26. Бой
Оденцов высадил Алексея перед главным домом.
— Спасибо вам, Трефил Осипович! А теперь побыстрее уезжайте отсюда. Храни вас Господь!
Не задавая лишних вопросов, крестьянин развернул телегу и был таков. Сыщик же вбежал в дом.
Там все было тихо, безмятежно и уютно. Никто даже не подозревал, какая угроза нависла над ними. Оказавшись в этой доброй атмосфере дома, Алексей решил переменить план и попытаться удалить близких в деревню до приезда «оборотней». Лучше не пугать Вареньку и детей стрельбой, не подвергать их опасности. В стороне от их глаз и помирать легче…
Лыков прислушался. Сверху доносились детские голоса, в соседней комнате няня Наташа о чем-то пререкалась с поваром. Через какие-то полчаса сюда явятся те, кто хочет их убить… Надо торопиться!
Раздались легкие шаги, и в прихожую вбежала Варенька. В сером домашнем платье, с ниткой жемчуга на изящной шее, она была необыкновенно красива.
— Лешенька! Ты уже вернулся! Как славно. Боже, что за вид у тебя? Ты же весь в соломе! Валялся в стогу с бержеркой? Смотри, я вас когда-нибудь застукаю!
— Дети наверху?
— Да, с Грушей.
— Все четверо?
— Да. А что случилось?
— Немедленно собери всех. На сборы десять минут.
— Алексей, объяснись! Зачем такая спешка? Куда мы едем? И почему у тебя такой затравленный взгляд, в конце концов?
— Делай, что велю, и не задавай вопросов. У нас очень мало времени. Всем обитателям Нефедьевской дачи надо немедленно перебраться в деревню. Вы с детьми остановитесь в доме отца Дионисия, остальные пусть устраиваются сами. Передайте батюшке мою нижайшую просьбу приютить вас на одну ночь. Утром я за вами приеду.
— Хорошо, я сейчас все сделаю, только скажи мне: что произошло? Я твоя жена, я имею право знать.
— Когда ты становилась женою, то обещала перед образом во всем почитать меня и слушаться. Помнишь? Вот и слушайся. Скоро здесь состоится разговор. Возможно, он сделается резким, будет сцена. Если вас не станется дома, мне окажется легче. Понимаешь? Легче не ошибиться, а повести себя правильно. Ваше присутствие будет только сковывать. Теперь все. Иди и делай все, как я сказал.
Алексей говорил мягко, но тоном, не допускающим возражений.
— Все-таки… тебе угрожает опасность?
— Сейчас нет. Но ты жена сыщика и должна быть готова ко всему. Счастью не верь, а беды не пугайся. Сохраняй хладнокровие и уводи детей.
По лицу Варвары Александровны пробежала судорога, но она тут же взяла себя в руки и сказала громко:
— Наташа, Агриппина, идите немедленно сюда!
Няня и жена Титуса сразу явились на зов.
— Быстро одеваем детей и уезжаем. Берем с собой все необходимое для ночевки. Сбор здесь через пять минут.
Женщины прыснули в разные стороны. Матери побежали наверх к детям, а Наташа принялась увязывать сменную одежду и даже притащила откуда-то ночные горшки.
— Степан! — крикнул коллежский асессор.
— Туточки я, Лексей Николаич, — отозвался Окуньков, входя с улицы.
— Быстро заложи хоть пролетку, хоть телегу и увози женщин и детей в деревню.
— Пролетка на ходу.
— Подгони сюда и помоги снести в нее вещи. Поторопись!
— Слушаюсь!
— Еще вот что. Передай всей без исключения прислуге, что есть в доме, мой приказ: немедленно покинуть поместье. Дом можно не запирать.
— Слушаюсь!
