20

Виктор Уржумов не сразу понял, где он очутился. Он шел или бежал – тоже не помнил. Дышать было тяжело, из груди вырывался то ли хрип, то ли стон. Остановился, стал успокаиваться, огляделся… Понял, что он в районе французской колонии «Стандарт»: ровная мощеная улица, красивые одноэтажные дома с черепичными крышами, некоторые с ротондами, башенками. Невдалеке виден храм, кажется – Троицкий. А прямо перед ним вход в сквер, который называется «Сад на Стандарте».

Он вошел, сел на ближайшую скамью. Когда-то здесь по аллеям прогуливались отдыхающие, рассыпал брызги фонтан, вон в том здании работал синематограф «Мон плезир»… А совсем недавно, вплоть до вчерашнего дня, на скамейках, на земле, повсюду здесь сидели и лежали беженцы. Но теперь пусто – все хлынули к порту, к бухте, только груды мусора, бумаги, тряпья остались… Эвакуация, началась эвакуация. Да, ему тоже надо идти на корабль…

Виктор резко выпрямился. Успеет, он успеет, корабль отойдет часа через два, не раньше. А ему надо сделать еще одно дело – вернуться за своим имуществом. Тем, которое в саквояже! Сжимая кулаки до боли в суставах, он ругал, обзывал себя последними словами. Как он мог уйти, убежать, бросить столько золота, бриллиантов, изумрудов? Они достались ему нелегко, он добыл их хитроумными комбинациями, смелостью, ловкостью, отчаянной наглостью. Разве не рисковал он каждую минуту среди бандитов-головорезов, разве не подставлялся под пули? Свою кровную добычу он не отдаст!

Тихо засмеялся: «кровная добыча» – какое подходящее выражение. Хотя крови он старался не проливать, часто так и получалось. В банду к Хлысту попал потому, что искал таких. Вправил Хлысту вывихнутое плечо – ходил этот дикарь, мучился, думал, что навсегда калекой стал. После этого главарь был как воск в его руках. А то, что он придумал, – гениально! Мирно, спокойно экспроприирует «новая власть» излишки ценностей. Причем не однократно, а постоянно. И отдавали, еще и кланялись, еще и благодарили. Эх… Не повезло, казалось: попал в облаву, в тюрьму. Но и тут удача – чахоточный потомок миллионера. А ведь мог он Ивана убить, может, и надо было это сделать – небось он и навел Петрусенко на его след. Но пожалел, не пролил крови…

В памяти Виктора вдруг так ясно проступила картина: когда он, простучав букву кодом Морзе, спустился по каменным ступеням с фонарем в руке, перед ним открылась комната и множество ликов, глядевших на него с деревянных досок. Он тогда задохнулся от радости: нет, не ошибся! Но прежде чем собрать все богатство, стал искать выход. Ведь входная дверь-плита захлопнулась, чего он, впрочем, ожидал. Стал вспоминать слова Ивана, сказанные в бреду, – сумел ведь из этого бреда вычислить вход. А что говорил больной дальше? Что-то вроде: «Помолись на крест, он наш путь, возложи руки, вперед…» И догадался! Никто б другой не догадался! Только потом стал складывать иконы в два чемодана и мешок. Тащил через лес, к тракту, потому что заранее просчитал: в это утреннее время крестьяне из ближайших сел возят продукты на рынок в город. Напросился в одну такую телегу, сказал хозяину, что везет в город книги, еще отцовскую библиотеку. Времена, мол, трудные, хочет продать. Мужик с сомнением покачал головой, но пустил наивного интеллигента, довез до города…

А в тайнике Настасьевском оказались не только иконы, но и кресты, медальоны, панагии. Какие же там были ценные вещи: золотые, серебряные, с тончайшими узорами, украшенные драгоценными каменьями, покрытые эмалью… Этот мальчишка, Петрусенко-младший, верно угадал: кое-что он хранил именно в саквояже. И другие драгоценности…

Уржумов расстегнул верх полушубка, достал сафьяновый футляр. Вот он, браслет-змейка, до чего хороша вещичка! А сколько золота – тяжелая, а сколько бриллиантов, хоть и маленьких, но не сосчитать, да еще два изумруда-глаза. Один этот браслет – состояние! Но там, в саквояже, столько еще подобного…

Виктор вскочил, грязно, громко выругался. Разве не заслужил он своим умом, ловкостью, сообразительностью, предприимчивостью – всем, чего нет у других «благородных» дураков, – этой добычи! Столько усилий, и что – зря? Нет, ничего он не отдаст! Тогда он просто растерялся от неожиданности – в самом деле не ожидал от Кандаурова и его брата этакой прыти! Но сейчас он будет готов, «браунинг» при нем… Решено, он возвращается за саквояжем!

И все-таки он сначала сделал небольшой круг, заглянул на пристань. То, что творилось на подступах к ней, он уже видел, это его не трогало. А вот вид стоящих кораблей, в том числе и «Беспокойного», успокоил.

