Петрусенко остановился около камеры, из которой доносились буйные крики и взрывы хохота. Посмотрел на сопровождающего его командира караула, стараясь взглядом выразить полное недоумение.

– В чем дело, прапорщик?

Недоумение это было наигранным, поскольку Викентий Павлович Петрусенко, только войдя на территорию губернской тюрьмы, сразу понял, как плохо обстоят здесь дела. За долгие годы своей службы ему приходилось бывать в этом заведении много раз. Да, здесь всегда было мрачно, что отражалось даже в названиях – район «Холодная гора», улица Тюремная. Но порядок и дисциплина раньше соблюдались строго: даже его, хорошо известного и тюремному начальству, и рядовым караульным следователя по особо важным делам, а три последних года – начальника губернской сыскной полиции, проверяли по всем правилам, прежде чем пропустить внутрь. Теперь же оказалось достаточно записки председателя милицейской комиссии Кина, которую он предъявил младшему офицеру на входе. У самого же Петрусенко документов и не потребовали. Тюремный двор, всегда исключительно чистый и ухоженный, был замусорен, между корпусом прачечной и мастерскими рос бурьян, а в нескольких окнах больничного корпуса торчали вывороченные из стен прутья решеток.

У входа в первый корпус для заключенных два охранника сидели на ступеньках крыльца и курили. Петрусенко и сопровождающий его командир караула подошли вплотную, только тогда солдаты нехотя поднялись, причем один из них даже не затушил папиросу. Викентий Павлович промолчал, но прапорщик, оправдываясь, пояснил:

– Это недавнее пополнение, солдаты запасных полков. Наших опытных стражников и надзирателей в марте разогнали. Как же, они ведь «сатрапы» и «душегубы»! Потом хватились и прислали этих, запасников. Может быть, конечно, у них много революционного энтузиазма, но опыта по тюремному надзору никакого.

– А вы, господин Павлов, как с ними справляетесь?

Прапорщик с горечью махнул рукой.

– Я для них тоже сатрап, из старорежимных тюремщиков!

Викентию Павловичу все это было хорошо знакомо. Шло лето 1917 года. Несколько месяцев назад, сразу после февральского переворота и отречения царя, все высшие чины царской администрации здесь, в городе, были арестованы. Арестовали и Петрусенко – начальника губернской полиции. Правда, многих вскоре освободили. Петрусенко тоже вернулся домой и с интересом наблюдал со стороны, как новая власть наводит новый порядок. Было тревожно: Викентий Павлович понимал, что перемены еще только в самом начале. Но все же в тот момент острое любопытство – «как же у них получится?» – пересиливало другие чувства. Тем более что банки исправно выплачивали проценты с вкладов, работали и учебные заведения. Это очень утешало Викентия Павловича и его жену Людмилу Илларионовну, ведь старший их сын Александр учился в последнем классе гимназии, им очень хотелось, чтоб юноша получил диплом. Одиннадцатилетняя дочь Катюша тоже должна была окончить среднюю ступень Мариинской женской гимназии, и как раз там сохранялся наибольший порядок. Больше всего волнения и вольные настроения затронули студенчество, но на юридическом факультете, где учился племянник Дмитрий, занятия также продолжались. У Петрусенко вообще создалось впечатление, что в растерянной, разваливающейся стране и в их городе, ввергнутом в хаос, наиболее стойкими, преданными своему долгу оказались именно педагоги.

Новая власть наводила новый порядок. Власти, правда, было две, и каждая очень быстро поняла: вместе с дарованными свободами вырвалась на волю преступная сила. Преступникам некому оказалось противостоять, а вот у них была и организованность, и свои законы. Жестокость и беспощадность уголовников развеяли надежды на то, что угнетенные царским режимом воры и бандиты станут рьяно защищать революцию. Воры и бандиты с увлечением занялись привычным делом – разбоем и грабежом.

