Глава 27
В Даниловских каменоломнях
На следующий день, в одиннадцать часов дополудни, Лыков снова приехал в Нижние Котлы. Он был так уверен, что беглецы отыщутся, что сразу прихватил с собой помощников. Тоська-Шарап и Федя-Заломай остались ждать его на улице; Алексей прошёл к благочинному один.
— А кто это с вами? — спросил отец Николай, поглядывая в окно.
— Мои ассистенты. Хорошие ребята, тихие.
— Разумно, — одобрил Казистый. — Пещеры есть пещеры. А знаете, ведь нашли мы ваших беглецов!
— Вот это чудно! — обрадовался Лыков. — И где они, шельмы, оказались?
— В Ивановской каменоломне. Это такое обособленное место, между бойнями и мусульманским кладбищем. Она не соединена с общими пещерами, и уголовные, действительно, иногда сдают её пришлым под убежище.
— И как я смогу отыскать там этих нехороших людей? Дайте хоть провожатого.
— Провожатый, конечно, будет. Но только до горы. Дальше вы уж сами… Ошибиться невозможно: пещера имеет единственный вход. Там одна длинная галерея. Она имеет два ответвления на правую сторону, но они тупиковые, вам туда не надо. Ваш коридор, господин Лыков, будет отходить у развилки налево. Это примерно восемьдесят саженей вглубь горы. Коридор кончается подземным залом, имеющим высоко в потолке отверстие наружу. Его называют постоялым двором: в зале можно жечь костёр, готовить пищу… Как только вы свернёте влево, Рупейте с Мишкой уже мимо вас не проскочить.
— А что, в правых ответвлениях они никак не могут оказаться? — спросил Лыков, глядя благочинному прямо в глаза.
— Зачем?
— Затем, чтобы, к примеру, ударить мне в спину?
Но Казистый спокойно выдержал взгляд сыщика и только пожал плечами:
— А мне это для чего? Чтобы недополучить с вас сто рублей? И поссориться с Арсением Иванычем Морозовым? При том, что Рупейто мне не сват, не брат…
— Ну, хорошо. Вот вам «петруша» в качестве аванса; остальные, как условились, по окончании дела. Когда появится ваш обещанный провожатый?
— Он ждёт в соседней комнате. Так что, можете отправляться хоть сейчас. Юсуф!
В комнату вошёл крепкого сложения азиат, в ватном халате и с меховой шапкой в руках.
— Это Юсуф-барантач. Он узбек. Угонял там скот, попал в Сибирь. Бежал вместе с Иваном Чуркиным. Тот привёл его в Москву и поселил вместе с собой в каменоломнях. Юсуф тут всё знает. Факелы припас?
Барантач молча кивнул.
— Ну, тогда идите. Да благословит вас Господь!
Отец Николай с чувством перекрестил Лыкова, и тот ушёл.
Полуторные сани с кибиткой с трудом вместили четырёх мужчин мощной комплекции. До Ивановской пещеры оказалось семь с лишним вёрст. Они проехали кирпичные заводы, Бекетовскую рощу, татарское кладбище, пересекли угрюмый Андреевский овраг. Местность вокруг была унылая, невысокие холмы чередовались с глубокими балками. В склонах балок то тут, то там виднелись словно бы огромные норы. Из одной такой норы высунулся по пояс человек, одетый во всё чёрное. Юсуф пронзительно свистнул в два пальца, и человек тут же исчез под землёй. Возница перекрестился и прибавил ходу.
— Эй, бачка, не дрефь! — осклабился барантач. — Со мной не тронут.
Чем ближе они подъезжали к пещере, тем сильнее захватывало Алексея чувство надвигающейся опасности. Узбек-проводник старался не смотреть на него, а когда косился, то щурился и кривил скулы. Недалёкий, видимо, человек, он не умел скрыть своего враждебного отношения к Лыкову. Почему? Заказчик как заказчик… Но барантач вёл себя так, словно ему сообщили, что Лыков — «вода». Значит, в пещере ловушка? А он везёт с собой двух людей, которые вовсе не обязаны рисковать ради него жизнью… Итак, задача номер один: уберечь их от опасности. Задача номер два: спастись самому. Желательно, взяв при этом убийц, живыми или мёртвыми.