Вокруг началась суматоха. Наверху бегали и радостно кричали дети — еще бы, приключение! Внизу суетились Наташа со Степаном, укладывая багаж. Вдруг сыщик спохватился — а не перекрыт ли уже путь в Нефедьевку? Чертыхнувшись, он поднялся в мезонин. Навстречу ему уже выводили одетых по-дорожному детей. На ходу чмокнув Николку и Павлуку в пухлые щечки — возможно, последний раз в жизни, — сыщик открыл окно и всмотрелся. Так и есть! Три десятка солдат в белых рубахах, с винтовками за спиной, выстраивались в цепь, перекрывая путь между поместьем и деревней. В цепи выделялась рослая фигура Готовцева. Воспользовавшись правами воинского начальника, капитан вызвал команду резервных войск. А со стороны Аппалихи подъезжала пролетка с двумя седоками. Почему их так мало? Хотят вызвать его и убедить сдаться, чтобы не подвергать опасности домашних. У одного из парламентеров блестнули на солнце золотые погоны. Неужели сам Бекорюков пожаловал?
Все, теперь конец. Если не выйти, «оборотни», скорее всего, дождутся темноты и пойдут на штурм. Дом подожгут, и в огне погибнут все его обитатели. Надо сдаваться сейчас. И так, чтобы не пугать семью.
Спокойно, чуть медленнее обычного, сыщик спустился вниз. Женщины и дети, возглавляемые Окуньковым, стояли и молча ждали его приказаний.
— Дамы, я прошу прощенья за суматоху. Померещилось черт-те что. Поездка отменяется. Прошу всех вернуться обратно в мезонин. Я сейчас ненадолго отлучусь. Без меня не ужинайте!
Дети огорченно загудели — им очень хотелось покататься. Агриппина, наоборот, обрадовалась и тут же стала раздевать своих девчонок. Лишь Варенька стояла и неотрывно смотрела на мужа — она чувствовала, что обстоятельства только ухудшились.
— Я могу поехать с тобой? — чуть слышно спросила она.
— Нет. Ты остаешься с детьми. И помни — я всегда возвращаюсь.
Из глаз жены полились слезы, но она пересилила себя и сказала:
— Хорошо, без тебя мы за ужин не сядем.
С улицы послышалось шуршание колес по кирпичной крошке: это подъехали убийцы.
— Степан, запри за мной дверь на засов. Помни: что бы ни случилось на дворе, из дома ни ногой. И никого не выпускай.
С равнодушно-высокомерным лицом Лыков вышел наружу, сбежал молодцевато по ступенькам крыльца. Пусть видят, что он их не боится. Заходящее солнце било прямо в глаза. Скорее согласиться на все и уехать с ними, увести от семьи…
— Леха, ты откуда тут взялся? — раздался вдруг от пролетки знакомый голос. — Я еду семейство твое проведать, поклоны передать. А ты раньше нас прикатил, бездельник. Отпуск дали?
Лыков сощурился, потом отшатнулся, потом ему захотелось дернуть себя за ухо. На сиденье развалились и улыбались до ушей подполковник Таубе и Федор Ратманов-Буффаленок.
Уф… На ватных ногах коллежский асессор сделал еще два шага и без сил опустился на подножку пролетки. Ему хотелось разрыдаться. Какая неожиданная перемена! Господь в очередной раз явил ему Свои присутствие и заботу. Вдвоем с бароном они перебьют всех «оборотней», сколько бы их ни было. И Буффаленок сгодится — пусть сидит перед мезонином в роли последнего заслона. Хорошо бы дело до мальчишки не дошло — толку от него пока не много.
— Алексей, что случилось? — Таубе соскочил на землю и встревоженно заглянул сыщику в глаза. — Ты как будто не рад нам. Несчастье? Сообщи коротко, но понятно.
Лыков почувствовал необыкновенный прилив сил. Ну, держись теперь, собаки! Он быстро выгрузил багаж, отослал возницу, а потом не удержался и сгреб гостей в обнимку так, что у них затрещали кости:
— Как вы вовремя! Бог мой, как вы вовремя. Вы даже и не подозреваете, насколько вовремя!
— Рассказывай! — вторично потребовал барон. — Никогда не видел тебя таким…
— Я уж с жизнью простился. Думал, это за мной приехали. Вышел сдаваться.
— Ты — сдаваться?
— Иначе они убили бы семью.
— Та-а-ак… Сколько их? И кто они такие?