Уже в апреле чиновники Временного правительства создали «народную милицию». Советы рабочих и солдатских депутатов тоже стали собирать свою «рабочую милицию», но пока они подбирали в нее сознательных заводских рабочих, «народная милиция» уже начала действовать. А в мае к Викентию Павловичу Петрусенко неожиданно пожаловал сам председатель милицейской комиссии Петр Кин. Невысокий худой человек с хмурым взглядом, в офицерском френче без погон, нервно прохаживался по комнате, которая в небольшом особняке семьи Петрусенко являлась рабочим кабинетом Викентия Павловича.

– Ваш арест был ошибкой, хотя и неизбежной для данной ситуации, – говорил он отрывисто. – Мы, новые лидеры России, будем еще ошибаться не раз. Главное, чтобы быстро учиться на своих ошибках и быстро их исправлять.

– Некоторые ошибки непоправимы.

Петрусенко сидел за своим рабочим столом, на привычном месте, курил трубку. Кин остановился перед ним, пожал плечами.

– Бывает и так. А вы в своей сыскной работе никогда не ошибались?

Викентий Павлович не ответил, чуть усмехнулся в усы. Он не собирался дискутировать с этим человеком. Он не знал Кина – тот был прислан в Харьков, – но не сомневался, что с работой полицейского департамента тот не сталкивался даже как политический заключенный. Скорее всего, Кин был партийным функционером умеренно правого толка… Начальник новой милиции отвел глаза, не выдержав ироничного прищура своего собеседника.

– Помогите нам не ошибаться, – сказал и наконец-то присел в кресло. – Мне приходилось слышать о вас прежде как о талантливом уголовном следователе. Громкие дела расследовали, кое-что я даже помню. Если согласитесь пойти на службу, уже одно это заставит бандитов поутихнуть.

Петрусенко отложил трубку, серьезно посмотрел на Кина.

– О конкретной службе пока говорить не будем. Я пойду к вам консультантом по криминальной ситуации в городе – на первое время. А дальше будет видно…

И оказался Петрусенко в необычной для себя роли наставника и учителя: новым сотрудникам новой полиции, которая называлась непривычным словом «милиция», разъяснял принцип картотеки, знакомил с криминалистической лабораторией. Он сумел добиться возвращения нескольких опытных сотрудников лаборатории и даже кое-кого из сыскных агентов. Вечером и ночью по городу ходили патрули, люди вновь стали обращаться за помощью. После нескольких ограблений Петрусенко организовал облавы на воровские притоны – очень удачные. Как раз в это время тюрьма, сильно опустевшая после переворота, стала вновь наполняться.

Викентий Павлович был рад, что согласился стать только неофициальным консультантом. Две власти, пытающиеся управлять городом, иногда объединяли свои усилия, но чаще спорили и требовали каждая свое. Обе милиции – «народная» и «рабочая» – тоже нередко конфликтовали. Ничего хорошего из этого не получалось, и первым по-настоящему тревожным сигналом стала докладная записка прокурора судебной палаты. Господин Шидловский писал о беспорядках, царящих в губернской тюрьме, и предрекал скорые массовые побеги. Председатель милицейской комиссии лично попросил господина Петрусенко проинспектировать тюрьму и сообщить свои наблюдения и свои рекомендации…

– Заглянем в эту веселую камеру. – Петрусенко кивнул прапорщику. – Открывайте!

– Охрана, двое ко мне! – скомандовал Павлов. – Ружья держите наизготове, когда мы зайдем, станете у двери.

«Тоже из новых, – подумал Петрусенко об охране. – Старую гвардию инструктировать не нужно было бы…»

В камере вовсю шла игра в карты, на вошедших почти не обратили внимания. Лишь один из игроков соизволил отвлечься.

– Начальство пожаловало! – Он тоненько хохотнул. – Господин прапорщик, присоединяйтесь к нам! А что, вот доберется новая власть до вас, мы вас встретим как родного!

– Ты, Жучок, как всегда, блещешь остроумием.

