Глава 25
Осиное гнездо
Майор Таубе лично привез письмо, полученное им на «Крыше Мира», в столицу. Британцы налаживали канал связи из Тибета с Петербургом, с привлечением офицера российской армии — в этом следовало разобраться.
В тихом внутреннем корпусе Военного министерства Енгалычев выложил перед ним на стол формуляр поручика Громбчевского. Родился 15 января 1855 года в Ковенской губернии. Отец выслан в Сибирь за участие в восстании 1863 года; имение конфисковано в казну. Бронислав окончил в Варшаве русскую гимназию и был принят в Петербургский горный институт, где получил основы знаний в геологии и картографии. Не закончив курса, поступил в 1873 году на военную службу в Кексгольмский Гренадерский Императорский Австрийский полк, откуда был командирован в Варшавское юнкерское училище. Закончил его по первому разряду, но в гвардию, по неимению средств, не вышел. В 1876 году Громбчевский был переведён, по собственной просьбе, в 14-й Туркестанский линейный батальон; состоял ординарцем при М.Д.Скобелеве, затем при князе П.Л.Витгенштейне (ныне служащем в Благовещенске). Участвовал в Алайском походе 1876 года и штурме Самарканда в 1878 году; награждён орденами Анны 3-й степени и Станислава 4-й степени с мечами. В настоящее время — старший чиновник особых поручений при начальнике Ферганской области. В совершенстве знает фарси, сартский (узбекский) и таджикский языки; награжден Cеребряной медалью Императорского русского географического общества за тысячеверстную сьемку ранее неизвестного района Кашгарии с городом Хотан. Отзывы начальства — самые положительные.
Письмо от капитана Янгхазбэнда, подписанное «купец Петров», послали по назначению. Оно было адресовано в магазин по продаже составов для истребления насекомых с помощью огнестрельного оружия, что в 5-й линии Васильевского острова. Между строк рядового делового отношения симпатическими чернилами были вписаны вопросы о планах МИДа и Военного министерства в отношении желаний эмира Афганистана захватить княжества Шуган и Рушан. Вопросы были подписаны сэром Чарльзом Макгрегором, генерал-квартирмейстером Британской Индийской армии и начальником ее Разведывательного департамента. Самый характер этих вопросов явно указывал, что в обоих упомянутых российских министерствах у британцев имеются агенты!
Но особо настораживала особняком вписанная фраза: «Передайте Владимиру, что он определенно может обещать Лобову нейтралитет Китая в отношении разработок на Жел-Тэ на ближайшие три года. Пусть поспешит с реализацией известного плана». Неужели имелся в виду тот самый Лобов, «король» преступного мира Санкт-Петербурга, о котором недавно рассказывал Благово? А Жел-Тэ — это речка Желтуга, куда командировали «демона» Алексея Лыкова! Вот так так… В огороде бузина, а в Киеве дядька. Кто же тогда Владимир?
За магазином в 5-й линии установил плотное, но аккуратное наблюдение. Разведка сняла квартиру в доме напротив, и четыре офицера в статском, при двух пролетках во дворе, дежурили там день и ночь.
Первым пришел бороться с насекомыми давний знакомый генерала Енгалычева сэр Адриан Хинтерроу. Этот британский подданный уже пять лет держал в Петербурге представительство компании «Труццарди энд Нойгебауэр», торгующей балатой и гуттаперчей. Хинтерроу попал в поле зрения разведки на прошлую Пасху, когда проиграл три тысячи рублей столоначальнику из Азиатского департамента МИДа. Такие проигрышы всегда наводят на нехорошие мысли… За британцем начали поглядывать и выяснили, что он до смерти любит обедать с офицерами из Военно-Инженерного управления Военного министерства, причем всегда оплачивает счёт за всю кампанию. Окончательно сэр Адриан попался месяц назад: след от перехваченных Таубе на Памире секретных чертежей русской подводной лодки привел прямо в «Труццарди энд Нойгебауэр».
Торговец балатой посетил магазин, а через минуту туда же заскочил и Збышко-Загура, ещё один заочный приятель генерала с недавних пор. Спустя четверть часа англичанин вышел, а поляк остался. И вскоре внутрь уверенно зашли низенький бородач с непропорционально большой головой, рука об руку с… подполковником Судейкиным. Жандарм, как и его спутник, был в партикулярном платье.
