Откуда ты, прелестное дитя

Не сыскать дней беззаботнее Святок. Снег лежит плотным ковром, сверкая и искрясь, морозы встали, кончились метели, вышло солнышко, наступило Рождество, и на душе так светло и привольно, словно уже весна. Да она и не за горами. Вся столица погружается в праздничные гуляния. Важные государственные учреждения и те откладывают решения судеб Отечества и народного благоденствия в дальний ящик, чтобы окунуться в радостный водоворот.

Даже преступный мир, стесняясь нарушить закон праздника, отправляется на каникулы. Стихают карманные кражи, про грабежи не слышно, а если и случается происшествие, то по невоздержанности. С такой мелочью полицейские участки сами справляются, раз им не позволено отдыхать, как нормальным обывателям.

А вот сыскная полиция со спокойным сердцем наслаждается жизнью. Чего штаны протирать в присутствии, все равно дел никаких! Так что под конец двенадцатидневного веселья кое-кто из доблестных сыщиков еле жив. Требуется отменное здоровье, чтобы пережить Святки. Не каждому они под силу. Особенно юным чиновникам.

На третий день святочного безделья Родион открыл глаза и кое-как разглядел толстую стрелку, которая обогнала десятый час. Вместо того чтобы бодро вскочить и сделать утреннюю гимнастику (хотелось бы взглянуть на таких героев), он поступил как разумный человек, а именно: плотнее закутался в одеяло. Но в отличие от нас с вами, старающихся придавить лишний часок, стал лежа анализировать, до чего же докатился.

Мысленно загибая пальцы, Ванзаров счел пережитые испытания. Вскоре обнаружилось, что мысленных пальцев не хватит и придется добавлять новые. А все потому, что за последние дни он не отказался ни от одного приглашения и в результате умудрился побывать, кажется, у всех родственников и знакомых и даже знакомых их знакомых. Ну и за каждым застольем, без которого Святки не представить, конечно же…

Нет, совсем не то, что подумали. В напитках Родион меру знал. А вот в закусках… Только прикинув в самых общих чертах, какое количество холодцов, салатов, жаркого, заливных судаков, печеных поросят, кулебяк, тортов и прочих домашних изысков уничтожил, он немедленно пришел в ужас. Если, конечно, в ужас можно прийти вот так на диване. Со всей ясностью логической мысли Родион осознал: еще немного — и рискует потерять форму. Хотя было бы чего терять, честное слово! Но испытания на крепость духа и желудка еще не закончены: сегодня опять званый обед у матушки.

Перевернувшись на бок, Родион окинул себя мысленным взором и сделал неутешительный вывод: так жить нельзя. Иначе не только потеряет форму, нет, форма была, но отупеет. Что для сыщика, подающего надежды, совсем не годится. Короче говоря, надо отказаться от матушкиного обеда. Или хотя бы прогуляться перед ним. Решено и подписано.

С чувством выполненного долга Ванзаров прикрыл глаза на секундочку, чтобы поглубже осмыслить решение, а когда открыл, обнаружил, что проспал до одиннадцати. Это уже никуда не годилось. Выкинув себя с дивана, он прошлепал на кухню, где опрокинул ведро леденой воды на голову, завопил как ошпаренный, растерся жестким полотенцем и облачился в свежий костюм.

Сунув нос в стекло и продышав морозный узор, Родион открыл Садовую улицу в снежном блеске и праздничном безделии. Атмосфера манила прогуляться и насладиться январским днем. Упустить чудесный миг было преступно. А сыскная полиция борется с любыми преступлениями.

Выйдя на улицу, Родион вдохнул полной грудь и… наполнился чистой морозной радостью, какая бывает только на Святки. Не торопясь и наслаждаясь каждым мгновением, отправился в сторону Никольского рынка. Прогулка была столь чудесной, что он сам не заметил, как дошел до гранитной набережной Крюкова канала.

Праздник искрился и переливался на все лады. Вода скрылась под белой периной, расшитой следами веселых полозьев. Горят золотом купола Никольского собора. Сбитенщики перекрикивают друг друга, предлагая медовый отвар. Девахи в пестрых платках, румяные и озорные, гуляют парочками, смеются над симпатичными мужчинами, строят глазки военным. Мальчишки с ором носятся друг за дружкой. Снег хрустит под ногами. Редкие сани пролетают со свистом. В общем, так хорошо, что и сказать нечего, кроме: как хорошо!

Окинув взглядом запорошенные окрестности Коломны, Ванзаров ощутил легкий намек голода и уже собрался поворотить, как на той стороне канала заметил фигуру городового. В отличие от мрачного постового в черной шинели, который и в праздники тянет лямку, этот был также мрачен, притопывал и прихлопывал рукавицами. Только вот стоял не на должном месте. Рядом с ним согревалась еще парочка городовых. Промерзшие лица постовых были знакомы — все как один из 3-го Казанского участка. И хоть зевак, сколько хватало глаз, и в помине не было, узнать полицейское оцепление труда не составило.

Праздничное обжорство не смогло задушить любопытство. Родион ощутил позыв куда сильнее голода. Захотелось узнать, что же такого преступного случилось, когда в мире царят покой и благодать. Хоть глазком взглянуть. Ну что в этом такого: только узнает, что стряслось, и сразу на обед.

Недолго думая, вернее, не думая вообще, Ванзаров съехал, как мальчишка, по ледяной горке гранитного спуска к самому каналу, пересек лед и вышел к другому берегу, к большому неудовольствию городовых. Начальству, хоть и мелкому (по чину, но не по фигуре), лениво отдали честь, но что случилось, ответить не могли. Или не пожелали. Их дело маленькое: вызвали и поставили.

Снаружи охраняемый домик выглядел мирной обителью, в которой не может случиться ничего страшнее разбитой чашки. Двухэтажный особнячок, какие попадаются только в этой части столицы, был построен в начале века, но вид имел ухоженный и чистенький. Как праздничный тортик. Внутри выглядел не менее опрятным, чем снаружи. Уют семейного особнячка жарил от натопленной печки. Аккуратные половики, начищенные зеркала и даже люстра в чехле говорили о пристойном достатке владельцев.

Отряхнув ботинки, Ванзаров снял шляпу, чтобы поздороваться, но вежливость пропала зря. В комнате вроде большой гостиной с широкими креслами имелось три двери. На второй этаж вела дубовая лестница. И нигде ни одной живой души. Словно обитатели вымерли — ни хозяев, ни прислуги. Быть может, кто-то прятался на кухне, к которой вел тесный коридорчик с одежной вешалкой. Только уж очень тихо сидят, ни звона посуды, ни шипения самовара. Прямо-таки мертвая тишина.

Родион прошелся по пустой зале. Каждая вещь сверкала чистотой. Так идеально хозяйство вести трудно. В семье обычно кто-нибудь или вещь бросит, или мусор оставит, или беспорядок наведет. А тут образцово правильно, не по-домашнему. Как в дорогой гостинице.

И правда: на скромной конторке, притиснутой в уголок, нашлась книга регистрации постояльцев. Вернее — постоялиц. Чистенький домик служил пансионом дамам, которые не любили меблированные комнаты или гостиницы, а желали получить хорошее обслуживание и уединение. Подобный комфорт стоит дорого, не каждая дама сможет позволить себе такой пансион. Да и постояльцев много не поместится. Судя по редким записям — лишь четыре гостьи изволили остановиться. Только где же они все?

Порядок дошел до того, что ступеньки отказались скрипеть. Родиону даже не пришлось красться, как сыщику. Поднявшись на второй этаж, Родион увидел вычищенный пол с новыми коврами, свежие обои, аккуратные картиночки с пейзажами в рамках, хрустальную люстру и запертые двери по обеим сторонам коридора. Зато прямо перед любопытным гостем распахнулась створка, завешанная изнутри плотной гардиной. Отодвинув ткань, пахнувшую едким букетом духов, Родион заглянул внутрь.

— Это что такое? — спросили грозным тоном. — Кто позволил? Ну-ка попрошу отсюда… Ах, это вы, Ванзаров… Очень мило, но я сыскную не вызывал…

— Здравствуйте, Иван Васильевич, — нежно ответил юный чиновник, проскальзывая внутрь. — Я не по службе, а так, по интересу. Мимо проходил, думаю, дай-ка загляну к коллегам, посмотрю, что стряслось, и немножко согреюсь…

— Согрелись? Ну и идите себе, куда шли…

Радушный прием чиновника Разуваева на этом не кончился. Развивая гостеприимство, он добавил, что вот, дескать, кому праздники и веселье, а кто-то, не разгибая спины и не видя родных деток, должен трудиться… В общем, вылили все, что накопилось в душе. Действительно, не повезло человеку: все праздники пришлось дежурить по участку.