– Без меня не уйдет, – сказал сам себе. – А я через полчаса вернусь.

И Уржумов пошел, почти побежал к Вокзальной улице. Он не допускал и мысли о том, что его обидчики могли тоже уйти на корабль. У них на руках раненый большевик, эти сердобольные так просто его не бросят. Что ж, он поможет им, развяжет руки – застрелит комиссара. Если надо будет – всех постреляет! Елена… Нет, конечно, ее он не тронет, да она и ее брат помешать не смогут. Не захочет ехать с ним? Ну и черт с ней, на свои деньги там, за границей, он и кокоток себе купит, и аристократок…

Над городом кружил самолет. При повороте на Вокзальную Уржумов отошел на обочину, пропуская встречный автомобиль. «Разлетались англичане, разъездились, – мелькнула мысль. – Помогают, союзники, командуют…»

Он уже видел забор и знакомый двор. И трех человек – Дмитрия, Александра и Елену, которые шли к дому, всходили на крыльцо…

– Стойте!

Митя, Саша и Алена обернулись. Распахнув калитку, Уржумов шагнул к ним:

– Давайте сюда мой саквояж, быстро!

– Подожди…

Митя пошел к нему, но Виктор поднял «браунинг» выше, рука его не дрожала:

– Остановись! Подойдет ко мне тот, кто принесет саквояж!

Дмитрий близко видел бледное лицо своего бывшего друга, дергающиеся губы, взгляд даже не злой, а осатаневший. Но Саша не видел этого, потому что безрассудно пошел к ним.

– И ты остановись, – перевел пистолет на него Уржумов. – Где мой саквояж?

– А вон, летит, – Саша вскинул голову в небо, махнул рукой. – Адье, драгоценный саквояж! Знаменитый летчик Ермошин везет его знаменитому сыщику Петрусенко!

Самолет Ермошина, сделав второй круг над городом, удалялся, но был еще виден. Уржумов сразу понял – это не шутка. С воплем бессильного отчаяния он два раза выстрелил в небо.

– Не по уткам палишь! – со смехом закричал неугомонный мальчишка.

А старший брат его Дмитрий вновь шагнул вперед:

– Виктор, опомнись!

Развернувшись к нему всем телом, Уржумов выстрелил сразу как попало. Мимо! Нажимая второй раз на курок, он уже прицелился. Но за эти секунды между первым и вторым выстрелами ловкая фигура рванулась между ними:

– Митя-я…

Это был Петрусенко-младший. Уржумов так ясно увидел, как разорвала пуля его легкое пальто ниже левого плеча, как хлестнула красная-красная струя крови, как мальчишка стал падать на руки брату… Дальше смотреть не стал – побежал прочь, лихорадочно пряча оружие.

Дмитрий сразу понял, что Саша умирает. Увы, на фронте он навидался всяких ран. Эта была смертельная, почти в сердце. Елена стояла на коленях, держала Сашину голову, не давая ей опуститься на землю, по ее щекам текли слезы. Митя зажимал рукой рану, хотя знал – кровь не остановить. Нужно было бежать, кого-то звать, везти Сашу в лазарет, но… Это было бесполезно! Жизнь покидала его братишку, надо было быть с ним рядом в последние минуты.

Саша переводил взгляд с брата на девушку. Этот взгляд еще был живой, изумленный.

– Митя, Аленка, – спросил, – он что, убил меня? Но мне совсем не больно, правда.

Сделал движение приподняться, застонал, взгляд стал потухать, остывать.

– Нет, это не Сильвио… – прошептал, и губы дрогнули в попытке улыбнуться…

Уржумов бежал к пристани. Его гнал страх. Это был панический страх, которого он в жизни никогда не испытывал. Он боялся, что эсминец ушел без него. Еще недавно с уверенностью думал, что с ним ничего подобного не случится, а теперь… Теперь он знал: судьба играет человеком. Он так хорошо все рассчитал, все продумал. Последние три года, когда все вокруг рушилось – Отечество, монархия, вера, семьи, жизни, состояния… – он обнаружил в себе особенные силы и способности. Он стал богатым! Он был богатым еще сегодня утром! Что же случилось, в чем он ошибся? Неужели в том, что связался с Кандауровым? А ведь, казалось, такой удачный ход! Когда в октябре восемнадцатого года он встретил Дмитрия на харьковской улице и спросил, не расследует ли господин Петрусенко какое-нибудь преступление в приватном порядке, клад из христоненковского тайника уже хранился у него. Однако Виктор понимал: освободившись из тюрьмы, Иван, конечно же, поедет в Настасьевку. И ничего не найдет. Что он сделает? Ясно – пойдет к своему покровителю Петрусенко. Это его тревожило, вот и спросил Дмитрия как бы ненароком. А потом подумал: взять бы Кандаурова в друзья-сообщники, обезопасить себя… Не в этом ли промах? Слишком уж близко подошел Дмитрий к нему, сумел разглядеть, разгадать…

