14. Новая жертва
В одиннадцатом часу Алексей сворачивал с Полукруглой к себе на Дворянскую, когда увидел издали необычное оживление. Возле управления полиции скучились три пролетки, городовые бегали туда-сюда и густо толпились зеваки. Исправник Бекорюков стоял посреди улицы и нетерпеливо хлопал себя по ноге перчатками. Возле застыл телеграфным столбом пристав Поливанов с мрачной физиономией.
Сердце у Лыкова екнуло. Он развернул телегу и подъехал к управлению. Соскочил и направился к Бекорюкову. Штабс-ротмистр глянул на него злыми глазами и рявкнул на всю улицу:
— Пошел прочь, дурак! Не видишь — не до тебя сейчас!
Сыщик подошел поближе и сказал негромко:
— Галактион Романович, это я, Лыков. Что-то случилось?
— Алексей Николаевич? Боже праведный! Простите, не узнал. Зачем такой маскарад?
— Челдона ищу, и, кажется, отыскал.
— Вот как? А у нас тут… Не до Челдона сейчас. Еще тело нашли.
— Кто жертва? Кто нашел? Есть ли улики или свидетели?
— На этот раз мальчишка двенадцати лет, из мещан. Дерзкий был, родителям на него часто жаловались. Когда вчера вечером домой не пришел, я сразу почувствовал — опять! Искали всю ночь, силами полиции и обывателей. Овраг тот зловещий сверху донизу обшарили, с факелами. А он на кладбище лежал… Только что обнаружили.
— Я с вами поеду. Найдется в управлении горячая вода бороду отклеить?
— Идите за мной, — сказал Поливанов и проводил Лыкова в здание. Там коллежский асессор быстро привел себя в порядок и выбежал на улицу. Его уже нетерпеливо дожидались. Щукин сидел на козлах, Бекорюков с Поливановым занимали пролетку. Лыков прыгнул к ним, и лошадь рванула с места.
Через десять минут полицейские были на кладбище. Тело жертвы лежало позади Крестовоздвиженской церкви, под березами. Рядом стояли городовой и доктор Захарьин. В нескольких шагах от них прямо на траве сидела мать погибшего ребенка. Она мерно раскачивалась взад-вперед, как заведенная, и тихонько бормотала:
— Митенька… светик мой ясный… солнышко ты мое…
Возле нее стоял муж с посеревшим лицом. Увидев приехавшее начальство, он зло плюнул и отвернулся.
Щукин наклонился над телом, потом опустился на колени. Очень медленно и очень внимательно он рассматривал все вокруг. Захарьин подошел к исправнику и сообщил вполголоса:
— Смерть наступила между десятью и двенадцать вечера. Удушение. Безусловно, это тот же самый маньяк.
Лыков присоединился к сыскному надзирателю, Бекорюков с Поливановым топтались без дела поблизости.
— Тело можно увозить, — бросил через плечо Щукин. Двое городовых подошли, но тут к ним подскочил в крайнем возбуждении отец погибшего ребенка:
— Резать не дам! Мы его домой заберем!
— На усмотрение начальства, — равнодушно кивнул на исправника Щукин.
— Да, конечно, забирайте без вскрытия, — торопливо согласился Галактион Романович. — Чего уж там, и так все ясно. Согласны, доктор?
Захарьин молча кивнул, отошел к матери и достал из портфели какой-то пузырек:
— На-ка, милая, выпей…
— Ты чего ей даешь? — тут же вскинулся муж.
— Это раствор морфия. Пусть хлебнет, а то сердце может не выдержать.
И родитель сразу сник, словно из него выпустили пар:
— Эх, дохтор… Дай уж тады и мне. И у меня ведь сердце есть. А у этого… у этого нету!!!
При этих словах он повернулся к полицейскому начальству и закричал с надрывом:
— Когда же? Когда же вы этого нелюдя споймаете, а? Четвертого уж робеночка удавил! А вы все тянете! Не ловите! А? Сколь вам еще надо?
