Уманцев, иначе смотрит на многое? Не случилось ли некое перерождение? Возможно, и вправду он стал иным, и прежняя склонность — а главное, ненависть к женщинам, — растворились в небытие? Вот эта юная девушка в третьем ряду: какое непривычно светлое чувство греет сердце, когда он даже просто думает о ней!.. Придет ли она осенью на первый спектакль?
Княжна Орешина пришла, сидела там же, в третьем ряду. Уманцев стал уже обдумывать варианты знакомства с ней, но тут в городе появился Лыч.