После этого на двери магазина появилась вывеска «Закрыто до завтра», и в течении часа никто на улицу не выходил. Наконец, появились все трое сразу: бородатый господин дружески простился с инспектором секретной полиции и его помощником, и ушел по направлению к Бирже, игриво помахивая на ходу тростью; слуги закона уехали в экипаже.
Поручик Артлебен, загримированный франтом с сильной претензией, на «извозчике» военной разведки начал слежку за неизвестным. Тот привел его уже поздно вечером, после Гостиного двора и шантана, в «Яковлевку» — огромный доходный дом возле Александровского рынка.
Показав дворнику отлично сработанный документ агента сыскной полиции, Артлебен выяснил, что бородач именуется Нестором Ильичом Суворовым и проживает с середины марта в хорошей пятикомнатной квартире на третьем этаже. Господин не бедный и весёлый: водит иногда к себе женщин известной профессии, но из числа дорогих («издали прямо барыни», выразился дворник); иных знакомых не принимает. Трудится, видать, по тоговому делу, потому, отсутствует на квартире с утра до вечера, часто даже по неприсутственным дням.
Утром «хвост» уже ждал Суворова (или кто он там?) на выходе. Опытный филер, старший унтер-офицер из команды охраны Главного штаба, водил его по Петербургу и окрестностям до самого вечера. Тот купил шесть дестей бумаги и каучуковый шрифт, и отвез все это к Нарвской заставе. Встретился там с двумя мужчинами подозрительного вида: нервные, все время оглядывались, похожи на начинающих бомбистов. Пообедал Суворов в «Нижегородском», в обществе дамы, явно чьей-то отбившейся от рук жены, причём в расходах не стеснялся. День закончил на скачках; выиграл.
За время его отсутствия на квартире в «Яковлевке» сделали обыск и обнаружили удивительные вещи. Руководил поисками сам многоопытный Таубе, и открыл к вечеру все три тайника. В общей массе обнаружили: девять тысяч рублей денег; четыре российских паспорта и один британский (настоящий!), оформленные на разные имена; схему передвижения некого лица; выписку из формуляра штабс-капитана Сергея Васильевича Дегаева и гранки антиправительственной статьи с чьими-то правками. Внимательно изучив схему, Таубе установил, что на ней изображена дача министра внутренних дел на Аптекарском острове. В двухстах примерно саженях от нее была отмечена полпивная, нарисован смешной человечек с каким-то предметом в руках, поставлен красными чернилами крест и приписано: «Бум!». Покушение на графа Толстого, приуготовляемое агентом его подчиненного, подполковника Судейкина? Но не может же такого быть… Тогда что это?
Окончательную путанницу внесло письмо на куске шёлка, обнаруженное в подкладке одного из сюртуков Суворова-Дегаева, висевших в шкафу. Черной тушью, очень аккуратно и разборчиво там было выведено:
«Податель сего, Сергей Васильевич Дегаев, состоит на службе в секретной государственной полиции. Всем чинам жандармерии и общей полиции надлежит оказывать ему, по его просьбе, полное и незамедлительное содействие.
Подписал: Инспектор секретной полиции, Заведующий Санкт-Петербургским Отделением по охранению общественного порядка и спокойствия
ОКЖ подполковник Судейкин».
Характерные завитушки на буквах «С» и «д», одинаковые на подписи под этим документом и на правке антиправительственной статьи, указывали руку одного человека, а именно самого Судейкина!
Получалось, что жандармский штаб-офицер руководил своим агентом в революционной среде, цензурировал его прокламации, а тот при этом затевал покушение на министра внутренних дел…
Когда Енгалычев посмотрел эти бумаги и послушал мысли вслух барона Таубе, то отдал короткий приказ:
— Арестовать мерзавца!
В одиннадцатом часу ночи в секретную резиденцию Военно-Учёного комитета в Мытнинском переулке был доставлен закованный в наручники Дегаев. К этому времени уже было выяснено, что он действительно отставной штабс-капитан, служил по конной артиллерии и был вынужден уйти в отставку в связи с оппозиционными убеждениями. 20 декабря прошлого, 1882 года был арестован в Одессе на конспиративной квартире «Народной Воли», а 14 января этого года, по пути в суд, бежал.