— Человек десять, может, двенадцать. Банда Недокрещенного. Я ловил их по всей России, а они обнаружились здесь, в Варнавине! Тут их зимние квартитры. Ну как я мог такое предположить? А кадр банды! Главарь, сам Недокрещенный — это здешний исправник. Рядовые члены: предводитель дворянства, судебный следователь, председатель земской управы, городской пристав, уездный казначей… Вся головка! Представляешь? Уезд в их полной власти. Даже команда резервных войск прибыла. Эти «оборотни» окружили поместье и ждут темноты, чтобы пойти на штурм. А в доме женщины и дети. Вот я и вышел.
— Ну, это очень-очень славно! — хищно раздул ноздри подполковник. — Ух, как хорошо!
— Чего же хорошего? — растерялся Лыков.
— Хорошо, что мы с Федором приехали. Да к самому началу! Ух, какой я злой. Ух, какой страшный. На куски разорву! Только уговор: пленных не берем! Лешку Лыкова пришли они убивать… Да я с них шкуру спущу и ремней наделаю!
Тут парадная дверь открылась, и наружу осторожно высунулась голова Окунькова.
— Степан, это друзья! — радостно крикнул коллежский асессор. — Тащи их вещи в дом!
Немедленно с крыльца посыпались женщины и дети. Варвара Александровна, как восторженная институтка, бросилась целоваться с Таубе. Брюшкин с Чунеевым не отстали от нее: с веселыми криками они вцепились в хорошо знакомого им гостя и тащили его в разные стороны.
Между тем уже начало смеркаться. Без долгих разговоров Алексей снова загнал мирное население в мезонин. Окуньков запер все ставни и двери. Буффаленок с револьвером земского статистика присоединился к Степану, Таубе с Лыковым разделились.
— Ты, Вить, спрячься в кусту перед парадным входом. Думаю, тебе достанется демонстрация.
— Э, нет, ставь меня под главный удар!
— Это будет очень серьезная демонстрация. Основные силы постараются прорваться в дом именно здесь. Тебе не будет скучно!
— А ты?
— А я лягу в засаду с той стороны. Среди «оборотней» есть особенный человек. Бывший пластун, армейский разведчик. Очень опасный! Фамилия его Щукин. Уверен, что он заявится в одиночку, с тыла, пока другие будут атаковать спереди.
— Я разгоню ребят и приду к тебе на подмогу. Хороший разведчик — не то что предводитель дворянства.
— Жаль, Фороскова нет. Он где-то в городе, втроем было бы веселее.
— Давай пошлем за ним Буффаленка. Мальчишку оцепление пропустит.
— Туда — да, а обратно, да еще со взрослым мужчиною — уже нет. Да и не успеют они. Скоро начнется. Будем вдвоем воевать. Диспозиция понятна?
— Так точно, вашбродь!
— Ну, счастливо оставаться. Как стемнеет, выползай в куст, что возле крыльца, и не дыши. Зря на пули не лезь! Постреляй для острастки, и хватит. Они сдрейфят и станут ждать Щукина. А там посмотрим…
— Не учи ученого. С Богом!
Друзья пожали друг другу руки и разошлись по позициям. «Веблей» Лыкова остался в городской усадьбе, поэтому он вооружился «ремингтоном». Спустившись в голбец, сыщик в темноте на ощупь пробрался к вентиляционному окошку. С трудом протиснулся в него, вылез наружу, прополз сажени три по саду и залег под кустом смородины. Отсюда он мог наблюдать все пространство между лесом и домом. Вокруг стремительно темнело. Алексей снял револьвер с полувзвода, положил на сгиб локтя и замер, весь превратившись в слух.
Форосков решил пообедать в островском трактире, но туда почему-то никого не пускали. Чертыхнувшись, он пошел на Набережную улицу в трактир «Ветлуга», тоже весьма приличный. Опытным взглядом бывший сыщик обнаружил вокруг едва заметное волнение. Посреди площади исправник со злыми глазами устраивал распеканцию приставу. Пробежал переодетый городовой; торопливо прошел, не здороваясь, хмурый Щукин. Что у них приключилось? Маньяк утонул, живи и радуйся, а тут такая суматоха…
Петр вошел в трактир, сел у окна. Тут же подбежал бойкий парень в белом фартуке:
— Чего изволит ваше степенство?