Подъехали к большому плоскому холму, у основания которого чернел вход в подземелье. Ничего так себе вход — в сажень высотой! Выгрузились. Юсуф развернул прихваченную с собой кошму и вынул оттуда два осмолённых факела.
— Бачка! Дашь пять рублей — Юсуф с тобой пойдёт, дорогу казать будет.
Лыков даже обрадовался:
— Даю!
И повернулся к своим «ассистентам»:
— Ребята! Вы тогда можете уезжать; барантач всё покажет. Садитесь и дуйте обратно в Москву.
Тоська-Шарап покосился на стоящего неподалёку узбека и прошептал:
— Лексей Николаич! Ты понимаешь, что делаешь?
— Очень понимаю, Антон, поэтому и говорю: берите ноги в руки! Срочно! Тут всё хуже, чем я думал.
Кулачный боец пристально смотрел на сыщика и раздумывал. Потом сказал:
— Поехали все трое.
— Я не могу.
— Нешто тебе деньги дороже жизни?
— Нельзя давать себя обворовывать, понимаешь? Раз спустил, другой — и тогда все начнут об тебя ноги вытирать.
— Значит, остаёшься?
— Остаюсь. А ты забирай Фёдора и дуйте, что есть мочи. Извини, что тебя втянул; не думал я, что они сговорятся.
Федя-Заломай стоял и слушал, явно не понимая происходящего. Но когда Алексей, прощаясь, протянул ему руку, он отвёл её.
— Я тута останусь, господин Лыков. Буду вас тута ждать, как вы велели.
— А теперь я велю уезжать! — рявкнул на парня рассерженный сыщик. Чуть не силой усадил упрямца в сани, кивнул Тоське, и извозчик быстро скрылся из виду.
— Ну, — сказал Алексей, оборотясь к барантачу, — теперь решим с тобой. Вот тебе «синенькая».
И протянул купюру. Юсуф принял её и стал засовывать под халат. В эту секунду Лыков сильно ударил бандита в переносицу, подхватил рухнувшее тело, швырнул внутрь пещеры и шагнул следом. Прислушался — тихо. Высунулся наружу — никого.
Через несколько минут барантач очнулся и застонал. Из сломанного носа на халат лилась ярко-алая кровь. С волчьей ненавистью узбек поглядел на сыщика и прохрипел:
— Кепе-оглы! Чтобы ты сдох, собака!
— Сколько их там?
— Всё одно тебе конец!
Алексей вынул револьвер, снял его с полувзвода и приставил пленнику ко лбу:
— К аллаху захотел? Это можно. Сколько их там?
— Двое.
— Кто?
— Твои.
— А ваши?
— Наших нету.
— В каком они проходе: в правом или в левом?
— В правом, — ответил азиат, и веко его едва заметно дёрнулось. Понятно…
— Ну вот и поговорили, — удовлетворённо кивнул Лыков. Убрал за спину револьвер — и мгновенно нанёс барантачу удар кулаком в висок. Обыскал бездыханное тело, забрал свою купюру; найденный при бандите нож забросил далеко в снег. Ну, пора… Он зажёг один из факелов, второй взял в ту же руку фитилём вниз. Отстранил огонь подальше от себя — и шагнул в пещеру.