Понимая душевную травму соседа с первого этажа, Родион растекся коварным обольстителем, полив рану сладкой патокой. Рассказал, как уважает господина Разуваева, как ценит его знания, мечтает поучиться у опытного и мудрого товарища и, если позволят, лишь одним глазочком взглянуть на происшествие. Лесть такой грех, который никогда не остается безнаказанным. Разуваев размяк, оказалось, что и он давно наблюдает за успехами юноши и, так и быть, изволит натаскать его уму-разуму. Ну, как же иначе…

— Что же тут случилось? — спросил Родион, озираясь. На первый взгляд ничего трагического в чистенькой комнатке не нашлось. Не считая странного запаха… Но мало ли чем может пахнуть в комнате дамы.

— Загляните-ка сюда, коллега, — широким жестом предложил Разуваев, указывая на диванчик, развернутый цветастой спинкой ко входу.

На шелковых подушках лежала барышня в сером платье с глухим воротничком под самое горло. Волосы черного отлива туго затянуты в пучок, лицо бледного землистого оттенка с большими синяками под глазницами, в общем, не красавица. На вид — не более двадцати двух, но выглядит глубоко замученной жизнью. Глаза голубоватого отлива, тусклые, как у русалки. Шея неестественно изогнутая, подбородок прижат к груди. Девушка лежала неудобно, скособочившись и сжавшись. Одна рука подвернулась под спину сломанной тростинкой, правая свешивалась безвольно. Диванчика хватило, чтоб целиком спрятать от случайного взгляда щуплое тельце. К тому же окончательно мертвое.

— Ну, как вам гостинец к празднику? — Иван Васильевич горестно усмехнулся, выражая накопившуюся обиду и ожидая законного сочувствия. Что за нелепость — тратить на расследование праздничные дни, вместо того чтобы проводить время с женой и детишками. Он ведь не великий сыщик, как некоторые, а мирный обыватель.

— У вас уже есть версия, что здесь произошло? Я прямо в растерянности, не знаю, что и подумать! — Родион старался быть предельно вежливым, не позволяя себе умничать перед старшим товарищем.

Разуваев покровительственно хлопнул по плечу:

— Эх, Ванзаров, вам еще многому надо учиться… Все в облаках витаете. А ведь жизнь, она, знаете ли, проще… Тут произошел самый заурядный факт любовной драмы. Взыграли страсти, и вот результат.

— Не понимаю, Иван Васильевич, раскройте загадку!

— Ну, так и быть, учитесь основам ремесла. Сегодня утром к этой барышне…

— Личность ее установлена?

— Некая Водянова Дарья Иванова…

— Имя по паспорту выяснили?

— Паспорт?.. При чем тут паспорт! В книге регистрации пансиона записана, с начала марта месяца проживает… Так, о чем я?.. Ванзаров, не перебивайте!

— Извините…

— Еще раз встрянете — отправлю за дверь… Ну так вот, к ней заявился сердечный гость. Слово за слово, взыграла ревность, посыпались обвинения и упреки, потом — выстрел, и вот вам труп на праздничек. После чего убийца хладнокровно бросает оружие и выходит из комнаты… Вся история. Кажется, ищи теперь ветра в поле?

Словно не расслышав, Родион принялся так старательно оглядывать ковер вокруг дивана, что заподозрить его в быстроте и сообразительности было трудно.

— Ничего не пойму… Где же убийца пистолет оставил? Ох, помогите…

— Не там смотрите, правее берите… Вон у печки валяется.

— Ну надо же! А я не приметил…

Действительно, рядом с чугунной дверцей духового отверстия лежал револьвер с длинным стволом. Издалека можно ошибиться, но, скорее всего, хорошо знакомая американская модель. Прямо скажем: не новая. Револьвер был немного младше Родиона, его история подходила к концу, но оставался еще на вооружении кавалерии и, бывало, попадал в частные руки. Вещица тяжелая и очень опасная.

— Полагаете, тип оружия указывает на мужчину? — спросил любознательный юноша.

Чиновник гордо хмыкнул:

— Еще как полагаем!.. Только револьвер тут ни при чем. Горничная видела, как убегал наш голубчик.

— Она смогла его описать?

— Ни к чему описания, говорит: часто здесь бывал… Только имени не знает.

— Большая удача, поздравляю.

— Именно так. Дело пустяковое, считай, преступник уже пойман… Вот разберусь с бумагами и возьму его тепленьким.

Согласившись, Ванзаров все же аккуратно спросил:

— Иван Васильевич, я вот понять не могу: зачем убийца так странно бросил оружие?

— Что же тут, по-вашему, странного?

— Оставил на виду такую улику. Зачем-то пошел к печке, которая в другой стороне от выхода. С чего это? Неужели не подумал…

Чиновник самодовольно улыбнулся:

— В том-то и дело, что в таких моментах обычно не думают. Не до того, голубчик, было в мягких муромах у нас… Хо-хо!.. Выхватил револьвер, стрельнул, испугался, что натворил, бросился к печке, оружие выронил и был таков. Глупейшее убийство. Сразу видно: дилетант с порывом.

— Так, по-вашему, убийство не было запланировано?

— Нет, это все нервы шалят… А вы что, предполагаете злой умысел?

Родион помедлил, чтобы подобрать дипломатичные словечки:

— Приехать в гости к любовнице с таким револьвером — довольно странно. Девушка хрупкая, вид болезненный, если было желание с ней покончить — можно задушить тихо и быстро. А тут — оружие, каким лошадь с пятидесяти шагов завалить можно. Огромная убойная сила, три сосновых доски прошивает, насколько помню. Калибр 10,67, судя по стволу…

— Ай, глупости! — отмахнулся опытный чиновник. — Кто в порыве страсти думает про убойную силу? Ну, держал под рукой на всякий случай.

— Полагаете, убийца опасался чего-то?

— Да нечего полагать! — в некотором раздражении бросил старший товарищ. — Носил при себе револьвер, и все тут. На том и попадется. Глупый и невоздержанный тип. Вон как пальнул бестолково…

На платье чуть ниже правой груди растеклось рваное пятно, бурое и подсыхающее. Если стрелять от печки, то выстрел будет не из легких, а результат почти случайным. Барышня должна была подставить грудь под пулю, как взлетающая птица, да еще в порыве страсти замереть, чтобы попасть было удобнее. Как бы пригодился сейчас эксперт! Но где же его взять в праздники.

Копаться в ране Ванзаров не рискнул, но обратил внимание на крохотный предмет. Вышитая подушечка, называемая «думочка», какие подкладывают под щеку, касалась уголком платья, но выглядела неопрятной: шелковую ткань пронзала дыра. Стоило чуток приподнять, как с обратной стороны нашлась другая дырка с обугленными краями, густо усеянными черными точками. Улику Родион не стал трогать с места.

— Надо же, не заметил, — безрадостно признал Разуваев. — Но каков подлец! Стрелять в женщину почти в упор. Еще и подушку подложил под ствол. Чтобы, значит, выстрел приглушить…

— Да, стрелял с близкого расстояния, — согласился Родион. — Только не пойму, зачем так делать.

— Нам-то чего думать! Пусть у него голова болит… Что тут непонятного? — Разуваев откровенно раздражался. — Спонтанный поступок. Или вот вам объяснение: попугать захотел. Схватил подушку, уткнул ствол и давай угрожать! А тут палец соскользнул на курок, и готово дело… Случайность… И что вам не нравится?

— Только логика, Иван Васильевич. Что касается случайного выстрела — не похоже. Даже если палец соскользнет — ничего не получится. Взвод курка у этой модели тугой, с запасным ходом для предохранения. Револьвер стреляет так шумно, что крохотная подушка не спасет. Но убийца ее использует. Причем пристраивает к животу. Если бы стрелял в голову, тогда понятно: защищался от брызнувшего мозга… Извините… Но выстрел-то в сердце. Барышню куда проще пугать, наставив ствол в лицо. Только в этом случае подушка опять-таки бесполезна… Как думаете?

— Я же говорю: дилетант! Не знал, что из такой раны кровь хлестать не будет. Чистоплотный, вот и хотел предохраниться. Чтоб, значит, пятен на костюме не осталось.

— Это разумно…

— Вот видите! Сначала подумайте, а уж потом лезьте со своими рассуждениями… Эх, молодежь…

— Но как тогда объяснить, что думочка лежит рядом с барышней, а не отброшена в сторону? Убийца действует странно: выстрелил и положил подушку на диван, а пистолет бросил у печки. Для чего? В чем тут смысл? Даже в безумии должна быть последовательность, безумная, но все же. А тут — совершенно противоречивые поступки.

Иван Васильевич хотел ответить с ходу, хлестко и умно, но только не нашел подходящих слов. Потом еще не нашел, и еще, пока, наконец, совсем не растерялся. Логика юнца противной занозой разодрала такое простое и понятное дело. Ох уж эти брызнувшие мозги, обгоревшие подушки и все такое. Было и обидно, и противно.