— Дай-ка мне отца с сыном и грешной каши. Еще севрюжины, залому с лучком и моченой брусники. Ну и водки, само собой.
Парень исчез, но тут в дверь с улицы просунулся Проживной и молча поманил Фороскова пальцем. Тот вышел недовольный:
— Чего еще? Только хрястать собрался…
— Поехали на дело, Щукин добро дал.
— Прямо сейчас?
— А чего тянуть?
За спиной «ивана» стоял извозчик с одним седоком.
— Твои блатноги?
— Мои. А в нем уж твои кле положены.
— Ишь ты! За меня распорядился. А кто там сидит?
— Это Ванька Перекрестов, твой фрей.
— На хрена он сдался? Ты же Чечуя обещал!
— Чечуя нету, есть только вот он.
— Не нравятся мне такие фокусы… Нет хуже, как на ходу переделывать. А кто еще? Или набздюм ломаем?
— Я третий буду.
— Ты? Так не пойдет. Кто из нас двоих тогда воротило? Форосков на подхвате ни у кого не работает.
— Воротило ты, но моя доля — треть.
— Тебе треть, да Ваньке десять процентов? А я, значит, задарма буду трудиться? Шиша вам соленого! Посидишь в коляске, обойдемся без тебя.
— Без меня не обойдетесь. Хозяин там больно крутоват.
— Кто таков? Илья Муромец?
— Навроде того.
— А что за зорик?
— Как ты и хотел, загородное имение. Нефедьевка называется. Богатое!
— А, это место я щупал, — обрадовался Форосков. — Домина что надо. Первые богачи в уезде. Ну, еще куда ни шло… Поехали!
Они сели в пролетку. Ванька Перекрестов оказался молодым еще парнем с грубым лицом и бегающими глазами. Петр молча осмотрел его и отвернулся, не ответив на приветствие. Странно… Человек в розыске, всем в городе известен и даже не думает скрываться. Что-то здесь не так. И на грабеж без предварительной разведки не ездят, и «иваны» из тридцати процентов не работают. Смахивает на ловушку.
— Сколько хоть там народу в доме?
— Не считая баб с детьми, только двое дубаков. Один мухорт партикулярный, а вот второй огневый. На войне обтерся. С ним совладать будет трудно.
— Против трех чевых гайменников никому не устоять. А чем коробушка набита?
— Окороков много. Сверкальцы хозяйкины — шкатулку из Питера с собой привезла. Ну и денег целый бурун.
— Знаешь, где лежат?
— А ты что, не умеешь бабу разговорить? — ответил «иван», ухмыляясь.
Пролетка между тем вышла на Вятский тракт. Впереди на нескольких телегах ехали солдаты с винтовками в сопровождении верхового офицера. Ванька дернул Проживного за рукав:
— Куда это солтаны катят? Не нравится мне это!
— Нам-то какое дело! Не фараоны же…
— Ох, не к добру оно. Давай темноты обождем! Во, глянь, еще валят!
Их обогнали две коляски, набитые какими-то людьми, одной из них правил Щукин. Увидев надзирателя, «иван» толкнул возницу в спину:
— Эй, борода! Можно тут полем подобраться?
— Можно, — ответил он, оборачиваясь. — Токмо быстро, покуда не стемнело.
— Сворачивай!
Пролетка сошла с тракта и запрыгала прямо по ржи. Вдали показались постройки Нефедьевской дачи.
— А че там огонь не горит? — опять заскулил Перекрестов. — Не могли такой дом бросить. Может, там засада нас дожидается?
— Уймись, дурак, — рассердился «иван». — Какая еще засада! Ставни закрыли. Они так завсегда делают.
Почти в полной темноте возница довез их до оврага и остановился.
— Дальше пехом, — сказал он вполголоса. — Я тута буду стоять. Время не тяните.
Три человека сошли на землю. Перекрестов пошарил на дне повозки и вытянул «Каролину Ивановну» — двухфунтовую гирю на ремне. Форосков достал револьвер и взвел курок.