Уже через несколько шагов галерея сделала крутой поворот, и дневной свет позади исчез. Лыкова окружила плотная, казалось, даже вязкая темнота. Факел позволял видеть впереди себя не более, чем на пару саженей. Наконец Алексей успокоился, его охватила привычная решительность. Вы хотели боя, сволочи, думал он сердито — будет вам бой! Я ещё выволоку вас на свет Божий. А ежели кого при этом зашибу — не обессудьте; не надо было людей убивать…
Вдруг справа открылся ход. Сыщик остановился, прислушался и принюхался. Тихо, ничем не пахнет… Он опустился на колени и посветил. Следы… Свежие, вчерашние. Шло два или три человека. Куда теперь? Алексей вернулся в основную галерею и в ней тоже обнаружил следы. Ну что ж, решил он, пойдём дальше до развилки. Казистый обещал развилку. Скорее всего, засада там. Если же никого не отыщется, придётся вернуться сюда.
Развилка не показывалась сыщику долго, так, что факел успел выгореть наполовину. Сюда бы сейчас Таубе! Барон видит в темноте, как кошка — можно было бы красться, не зажигая огня. Эх, баронище, почему ты не рядом? Дались тебе эти папуасы…
Вдруг Лыков увидел развилку. Он подошёл и долго-долго вслушивался. Ни звука. Азиат попытался его обмануть и посылал направо; значит, надо идти в левый ход. Или тут более сложная уловка? Нет, Юсуф не похож на особого хитреца.
Титулярный советник опустился на колени и тщательно осмотрел оба коридора. Ничего не понятно! И там, и тут следы, но слева натоптано больше. И тянет махоркой.
Решившись, Алексей шагнул в левый коридор и продолжил осторожное, но быстрое продвижение. Вскоре он обнаружил, что описывает радиальную дугу слева направо. Что за чёрт! Неужели петля? Сыщик вынул револьвер и ещё более ускорил шаг; теперь он почти бежал. И тут раздался взрыв.
Это был даже не взрыв, а очень сильный хлопок. Волна горячего воздуха пролетела по коридору, оглушила Лыкова, сбила с ног и загасила факел. Несколько секунд он лежал в темноте, соображая; потом осторожно пошевелил руками и ногами. Всё было в исправности, только заложило уши… Нащупав факел, титулярный советник достал спички и снова зажёг его. Стало чуть легче… Нехорошие мысли, тем не менее, уже начали его обуревать. Снова перейдя на быстрый шаг, как и прежде, по дуге, Алексей вдруг с разбега угодил в земляную осыпь. Он посветил — это были явно последствия взрыва. Мелкие куски твёрдого, как камень, грунта обрушились сверху и перегородили ход; осыпь чуть дымилась.
Постояв несколько секунд, Лыков развернулся и побежал обратно, считая про себя шаги. И на двести семьдесят втором шаге наткнулся на точно такую же осыпь. Всё, он в ловушке!
Сыщиком овладело мгновенное отчаяние. Он полез по земляной куче, добрался до её верха, отложил факел и принялся разгребать грунт руками. Четверть часа ушло у него прежде, чем он осознал бессмысленность этого занятия. За это время Лыков углубился в осыпь всего на аршин: как только он отгребал землю, с потолка валились новые куски…
Наконец, взяв себя в руки, он отошёл назад, сел и задумался. Эффенбах примется искать его через три дня. Эх, дурак! Спуделял. Надо было сказать: через два… Тоську и Федю-Заломая возьмут, и те укажут место, где они простились с Лыковым. Тогда власти начнут раскопки в Ивановской пещере. Интересно, на каком расстоянии взрыв обрушил своды галереи? Одновременно в ней могут работать не более двух землекопов. Хватит ли у него сил, а главное, воздуха, чтобы дождаться их?
При этой мысли Алексею вдруг показалось, что стало труднее дышать. Но он жёстко осадил себя: главное — не вдаваться в панику.
Потом титулярный советник подумал о Юсуфе. Вот ведь человек! Понимая, что сейчас умрёт, он решил погубить и врага, даже уже после своей смерти. И сумел так сыграть, столь натурально дёрнуть веком, что сыщик поверил. Ума у барантача было не много, а вот азиатской хитрости — с избытком. Эту хитрость Лыков недооценил, и теперь он действительно на краю гибели… Как у солдата, поступок врага вызывал у него уважение.