— Знаете что, Ванзаров… — чиновник разозлился окончательно и даже отвернулся.

— Когда наступила смерть? — спросил Родион.

— Откуда мне знать! Доктор Белкин в участке сидит, чай с коньячком кушает и выезжать на мороз, видите ли, не желает… Я один кручусь. А еще вы со своими вопросами лезете… Час назад горничная в участок прибежала… Я ее в комнате соседней посадил. Желаете выяснять — милости прошу!

Разуваев сорвался на крик, так досадил ему мальчишка. А негодник и не думал сбавлять обороты, насел пуще прежнего:

— Я вот все думаю и не могу понять…

— Ну, что еще!

— Отчего вы решили, что приходил именно любовник?

— А кто же?!

— В комнате нет никаких следов дружеского визита или застолья: ни бутылок, ни приготовленного стола или блюд, ни цветов. Да что там — даже рождественской елки не имеется. Не говоря уже о подарках. Кажется, жертва не собиралась вовсе принимать гостей, судя по скромному платью. И получается…

Мудрый чиновник не стал слушать всякую ахинею, а схватил папку начатого дела и сунул юнцу прямо в руки:

— Получается у нас вот что: сыскная полиция прибыла на место преступления, и милости просим! Передаем бразды, так сказать. Вот вам протоколы — и беритесь за расследование. С вашими талантами к вечеру управитесь. Оставлю городовых, а также свидетелей в соседних комнатах и желаю больших успехов в раскрытии загадочного убийства! Копайтесь, сколько пожелаете. А с меня хватит…

Иван Васильевич нацепил шляпу, влез в пальто и стремительно исчез. Словно растаял в воздухе. Только гардины вздрогнули.

Очнувшись от раздумий, напавших так не вовремя, Ванзаров проклял непокорный язык, который норовил все умничать, а не сидеть тихонько за зубами, и вежливо окликнул чиновника участка. На призыв вернуться Разуваев мстительно не ответил. Видимо, дуется во все тяжкие, характер показывает. Теперь вот придется заглаживать вину, раз обидел человека. Хотя как можно обижаться на логику? Она ведь говорит что думает… Ну да ладно…

Состроив такую виноватую физиономию, какую и плеть не посмеет сечь, а не то что меч, Родион выглянул в коридор. И обнаружил полный порядок. Все было на месте, кроме Ивана Васильевича. Чиновника и след простыл. Ну, все ясно: в сердцах выбежал на улицу, там проветривается. Сунув дело под мышку, юный болтун — иначе не скажешь — сбежал по лесенке и выглянул на мороз. Троица городовых, словно ожидая его появления, подтянулась и замерла в почтительной строгости.

— Чего изволите, господин Ванзаров? — осведомился старший городовой Болотников.

Упрямо не желая мириться с очевидным, Родион спросил:

— А где же господин Разуваев?

— Как есть, отправился домой. Передал, что расследование взяла на себя сыскная… Так что находимся в вашем распоряжении… Ждем указаний.

— Да… очень хорошо… — пробормотал он в ответ.

Это что же получается? Своими руками, вернее — болтовней, взвалил на шею дело с трупом. Да еще такое мутное. Это только Разуваев уверен, что преступника так просто поймать. Тут еще крепко разобраться надо. Уж больно странно все выглядит. Вот и получается, что теперь вместо обеда, который стал нестерпимо желанным, придется возиться с протоколами и розысками. Вместо беззаботного праздника — тяготы будней. А Родион — молодец!

Наш герой и дальше готов был проклинать себя, сыпля жалобами и стонами, не хуже героя древнегреческой трагедии, недаром штудировал их в оригинале, но посиневшие от мороза физиономии городовых с налетом инея и тихой ненависти к мальчишке-сопляку требовали немедленных действий.

— Дело я себе взял уж больно сложное, боюсь, участку не справиться, захотелось на праздниках маленько размяться… — оправдался он, стараясь на глазах превратиться из растерянного юнца в сурового следователя.

Чудо обращения что-то запаздывало. Широкоплечие мужики взирали с откровенным сомнением. Если не сказать — презрением. Дескать, куда тебе, воробышку упитанному, ну, попрыгай, коли власть имеешь, наше дело маленькое, а так — все про тебя знаем, и как тебя старина Разуваев обул, знаем. Нечего нам тут сказки втирать. Или что там вертится в голове городового, когда начальство не заслуживает уважения.

— Вот что, коллеги… — сказал Родион городовым. — Нечего на холоде мерзнуть, никакой толпы нет и любопытных тоже. Лучше не привлекать внимания, пока все тихо. Прошу в дом греться.

И широко распахнул дверь.

Городовые невольно переглянулись: не ослышались ли. Дело невиданное, чтобы чиновник городового «коллегой» назвал. Скорее от удивления, мужики покорно протопали внутрь, гремя ножнами сабель и коваными каблуками. В маленькой гостиной сразу стало тесно. А Ванзаров пошел еще дальше: разрешил рассаживаться и пообещал прислать озябшим постовым чаю. Чем привел их в полный восторг умиления, от которого грубые сердца маленько оттаяли. Сам же отправился наверх начинать следствие с самого начала.

…— Эх, мне бы там посмотреть и пощупать, сразу бы указал, где собака зарыта!

— Аполлон Григорьевич! Ну что вы, в самом деле… Какая собака?! При чем тут собака?

— Нечего обижаться… Из души вырвалось…

— Вы позволите?

— Да уже валяйте, Гривцов… Вот времена: старику Лебедеву рот затыкают… Все-все, молчу…

Госпожа Водянова снимала не самые роскошные, но удобные апартаменты. За уютной гостиной с кафельной печкой, роковым диванчиком и набором необходимой мебели из миниатюрного столика, четверки стульев и буфета находилась крохотная спаленка. Большую часть ее занимала кровать с огромной периной, рядом — трильяж и стул. Платяной шкаф, хоть и узкий, оставлял пятачок свободного места. Полы устланы новыми, но недорогими коврами. Обои свежие, без жирных пятен и раздавленных клопов.

Хозяйка пансиона старалась обеспечить гостей только самым необходимым, справедливо полагая, что они захотят обставить комнаты по своему вкусу. Вот только вкусы несчастной барышни разобрать невозможно. Не нашлось в ее жилище фотографий в рамочках, модных картинок, цветов в горшках и прочих безделушек, какими женщина заполняет любое помещение, попавшее к ней в руки. Не пылилось даже скляночки духов или баночки крема на трюмо. А украшений, хоть самых скромных, не было и в помине.

Что удивительно: вещей у Водяновой тоже было немного. В шкафу висели серенькое платье, теплая накидка и черная юбка. На полках — три смены нижнего белья. Для молодой барышни преступно мало одежды. А весь наличный капитал состоял из пары смятых рублевых бумажек и горстки мелочи. Чем занималась Водянова — было не меньшей загадкой: не попалось ни одной книжки, рукоделья, вязанья, писем или хоть журнала мод. Создавалось впечатление, что барышня целыми днями валялась на диване или смотрела в окно.

Покопавшись где только мог, Родион посчитал своим долгом залезть под кровать. Нагнувшись, он ощутил последствия праздников.

В темноте виднелась какая-то смятая тряпка. Протянув руку, сколько хватило ловкости, Ванзаров подцепил мягкую ткань и вытянул ее на свет. Комок оказался простыней в засохших пятнах неаппетитного цвета. Пахло резко и омерзительно. Родион брезгливо фыркнул и поморщился. Находка требовала изучения криминалистом или хотя бы доктором, но где же их взять. А потому ткань с возможными следами крови была сложена на краешке кровати.

Перейдя в гостиную и стараясь без нужды не смотреть на тело, Ванзаров обошел комнату, заглядывая в каждый уголок. И лишь когда убедился, что ничего нового для следствия не обнаружить, присел над главной уликой.

Оружие было хорошо знакомо чиновнику полиции: великолепный образец револьвера «смит-вессон» калибра четыре и две десятых, который поставлялся из Америки с 1871 года. Длинный блестящий ствол указывал, что револьвер первой модели, после которой было еще две с укороченными стволами. Великолепно сохранившийся и ценный экземпляр: на стволе витиеватая резьба с позолотой, а в рукоятке обычные накладки заменены перламутровыми. Памятный жетон с гравировкой «Моему любимому В.Г.К.» указывал на сердечный подарок. Очевидно, преступник был в такой степени бешенства, что не подумал, какую убийственную улику оставляет. Как лично расписался.