— Пошли, — буркнул Проживной и первым спустился в овраг.
В полной темноте налетчики крались к дому со стороны поля. Внезапно слева, там, где к имению подходила дорога, разгорелась яростная перестрелка. Словно чадящие свечи, в ночи замигали огоньки вспышек.
— Что такое? — опешил Ванька. — Я знал, что нечисто! Тикаем!
В ту же секунду Форосков приставил дуло револьвера к левому боку Проживного и нажал на спуск. Даже не охнув, тот распластался на земле.
— А-а! Я знал! — успел крикнуть Ванька еще раз, швырнул под ноги гирю и пытался убежать. Пущенная с трех шагов пуля раздробила ему череп.
— Держитесь, Алексей Николаич, я уже иду… — прошептал Петр и, не разбирая дороги, бросился к дому.
Лыков лежал без движения уже больше часа. Стало совсем темно. Хорошо барону — он видит в темноте, как кошка; а простой человек мучается… Первый шум донесся со стороны дороги: всхрапнула лошадь. Чуть позже что-то возникло во ржи. Неужели «оборотни» разделились? Плохо дело… Ему с позиции уходить нельзя, кто же тогда прикроет дом со стороны поля?
Вдруг на дороге разгорелась частая стрельба. Садили из револьверов, и довольно густо. Почему так далеко? Барон должен был сидеть в кусту подле крыльца и ждать атаки. Неужели пошел на вылазку, отчаянная голова? Тут же бухнуло в поле: первый раз глухо, а второй весьма даже отчетливо. Там-то кто воюет? Лыкову очень хотелось сбегать туда и разобраться, но он сдержался.
И в этот момент появился Щукин. Черная фигура бесшумно и быстро шла вдоль дома прямо на Алексея. Неожиданно она замерла: опытный человек почуял засаду. Медлить дальше было опасно, и сыщик открыл огонь. Взмахнув руками, фигура опрокинулась навзничь. Не желая рисковать, Алексей встал и с расстояния пустил еще один заряд в голову. И лишь после этого подошел, отбросил ногой выпавший револьвер и стянул с лица лежащего башлык. Щукин смотрел на него с ненавистью и хрипел…
— Что, Ванька, обмишурился? Подыхай теперь.
Надзиратель забулькал горлом и попытался шевельнуться, но у него не получилось. От угла раздались торопливые шаги. Лыков вскинул «ремингтон», но из темноты послышалось:
— Алексей Николаевич, где вы? Это я, Форосков!
— Петр! Ты как тут оказался?
— Привезли Нефедьевку грабить.
— Кто?
— Кто привез, уж в картишки с чертями перебрасывается. А вы тут с кем бились? Это кто лежит?
Форосков наклонился над телом:
— Ба! Иван Иваныч! Какая встреча! Не надо и беса, коли ты здеся. Никак, отлетаешь? Пора, пора…
На дороге раздался одиночный выстрел, и Лыков с Форосковым, не сговариваясь, бросились туда. Возле ворот они увидели следующую картину. У коновязи стояли две коляски, запряженные парой в дышло. Вокруг них в различных позах валялись четыре тела. Барон Таубе стоял в сторонке и курил, пряча папироску в кулаке:
— Алексей, кто это с тобой?
— Петр Форосков. Прибежал-таки на подмогу!
— Здравствуйте, Петр Зосимович! Давненько не виделись. Это вы в поле схватились?
— Да, Виктор Рейнгольдович. Добрый вечер. А что, уже можно закуривать?
— Полагаю, что враги закончились. Как там ваши успехи?
— Двое уголовных за забором, — доложил Петр.
— И Щукин позади дома, — добавил Алексей.
— Ну а у меня — вот…
Барон картинно простер руку, словно садовник, хвастающий богатым урожаем.
— Посмотрим, кто тут, — прошелся вдоль тел коллежский асессор. — Готовцев… Поливанов… и Верховский с Челищевым.
— Кого не хватает?
— Из основных — судебного следователя Серженко и самого Бекорюкова.
— Кто-то один ушел верхами, когда началась пальба. Еще один лежит у ворот.