Значит, Рупейто-Дубяго с колбасником скрывались в правом коридоре. И когда он, Лыков, прислушивался, ползал в поисках следов и нюхал воздух, они таились в темноте и ждали. Возможно, всего в нескольких шагах от него. И дождались, когда сыщик шагнул в левый коридор, оказавшийся началом петли. Тогда убийцы вышли из укрытия и заложили динамитный патрон так, чтобы обрушить оба хода и часть основной галереи. Потом подожгли шнур и убежали. Ловко…
Итак, в лучшем случае четыре дня. А в худшем, если завал длинный — недели или месяцы. А как их прожить? Двести семьдесят два шага — это значительное пространство; воздуха должно хватить надолго. Если не заниматься бессмысленным копанием и потушить факел, то удастся и ещё растянуть. Но как быть с питьём? В полку говорили, что без него человек умирает через три дня!
Лыков полез в боковой карман пальто и вынул баклажку. Перед тем, как отправиться сегодня утром в Нижние Котлы, он заправил её водкой. Подумал, что в пещере будет холодно и залил туда целый штоф. Вот молодец! Если экономить, то на неделю хватит. А еда? Без неё, говорят, можно протянуть около трёх недель. В Германии вон голодом разные болезни лечат и, будто бы, успешно. А он, умница, ещё и краюху хлеба догадался сунуть в карман. Думал водку ею закусывать, а теперь это его главный пищевой ресурс.
Лыков повеселел. Ещё поглядим, чья возьмёт! На хлебном вине мы ещё поборемся! Что у него ещё есть? Спичек полный коробок. Факел, у которого на три четверти обгорел фитиль, и ещё один нетронутый. Неплохо, неплохо… Значит, сидеть и не рыпаться. Беречь силы и воздух, ждать, пока отроют.
И началось его сидение. Лыков регулярно заводил часы и отмечал прошедшие сутки чертой на стене. Вскоре ему уже сделалось зябко и пришлось прогуливаться по коридору, чтобы согреться. Вино в баклажке тоже убывало быстрее, чем ему бы того хотелось, но к концу первых суток сыщик услышал вдалеке стук падающих капель. Обнаружилось, что в одном месте из свода просачивается вода.
На вторые сутки хлеба уже не осталось, и Алексея начал мучить голод. На войне и потом на Кавказе ему выпадало всякое, и голодать тоже приходилось; сыщик терпел. Более всего его угнетала темнота. Факелы приходилось беречь и без необходимости не зажигать. Донимал сильно холод. Лыков садился на корточки, обхватывал плечи руками, чтобы не растерять тепло своего тела, и сидел так часами. Когда он засыпал, то прислонялся спиной к стене и вскоре просыпался от озноба.
Лыкова грели воспоминания. Он закрывал глаза и видел дом, детство, маменьку с сестрой; особенно же любил представлять Вареньку Нефедьеву. Как она там, прекрасная богачка? Вот бы найти клад — в пещерах они встречаются! — выйти в отставку и приехать к ней свататься.
Но иногда Лыковым овладевало отчаяние, ощущение безысходности и неизбежности мучительной смерти. От голода или от удушья — какая разница? Огромная могила, казалось, давила на его плечи и высасывала жизненные силы. К чему ложь? Если быть честным перед самим собой, ясно же, что спасение невозможно! Это гроб. Галерея обрушилась, быть может, на все восемьдесят саженей. Свод, видимо, треснул, и при попытке отрыть землю сверху станут валиться всё новые и новые массы. Полицейские побьются пару дней, потом поймут, что без толку. Снимут фуражки, перекрестятся и уйдут… Один Благово станет раз в год приезжать сюда и часами молча сидеть у входа. Варенька всей правды никогда не узнает — никто ей не скажет. И маминьке не скажут — как такое объяснить? Наврут, что утонул и тела не нашли. Все его попытки бороться, продлить существование — ненужное геройство, позёрство перед самим собой. Всё кончено. Он погребён заживо, и осталось только умереть, как христианину. То есть, в страшных мучениях… Уж лучше вложить ствол «бульдога» в рот, нажать — и дело с концом!