Слегка помятый, встревоженный, но отнюдь не растерянный, Дегаев предстал перед Енгалычевым и Таубе.
Барон выложил перед ним на стол письмо на шёлке, а так же гранки статьи с пометами Судейкина.
— Ваши вещички, господин штабс-капитан?
— А вы кто, собственно, такие, чтобы спрашивать меня об этом? — нагло ответил арестованный вопросом на вопрос. — Хотите сорвать секретную операцию огромной государственной важности?
— Операция ваша не в том ли состоит, чтобы взорвать графа Толстого?
И майор показал карту Аптекарского острова со зловещим крестом и словом «Бум!».
Дегаев переменился в лице, но быстро нашелся:
— Это инсценировка для организации засады. Спросите у подполковника Судейкина — я не имею права отвечать на ваши вопросы, кто бы вы ни были. Бомбисты будут схвачены на месте преступления.
— До того, как кинут бомбы, или после? — осклабился Таубе.
Арестованный покрылся красными пятнами, но упорно отвечал:
— Спросите у подполковника — он всё обьяснит. Вызовите его сюда, он всё-всё обьяснит.
— Хочет перевести стрелки на Георгия Порфирьича, — как бы себе под нос прокомментировал Енгалычев. — Дурак; разве ж такое подтверждают? Сказать графу Толстому, что ловил на него бомбистов, как на живца — ха!
— Послушайте, Дегаев, — проникновенно сказал Таубе. — То, что вы кокетливо называете инсценировкой, во всем мире именуется провокацией. Вы арестованы военной разведкой, которая не подчиняется ни МВД, ни Корпусу жандармов. Нам на эти игры наплевать, вы не наш агент и жалеть вас мы не станем. С точки зрения офицерской чести — согласитесь, как бывший офицер — вы негодяй. Это весьма развязывает нам руки… Вчера днем отмечена ваша встреча с британским шпионом Хинтерроу, что уже прямо проходит по нашему ведомстау. И пахнет, кстати, государственной изменой, наказываемой двадцатью годами каторги. А Судейкин ваш, если устроить ему очную ставку с вами в кабинете графа Толстого, от всего откажется. Мол, агент как агент, а про покушение знать не знаю: я ему только статейки редактировал…
Дегаев молчал и смотрел в угол.
— Хорошо, попробуем с другой стороны. Вот эта тряпочка может оказаться в Париже и попасть, например, ко Льву Тихомирову.
Отставной капитан посерел на глазах, открыл было рот, но не смог сказать ни слова — он задыхался.
— А впрочем, зачем Тихомирову, — не унимался барон. — Тот человек уравновешенный. Отдадим-ка мы лучше ваш документик Дейчу. Знаете такого? Совсем припадочный. В семьдесят восьмом в Одессе лично выплеснул в лицо некоему Гориновичу склянку с соляной кислотой. Да еще ножичком потыкал. Бедняга ухитрился выжить, правда, оба глаза вытекли… А ведь доказательств никаких не было, только подозрения; здесь же целый опус с подписью Георгия Порфирьевича!
— Чего вы хотите? — прошептал Дегаев.
— Всего-навсего правды. Но всей.
И провокатор, сбиваясь и запинаясь, начал свой жуткий и удивительный рассказ.
Во времена расцвета «Народной Воли», при таких её деятелях, как Желябов, Михайлов или Тихомиров, отставной артиллерист Дегаев состоял в революции на третьих ролях. Убийство Александра Второго ужаснуло общество и озлобило силы правопорядка. Очень быстро ведущие лидеры терроризма оказались, кто на эшафоте, кто в Петропавловке, и лишь наиболее везучим удалось ускользнуть за рубеж. А главное, помогать радикалам вышло в обществе из моды. То ли одумались дураки-либералы, то ли испугались, только «работать» революционерам стало затруднительно.
