Глава 14
Каламажня
После драки положение Лыкова с Челубеем на этаже наладилось. Они не ходили в наряды, не убирались в камере; «бабай» каждый день носил им папиросы, ситный хлеб, колбасу, пиво, а так же вчерашние газеты.
Челубей с любопытством наблюдал изнутри незнакомый ему доселе арестантский мир. Тюрьма предварительного заключения («домзак») отличается от пересыльной («каламажни») или исправительной («цинтовки») тюрем особым духом. Сидельцы все временные, до окончания следствия, поэтому люди здесь друг другу случайные и недолговечные соседи. Словно в зале ожидания на железной дороге. В пересылке — это как в поезде с попутчиками, в исправительной — как в номерах с соседями, а здесь — как на вокзале. Но законы все равно общие для всех; как говорит Лыков — от Невы до Амура.
В толпе снуют два или три красивых мальчика лет пятнадцати. У них у всех женские имена: Груша, Акулька… Взрослые арестанты без стеснения заигрывают с ними и уводят в надзирательскую, которую снимают за «полуабас» на двадцать минут. Рядом не таясь куликают, саднят махорку, режутся в «железку». Возле денежных арестантов суетятся майданщики, или «отцы», торговые люди тюрьмы, в большинстве своем татары. Народ это тертый, бывалый и ловкий, прошедший и огонь, и воду. Когда такой майданщик уходит в пересыльную и дальше на этап, то уносит с собой до пятиста рублей оборотного капитала. Должность его важная, и потому разыгрывается на аукционе: кто больше заплатит за право торговли арестантской артели. Майданщик обязуется всегда иметь по приемлемым ценам важнейшие товары, как то: чай и принадлежности к нему, табак, выпивку и, самое главное, карты. При большом количестве арестантов майданщиков выбирается несколько: отдельно по чаю и провизии, отдельно по табаку, отдельно по картам. Многие сидельцы перед «отцом» в долгу, поэтому обязаны выполнять все его приказания; это-то и делает майданщиков таким влиятельными людьми в тюрьме.
Другие важные здесь люди — игроки. Игрок держит банк и платит камере как бы арендную плату за право метать: двадцать копеек в день, да десять процентов с банка, да гривенник стрёмщику, да по полтиннику в неделю парашечникам. Кроме того, настоящий игрок, «мастак», всегда при деньгах, а потому окружен «поддувалами» — заискивающей от него свитой из числа шпанки. Он может — и часто, для поддержания авторитета, делает это — угостить всю камеру за свой счет чаем; может запросто так подарить человеку мелкую монету. Стрёмщик, караулящий у дверей во время игры, не идет ли начальство, всегда выбирается камерой из самых бедных арестантов. Ни родни, ни заначки, ни особого ремесла — тяжкий удел. Совсем без денег в тюрьме трудно невыносимо, и ежедневный гривенник за несложную стрёму крепко выручает такого бедолагу. Поэтому на арестантском сходе за игрока, как и за «отца», дерет горло целая фракция.
У старосты в тюрьме сложное положение. Он лицо как бы официальное и пограничное: выбирает его сход, а утверждает начальство. Последний факт настораживает арестантов. Тюрьма всегда управляется сама, начальство терпится по необходимости, но глубоко презирается. Сиделец, сносящийся с администрацией пусть даже и на выборной должности, рассматривается как возможный агент последней в арестантской среде; он может «бить плесом», доносить. Поэтому на старосте приём подаяний, контроль над артельной казной и распределение нарядов — и только. На сходе его голос равен голосу последнего «бруса».
Самые главные в тюрьме люди — это всё-таки фартовые. Хлебные должности заняты исключительно ими; они же придумали под себя кодекс поведения арестанта и строго следят за его соблюдением. Фартовые убеждены: тюрьма — это для них, она есть их мир, их право; все остальные придуманы, чтобы фартовым было кем повелевать и чем развлекаться.
Развлечения эти жестоки и разнообразны, и у них есть четкая цель: сломать и подчинить новых или непокорных арестантов. Челубей дважды за три дня видел «тёмную», когда человеку накидывали на голову армяк и жестоко били скопом. Зрелище для непривычного Якова было тяжелое; он и хотел бы вмешаться, защитить несчастного человека от бесконечно жестоких «деловых», но Лыков запретил. Объяснил просто и доходчиво:
— Мы можем с тобой побить, сместить, унизить любого фартового. Я могу изувечить даже «ивана», и тюрьма с этим согласится: то есть право сильного; лишь больше станут уважать. Но вот насаждать здесь принципы справедливости, защищать слабых, наказывать зло нам никто не даст. Тюрьма сама есть зло, и потому защищает свои основы люто. Нас просто зарежут во сне, и делу конец. Или сдадут администрации, которая охотно сгноит нас в карцере. Поскольку этой администрации легче и удобнее управлять тюрьмой через фартовых. От робингудов начальству одна морока, а «иваны» поддерживают внешний порядок. Кроме того, все тюремщики куплены сверху донизу, и за свой доход загрызут любого.
Сам Лыков быстро наладил отношения с Пасюком, старшим надзирателем и хозяином четвертого этажа: он просто давал ему каждое утро «буланый», по полтиннику с головы, и странных «спиридонов» обходило теперь даже начальство. Челубей отъелся на булках с галантиром и приучился спать днем.
«Иван», весьма довольный тем, как Лыков избавил его от конкурента, подружился с лобовцами и едва ли не лебезил перед ними. Звали его Сашка Красный Туз. Известный в уголовном мире человек — Алексей читал о нем в агентурных сводках. Сосланный на каторгу за убийство (отсюда и кличка), он бежал с Карийских приисков и жил в столице по чужому паспорту. Занятием его было обирать торговцев кокаином, в роли которых выступали почти исключительно цыгане. Цыгане же его и сдали, в конце концов, полиции. Следствие по делу Красного Туза тянулось уже шестой месяц, доказать «менты» ничего не могли, и Сашке явно светило быть «отпущенным с полным почтением».
Красный Туз обещал послать в Централку — Московскую пересыльную тюрьму — «рапорт» своим товарищам о Лыкове с Челубеем, дабы там встретили их, как уважаемых людей. Которые по своей секретной причине прикидываются «спиридонами», но, на самом деле, есть самый, что ни на есть, «деловой элемент», которому не стыдно резинку дать. Алексея это вполне устраивало: драться в каждой новой «каламажне» для поддержания авторитета ему не хотелось.
На третий день Лыкова с Челубеем повели в Сыскное. Там их сначала допрашивали вместе, и Виноградов с Вощининым отвели, сволочи, душу. Чуть не час они приставали к Алексею с вопросами вроде «чего-то мне лицо твое знакомо; а не есть ли ты Федька Карась?». Потом развели, наконец, по разным комнатам. Лыков зашел в указанную ему конурку в самом конце коридора — и попал в объятья Благово.