В таких мыслях Алексей прожил целый день, и день этот стал самым тяжёлым в его короткой жизни. Лишь под вечер сыщик несколько укрепился духом. То ли смирился, то ли успокоился. Будь что будет! Умирать — значит, умирать. По его, Лыкова, службе такой исход весьма даже вероятен. Но кончаться титулярный советник будет достойно. Как сильный человек, а не как хлюпик. Георгиевский кавалер всё-таки! Ну, и… вдруг произойдёт божественное чудо? Никогда не стоит зарекаться. С этим и уснул.
На четвёртый день своего заточения, вскоре после полудня, Лыков отошёл в дальний конец коридора справить нужду. Вдруг он увидел в темноте зелёные фосфорицирующие глаза! Ну вот, подумал сыщик, я уже и свихнулся… Что-то быстро; а ещё кавалер… Глаза были явно кошачьими, помещались низко у самой земли и медленно к нему приближались. Ну откуда в этой могиле мог взяться кот? Сейчас подожду немного, и жираф явится, горестно вздохнул Алексей. Отчаяние его достигло высшего предела. Может, всё же застрелиться, пока ещё он владеет своими поступками? Лучше быстрая смерть, чем тягостное ожидание конца…
— Мяу! — раздалось в тишине.
«Так… Вот уже и слуховые галлюцинации…»
Неожиданно Лыков почувствовал, что бесплотное животное, плод больного воображения, очень даже натурально потёрлось об его ноги. Что за чертовщина? Дрожащей рукой титулярный советник зажёг спичку и увидел возле себя красивого пушистого кота, вполне материального. Непонятной из-за темноты расцветки, тот тепло урчал и ходил кругами… Откуда явилась эта животина? Четыре дня никого не было, и вдруг… У сыщика спёрло от волнения дыхание.
— Кыс-кыс-кыс! — выдавил он из себя кое-как, но спичка погасла и глаза тут же исчезли.
— Эй, ты куда? Стой, вернись! Барсик! Васька! — в отчаянии закричал Алексей, и глаза опять зажглись, совсем неподалёку. Дрожащими руками Лыков зажёг новую спичку. Кот обнаружился в нескольких шагах; он приветливо махал хвостом и смотрел с дружелюбным любопытством. Потом вторично сказал «мяу» и исчез в стене! Алексей не верил своим глазам. Куда он делся? Спичка тем временем тоже затухла. Наощупь сыщик добрался до того места, где только что стоял кот, пошарил над полом и обнаружил отверстие. Как же он раньше его не замечал?
Уф! Сердцу у Лыкова билось, как паровой молот. Он боялся сделать ещё одно обследование и убедиться, что найденный лаз слишком для него узок. Наконец, он решился. Встал на колени, сунулся внутрь. Голова пролезла легко, но накачанные плечи застряли. Чёртов атлетизм! Впервые в жизни Алексей проклял свою силу. Но потом взял себя в руки. Сбросил пальто, переложил револьвер запазуху, как-то сложился, ужался — и пополз.
Полз он долго, казалось, целую вечность. Вспоминая потом это приключение, Лыков оценивал преодолённое им расстояние саженей в пятьдесят. Лаз то расширялся, то сужался, имея малозаметный подъём. В двух местах Алексей основательно застрял; казалось, всё, хода нет, нужно возвращаться назад. Снова его охватывало отчаяние. Пришлось сначала бросить баклажку, но во второй теснине не помогло и это. Каким-то чудом сыщик сумел извернуться и выскользнуть из чемарки, и это его спасло — он протиснулся дальше. Наконец, почти уже сходя с ума от страха и нечеловеческого напряжения, Лыков увидел впереди свет. У него сразу прибавилось сил. Ещё несколько минут — и он выбрался на поверхность. Тусклое весеннее солнце ослепило сыщика, резь в глазах заставила зажмуриться, но вскоре прошла. Первое, что он обнаружил — это кот. Красивый, дымчато-серой масти, тот стоял возле лаза и словно бы дожидался Алексея. Смотрел он ласково и как-то ободряюще…
— Спасибо тебе, Божье создание! — титулярный советник протянул запачканную землёй руку и погладил кота. Снова мяукнув («Ну, пока!»), тот неторопливо сошёл вниз под гору.