Коленки напомнили Родиону, что сидеть на корточках слишком долго неприлично. Он уже стал подниматься, когда заметил на кафеле печки свежий скол. Небольшая царапинка белела содранной глазурью. Следовало нагнуться, чтобы найти около револьвера крошки в цвет зеленого кафеля. Не зная, как пристроить находку к общей картине преступления, Ванзаров обошел револьвер и прикинул траекторию пули. Вероятная директриса уперлась в тюль, закрывавший окно, в крохотную дырочку, которую по-иному заметить невозможно. Прогрызли ее не мыши и не ветхость. Стоило отодвинуть занавеску, как в обоях открылась рваная дырка. А в ней — кусочек сплющенного свинца, застрявший в плотной известке.

Находка показалась настолько интересной, что логика предложила несколько вариантов происшедшего события. Но каждый казался слишком фантастичным. Чтобы проверить очевидное, Родион бережно приподнял револьвер, пометив место, где лежала рукоятка, носком ботинка, отжал защелку, что задерживала экстрактор, и открыл барабан. Все шесть камор заполнены патронами. Капсюли двух промяты носиком курка. Никаких сомнений: из револьвера совершено два выстрела. Один из которых — в стену. Бессмысленный и странный.

Для порядка обнюхав пистолет и ощутив едкий пороховой запашок, Ванзаров вернул оружие на положенное место. Пора было вспомнить о невинных женщинах, томящихся под арестом Разгуляева.

Выйдя в коридор, Родион, не раздумывая, постучал в ближайшую дверь. Ему так быстро открыли, словно ухоженная дама зрелых лет в жемчужном ожерелье шпионила у замочной скважины. И хоть осанка ее горда и независима до чрезвычайности, но выбившийся локон, седой и растрепанный, говорил о мелкой шалости. Любопытство — порок не только сыщиков.

Почтенная дама затворила створку и прижалась к ней спиной.

— Что вам угодно? — спросила она приятным, немного глухим голосом, в упор разглядывая юного чиновника, словно проверяя, не подводит ли зрение. Действительно странно: высокий господин в возрасте и потертой наружности превратился в такого милого, хоть полноватого юношу, что уж тут скрывать.

Сыскной полиции было угодно знать много чего, но в первую очередь — с кем имеет честь. Раз уж в гости звать не собираются, а рассматривают. Без ужимок она назвалась Ольгой Ильиничной Русаловой, вдовой статского советника и постоялицей этого милого дома, и тут же добавила:

— А где господин, от которого пахло котлетами с чесноком?

— Отправил его по служебной надобности, — и глазом не моргнув ответил Родион и сразу перешел к делу: — Что вы можете рассказать о вашей соседке, госпоже Водяновой?

— Милая, тихая девушка, вежливая, скромная, жила как мышка, — ответила Русалова. — Такое несчастье…

— Откуда знаете о несчастье?

— Что тут такого, господин Ванзаров, Симка так визжала, что меня чуть удар не хватил… Не знала, что и подумать.

— Симка — это…

— Горничная наша, — подсказала Ольга Ильинична. — Я так испугалась, думала, пожар или воры лезут. Страшно же. В доме, кроме меня и Дарьи Ивановны, никого нет, хозяйка наша, госпожа Рыбакова, в Москву на праздники укатила, швейцар с дворником отпущены, даже кухарки нет. Да и наши соседки разъехались. Только Симка осталась. Представьте мое состояние… Отрываю дверь — а на бедной девочке лица нет…

— На ком лица нет: на горничной или Водяновой? — уточнил Родион.

— Ах, ну что вы говорите такое… Симка стоит перепуганная, рот трясется, глаза безумные, говорит: Дашеньку убили… Ну, я послала ее в участок, а сама заперлась, пока не прибыл господин, благоухающий котлетным душком, и не велел из комнат носа не показывать до особого указания…

— Перед этим в комнату к Водяновой вы все-таки заглянули.

— Что вы! — Дама схватилась за сердце. — Мне нельзя волноваться.

— Как же узнали, что соседка мертва?

— Да Симка сказала: Дарья Ивановна не дышит, вся в крови лежит. Неужели побегу в крови копаться!

Из-за двери донеслось тихое мяуканье. Обычная история: дети выросли и забыли пожилую мать, мужа нет, одиночество скрашивает кошка. Какие все-таки здесь либеральные порядки. В других пансионах и цветы держать запрещают. Одним словом — райский уголок.

— Так что же случилось с Дашенькой? — нервно спросила Русалова. — Не мучьте, умоляю вас. Я так испугалась, что…

Но Ванзаров невежливо перебил:

— Чем вы занимались с утра?

Почтенная дама растерялась:

— Что за вопрос странный?! Позавтракала, читала… Хотела отправиться на прогулку, а тут вопли Симки…

— Незадолго до криков горничной слышали какие-нибудь звуки?

— Да, вы правы… Словно хлопок был. Подумала, что Симка по обыкновению посуду разбила.

— В котором часу?

— Да я и в ум не брала! Зачем на часы смотреть? Быть может, после десяти…

— Хлопок один прозвучал?

Ольгой Ильинична призадумалась и ответила неуверенно:

— Могу ошибаться, но послышался еще один… Сразу за первым.

— И решили, что Симка собралась извести посуду окончательно.

— Именно так. Приоткрыла дверь, и тут…

— Прошу вас, продолжайте…

— Из Дашенькиной комнаты быстро вышел человек, я бы сказала: выбежал.

Сыскная полиция заинтересовалась этим моментом и потребовала подробности. Но госпожа Русалова смогла вспомнить до обидного мало: мужчина, среднего роста, в шляпе. В основном видела спину, да и ту в бобровой шубе до пят.

— Я думаю, вам знаком сбежавший гость, — сказал Родион.

— Это не мое дело, и я никогда не стану лезть в чужую жизнь…

— Убийство отменяет законы приличия. Не стесняйтесь…

Будто сбросив груз ответственности, Ольга Ильинична оживилась:

— Не знаю его имени и не желаю знать, какие у них отношения с Дашенькой — это ее дело… Но вы правы: я видела несколько раз, как он приходил.

— Подобные визиты разрешены в дамском пансионе?

— Когда приличия не нарушены, отчего бы не принять гостей.

— Гость — частый?

— Вовсе нет, попадался на глаза, наверно, раз или два, еле признала его.

— С госпожой Водяновой у вас сложились дружеские отношения?..

— Я такого не говорила.

— Скажем, добрососедские. Быть может, она рассказывала что-то о своем знакомом? Называла женихом? Или просто любовником? Была у него на содержании?

Русалова смутилась:

— Вы задаете слишком откровенные вопросы. Поймите, мы не были подругами — значительная разница в возрасте этому препятствовала. Дашенька милая девочка, но слишком замкнутая. Порой слова из нее не вытянешь. Кивнет молча и уйдет. Да и виделись все больше здесь, в коридоре. Она редко спускалась к общему чаю в гостиной. Какие при таком характере могут быть женские сплетни.

Кажется, Ольга Ильинична немного сожалела об этом. Так хочется иногда перекинуться словом, излить душу. Ах, если бы она знала, как этого хотелось сыскной полиции! Ну, что тут жалеть. Нет так нет.

Попросив важного свидетеля посидеть еще немного под домашним арестом, Родион постучал в соседнюю дверь и, не дожидаясь разрешения, распахнул ее. На краешке кресла, словно птичка на жердочке, пристроилась щуплая барышня в белом переднике и заколке. Лицо ее пошло красными пятнами, как бывает у чувствительных натур после нервного потрясения или истерики. Она подняла глаза, в которых дрожал покорный страх, словно за ней пришли палачи с раскаленными прутьями или кандалами в лучшем случае.

Следовало как-то обратиться к важному свидетелю, но тут, как назло, Ванзаров забыл, как из Симки сложить пристойное имя: может, Серафима, а может… Да кто ее знает! Легче использовать обходной маневр.

— Это вы раннему гостю дверь открывали? — строго спросил он.

Убедившись, что пытка близка и жизнь молодая погибла окончательно, Симка зарыдала сразу и бесповоротно, словно кран включили.

Большой знаток женщин вообще, а молоденьких — в частности, Родион был уверен, что утешения бесполезны, а клин надо клином вышибать. Потому строгим тоном потребовал прекратить истерику и отвечать на вопросы, иначе отправит в участок.

Перед Симкой разверзлись все ужасы адских страданий, и от полной безысходности она затихла.

Крайне довольный своей педагогической тактикой, Родион повторил вопрос.

Горничная булькнула, охнула и издала какое-то междометие. Что означало: она открыла. Больше некому. Все уехали. Весь дом на ней. Бегает как угорелая. И никто спасибо не скажет. А еще допрашивают, как преступницу. А ведь она ничегошеньки не делала дурного. И ни в чем не виновата. Одни страдания. И никакого счастья.