Лыков подошел к пятому телу, наклонился:
— А это Лев Мартыныч. Серженко. Конец рыжему. А не будь «оборотнем»!
— Остался только главарь?
— Из коренных — да. Он, видимо, и ускакал. Как понял, что дело плохо… Ну, ты велик, баронище! Пятерых настрогал, пока я с одним возился!
— Они думали, что ты один и забаррикадировался в мезонине. Подъехали не таясь, внаглую. Даже не осмотрелись. Ты оказался прав — их задача была только демонстрация. Отсюда и небрежность: воевать они не собирались, поручив дело Щукину. А я уже в кустах этих сидел, в шаге всего от ребят. И атаковал их первым, с обеих рук. «Оборотни» и выгрузиться толком не успели.
— А Серженко? Он как за воротами оказался?
— Пуля контузила его в голову, он упал и прикинулся мертвым. Но я-то почувствовал, что заряд чуть уклонился. Пошел проверить, а он в темноту отползает. Ну, добавил гостинца.
— Пошли в дом, а то наши волнуются. Если кто из «оборотней» и уцелел, то после такой трепки задал уже деру.
Втроем они вернулись к главному дому. Лыков забарабанил в дверь:
— Степан, отворяй! Можно выходить!
Изнутри послышались радостные голоса, и на крыльцо высыпали Окуньков и Буффаленок, а за ними — Варенька.
— Мы их накрошили, — сообщил Лыков. — В основном барон расстарался, нам с Петром только чуть досталось. Но главного среди убитых нет — ускакал. Сейчас мы поедем в Варнавин его добивать. Вы оставайтесь здесь и будьте бдительны. Сидите в доме, ставни и двери не открывайте. Утром мы вернемся.
— Возьмите меня с собой! — взмолился Федор. — Я еще никого в жизни не убил!
— Вот и радуйся этому, дурачок, — осадил его Лыков.
— И потом, ты нужен в поместье, — добавил Таубе. — Мы укатим, а здесь женщины и дети. Мало ли что? Тут резня пошла серьезная.
— Смотри, кто-то едет! — тронула мужа за плечо Варвара Александровна. — Кто бы это мог быть?
Действительно, по проселку медленно приближались два желтых огня. Вскоре они поравнялись с воротами, и оттуда раздался женский вскрик.
— Это Смецкая, — догадался Алексей. — Должно, услышала выстрелы, испугалась за нас и помчалась проведать. Черт, а там покойники лежат, зрелище не для глаз барышни.
Он побежал к воротам и быстро привел коляску к дому. Аким и Еллий аккуратно выгрузили на землю кресло на колесах, Аннушка встала рядом. Бледная от ужаса калека вцепилась в рукав коллежскому асессору:
— Алексей Николаевич, что происходит? Там лежат… и всюду кровь… Помпей Ильич, Николай Орестович… другие… Кто их убил? За что?
— Успокойтесь, Полина Мефодиевна. Они действительно мертвы. Это бандиты, члены шайки Недокрещенного, и убиты они при попытке напасть на нас.
— Какие бандиты? — ошалело переспросила барышня. — Какая банда? Из кого? Из городского пристава и предводителя дворянства?
Вдруг лицо ее исказила страшная догадка:
— А-а… Понимаю… Это вы их убили! Вы и меня сейчас убьете! А потом скажете, что барышня-калека — тоже банда!
У Смецкой началась истерика, перешедшая в эпилептический припадок. Она вывалилась из кресла на песок и забилась в судорогах, изо рта у нее шла пена. Аннушка, с ненавистью косясь на Лыкова, принялась обтирать несчастную инвалидку. Мужики на полости внесли Полину Мефодиевну в дом. Варенька распорядилась уложить больную в комнатах и стала оказывать ей посильную помощь.
— Пусть отлежится, а нам пора ехать, — сказал Лыков. — Буффаленок! Отвечаешь тут за безопасность. Смотри в оба!
Взволнованный Федор хотел что-то сказать сыщику, но тот отмахнулся:
— После, после! Бекорюков уйдет!