Лыков выбрался на поверхность и осмотрелся. Было три часа пополудни. Славно припекало, снег на вершинах холмов уже стаял, но в оврагах ещё лежал большими грудами. Живой! Хорошо-то как…
Вокруг не было ни души. Слева, у подножья горы, Алексей увидел вход в пещеру, куда он шагнул четыре дня назад, и решил его обследовать. Вдруг Благово с Эффенбахом уже там и, обливаясь слезами, шуруют в две лопаты? То-то обрадуются…
Спустившись вниз, сыщик первым делом вынул «бульдог». Всё же он находился в Даниловских каменоломнях. Войдя в галерею, Алексей не обнаружил трупа Юсуфа — кто-то его уже прибрал. Осторожно и бесшумно он двинулся вперёд, хотя всё его существо противилось возвращению в подземелье. Факела при себе у Лыкова уже не было, но за четыре минувших дня он научился обходиться без света. Пройдя так саженей сорок, он услышал отдалённый шум, а потом разглядел и тусклый огонёк. Удвоив осторожность и поставив револьвер на боевой взвод, сыщик подкрался к освещённому месту поближе. Он увидел, как человек высокого роста и богатырской комплекции в полном одиночестве пытается прорыться вглубь галереи. Стоя по колено в грунте, он, словно крот, настойчиво и неутомимо отгребал лопатой землю себе за спину. Судя по отвалам, человек уже пробился вперёд саженей на пять.
Убрав «бульдог», Лыков вышел в круг света, образуемый масляной лампой, и сказал вполголоса:
— Фёдор, я живой. Отдохни немного.
Богатырь замер, бросил лопату, обернулся — и со всех ног бросился к Алексею. Подбежал, обнял — и разрыдался… Федя-Заломай стоял и ревел белухой, боясь выпустить Алексея из могучих рук. Наконец, тот высвободился сам, отступил на шаг и проговорил, растроганный:
— Ну, полно, полно… Всё хорошо… Ты как здесь оказался?
— Господин Лыков! Господин Лыков! Ах, Есусе Христе сыне Божии, спасибо тебе, благодетелю и всех бедняков засупнику… Вы живы! А я… четвёртый день лопатою ворошу, вона скока нарыл!
И хлопец показал на отвалы.
— Герой! — похвалил его титулярный советник. — Тут саженей не меньше пяти-шести. Оставалось всего-ничего; ещё сто с хвостиком.
Фёдор осёкся, но Лыков тут же крепко обнял его и поцеловал в залитую слезами щёку.
— Главное не это, а то, что ты меня не бросил!
— Как же я вас брошу? Вы наставник мой и покровитель.
— Спасибо тебе за верность. Всё же: как ты здесь оказался? Я же велел вам с Шарапом уезжать.
— Мы и уехали. Тока беспокойно мне стало. Еду, а сам думаю: а вдруг вы тама в опасности? Один, без помощника… Откатили напримерно версту, на подъёме я соскочил — и назад. Шарап мне кричал вослед, но я не слушался. Вертаюсь — а из пещеры дым валит! Чёрный, вонючий… И никого. Я в неё шасть, смотрю — трухмен лежит, что с вами остался. Мёртвый. Тута я совсем за вас перепугался. Эх, думаю, пень ты дубинородный, бросил-таки господина Лыкова! А войти нельзя, задохнешься. Долго я ждал, покуда весь дым сойдёт, и тогда токмо в пещеру полез. Вот здесь нашёл, что вас завалило. Плакал, плакал… Опосля вернулся в Даниловку. Купил лопату, ланпу, водки и хлебу. Решил вас раскопать. Вот.