В этот момент поле антиправительственной борьбы выглядело, как выжженная пустыня. Одинокая и бестолковая Вера Фигнер болталась по стране, дюжинами сдавая следовавшим за ней по пятам жандармам последних неодумавшихся семинаристов. В далекой и безопасной Швейцарии было принято, в итоге, решение набирать новых деятелей в Исполнительный комитет «по пониженному цензу». В условиях безрыбья ценз и впрямь был изрядно понижен, и те люди, что при Александре Михайлове стояли бы «на стрёме», теперь вошли в руководство партией. В их числе оказался и Дегаев.
Когда в декабре 1882 года он был арестован и помещён в одиночку Одесского замка, то очень быстро задумался над несчастной своей судьбой и — написал письмо Судейкину (о котором много слышал, как о гении политического сыска). Тот бросил все дела и приехал в Одессу. Всё ж таки Дегаев был влиятельным членом Военной организации «Народной Воли», лично рыл подкоп на Малой Садовой и представлял из себя некоторую величину…
Георгий Порфирьевич действительно был удивительным душеведом, каких не знала до сих пор охранительная система. Угрозами и лестью, а чаще искренним интересом и симпатией к арестованным, умением сыграть на слабых струнках человеческой души, он мог договориться даже с ярыми своими противниками. Причём договаривался так, что затем они десятилетиями являлись преданными агентами правительства.
С Дегаевым Судейкин установил совершенно особенные отношения. Встретились два властолюбца и условились помогать один другому! Георгий Порфирьевич прямо пожаловался Сергею Васильевичу, что не имеет достойных союзников в верхах — там одни ничтожества, начиная с министра графа Толстого. А по совести, по способностям, занимать кресло управляющего МВД должен был бы он, Судейкин. Вот если Дегаев пустит престарелого графа на воздух, а подполковник тем временем арестует Веру Фигнер, тогда они оба резко возвысятся, каждый в своей иерархии. И начнут «де-факто» править Россией: Дегаев наводнит её ручными «неуловимыми» террористами, которые будут делать только то, что позволят им два вершителя… А Судейкин станет самым незаменимым при батюшке-царе человеком, эдаким диктатором в духе Лорис-Меликова, поскольку он единственный сможет обеспечить безопасность государя. А кончится все… конституцией, поскольку Георгий Порфирьевич тоже считает абсолютную монархию анахронизмом и сам в душе либерал!
От такой перспективы у отставного штабс-капитана захватило дух, и он немедленно выдал всё, что знал: явки, пароли, шифры, настоящие и конспиративные фамилии нелегалов, планы партии, заграничные связи. В награду подполковник разрешил Дегаеву встретить Новый год с женой (она сидела в том же замке, этажом ниже), прислал вино и фрукты. Сделка состоялась, и головокружительная операция начала быстро развиваться. Через две недели после праздничного вечера Дегаев «бежал» и объявился в революционных кругах в ореоле героя. Там давно уже не было никаких успехов, а тут такое! Изголодавшиеся по хорошим новостям люди поверили всему, и Вера Фигнер лично ввела триумфатора в Исполнительный комитет.
Судейкин выполнял все свои обещания. Он не трогал молодых партийцев, смотревших новому предводителю в рот, а предпочитал держать их на свободе под полным своим контролем. Исключение сделал для Фигнер, чтобы расчистить Дегаеву путь на самый верх, но и здесь поступил артистично. Отважной революционерке «случайно» встретился на улице бывший террорист Меркулов, о котором уже было известно, что он предатель. Затем дурочке дали сообщить об этом товарищам по партии, и забрали. Дегаев остался чист, и сделался верховным вождем «Народной Воли» в России.
После этого началась уже совсем веселая жизнь. Сергей Васильевич воссоздал закрытую партийную газету и завёл подпольную типографию (деньги на это взял, естественно, у инспектора секретной полиции). Все статьи в газету Судейкин редактировал лично. Затем они вдвоём набрали всякий сброд в Исполнительный комитет. Революционные деятели, оставшиеся в России и «ходившие по лезвию ножа», высокомерно относились к дезертировавшим, по их мнению, прежним лидерам партии, находящимся в эмиграции. И не слушали советов «стариков». Сейчас Судейкин руководит всеми ячейками «Народной Воли», издает и редактирует их печатный орган, полностью контролирует партию и готовит её руками покушение на графа Толстого. Да, еще он дал поручение Дегаеву: выехать в Швейцарию, найти там самого крупного из уцелевших прежних вождей Льва Тихомирова и выманить его на территорию Германии, где тот будет арестован.