Перспективы беседы, в которой предстояло угадывать ответы, были сомнительны. Вернее — совершенно бесполезны. Как видно, у барышни надо жать на другую педаль. И он нажал. Ванзаров ласково заверил Симку, что никто ни в чем ее не обвиняет, наоборот, она такая умница, что сбегала за полицией и не испугалась. А чтобы наказать убийцу — нужна ее помощь. Когда хотел, Родион мог быть обворожителен, если не сказать искусителен. Недаром многие барышни, попав под его обаяние… Ну, об этом не время болтать.

Оказывается, доброе слово приятно не только кошке, но и девушке. Симка успокоилась, хотя нижняя губка еще подрагивала, и сказала, что постарается помочь, чем сможет.

Да, это она впустила гостя… Когда пришел? Так раненько пришел, еще половины десятого не пробило… Почему впустила? Как же не впустить такого барина благородного… Почему шубу не приняла? Так не захотел, сказал: ненадолго… Что в руках у него было? Кулек какой-то бумажный, видать, подарок принес…

— Размера кулек был примерно вот такого… — Родион развел руки настолько, что невольно вспомнил свиную ножку с капустой, которая вчера досталась ему в гостях.

— Вот в тютельку попали, господин полицейский! — охотно согласилась Симка, совсем придя в себя. — Я еще гадаю, что за подарочек такой махонький, вроде и не драгоценность, что-то такое принес, думаю про себя, а он вроде как в руках его прячет, в бумагу, ага, завернутый…

Язык ее стал слишком подвижен. Как переменчив характер барышень — то слезы, то болтают без умолка, не знаешь, как остановить.

— Назовите имя или фамилию гостя, — сухо попросил Ванзаров, стараясь придержать словесный поток.

— Ой, да откуда мне знать-то фамилии их. Фамилий мы не спрашиваем, ходят в гости, и слава богу… Они же…

— Стоп! — Ладонь чиновника полиции застыла предупреждающим жестом. — Прошу вас… Серафима, отвечать кратко и только по существу.

— Ага, а как же, именно — по существу… Зовите Симкой, меня так все кличут, мне приятно, а чего такого? Симка так Симка, мне не жалко…

— Как давно этот господин бывает у вашей постоялицы?

— Чего же давно? Давно, конечно… Как приехала к нам…

— Сколько раз в неделю бывал?

— Ой, что же мне считать визиты ихние, еще время попусту тратить, ага, так и приходил он… Скажем, раза три… Кто его знает…

— Серафима… Симка, объясните, как же за такое время вы не узнали его имени?

— А на что оно мне? — удивилась горничная.

— И у Водяновой не спрашивали?

— Ой, да что вы! — Симка так махнула рукой, что Родиона обдал ветерок. — Она и рта-то не открывала, «здрасьте», «до свиданья», «спасибо», а чтоб про гостя — так ни за что. Скрытничала все…

— Может, случайно, не нарочно… слышали, как Водянова его называла?

— Уж так вот не нарочно, ага, было дело, как-то его в коридоре окликнула…

— Как окликнула?

— Виктором… Говорит: Викто́р, так прямо на «о» нажимает, словно француз какой, а какой он француз, так в остальном мужчина приятный, видный, ага…

— Кто к ней еще ездил?

— Так это, конечно… да и никто вовсе…

— И родственники не навещали?

— А кто же их знает… Уж я не видала…

Получается, неизвестный гость — к тому же еще единственный. Ни знакомых, ни подруг, сплошное замкнутое одиночество. С чего бы молодой барышне загонять себя в такую клетку?

— Как обнаружили тело Водяновой? — в раздумьях спросил Родион.

Симка моргнула и нехорошо замерла, словно готовя новый слезопад.

— Извините… Я хотел спросить: что услышали?

— Ой, что услышала! — ожила она. — Кручусь на кухне с самоваром, вдруг наверху как бахнет, думала, люстра свалилась, бросила все, бегу, а навстречу мне гость бежит, так бежит, что и не посмотрел, сам отпер и выскочил, только дверь нараспашку, так морозищем шибануло, я к двери — смотрю, а он уже на извозчика прыгнул и укатил…

— Извозчика вспомнить сможете? — чуть не силой прорвался Ванзаров.

— Что его вспоминать! Это же Спиридон, он тут часто стоит поблизости… Может, и сейчас… А нет, так обязательно возвернется…

— Дверь закрыли, что дальше?

— Что дальше! Прибегаю, вижу — дверь комнаты открыта, позвала — она не отвечает, заглянула — никого. Что такое? Позвала громче, думаю, мало ли что между ними случилось, может, утешить надо или, чего доброго, глаз ей подбил, всякое бывает, иду дальше и вижу — лежит на диванчике, сердешная, и не дышит уже… Тут уж со мной такое началось, себя не помню…

— Сколько раз бахнуло? — повторил яркое словцо знаток древних текстов.

— Как бахнуло — я и пошла смотреть, что стряслось…

Получается, горничная слышала только один выстрел. Неужели перепутала? С таким ветром в голове все возможно. И как на такую растяпу оставляют дом? Спалит — и не заметит за разговором с подружкой. Нет, не понять логикой порядки женского пансиона.

Уточнив, где обычно дожидается пассажиров знакомый извозчик, Ванзаров заспешил вниз. Городовые согрелись и размякли без чая. И очень хорошо. Некогда сейчас чаи гонять. Отдав точные поручения, что делать в его отсутствие, а заодно хоть на аркане притащить доктора и полицейского фотографа, Родион предложил кому-нибудь отправиться с ним. Вызвался Болотников.

Одинокая пролетка чернела в десяти шагах от пансиона поблизости гранитной набережной Крюкова канала. Извозчик по обычаю запахнулся в кафтан, спрятав нос в меховой воротник. Старший городовой уже потянулся, чтобы скинуть его за шкирку, но Родион опередил, вежливо постучав его по спине:

— Это вы Спиридон?

Хмурое лицо мужика, которому давно перевалило за половину столетия. Хотя угадать истинный возраст в такой бороде решительно невозможно.

— Ну я, чего изволите?

— Сыскная полиция…

— И че?

— Назвать личный номер и фамилию! — рявкнул Болотников, не привыкший церемониться с «ваньками».

— Мельников, личный номер 18–26, Казанской части… А кричать на меня не надо, господин городовой, я пред вами ни в чем не провинился.

Страха или почтения перед полицейской властью Спиридон проявлять и не думал. Видно, крепкий, уверенный в себе мужик. Утихомирив Болотникова и усмирив неминуемую расправу строгим взглядом, Родион вежливо спросил:

— Примерно в одиннадцать утра к вам сел пассажир…

Извозчик невозмутимо ждал, что еще скажут интересного.

— Так был такой пассажир?

— Ну, был…

— Описать сможете?

— Чего там описывать… Бобровая шуба до пят, накрываться накидкой меховой не пожелал, говорит: грязная у тебя, мне не холодно. Ну, дело ваше, нам-то что.

— А если лицо увидите, узнаете?

— Это можно.

— Куда поехал, сможете припомнить?

— Чего же не помнить, памятью не страдаю еще… На Английскую набережную, в «Львиный» клуб приказал.

Это место Ванзаров знал. Вот только добираться туда пешком неблизко. Пролетку из участка не допросишься, и, как назло, в кармане ни копейки, вышел-то из дома воздухом подышать! А просить у городового стыдно. И оказаться в клубе надо как можно скорее. Есть шанс застать раннего гостя. Просто безвыходная ситуация.

Пока Родион терзался в сомнениях, Спиридон, словно угадав мысли, предложил довезти. И даже про оплату не пикнул, дескать, залезайте, чего без толку стоять, и лошадь согреется. До чего сознательный извозчик пошел! Быть может, подобрел на Святки.

Путь по накатанному снегу проскочили так стремительно, что Родион не успел и замерзнуть, как перед ним возник трехэтажный особняк с римскими колоннами и пышными фонарями у парадного подъезда. Клуб, в котором состояли влиятельные и состоятельные господа, в праздничные дни принимал своих членов. Вдоль тротуара выстроилась цепочка частных экипажей. Кучера собрались в стайку, топтались и грелись разговорами. Оставив Болотникова у входа и задушив некоторую робость перед аристократичным строением, Родион вошел внутрь.

Появление неизвестного господина в скромном пальтишке не было встречено фанфарами и барабанным боем. Никто радостно не воскликнул: «Какая удача! Сам Родион Георгиевич к нам пожаловал! Ура! Ура!» Никто не бросился за автографом, чтобы запечатлеть великую минуту, когда нога знаменитого (в будущем, конечно) сыщика ступила на ковровую дорожку клуба. Напротив, господин за конторкой, исполнявший обязанности дежурного портье, оторвался от важнейших записей и аристократически приподнял бровь: дескать, что такое к нам залетело? Или даже: кто позволил это впустить? Глубоко недружелюбные чувства читались в его взгляде.