— И все четыре дня копал?
— Ага. Здешние ко мне приходили.
— Какие здешние?
— Разбойники. Страшные… Расспрашивали, чево я здеся делаю. Я рассказал. Не тронули. Посмеялись да ушли; трухмена тока свово забрали.
— Где же ты ночевал?
— У выхода. Костёр жёг. Тут в овраге под снегом полнёхонько валежнику.
— А чем питался?
— Хлебом.
«Нельзя такого человека в дергачах оставлять, — подумал Алексей. — Он ещё не испорченный, только очень наивный. Возьму с собой в Петербург. Если научится грамоте, устрою в полицейский резерв. Хороший городовой получится! Не осилит — пристрою в услужение к порядочному человеку. Приглядывать буду и помогать; негоже эдакими верными людьми бросаться!».
— Вот что, Фёдор, — сказал он мягко. — Ты, помнится, просил меня взять тебя к себе. Не передумал?
— Я же эта… господину Ногтёву присягу давал.
— А если он отпустит тебя со мной?
— О! — Заломай воздел вверх ручищи. — Бегом побегу! Моя главная мечта, господин Лыков, при вас находиться. Очень вы у меня доверие вызываете! А с моим умишком так рассудить: ежели к хорошему человеку не пристроюсь, пропаду.
— Ну и договорились. Зови меня теперь Алексей Николаевич.
— Слушаюсь, Лексей Николаич! Уж не пожалеете…
— Тогда поехали в Москву. С Ногтёвым я сам поговорю, сегодня же, и вещи твои заберу. Тебе в Шиповском доме появляться незачем.
— А у меня, Лексей Николаич, всё на мне, другого нету. Тама что, токмо тюфяк, так он ихний.
— Ещё лучше. Тогда двинули на дорогу возницу искать, а то я замёрз уже.
И они пошли к людям. Вид у них был босяцкий: чумазые, перепачканные в земле, а Лыков при таком холоде в одной жилетке и порванных на коленях брюках. Словно выходцы с того света, подумал Алексей, и вдруг понял, что он и в самом деле выбрался именно оттуда… И ничего — жив, здоров; много, если отделается насморком. Сильный организм, несмотря на четырёхдневный пост, сбоев не давал. Молодая кровь бурлила, мышцы играли, солнце грело и наполняло каждую его клеточку радостью жизни. Из такой могилы выскочил! Теперь ему сам чёрт не брат!
Потом Алексей вспомнил о деле. Рупейто-Дубяго с Мишкой считают его погибшим. И, полагают, теперь им можно немного расслабиться. Они постараются уехать из Москвы, подальше от следствия. Прятаться удобнее всего в Петербурге: большой город, Лыков его уже обыскал. А он вернётся следом за ними в столицу и забросит свою сеть. Успокоившиеся убийцы рано или поздно попадутся. Или Сохатый их отыщет, или они заглянут в сторожку к Пахому-Кривому, или Мишка навестит Кекинские дома — но поимка неизбежна.
Первые два мужика с санками побоялись везти Алексея с Федей-Заломаем, но третий, отчаянный, прельстился на трёшницу и доставил их на Самотёку. Наскоро умывшись, почистившись и переодевшись, Лыков оставил своего «ассистента» на попечении смотрителя квартиры. Велел только получше накормить парня… Сам же поехал на Мясницкую в сыскное отделение.
Когда он без доклада прошёл в кабинет начальника, то увидел умиляющую душу картину. Эффенбах с Благово стояли перед картой Москвы и о чём-то горячо спорили. Павел Афанасьевич говорил настойчиво:
— А вы ещё казаков попросите! Князь Долгоруков не откажет, особенно, если обер-полицмейстер его попросит; а он попросит! Тогда район поисков…
— Я же велел не беспокоить по пустякам, — недовольно обернулся Эффенбах на вошедшего. Увидел Лыкова — и замер. Благово застыл, медленно повернул голову, ахнул… Сшибая на ходу стулья, сыщики бросились Алексею в объятья. Трое серьёзных, достойных мужчин вцепились друг в друга и стояли так с минуту, сопя и чуть ли не всхлипывая… Потом Благово отошёл, спросил сиплым от счастья голосом:
— Где ты был?