Исправник с приставом не решились осадить несчастного отца и быстро уехали. Лыков остался на месте происшествия. С трудом он заставил себя внимательно рассмотреть тело подростка. Синее лицо, искусанные в кровь губы… В голове Алексея, как метроном, стучала только одна мысль: поймать и убить, поймать и убить…
Два сыщика обшарили все кладбище и нашли место, где ребенок был задушен. От него в овраг вела цепочка следов. Лыков незаметно наблюдал за Щукиным. Тот действовал умело и уверенно, но делал все как-то механически, безучастно. Где же это он так сердцем очерствел? В Болгарии? Да, война калечит…
Спустившись на дно оврага, Алексей обследовал протекающий здесь ручей. На топком берегу он нашел следы галош человека среднего роста. Кругом стояли настоящие джунгли: кустарник облепил стволы поваленных деревьев, продвигаться было почти невозможно. Как же преступник протащил здесь тело? Даже днем сумерки, в пяти шагах ничего не разглядеть, а он продирался ночью. Вдруг на сломанной ветке ежевики Лыков обнаружил клок материи. Это оказался кусок черного сатина — видимо, оторвался от мужской рубахи. Иван Иванович одобрительно хмыкнул и спрятал находку в карман. По другому склону сыщики выбрались наверх, к окончанию Чернотропой улицы. Здесь следы потерялись.
— Да… — пробормотал Щукин, — опять двадцать пять… Где дальше шарить?
— Иван Иваныч, а помните, после первого убийства вы допрашивали цехового Кутьина?
— Ну?
— На ваш вопрос, видел ли он кого-нибудь возле еще живого ребенка, Кутьин ответил: «В тот раз не видел».
— Да вы что? Прямо так и сказал? Молодцом, Алексей Николаевич, а я не заметил. Пошли к нему — вон его дом стоит.
Через несколько минут сыщики уже входили в крошечный домишко цехового. Тот как будто их ждал — стоял под иконами и смотрел испуганным взглядом.
— Кутьин, ты помнишь, как я тебя допрашивал о пропаже сына Егоркина?
— Как не помнить, господин Щукин! Так я все тогда и рассказал… что ничего не видал…
— Я спросил тогда: не попадался ли тебе мальчонка на улице с чужим человеком? И что ты мне ответил?
— Э-э… не попадался.
— А если слово в слово?
— Э-э… в тот раз не попадался.
— Ага. А когда и с кем попался не в тот раз?
— Шел с кем-то. За день до того случая дело было. Я тогда и внимания не придал.
— С кем он шел? Говори, старый черт!
— Ей Богу, не знаю — со спины видал. Парень али мужик, весь в черное одетый.
— Где это было?
— У нас на Чернотропой… в смысле, на Дворянской, близко оврага.
— Точно лица не видал?
— Вот вам святой истинный крест, господин Щукин! Только со спины!
— Еще что-нибудь вспомни. Походку, волосы какие; сам мальчишка шел, или он его силком тащил. Ну?
— Сам, своей волей шел. Я ничего худого и не подумал…
— Почему сразу не сказал, сволочь?
— Спужался. Вдруг он меня потом, как самовидца… Ему же не докажешь, что я и лица-то евонного не видал!
— Кутьин, — вмешался Алексей, — вспомни все, что сможешь. Какие у него были волосы: длинные, короткие, черные, русые? Вились они или были прямые? Телосложение какое. Все говори!
— Так что, телосложение, можно сказать, что обычное. Навроде вашего.
Щукин при этих словах только хмыкнул.
— Волосья… кажись, были темные, но не черные.
— Темно-русые?
— Точно так.
— Роста какого?
— Э-э… навроде вашего.
— Походка?
— Странная, а как описать, не знаю…
— Чем странная? Хромает, ногу подволакивает?
— Враскоряку он шел. Не как все люди.
— Враскоряку? Что это значит?
— Не умею объяснить. Враскоряку, и все.
— Ладно, поехали дальше. Ты говоришь, одет был в черное. Во что именно?
— Спинжак на ем, будем так говорить, короткий. Рубаха, порты, картуз, сапоги — все как есть черное. Бесприметное… Больше ничего сказать не имею.
— Алексей Николаевич, подождите меня, пожалуйста, на улице, — попросил Щукин, гоняя по лицу желваки. Алексей вышел, и из-за двери тут же послышались звуки тяжелых ударов и крики.
Через минуту сыскной надзиратель присоединился к Лыкову.
— Значит, в первый раз Кутьин его спугнул, — предположил коллежский асессор. Щукин согласно кивнул.
— Да. Но желание осталось, и через день маниак вернулся. В той же черной рубахе, чей клок мы в овраге нашли.
— Доктор Захарьин говорил мне, что убийца недостаточно развит физически. По его мнению, маньяк или подросток, или пожилой человек.