Приблизившись к конторке твердым шагом, Ванзаров строгим тоном сообщил о прибытии полицейской власти в его лице. Новость не оставила на холеной физиономии портье признаков волнения или почтения. Более того, в циничной улыбке легко читалось: куда ты лезешь, мальчик, у нас начальники твоих начальников развлекаются. Вот еще, трепетать перед всякими мелкими коллежскими секретарями. Или что-то подобно противное читалось в его взгляде. Кому такое понравится? Разумеется — никому. А Родиону в особенности. Скрипнув зубами в душе (ну как-нибудь представьте, как такое возможно), он изобразил вежливую улыбку:

— Около четверти двенадцатого прибыл гость…

— К нам многие прибывают, — дерзко ответил портье, даже не представившись. А раз так, то и знать не хотим его имени.

— Это член вашего клуба…

— Посторонние сюда не допускаются. Надеюсь, ясно выражаюсь?

— Для него имеется крайне важное и срочное сообщение.

— Очень рад.

— Мне необходимо проверить, на месте ли он.

— К сожалению, ничем не могу помочь, — улыбнулся портье особо презрительным образом: «только для посторонних». — Вход в клуб строжайше запрещен.

— А мне не надо заходить. Просто хочу убедиться, что он прибыл. У вас гости наверняка расписываются. Позвольте взглянуть?

Портье развернул перед чужаком гроссбух в кожаном переплете с золотым обрезом.

— Всегда рад помочь.

Судя по записям, гости начали прибывать уже к десяти. Не сидится в праздник с женой и детишками, так и тянет в дружескую компанию львов. К одиннадцати набралось уже с десяток фамилий. А до половины двенадцатого — еще пять. Среди них — одна подходящая.

— Благодарю, — Ванзаров повернул обратно. — Вижу, что господин Княжевич на месте. Прошу вас немедленно передать, что его ожидают с важным известием. Надеюсь, ясно выразился: немедленно.

Ощутив внезапный порыв силы от странного юноши, портье хмуро спросил, как представить гостя.

— Скажите, знакомый. Без чинов и званий. Он все поймет, потому что ожидает моего визита. Буду на улице, пусть шубу захватит. Так поторопитесь, любезный, — бросил Родион и, не простившись, вышел за дверь. В общем, поставил наглеца на его место — за конторкой. Еще будет локти кусать и внукам рассказывать, как не разглядел великого сыщика.

Портье исполнил поручение на удивление шустро. Не успел Ванзаров уши подморозить, как массивная дверь растворилась, пропуская господина в роскошной шубе, накинутой на плечи. Миниатюрная фигура тонула в ней, как в сугробе. Мужчина в расцвете лет, то есть немного за тридцать, был хорош собой, что подчеркивал тщательно ухоженными усами, пробором и румяными щечками. Пребывал он в отличном расположении духа и угощался тонкой папиросой. Оглянувшись вокруг, словно разыскивая знакомого, негромко позвал:

— Жерех, ты где?

Родион держался чуть в стороне, около пролетки. Получив от Спиридона молчаливое подтверждение, в три шага одолел разделявшее их пространство тротуара. Болотников держался рядом, в любую секунду готовый вступить в дело.

Холеный господин обдал ленивым презрением полноватого юнца в дрянном, по его мнению, пальтишке, чего было достаточно, чтобы посторонний пошел вон. Однако незнакомец приветливо приподнял шляпу:

— Рад познакомиться, господин Княжевич.

— Кто вы такой? — Княжевич выпустил струю сладкого дыма прямо в лицо Родиону. — Денег просить станете, так я не подаю.

— А кого вы ожидали увидеть?

— Милейший, идите-ка… по своим делам.

Господин в скромном пальтишке спустил и это, не показав обиды или разочарования, а уверенно продолжил:

— Рад бы, да только у нас вами, Виктор Геннадиевич, дело теперь общее.

— Неужели? С вами? Это какое же? — навязчивого юношу окатила новая порция сладкого дыма.

— Дело об убийстве госпожи Водяновой.

— Вот как? А кто она такая?

— Барышня, которая сегодня найдена мертвой.

— Чудесно. Но я тут при чем?

— Есть веские основания подозревать в убийстве вас.

Зажав папиросу пальцами, Княжевич элегантно отвел руку в сторону, уставился на странного субъекта и расплылся в улыбке:

— А-а-а, я понял: это розыгрыш! Святочные шуточки… Все-все, я вас раскусил! Ну, признавайтесь, шалун, кто вас нанял?

Болотников задышал с такой яростью, что тянуть дальше становилось опасно. Старший городовой мог запросто скрутить хилого подозреваемого в бараний рог, не спросив разрешения.

— Чиновник сыскной полиции Ванзаров. Прошу следовать за нами.

Веселому господину потребовалось некоторое усилие, чтобы уразуметь: шуткой и не пахнет, а дело принимает дурной оборот. Бросив папиросу под ноги и запахнувшись в шубу, он спросил:

— Что это значит?

— Княжевич, вы задержаны по подозрению в убийстве. В ваших интересах поехать с нами мирно и не закатывать скандал на всю улицу. В случае сопротивления будет применена сила. Для этого у нас имеются достаточные основания.

Ледяной тон пробрал изящного господина до печенок и под шубой. Верный глаз все подмечает.

— Это какая-то ошибка, господин… Азаров. Не понимаю, при чем здесь я…

— Будем дискутировать на холодном крыльце или поедем в уютный участок?

— Никуда я с вами не поеду! — вскрикнул Виктор Геннадиевич, пятясь к двери. Чем и совершил роковую ошибку. Стальной захват городового поймал локоть вместе с бобровым мехом и маленько приподнял. Так, что несчастный затрепыхался, как рыбка, вынутая из проруби. Или бобер из запруды — кому как нравится.

— Жаль, что проявляете упорство. Нашим общением уже интересуются кучера. Неужели хотите, чтобы их господа и ваши друзья по клубу увидели, как вас скручивает полиция, — миролюбиво сказал Родион. — Прошу вас, следуйте за нами без лишних осложнений.

— Да что же такое! Я совершенно ничего не понимаю! Какое убийство? Какая барышня? Это бред законченный!

— Хотите заявить, что не знаете Дарью Ивановну Водянову?

— Впервые слышу! — со слезой в голосе ответил Княжевич. — Умоляю, отпустите, вы мне руку сломаете.

Подчинившись немому приказу, Болотников с неохотой выпустил пташку, но далеко не отступил.

— Как странно, что вы не знаете госпожу Водянову, — сказал Ванзаров. — Почти год к ней ездили, да и сегодня навещали с утра. А имени ее не знаете. Она вас так ласково называла на французский манер — Викто́р.

— Знать не знаю про вашу Водянову!

— Скорее — вашу. Незнание не помешало ее убить.

— Невозможно! — Княжевич сжался, словно не мог согреться под шубой. — Это глупость чистейшая! Как я мог кого-то убить, когда понятия не имею об этой девице!

— В распоряжении следствия имеются неопровержимые улики.

— Кошмар просто! — симпатичный господин чуть не плакал. — Убийство… Изобличающие улики… Откуда!.. Стойте… Вы сказали, что эту… как ее…

— Водянову, — подсказал Родион.

— Да, ее… убили сегодня утром?.. Вот! Отлично! У меня есть неопровержимое, как вы тут говорите, алиби.

— Любопытно узнать ваше алиби.

— Извольте… — Княжевич даже выпрямился, как полководец перед триумфом. — Сегодня все утро я провел…

Совсем не к месту он запнулся, что-то сообразил и быстро закончил:

— …у своего портного! Вот так.

— Что за чудо: портной — и работает в праздник.

— Так ведь немец, порядков наших не признает. Рождество отметит — и за работу.

— Где находится ателье?

— Здесь недалеко, на Малой Мастерской. С утра на примерке сидел, а потом сразу сюда. Пешком — пять минут.

— Вот и отлично, значит, доедем еще быстрей, — сказал Ванзаров и уверенным жестом, не допускающим отказа, пригласил в пролетку, на которой восседал Спиридон.

Викто́р не проявил радости:

— Ну зачем же вот так сразу… Он солидный мастер, дорогой. Предварительная запись, заявиться без приглашения — неприлично.

— Это в ваших интересах. Проверим алиби, убедимся в вашей невиновности — и сразу отпустим. Приличия не пострадают.

— Он по-русски не понимает! — схватился за соломинку Княжевич.

Родион нахмурился, как бы в печали:

— Это несколько осложняет дело. У нас в полиции языкам не обучают. Русским не все владеют, не то что немецким… Ну, ничего, вы нам переведете. Прошу!

Не ожидая приказа, Болотников легонько подтолкнул задержанного, и Княжевич, потеряв равновесие, чуть не слетел со ступенек. Тяжела десница городового.