На этом Дегаев закончил свой невероятный рассказ, сложил руки на коленях и смотрел на разведчиков одновременно и жалобно, и преданно.
— Что вы со мной сделаете? — спросил он через минуту, видя, что те не спешат с комментариями.
— А это вон там решат, — ответил Енгалычев и кивнул на потолок.
— Что, сами? — шепотом спросил провокатор. — Против них лично я ничего не затевал, клянусь!
— Что вас связывало с Хинтерроу?
— Его интересовали знакомства в офицерской среде. Некоторые из моих товарищей уже в штаб-офицерских чинах! Еще однажды при мне сэр Адриан говорил с Судейкиным о желательности смены нашей политики на Тибете и в Восточном Турекстане. В пользу сами понимаете кого…
— Но ведь подполковник, согласно ваших же слов, собирался занять пост министра внутренних дел. Как он собирался влиять на дела внешние?
— Не знаю. Может быть, став близко к государю, после… э-э… того случая, он смог бы воздействовать на него и в этом вопросе? И потом: как-то раз в их разговоре мелькнула странная фраза про возможные династические изменения…
Енгалычев и Таубе переглянулись.
— Но я не знаю, что они имели в виду, клянусь!
— Кто такой Лобов?
— Слышал эту фамилию один раз, но человека этого не знаю. Хинтерроу и Георгий Порфирьевич связывают с Лобовым какое-то важное дело; сэр Адриан очень им интересуется.
— А Владимир? Кто такой Владимир?
— Не знаю… Может быть, великий князь Владимир Александрович? Это августейший покровитель Судейкина, они часто видятся.
— Откуда у вас английский паспорт?
— Хинтерроу дал.
— Зачем?
— Ну… после покушения на графа Толстого пришлось бы убегать из страны. На время. А англичане всегда готовы укрыть врагов государя, ещё с Герцена и Ивана Тургенева так повелось.
Опять надолго повисла тишина. Дегаев ёрзал на стуле, разведчики молчали. Вид у них был угрюмый.
— Так что же со мной будет, ваше…
— Превосходительство, — подсказал Таубе.
— …ваше превосходительство? — с собачьим поскуливанием в голосе спросил провокатор.
— Напишите сейчас всё, что нам рассказали, максимально подробно, — ответил Енгалычев. — А мы войдем с представлением туда. От вашей правдивости и — сами понимаете — полезности, сиречь готовности делать то, что прикажем, зависит ваша жизнь.
Через сутки Дегаева извлекли из подвала и отвели наверх. Разговаривал с ним один Таубе, и разговаривал жёстко, с нескрываемой брезгливостью.
— Как вы полагаете: после взрыва Толстого и ареста Тихомирова вы долго ещё будете нужны Судейкину?
Дегаев беспомощно захлопал белесыми ресницами:
— Я тоже об этом уже думал…
— Ваши показания прочитал… сам. Велено, чтобы подполковник Судейкин пал на боевом посту.
— ?
— Ну, неужели не понятно? Не выносить же весь этот помёт, что вы с ним вдвоём навыделяли, ко всеобщему обозрению! Поэтому слушайте августейший приказ. Вы едете в Швейцарию к Тихомирову и во всём ему сознаетёсь. Естественно, без упоминания нашего знакомства… Раскаиваетесь в содеянном и, в качестве искупления своей неизбывной вины, предлагаете казнить Судейкина. Лично.
— Я? Я не смогу. У меня не хватит духу! Я себя выдам, он очень хитрый, он догадается! Это очень неудачная идея, ваше высокоблагородие!
— Хорошо. У меня есть более удачная идея — передать ваши показания вместе с документиком на шёлке в руки Тихомирову и Дейчу. А?
Дегаев сжался в комок.
— Августейшие приказы не обсуждаются. Поэтому думай, как сделать. Проси помощников, раз не можешь сам, — посоветовал Таубе. — И без условий у меня — будешь делать то, что велят. Вот адрес; появляться через день, отчитываться в письменном виде. Государь сказал: до истечения года Судейкин должен быть наказан. Если ты это сделаешь, тебя отпустят в Америку. А теперь пошёл вон с глаз моих!