И трое бывалых мужчин в трофейной коляске помчались в Варнавин.
В два часа ночи они ворвались в здание полицейского управления. Там было пусто, лишь в большой комнате при свете лампы сидел Тамазин. Увидев Лыкова с товарищами, он выбежал из-за стола и бухнулся перед ними на колени:
— Предаюсь в руки правосудия с полною повинной!
— Тьфу! Где он?
— Домой побежал, как понял, что наших побили.
— Садись и пиши все, что знаешь.
— Слушаюсь, ваше высокоблагородие! Не забудьте потом, что я сдался и добровольно всех выдал!
— За мной! — развернулся коллежский асессор.
Коляска помчалась по тихим темным улицам спящего города. Завтра здесь начнется другая жизнь, в которой не останется «оборотней». Что-то она сулит варнавинцам?
К особняку Бекорюкова подъехали не таясь. В одном из окон горел свет.
— Ну что, Недокрещенный! — крикнул Лыков, становясь на крыльце. — Выходи, я тебя докрещу!
Зазвенело разбитое стекло, грянул выстрел, но сыщик уже стоял под прикрытием стены.
— Медленно все делаешь, Галактиоша, слишком медленно, — с издевкой прокомментировал Алексей. — Это тебе не ювелиров душить. С Лыковым по-другому надо. Твои опричники тоже плохо старались, теперь в канаве лежат. Тебя одного лишь не хватает.
Таубе с Форосковым укрылись за коляской, но стрелять не спешили. Они понимали, что Лыков хочет сам расправиться с главарем.
— А где Щукин? — поддержал разговор исправник.
— Там же, где и прочие. Я ему чапельник продырявил. Не по-товарищески ты своих бросил, Галактиоша. Надо бы присоединиться.
— Вот черт! — расстроился Бекорюков. — А я думал, он лучше тебя!
— Лучше меня только подполковник барон фон Таубе.
— Это еще кто?
— К вашим услугам, — подал голос барон и тут же удостоился выстрела. Однако он успел присесть, и пуля прошла выше.
— Вы, любезный, стреляете, как институтка глазами! — крикнул подполковник. — Ставлю вам оценку «плохо».
Разозленный Бекорюков пустил в барона еще два заряда, но с тем же успехом.
— Эй, исправник, — забеспокоился Лыков, — ты про меня не забыл? На посторонних размениваешься, а у тебя тут поближе приятели имеются!
Он опять выскочил на крыльцо, пнул ногой дверь и тут же укрылся за стеной. Четвертая пуля также прошла мимо цели.
— Ну ты и простой… Как только бандой командовал? Эй! Смотри там, не застрелись! Не лишай меня удовольствия!
Бекорюков понял, наконец, что его нарочно дразнят, чтобы он расстрелял впустую все заряды. Оставшиеся два исправник, видимо, задумал израсходовать более осмотрительно.
— Эй, Недокрещенный! — крикнул Лыков, воспользовавшись паузой. — Давно хотел тебя спросить… Тебе все одно подыхать, ты уж скажи… Как вы Ивана Красноумова расшифровали?
— «Демона»-то вашего? — ответил, помолчав, штабс-ротмистр. — Очень просто. Он слишком точно следовал инструкции для секретных агентов. В первую встречу еще меня заинтересовало, как он на нас смотрит. Сверху вниз, медленно, не натурально. Будто заученно. Обычные люди в жизни не так делают, а пялятся без затей. Но этот… Потом до меня дошло: он же приметы наши запоминает! По инструкции положено описывать их сверху вниз, начиная с лица и заканчивая обувью. Красноумов твой так и поступал. Не мог же он предположить, что я тоже читал эту секретную инструкцию! И еще штришок: руки он мыл после уборной. Противоречило созданному им образу, выдавало воспитание. Не то чтобы совсем улики, но насторожило это меня. Я и приказал на всякий случай кончить. Ну, и… кинули вашего «демона» в Екатерингофку. Очень он против этого возражал, гы-гы!