— Он и мне это говорил, — вздохнул Щукин. — Вы только себя с остальными не равняйте.
— Что вы имеете в виду?
— Поручик Поливанов рассказывал, как вы в трактире целковые ломали.
— И к чему вы это?
— К тому, что именно вам трудно понять, сколько у обычных людей силы. Вы кошек никогда не давили?
— Нет, — опешил Лыков.
— Вот. Даже кошка сопротивляется, если начать ее давить. Рвется так, что и взрослому мужчине трудно бывает удержать. Царапается, кусается…
— Понимаю вас, Иван Иваныч.
— Вот и то-то. Полагаю, что это никакой не подросток. Не справиться ни ему, ни старику, если жертва за жизнь борется, все силы напрягает.
— Возможно…
— Взрослый, в полном соку мужик. И совершенно бессердечный.
Лыков сидел в столовой и что-то ел, не различая вкуса, как вдруг на улице послышался грохот копыт. Кто-то соскочил и торопливо побежал в дом. Что там еще такое?
В столовую ворвался Рукавицын:
— Беда, Лексей Николаич! Народ аптекаря убивает!
— Какой народ? За что аптекаря?
— Кузнецы зачинщики и еще Тереха. Рубщик из колбасной лавки Малышева. Самый сильный в Варнавине, и большой озорник. С ними всякого сброда человек под пятьдесят.
— Так за что они его?
— За то, что жид и детишков душит! По вере, значит, своей…
Лыков пулей вылетел на улицу. Вдвоем с управляющим они помчались к началу Полукруглой. Еще издали была видна большая толпа, сгрудившаяся вокруг аптеки Бухвинзера. Четыре или пять человек увлеченно громили стекла и ломали железную дверь. Остальные их подзуживали:
— Навались, Тереха! Достанем жида из норы! Удавить его за кровь христианскую!
В окне метался перепуганный аптекарь. Простоволосая женщина, его сожительница, бегала от одного погромщика к другому и уговаривала:
— Что ж вы делаете, люди добрые! Он хороший, он никого не душил, а просто лекарствы продает!
— Ага, хороший, — сказал слесарек в грязной поддевке. — Хороших жидов не бывает. А ты, шалава, вот получи!
И ударил женщину кулаком в лицо.
На этого мастерового на первого и налетел Лыков. Дал ему в ухо — тот покатился кубарем — и врезался в толпу. Сначала погромщики сыпались от богатыря, что городошные чурки, но возле самых дверей вышла заминка. Три плечистых кузнеца и огромный детина в перепачканном кровью переднике удивились появлению Лыкова. И быстро перекинулись с двери на него.
Без лишних слов завязалась жестокая драка. Алексей сразу получил несколько сильных ударов в голову, но сначала еще держался. Погромщики нападали на него вчетвером, и пока он отмахивался от одного, то пропускал с другой стороны две-три плюхи. Краем глаза сыщик видел, что толпа держит за руки уездного врача и что Евлампия Рафаиловича методично колотят трое, а он пытается отбиться. Коллежский асессор ничем не мог помочь ему — он сам погибал… Рубщик так въехал Алексею сверху по темени, что в глазах пошли красные круги. Лыков сунул кулаком наугад, сбил кого-то с ног, но погромщики от этого еще больше озверели. Град тумаков погнал сыщика к двери. Из толпы ему подставили ногу, и он упал. Тут же кузнецы принялись ожесточенно пинать его ногами. Не дожидаясь, пока попадут в голову, Алексей вскочил, стряхнул с себя ближайших, как котят, и снова принялся отбиваться. Надо было как можно быстрее повалить Тереху, наиболее опасного из погромщиков. Изловчившись, Лыков со всего замаха вколотил верзиле кулаком прямо в челюсть. Мясника будто ветром сдуло; вокруг бойцов сразу образовалось свободное пространство. Но торжествовал Лыков недолго. Трое оставшихся кузнецов обрушились на него с удвоенной яростью. Тяжелые удары посыпались градом. Во рту застыл соленый вкус крови, в голове гудел колокол. Алексей стоял, закрывшись руками, и только охал. Наконец от особенно сильного удара он не удержался на ногах и повалился на землю. Все, сейчас кузнецы его затопчут…
Вдруг прямо над ним раздался выстрел, и толпа бросилась врассыпную. Лыков, не торопясь подыматься, вытер рукавом кровь с лица и посмотрел снизу вверх. Спиной к нему стоял Бекорюков. В правой руке он держал шашку, а в левой револьвер, которым выцеливал кого-то в толпе.