Петрусенко шагнул на свет из-за спины прапорщика. Его узнали, и не только тот, кого он назвал Жучком. Он увидел нескольких своих давних «знакомых»: от мелкого мошенника Баринова до отъявленного бандита Скрыпина по кличке Рыпа. В камере наступила тишина, и заключенные без всякой на то команды начали подниматься на ноги.

– Это называется «Не ждали», – усмехнулся Викентий Павлович. – Как и при старой, так и при новой власти сидеть будете вы, а мы вас – ловить и охранять… А что, – он удивленно обернулся к Павлову, – это все обитатели этой камеры? Многовато! Неужели тюрьма так переполнена?

Прапорщик, побелевший от бессильной ярости, мотнул головой.

– Нет, конечно! Половина из других камер. Делают что хотят!

– В гости ходить – дело хорошее! – Петрусенко медленно пошел по проходу между нарами и, отодвинув в сторону двух заключенных, вытащил из-за их спин третьего, усиленно пытавшегося отвернуть лицо. – Особенно если есть среди друзей такой умелец, как Веня Ключник!

– Напрасно вы, господин Петрусенко, я ни при чем!

– Это мы скоро узнаем… Охрана, развести чужаков по одному по их камерам. Каждого обыскать, ключи от камер – а они обязательно кое у кого найдутся, – изъять! Господин Павлов, распорядитесь провести тотальный обыск по камерам, на площадке для прогулок, в отхожих местах, в коридорах между камер… Что, Веня, думаешь, не найдем твой инструмент? Да ты небось не слишком его и прятал-то?

В коридоре Петрусенко удрученно покачал головой.

– Такого безобразия я все-таки встретить не ожидал! Подозреваю, что новая охрана заключенным сочувствует, иначе как бы такие прогулки из камеры в камеру были возможны? Наверняка взятки берут, записки на волю передают… Вас, прапорщик, не виню, знаю – по вашему рапорту прокурор писал свою докладную записку. Сейчас эта братия немного присмиреет, потому что меня они хорошо знают. А я доложу новому начальству о том, что здесь творится, потребую принять меры.

Они остановились еще у одной камеры, охранник только что запустил туда двух заключенных, из «гостей».

– Ну вот, – весело сказал Петрусенко, заходя следом. – Место свое надо знать. Ключ от камеры нашелся?

– Да, вот у этого, – указал охранник.

Викентий Павлович осмотрел самодельный ключ, кивнул удовлетворенно.

– Веня – мастер хороший… Здесь что, есть больной?

Он прошел вглубь, к дальним нарам, откуда послышался долгий натужный кашель, словно человек задыхался. Тот, кого он там увидел, и в самом деле выглядел очень больным: бледное лицо с впавшими щеками, крупные капли пота на лбу, а на скулах – горячий неестественный румянец. «Совсем молоденький», – успел подумать Викентий Павлович, как заключенный, превозмогая надвигающийся приступ кашля, приподнялся на локте и проговорил:

– Господин Петрусенко, не узнаете меня? Викентий Павлович?

– Узнаю, Иван Павлович, – ответил Петрусенко после почти незаметной паузы. За эти несколько секунд он успел сначала мысленно удивиться тому, что видит единственного сына миллионера Христоненко в таком месте и таком виде, потом напомнить себе о нынешнем времени и обстоятельствах, вспомнить, что отец этого молодого человека умер от туберкулеза, и с жалостью подумать о том, что Иван, похоже, тоже серьезно болен… – Хотя, признаться, узнать вас непросто. Вижу, вы нездоровы? Я распоряжусь, вас переведут в больницу.

Молодой человек кивнул, обессиленно откинув голову на подушку, по его щеке катилась слеза. Петрусенко отвернулся, сдерживая волнение. Он не стал здесь, в камере, ни о чем расспрашивать Ивана Христоненко. Идя к выходу, сказал прапорщику жестко:

– Прямо сейчас, господин Павлов, переведите этого заключенного в больничный корпус. Подозреваю, что у него может быть туберкулез. А я в ближайшие дни пришлю хорошего специалиста для обследования. А сейчас пройдемте в контору, я хочу посмотреть дело Ивана Павловича Христоненко.