Лыков скрипнул зубами и чуть было не полез на штурм. Таубе решил вмешаться: в запале его друг мог подставиться. Коротким броском барон выскочил прямо под окно и словно замешкался. Мелькнуло торжествующее лицо исправника — он выстрелил почти в упор. Но случилось невозможное. Непостижимым образом барон вильнул всем корпусом: сначала влево, потом вдруг вправо и на полпути неожиданно снова влево. Глаз не успевал следить за этим маневром. Заряд прошел мимо.
— Давай шестой! — потребовал Таубе. И последний выстрел раздался, но из глубины дома. Мгновенно Лыков налег на дверь, все трое ворвались внутрь.
Штабс-ротмистр лежал на спине в гостиной, сжимая в руке дымящийся револьвер. С левой стороны груди чернело пятно ожога, по полу быстро растекалась кровь.
— К чертям улетаем? — полюбопытствовал сыщик.
— А нету никаких чертей, — сообщил ему умирающий. — И бога нет. Это все для вас, дураков, придумано.
— Ну, точно этого никто не знает, — возразил Лыков. — Ты приди оттуда и мне расскажи, что увидел, ладно?
— Я приду, — злобно прошептал Бекорюков. — Я приду…
— Угу. Если я вдруг почувствую, что вокруг дерьмом запахло, то буду знать — это ты пришел.
Неожиданно на лице Недокрещенного появилась странная, счастливая улыбка:
— Эх, Полюшка… Из-за тебя все, шалунья… Непослушная. Непослушная девочка… За это и люблю…
— Какая еще шалунья? Ты о чем, Галактиоша?
— Как я ее просил: потерпи до августа… Возьмем казначейство, уедем во Францию. Не утерпела… Такое дело сорвала… А все равно люблю… Такую вот и люблю…
— Эй! Ты чего, бредишь?
— Болван ты, Лыков… Думаешь, победил меня? А твоих детей там сейчас убивают…
— Кто?
— Полина. Это ведь она маньяк… Она всех душила…
— Полина Мефодиевна? Она же калека. Как калека может лазать по оврагам и душить детей? Бредишь, Галактиоша!
— Калека? Лучше нас с тобой бегает… Никто не знает, лишь свита… да я…
Лыков на глазах менялся в лице, и Бекорюков это заметил.
— А… Дошло до дурня… Смеялся надо мной… Теперь я посмеюсь… Когда от Нефедьевки на рысях уходил — ее встретил, к вам ехала… Поклялась всех… ни одной живой души… не оставить…
Коллежский асессор развернулся и кинулся вон из дому. Все трое снова прыгнули в коляску и помчались обратно в Нефедьевку. Лыков беспрестанно нахлестывал лошадей, на него невыносимо было смотреть. За всю дорогу никто не проронил ни слова.
Через полчаса загнанные лошади встали у входа в главный дом. Лыков с револьвером в руке ворвался внутрь.
— Варенька! — как безумный, крикнул он и осекся. Поперек раздевальни лежал в луже крови мертвый Окуньков.
— А-а-а!!! — дернул себя за волосы сыщик и кинулся в вестибюль. Там валялось на боку пустое инвалидное кресло. А у нижних ступеней лестницы, ведущей в мезонин, распласталось еще одно тело. То ли Аким, то ли Еллий — коллежский асессор так и не научился их различать. Между бровями у него чернело аккуратное входное отверстие от пули. Знакомый почерк — так когда-то, давным-давно, стрелял Буффало старший, отец Буффаленка.
— Варенька! Где ты?
Лыков побежал было вверх по лестнице, но на площадке путь ему преградила целая груда тел. С топором в руках лежал второй носильщик Смецкой. Рядом уставила невидящие глаза в потолок камеристка Аннушка, подле валялся огромный нож. И, наконец, выше по лестнице, уже перед дверью в мезонин, обнаружилась с удавкой в руке сама Полина Мефодиевна. Все трое были убиты наповал точными выстрелами в голову. Рана не исказила лица Смецкой: она лежала ослепительно красивая, только глаза, открытые настежь, поражали разлитой в них необыкновенной злобой…
Чуть приоткрылась дверь в мезонин и оттуда высунулся Буффаленок:
— Алексей Николаевич, это вы? Мы все живы! А у вас как?