— Убью любого! вы меня знаете, — отчетливо сказал исправник. Интонация его была очень убедительна.
Поняв, что шутки кончились, погромщики заторопились разбежаться. Однако Бекорюков смотрел на это иначе.
— Ты куда, Разночуев? — обратился он к одному из кузнецов, обнаруживших желание улизнуть. — Я разве тебя отпускал?
И так врезал ему шашкой плашмя по голове, что тот упал со стоном на колени.
— Взять этих! — приказал Галактион Романович прибежавшим, наконец, городовым. Потом наклонился над Лыковым:
— Как себя чувствуете, Алексей Николаевич? Смелый вы человек: одному со скопом биться. Встать сможете? Давайте, я вам помогу…
Коллежский асессор с трудом поднялся. Постоял, покряхтел — все вроде бы в порядке. Не тошнит, голова не кружится, и руки-ноги целы.
— Обойдусь, — успокоил он штабс-ротмистра. — Но вы очень кстати подоспели. Никогда не думал, что всего трое могут мне так морду начистить…
— Кузнецы, — пояснил исправник. — Да и не трое их было, вся толпа помогала. Ну-ка?
Мимо городовые с трудом волокли огромного рубщика. Тереха был без сознания, с уехавшей вбок челюстью.
— Вы его так? Наскочил цыган на жидовина, хе-хе… Это известное отребье. Давно пора было его проучить, да не находилось смельчаков. Здоровый, что бык! Как напьется — драться лезет, благочиние нарушает. К такой силе — и такая дурь… Укатаю его на два года в арестный дом, у нас тут хоть потише станет.
— Тащите мясника ко мне, — распорядился Захарьин. Слегка помятый, в разорванном сюртуке, он, кажется, отделался легче всех.
— И Алексея Николаевича с его управляющим тоже прошу проследовать в больницу. Я должен вас осмотреть.
Лыков оглянулся и увидел Евлампия Рафаиловича. Тот держал на ладони два зуба и сокрушенно их разглядывал:
— Эх ма… Как теперь жесткое кусать?
Бекорюков утешил коллежского асессора:
— Это вас маскарад ваш подвел. Не успели переодеться из простого платья в барское, вам и наваляли. Доктора вон аккуратно за руки подержали — и все.
Из-за спины Алексея вынырнул низенький толстячок и затараторил с характерным еврейским акцентом:
— Милостивый государь! Моя благодарность вам не имеет границ! Вы спасли жизнь мне и Алене Сафроновне. Позвольте представиться: магистр фармации Бухвинзер. Я теперь ваш вечный должник — эти люди убили бы нас.
— Ты еще и мой должник, Бухвинзер, — осадил аптекаря исправник. — Не вздумай позабыть об этом!
— Как можно, ваше благородие! В этой стране бедный еврей всегда должен!
— Что ты сказал?!
— Шучу, шучу, ваше благородие! Когда вам угодно, чтобы я пришел засвидетельствовать свое почтение?
— К шести, — отрезал Бекорюков и повернулся к появившемуся позже всех приставу Поливанову: — Долго ходишь! Все самое интересное уже пропустил.
— Виноват!
— Выставить у аптеки пост. Арестованных в холодную. Происшествие запротоколировать и бумаги мне на стол.
— Есть!
— Особо отметить смелые действия находящегося в отпуску коллежского асессора Лыкова. Он в одиночку сдерживал погромщиков до прибытия полиции с ущербом для здоровья. Чем предотвратил убийство аптекаря.
— Есть!
— А вам, Алексей Николаевич, лично от меня отдельная сугубая признательность. Если бы после всех преступлений маньяка еще и погром с жертвами… Благодарю!
Вдруг кто-то сзади бесцеремонно дернул сыщика за рукав. Он оглянулся и увидел высокого мужчину с длинными белыми волосами, одетого по-благородному, но неряшливо. Незнакомец дыхнул на Лыкова перегаром и спросил:
— Подавать на них будете?
— Чего подавать? На кого? — опешил Лыков.
— Жалобу. На драчунов этих, в суд.
— Вы кто такой?
— Адвокат, а фамилия моя Шиловский. Учтите, что других адвокатов, кроме меня, в Варнавине нет, так что деваться вам все одно некуда.