На Торговой площади пришлось по-настоящему пробиваться сквозь толпу. Но отсюда он увидел стоящие на рейде корабли, среди них и свой «Беспокойный». От сердца отлегло, и Уржумов с удвоенной силой стал работать кулаками, локтями, плечами. Ближе к причалу толпа подхватила его, потащила. Он кричал, срывая голос, бил не глядя, стрелял в воздух… Пробился к трапу, размахивая пропуском. Трап качался, трещал, кренился, потому что по нему на борт поднимались не поодиночке, а той же толпой, только уже просеянной вооруженными солдатами.

На палубе были и штатские господа, но большинство – военные. С удивлением Уржумов увидел, что многие – в казачьей форме. «Донцы, – отметил с неприязнью. – Откуда?» Миноносец зарезервирован был лишь для добровольцев. Впрочем, такая неразбериха…

Перешагивая через вещи, а то и просто через людей, Виктор спустился к каютам, распахнул дверь в свою. Когда недели две назад он расквартировывался здесь, делил ее только с хозяином – морским офицером. Понимал – нынче все по-другому. В каюте расположились и о чем-то громко говорили четверо донцов: урядник, вахмистр и двое рядовых. Они заняли оба стула, койку, но Виктору это было все равно. Он сразу увидел свои чемоданы – все, и наконец-то успокоился.

– Твои? – кивнул на них вахмистр. – Ну ты, видать, выжига, подпоручик. Спекулировал?

В его голосе не было ни зависти, ни осуждения. Виктор не ответил, а донцы сдвинулись, предлагая ему сесть. Он помотал головой, опустился на какой-то ящик между чемоданами, откинулся спиной на переборку, закрыл глаза… «Теперь все будет хорошо, – думал он. – Надо забыть о том, чего не вернуть. Со мной целый клад – старинные иконы. Иван рассказывал: когда-то его отец устраивал в Санкт-Петербурге выставку, и желающих их купить было много. Иностранцы, кстати, тоже. За большие деньги… А кресты, а панагии с драгоценными камнями! Слава богу, не все в саквояж запихнул, да все бы и не поместилось! Так что есть с чего начать богатую жизнь в Европе, в Турции мне нечего делать, поеду в Италию или во Францию. А то и в Америку. Потом удвою и утрою капиталы, я смогу…»

Корабль вздрогнул, потом еще раз, началась легкая качка.

– Отчаливаем, – сказал кто-то из донцов. – Ну, с Богом! Пошли выйдем наверх.

Виктор перекрестился, встал. Ему тоже захотелось подняться на палубу, посмотреть. И вновь его поразило: сколько людей! Он протиснулся ближе к борту, увидел, как медленно отступает берег: пристань, бухта, город, страна… Ему не было жаль. Не щемило сердце, не застилали глаза слезы – так, кажется, описываются минуты прощания с Родиной в сентиментальных книжках для барышень. Ему-то как раз хотелось поскорее увидеть другие берега.

Корабль стал разворачиваться и вдруг накренился сильно – так, что некоторые люди не удержались на ногах. Раздался всеобщий вопль. На минуту показалось, что крен выправляется, но правая сторона опять пошла вниз. Виктор вцепился в подвернувшиеся тросы, боясь, что его просто собьют с ног. Но вот судно медленно выровнялось, застыло на месте. Из боевой рубки, усиленный рупором, раздался резкий командный голос:

– Господа офицеры, корабль переполнен и не может плыть. Если не хотите пойти ко дну, если хотите продолжить путь, все вещи – за борт! Это приказ!

На минуту утихшие крики разразились снова. Плач, ругань, просьбы, вопли. Но вот через перила за борт полетели тюки, сундуки, сумки, чемоданы… Уржумов, расталкивая и сбивая встречных, бросился к трапу, ведущему к каютам. И у самого его верха увидел донцов, тащивших его чемоданы. Его чемоданы!

– Стой! – закричал он, загораживая путь. – Куда? Нельзя!

– Такая тяжесть! – закричал урядник. – За борт их!

Один, а за ним и второй чемодан полетели в воду. Те самые, с иконами! Подбежав к перилам, Уржумов увидел, как ушли они на дно. С бешеным ревом обернувшись, он поднял «браунинг», выстрелил раз… Второго выстрела не прозвучало, кончились патроны. К ним бежали другие военные, а вахмистр, выхватив оружие, крикнул со злостью:

– Ах ты, собака! В своих стрелять! Мы на берегу коней родимых кинули, а ты из-за барахла…

И выстрелил. Виктор пошатнулся, сделал шаг назад и повис на перилах, уже не живой. Вахмистр подскочил, с натугой столкнул тело в воду, следом полетели другие чемоданы…