— Сидел в Даниловских каменоломнях.
— Тебя вычислили, схватили, а потом ты убежал?
— Не совсем так. Меня действительно вычислили, не знаю, каким образом. Полагаю, что Рупейто с Мишкой пришли к отцу Николаю раньше меня и сказали, что их ловят. Попросили убежища. Когда же заявился я, Быков, видимо, предложил им избавиться от преследователя. Во всяком случае, в пещере была засада.
— И?
— У них оказался динамитный патрон.
— Они взорвали пещеру?
— Да. Свод обрушился саженей, антретно, на семьдесят-восемьдесят, если считать вместе с петлёй, — блестнул Лыков словечком из флотского лексикона своего шефа. — Меня пришлось бы откапывать полгода…
Благово с Эффенбахом переглянулись.
— Мы как раз сейчас собирались в Даниловку. Тоська-Шарап уже разыскан, сидит в секретной; а Федя-Залолмай пропал, как сквозь землю провалился.
— Он и вправду провалился. Все четыре дня меня откапывал. Пяток саженей прорыл! чистый крот…
— Ну и ну… Как же ты жил эти четыре дня?
— Тосковал. Думал — конец… Но крепился! Питался водкою — у меня была с собой баклажка.
— Вот! — вскричал Эффенбах. — А говорят, что водка вредна! Никогда этому не верил, а теперь особенно.
— А выбрался ты как? — продолжил расспросы Благово.
— Через четыре дня пришёл кот и вывел меня через узкий и длинный лаз, которого я не заметил.
— Какой кот?
— Дымчатый, ласковый.
Благово прошёл в угол к иконе, трижды на неё перекрестился:
— Слава тебе, Господи, слава тебе, Господи, слава!
Потом вернулся к Алексею:
— Коты тебя всегда любили.
— Теперь они меня спасли!
— Что же ты лаз-то не заметил, сыщик?
— Ну, нервы… И потом, мне сейчас кажется, что его там и не было раньше. Я же всё обыскал. И вдруг он появился! Чудо какое-то, мистика… И ещё до сих пор не пойму, как я в этой теснине не застрял. Поболе кота размером-то.
— Да, Лёха, — сказал уважительно Эффенбах, — не берёт тебя ни крест, ни пест. Но постой: ты же без еды девяносто шесть часов!
— Ничего, только голова немного кружится, да подташнивает…
— Сейчас из трактира кучу жратвы принесут!
— Это можно. Но игру надобно доиграть до конца. Я тайно возвращаюсь в Петербург. Федю-Заломая увожу с собой. Он парень верный, беру его под свою опеку… Сыскное же отделение пусть ведёт поиск пропавшего Лыкова с привлечением Тоськи-Шарапа. Легенда такая: Лыков мошенник и связан с фальшивомонетчиками, через него хотят выйти на изготовителей «красноярок». Понял?
— Сделаем, — заверил Эффенбах. — Отмоем «демона» для будущих трудов. Не пойму только, зачем тебе Федя-Заломай? Он же дергач.
— Он станет дергач, если его сечас не забрать у Верлиоки. Но отнюдь не поздно спасти человека. Возьмём да покрасим, и выйдет Герасим…
Неожиданно Благово, зайдя сзади, потёр Лыкова по затылку. Тот недоумевающе оглянулся:
— Что, земля осталась?
— Нет. Ты глянь на себя в зеркало.
Алексей, извернувшись, всмотрелся и обнаружил, что на его тёмно-русых волосах появился клок седины. Словно кто мазнул кистью, обмакнув её перед этим в белила.
— Посидишь четыре дня в могиле, ещё и не то появится. Ладно, я хоть там не свихнулся…