Бронзовая табличка с червлеными буквами указывала, что за лакированной дверью обитает господин «Сампфельд К. Г.», профессия не указана. Очевидно, мастер не нуждается в рекламе, клиенты передают его из рук в руки, как реликвию. С хорошими портными это бывает.

Оглянувшись в надежде, что чиновник с городовым по волшебству исчезнут, Княжевич бросил на каменный пол недокуренную папироску и крутанул рычажок звонка. Послышались неторопливые уверенные шаги, с крепким хрустом открылся замок, в проеме показался невысокий господин с обширной залысиной и торчащими клочками волос, разительно смахивающий на благородного филина. Строгая жилетка идеально облегала поджарое тело, даже не сказать старческое, и все в нем было прочно и ладно пригнано. Как на почтенной птице. Только портняжная мерка вольно болталась на шее. Хозяин квартиры взирал на гостей, совсем незваных, с молчаливым изумлением.

— Verzeihen Sie die Störung, aber ich benötige dringend Ihre Hilfe. Bitte gestatten Sie uns, einzut-reten, — быстро проговорил Викто́р.

Портной Сампфельд от удивления потерял дар речи, так и застыв на пороге. Гостя это не остановило. С некоторым усилием он дернул створку, вырывая ее из рук портного, и протиснулся в коридор. За ним проследовал Ванзаров, правда, вежливо приподняв шляпу. Болотников, как полагается, остался на лестничной клетке стеречь выход.

Княжевич приблизился к немцу и, стараясь изобразить непринужденный тон, сказал:

— Bitte bestätigen Sie, daß ich den ganzen Morgen bei Ihnen zugebracht habe. Es ist eine Sache von Leben und Tod!.

— Was?! — в изумлении каркнул Сампфельд.

— Что вы у него спросили? — поинтересовался Родион с таким наивным и доверчивым выражением, что не сказать «ангельское» — невозможно.

— Извинился за то, что вернулся без спроса, — с некоторой запинкой ответил Викто́р.

— А он что сказал?

— Говорит, пустяки.

— О, как мило. А вы боялись. Теперь попросите его подтвердить, что с девяти до одиннадцати находились в этой мастерской.

Княжевич развернулся к портному, смотревшему поочередно на гостей, как филин в ясный день:

— Bitte bezeugen Sie, daß ich mich bei Ihnen zur Anprobe aufgehalten habe. Wir hatten doch einen Termin vereinbart. Das wäre äußerst wichtig. Ich werde mich auch erkenntlich zeigen, und unverzüglich vier weitere Anzüge in Auftrag geben.

Кажется, почтенного мастера никогда не приводили в такое изумление. Даже когда он впервые пересек границу Российской империи и честный таможенник хотел содрать с него сто рублей золотом за незаконный ввоз иголок. Господин Сампфельд буквально не мог рта закрыть, так и стоял с приоткрытым.

— А сейчас что спросили?

— Перевел ваше пожелание, — очень тихо ответил Княжевич.

— Что же он молчит? Или не может подтвердить?

— Может, конечно, может все подтвердить, — довольно громко сказал Виктор Геннадиевич.

— Наверно, перевели плохо, давайте я попробую… — и, вежливо кашлянув, чтобы обратить внимание Сампфельда на себя, Родион произнес: — Oh ja, bestätigen Sie dies, wenn Sie gedenken sich strafbar zu machen — dies wäre nämlich eine Falschaussage. Wenn Sie nicht vor Gericht gestellt werden möchten, sollten Sie mir umgehend Einblick in Ihr Gästebuch gewähren.

Бывший студент говорил слишком правильно, как человек, не имевший живой практики, а все больше изучавший язык по книгам. Однако этих знаний оказалось достаточно. Особенно для Княжевича. Приятный господин издал жалобный звук, как мышь под каблуком городового. Или в когтях филина. Как угодно.

— Гаспада! Я прекрасно понимайт руски ежик! — заявил Сампфельд. — У вас, гаспадин…

— Ванзаров…

— …Фанзароф, очень чисты ежик. Давно такой не слышайт. Литературный… Но моя запись — это моя дело. Клиентов нельзя беспокойть. А ви… — портной оборотился к Викто́ру, — что за шутку тут шутить, Княжеч? Какой жизни смерть? Почему не изволил бить на примерка? Это нарушение! Допускать нельзя. Нужен порядок. Ваша запись на девять тридцать. Пачему опоздайль? У меня каждый час написан. Клиенты ждут.

— Карл Густович! — молитвенным образом воззвал Княжевич. — Ну, скажите, что я был у вас! Что вам стоит…

— Скажу так: не пришли на примерка. Это нарушений.

— Умоляю!..

— Не умоляйт. Не есть порядок. Когда желайте иметь четыре костюм?

— Новые одежды вашему клиенту понадобятся теперь не скоро, — ласково пообещал Родион. — Лет эдак через пять-семь, да и то если с каторги вернется. Однако не смеем более отрывать от работы, герр Сампфельд. Теперь буду знать, к кому обратиться за хорошим костюмом.

— Да, ви обращайте, как будет угодно! — милостиво позволил Карл Густович. — Славный юный человек! Ежик — как книга!

— Auf Wiedersehen, Herr Sumpffeld!.. Княжевич…

От треска запираемого замка Викто́р вздрогнул всем телом, словно за ним уже захлопнули тюремную камеру.

— Простите… — прошептал он.

— Имеются еще алиби в запасе? — спросил Родион дружелюбно.

— Я соврал… Это глупо, признаю. Но не мог же вот так сразу, первому встречному, рассказать, что…

— Но теперь, когда мы близко познакомились на почве немецкого языка, вам ничто не должно мешать.

— Такая глупость вышла… — сказал Княжевич и тут же полез за новой папиросой. — Признаюсь, ловко меня поймали. И говорите так чисто. А еще полицейский… Я все расскажу… Но вы должны пообещать мне, как мужчина мужчине, что об этом не станет известно моей жене…

— Обещать ничего не буду, но съездить и проверить можем. Полагаю, это где-то поблизости, — сказал Ванзаров, чем вызвал у старшего городового легкое недоумение. И чего возиться с этим прыщом? Скрутить — и в кутузку. Там все расскажет.

С жадностью прикурив от серебряной зажигалки и насытившись дымом, Викто́р сказал:

— Да, совсем рядом. На соседней улице… Два шага дойти.

Но Ванзаров пожелал проехать.

Приняв пассажиров, Спиридон тронул вожжи и отправился в большой объезд через два квартала.

На улице, называемой Большой Мастерской, Княжевич попросил остановить у дома несколько обшарпанного вида. Уверенно взбежав на последний этаж, не вынимая папиросы изо рта, приблизился к двери, на которой не было номера.

— Надеюсь, она еще дома, — сказал он и размашисто постучал.

Ничто не указывало, что гостям здесь будут рады больше, чем у портного.

Последовал стук еще более решительный, а папироса полетела в лестничный проем.

— Алиса, открой, это я — Викто́р! Я вернулся!

Внутри что-то заскрипело, и глубоко старческий голос испуганно спросил: «Кто там?» Княжевич удивленно спросил:

— А это еще кто там?

Нечасто встретишь гостя, который не узнает хозяев. Блестящий парадокс пришел в голову не только городовому, но и Ванзарову.

— Быть может, дом перепутали, этаж или квартиру? — мирно спросил он.

— Ничего я не перепутал! — огрызнулся Викто́р. — Глупость какая-то. Позовите Алису!

— Да что вам надо… — ответили за дверью.

Голос пожилой дамы звучал тихо, но отчетливо, словно говорили в замочную скважину. Нагнувшись, Родион сказал в прорезь:

— Будьте любезны открыть. Сыскная полиция.

Волшебных слов оказалось достаточно. Створка медленно распахнулась.

В первый миг старшему городовому показалось, что лицо хозяйки квартиры зависло в воздухе, как привидение. Болотников оторопел, но сразу понял ошибку. Случился оптический фокус, каким часто пользуются на сцене. На фоне темного проема старушка, одетая в черное монашеское одеяние, казалось, не имела тела. На Ванзарова она смотрела снизу вверх, доставая макушкой ему до груди. Ни страха, ни удивления, ни интереса не появилось в прозрачных глазах. Словно все мирское давно перестало иметь для нее какое-то значение.

— Что-то случилось? — спросила она шелестящим, как сено, голоском.

Родион представился, стараясь отчетливо проговаривать слова, но, кажется, со слухом у богомолки было в порядке. Она в ответ назвалась матушкой Паисьей.

— Госпожа… Извините, матушка Паисья, этот господин, — Ванзаров указал на Княжевича, — уверяет, что сегодня утром с девяти до одиннадцати был у вас.

