Глава 17

Отпустив коляску за квартал от дома Одинокова, Викентий дошел туда пешком. Разгримировавшись и переодевшись, он направился в полицейскую управу. Полицмейстер Вахрушев быстро разослал нарочных, и через час у него в кабинете собрались частные приставы и околоточные. Человека большого роста, со шрамом на щеке и по имени Тихон вспомнил один из частных приставов. Этот тип подозревался в налете с ограблением и тяжелым ранением владельца ювелирной мастерской. Но когда трое бандитов были схвачены, никто не признал Тихона Серкова соучастником. Был он, как и многие, из портового поселка, сезонным рабочим. Еще когда расследовали дело ювелира, посылали запрос: не был ли в прошлом Серков осужден. Оказалось, — нет. И о нем забыли.

— Я не мог ошибиться! — упрямо твердил Петрусенко. — Да, я видел его мельком, но совершенно уверен: это криминальный тип! Он знавал и тюрьму, и каторгу!

Они остались в кабинете втроем: он сам, полицмейстер и Одиноков.

— Это что же значит? Живет по подложным документам? — спросил Вахрушев.

— Скорее всего, Устин Петрович, скорее всего!

— И что же, по–твоему, он и есть тот самый маньяк?

— Нет, Кирилл, — Викентий, возбужденно шагавший по комнате, остановился, приобнял товарища за плечи. — Преступника, того, кого мы называем маньяком, я представляю иначе. Молодым, привлекательным, умным… Может, я ошибаюсь, но такой вот образ образовался! Прости за тавтологию.

— Прощаю… Но этот… Серков… Ты ведь его связываешь с «Приютом», а «Приют» — с убийством Кутеповой…

— А не приходило ли тебе, Кирилл, в голову, что маньяк — не один? Что у него есть помощник?

Одиноков бросил быстрый взгляд на Вахрушева. Тот хмыкнул и удовлетворенно кивнул:

— Да, Кирилл Степанович такую мысль мне высказывал. Говорил: прямых фактов присутствия второго преступника нет, но некоторые моменты объяснить трудно. Например: никто никогда не слышал шума борьбы, криков. А ведь над убитыми женщинами издевались.

— Вот, вот! Я это тоже отметил. Одному и издеваться, и контролировать тишину трудно. Где–нибудь да сорвалось бы. Ан нет!

Петрусенко заторопился:

— Возвращаюсь в «Приют»! Там Яровой уже, наверное, узнал день пропажи кошечки.

— Кошку, конечно, Серков не ел, — покачал головой Одиноков. — Ты предполагаешь, кровь в комнате может быть кровью Кутеповой?

— Почти уверен! Зависит от того, что скажет Яровой.

Михаил видел из окна подъехавшего в санях «штурмана». Когда Викентий Павлович, сдерживая себя, неторопливо подошел к их номеру, писарь распахнул перед ним дверь.

— Ну?!

— Двенадцатого октября пропала кошка у бедняги! — выпалил Михаил. — Двенадцатого!

— Все сходится, Миша! Кутепову нашли четырнадцатого. А ушла с кавалером она как раз двенадцатого. Такие вот дела!

— Что будем делать?

— Есть у меня одна задумка. Этот человек нынче называется Серковым. Но это подлог. Вот я и хочу его настоящую фамилию выяснить.

— Бертильонаж? — уважительно спросил Михаил.

— Именно! — Петрусенко кивнул. — Ты толковый парень, Миша. Знаешь много, наблюдательный, выводы делать умеешь. Учись, хорошим следователем станешь… Да. И ты прав: обмеры по методу Бертильона хочу сделать. Думаю, результат будет!

— Но как же это, Викентий Павлович, вы совершите? Он же не дастся!

— Он и знать не должен… Есть одна идея!

Служба, заказанная семьей Городецких на девятый день после гибели Анны, проходила в соборе Святой Троицы. Было много знатных семейств города, красиво и печально пел хор, заупокойную службу вели сразу три священника. Голос одного из них, самого старшего, поразил Викентия. Старчески дребезжащий, он в то же время был необыкновенно звучен и красив. Именно этот священник — высокий, худой, с благородным лицом аскета, святил принесенные людьми дары и обещал убиенной Анне вечную жизнь. Именно под звуки его голоса тихо рыдала грузная женщина под черной вуалью и громко всхлипывал дородный мужчина — мать и отец погибшей девушки. Дым ладана и множества горящих свечей кружил головы.

Викентий Павлович и Кирилл Степанович стояли в скорбном кругу друзей Городецких. Петрусенко незаметно, но цепко осматривал всех. Нет, он, конечно же, не ожидал увидеть здесь Серкова, даже в отдаленной толпе случайных прихожан. Но не окажется ли на заупокойной службе другой — дерзкий, изменчивый, как хамелеон, неведомый и неуловимый?

В какой–то момент Викентий Павлович заметил, что Одиноков неотрывно смотрит… Куда? Поначалу ему показалось, что на Городецких — родителей и малолетних братьев Анны. Но почти сразу он увидел ошибку. Нет, Кирилл смотрел на моложавую женщину, смотрел так нежно и грустно…

— Кто она? — наклонившись, шепотом спросил Викентий.

Одиноков вздрогнул, хотел было изобразить удивление, но, глянув на Викентия, слегка улыбнулся: это было бесполезно.

— Ее зовут Ксения Аполлинарьевна Анисимова.

— Незамужняя, как я понимаю?

— Вдова. Отважная женщина, была участницей Маньчжурских событий. Муж ее, офицер, геройски погиб там же, в бою. Она хранит ему верность.

«Ты сам, дорогой, хранишь верность умершей жене, — подумал Викентий. — Но это не помешало же тебе полюбить тайно».

Кирилл Степанович вдовел уже семь лет, сам, с помощью дальней престарелой родственницы, воспитывал сына и дочь. Он уже отвел глаза от Анисимовой, но теперь Петрусенко стал пристально рассматривать ее. Стройная, грациозная — это не может скрыть даже шубка. Над высоким чистым лбом — волнистые русые волосы, выбились из–под пухового платка. Печальное лицо все же прекрасно, как бывают прекрасны лица, озаренные интеллектом, добротой, благородством.

«Да, — Петрусенко перевел взгляд на Одинокова, погруженного в свои мысли. — Они могли бы стать прекрасной парой».

Кирилл был старше самого Викентия на четыре года — ему уже исполнилось сорок. Худощавый и спортивный, седина на висках, но она не заметна в светлых густых волосах, серые глаза выделялись на смуглом лице.

— А вы с госпожой Анисимовой знакомы?

Одиноков, задумавшись, не сразу понял вопрос. Покачал головой.

— Нет. Она учительница в женской гимназии, где моя Надюша учится. Но Ксения… Аполлинарьевна преподает в старших классах.

— Значит, тебя она не знает?

— Наверное, нет.

— А кто это с ней рядом? С кем она говорит?

В этот момент священники пошли с кадилами по храму, люди оживились, заговорили. И Петрусенко увидел, как женщина склонилась к двум другим, стоящим рядом.

— Это ее семья, — ответил Одиноков. — Сестра и племянница. Княгиня и княжна Орешины. С княжной — ее жених… Другой семьи у нее нет.

«А жаль, — опять подумал Петрусенко. — Впрочем, жизнь непредсказуема…»