При этих словах «адвокат» икнул и пошатнулся. Тут исправник оттер его плечом в сторону:
— Идите отсюда, навязчивый вы человек! Нечего тут болтаться! Господин Лыков в ваших услугах не нуждается.
— Точно ли? Пусть потерпевший сам мне об этом заявит. Тут такое дело можно закрутить…
— Шиловский! — рявкнул штабс-ротмистр. — Я кому сказал?!
— Ухожу, ухожу… — пробормотал блондин, шарахаясь в сторону. Но не успокоился — тут же перехватил аптекаря и стал что-то с жаром ему предлагать.
— Что еще за чудак? — полюбопытствовал Алексей.
— Некто Шиловский, — ответил Бекорюков, морщась. — Бывший студент юридического факультета Казанского университета. Сослан к нам восемь лет назад за неблагонамеренный образ мыслей.
— И он до сих пор под надзором полиции?
— Мне кажется, власти о нем просто забыли. Бедолага застрял в Варнавине и потихоньку спивается. Для обывателей Шиловский действительно пишет всякие юридические кляузы и этим зарабатывает себе на водку. Человек он не злой, тут к нему привыкли; мне кажется, он уже никуда отсюда не уедет. Но вам пора на перевязку!
Земская больница находилась в двух шагах от аптеки. Уже через пять минут, к большому удовольствию Титуса, Лыкова поместили на соседнюю с ним койку. Захарьин решил понаблюдать сыщика до вечера, несмотря на уверения, что с ним все в порядке.
— Что, Леха, навешали тебе варнавинские мужики? — ехидно поинтересовался Яан. — И мы не в угол-то рожей, а во всю стену!
— Да, так хорошо я еще не получал, — согласился опекун Нефедьевки. — Отдул их своими боками… И всего-то трое. Сначала, правда, было четверо. И хватило мне…
— У Терехи сотрясение мозга и сломана челюсть в нескольких местах, — сообщил уездный врач. — А еще шок. Никто никогда его не бил, и тут вдруг такое… Находится в подавленном состоянии, чуть не плачет.
— Многие бугаи после встречи с господином Лыковым находились в подавленном состоянии, — хихикнул Титус. — Некоторые из него и не вышли никогда…
— И все же, если бы не подоспел Бекорюков, мне бы конец, — вздохнул сыщик и потер разбитую скулу.
Тут пришел уже знакомый Алексею одноногий сторож земской управы и стал выбривать ему пятно на темени, где была сильная гематома. Захарьин пояснил, что сторож — фамилия его была Лебедев — единственный в городе парикмахер; он стрижет и бреет весь Варнавин. Коллежскому асессору пришлось смириться с процедурой. Когда она закончилась, инвалид на деревяшке получил двугривенный и удалился довольный. А уездный врач смазал гематому, залепил ее пластырем и велел не делать резких движений.
До вечера, конечно, Лыков валяться не стал, хотя прибежавшая, вся зареванная, Варенька очень просила его «понаблюдаться». В четвертом часу он уже сидел в кабинете исправника и водил карандашом по бумаге. Бекорюков и Готовцев внимательно его слушали.
— Вот тут выселок; он вторгается прямо в урочище Шебалиха. Место глухое. Хозяйство окружено забором высотой в сажень. В заборе двое ворот: явные и тайные, выводящие на лесную тропу. Через них бандиты и проникают.
— Может, ударим завтра утром? — предложил воинский начальник.
— Воскресенье. Скорее всего, они будут на разбое и появятся только в ночь на понедельник. Вчера бричек во дворе не было.
— Значит, утром в понедельник нападаем?
— Да. Полагаю, Помпей Ильич, что часика в три-четыре самое то. Спать будут.
— Итак, — констатировал исправник, — полтора дня на сборы. Когда и где встречаемся? Верхами до Бочкарихи часа два.
— Три, — возразил Лыков. — Дорога плохая. И лучше прибыть чуть раньше, нежели чуть позже.
— Согласен. Собираемся в час ночи на понедельник на мосту через Красницу. С оружием. Держим все в тайне. Дал бы Бог, дал бы Бог… Если разгромим Челдона, хоть будет чем оправдаться перед губернатором. Иначе мне не служить!
— Жду вас у себя в воскресенье к четырем часам для утверждения плана, — завершил беседу Алексей. — А я, пожалуй, пойду прилягу…