— Какой господин? — не поняла старушка.

Ей указали мужчину в мехах.

Матушка быстро перекрестилась:

— Свят-свят… ересь какая. Одна живу, никого к себе не пускаю. Нечего тут мужчинам делать…

— Позовите Алису! — рванулся к проему Княжевич, но на взлете был пойман лапищей городового. Его возвращение напоминало падение спиной в пропасть.

Паисья прижалась к косяку:

— Грех так старого человека пугать… Что за имя поганское? Какая Алиса?

— С вами живет соседка? — спросил Родион. — Или родственница?

— Нет у меня никого… Одна я уж три года как… Была у меня доченька, да погубил ее злой человек… Вот какой красавицей была…

Из невидимого кармана появилась фотографическая карточка с портретом молоденькой барышни. На вид лет восемнадцать, миленькая, но ничего особенного, брюнетка с мечтательным взором в пышных ресницах.

— Вот теперь за спасение ее души и молюсь… Ничего у меня в жизни не осталось… А этого… — матушка бросила взгляд на шубу, — не видела и знать не желаю. Ирод и изверг. Как земля таких носит… Как встала, так с утра и молилась.

— Лжешь, старая карга! — завопил Княжевич, совершенно выйдя из себя. — Ванзаров, загляните внутрь, там диван стоит в цветочек и занавес, расписанный драконами, за ним! Проверьте! Это обман! Она лжет!

Болотников успокоил разбушевавшегося господина, встряхнув за плечики. Викто́р затих, но повторял: «Обман, мерзкий обман».

— Вы позволите только мне заглянуть? — спросил Ванзаров.

Ему беззвучно уступили дорогу.

Нырнув в квартиру, Родион вернулся довольно скоро и затворил за собой дверь. Княжевич ждал с таким нетерпением, словно уже готов приговор.

— Ну?! Убедились?!

— Маленькая комнатка, диван есть, но приставлен к стене. Никаких цветочков на нем, а стеганое одеяло. Занавеса с драконами тоже нет. Зато весь угол в иконах. Что теперь скажете?

Подступив к чиновнику полиции, Викто́р схватился за пуговицу пальто и быстро заговорил:

— Клянусь вам, я был в этой квартире! Это какое-то безумие, сумасшествие, не знаю, что и сказать… Послушайте, как дело было. Четверть десятого вышел из дома, чтобы, не торопясь, дойти до Сампфельда. Иду, курю, прекрасное расположение духа. Замечаю — девица, ну просто фантастическая красавица. И смотрит она на меня… как молнией пораженная. Я, конечно, женщин всегда сразить сумею, но такое… Словно искра между нами проскочила. Тут она подходит и говорит: «А ведь мы потом всю жизнь вспоминать и жалеть будем… наплевать на приличия, один раз живем». И берет меня за руку! Я просто ошалел, иду за ней. Она ведет к себе, в эту квартиру. А дальше начинается такое… Меня в любовных играх не удивишь, но тут… Даже о времени забыл. Когда очнулся, смотрю — уж одиннадцать. К портному опоздал. Алиса говорит: «Иди, а то мне после этого сумасшествия в порядок надо придти». Я спрашиваю: «Когда встретимся?» Она говорит: «Хоть завтра, приходи сюда пораньше». Поцеловал ее на прощание и отправился в клуб. Клянусь вам, это чистая правда. Понимаете, почему сразу рассказать не мог? Поверьте мне!

Такое изобретательное вранье городовой оценил смешком. Но тут же осекся под строгим взглядом.

— Пока ясно одно: никакого алиби у вас нет, — сказал Родион. — И никакой Алисы здесь нет и быть не может.

— Но я был с ней!

— Хочу официально предупредить, что господин Болотников, наш помощник, может быть допрошен как свидетель, который подтвердит то, что здесь происходило.

Старший городовой проникся важностью момента.

— Но до этого еще далеко, — продолжил Ванзаров. — А теперь самое время окончательно прояснить эту историю.

— Умоляю вас, сделайте это! Проясните! Что мне делать?

— Свозим вас в одно интересное место.

— Но я не хочу в тюрьму… — Княжевич отшатнулся. — То есть в участок!

— Почему сразу в участок?.. Здесь недалеко, доедем быстро. Раз наш извозчик Спиридон такой услужливый.

— Это наваждение, не иначе!

— Кстати, Виктор Геннадиевич, матушка Паисья не показалась вам знакома?.. Быть может, раньше встречались?

— Откуда мне знать эту ведьму!

— Попробуйте представить ее без черного платка и в обычном платье. Немного помоложе.

— Что представлять? У меня на лица отличная память… Знать не знаю эту старуху. Но что теперь делать мне? Нет, это наваждение…

— Не будем терять времени. Прошу вниз…

Слега дрожащей рукой Княжевич достал свежую папиросу и на ходу стал прикуривать, обжигая пальцы. От самоуверенности члена «Львиного» клуба не осталось и следа. Мужчина, сражающий дам, нынче пребывал в глубокой панике. Только затяжки ароматного дыма немного привели его в чувство.

Пролетка встала у двухэтажного домика. Ничто, кроме затоптанного снега, не говорило о присутствии полиции. Болотников спрыгнул с подножки, ожидая принять седока. Однако происходило что-то непонятное простому и крепкому уму старшего городового. «Шпендель в шубе», как прозвал он про себя скользкого типа, докуривал третью гильзу, уставившись в пол, но с диванчика вставать и не думал. А юный чиновник наблюдал за ним как будто с интересом. Словно и не собираются слезать вовсе. Что за игры такие?

Оторвав взгляд от коврика на дне пролетки, Княжевич обернулся к соседу:

— И что теперь? Куда прикажете, господин сыщик?

— Вам лучше знать, сколько раз здесь бывали.

Виктор огляделся.

— Где я бывал?

— Играете талантливо, только в любом обмане надо знать меру… Вам туда, — Ванзаров указал на чистенький подъезд.

Швырнув окурок по крутой дуге прямо в канал, Княжевич спрыгнул, всем своим видом демонстрируя, что не понимает, куда и зачем его привезли.

На звук дверного колокольчика появилась Симка в самом энергичном настроении, от слез и следа не осталось. Увидев гостя, охнула, попятилась и с некоторым испугом сказала:

— Здравствуйте, Викто́р…

— Я тебя не знаю, мерзкая тварь! — истерично закричал победитель женских сердец. — И не смей называть меня по имени!

Зарыдав без предупреждения, как умела, горничная скрылась так же стремительно.

— Я бы не советовал настраивать против себя свидетелей, — тихо сказал Родион. — На суде такое хамство может совсем дурно обернуться…

— Каких свидетелей? На каком суде?.. Что за бред?.. Ох, простите… Не понимаю, что говорю. — Княжевич потянулся за следующей папиросой. Но ему посоветовали отложить курение на потом.

В открытой двери наконец появился дежуривший городовой. Пока Болотников подталкивал Викто́ра по лестнице, Ванзарову быстро доложили: в комнате все подготовлено, как велели. Фотограф приходил, жертва и все улики отсняты подробно. Доктор Белкин явился, тело осмотрел наружно, сказал, что и так все ясно, в участке подпишет протокол. Согревшийся городовой цвел, как начищенный самовар, который он с напарником приканчивал в приятном ожидании. Вот такую бы службу — да каждый день.

К открытому дверному проему Княжевич стоял спиной, упорно рассматривая люстру и вертя папиросой, как барабанной палочкой. Когда на шум выглянула Русалова, окинул пожилую даму равнодушным взглядом. Словно дела нет и никогда ее не видел. Отодвинув гардину, Родион пригласил Княжевича в комнату.

Викто́р остановился в двух шагах от порога, осматриваясь с брезгливой миной.

— И что я должен здесь увидеть?

Его пригласили к диванчику, на котором лежал вытянутый предмет, накрытый чистой простыней. Княжевич не заставил себя уговаривать и двинулся, только когда Родион повысил голос, а Болотников предупреждающе взял его за плечо.

Подцепив край ткани, Ванзаров очень аккуратно, чтоб не показать лишнего, открыл голову:

— Взгляните сюда…

Княжевич повел себя странно: сунул папиросу в рот, тут же рванул ее назад, оставив обрывок гильзы в зубах, бросил остальное на ковер, а гильзу выплюнул себе на рукав, не заметив, что по холеному подбородку тянется струйка вязкой слюны. Только смотрел на побелевшее лицо неотрывно.

— Могу сделать вывод, что узнаете. А говорили, не знаете госпожу Водянову. Видите, как все просто.

— Боже мой… — еле-еле пробормотал Виктор. — Бедная Настенька… Бедная милая Настенька… Что же с ней сделали…

— Как вы ее назвали? — спросил Родион довольно глупым образом.

Его можно понять. Не каждый день перед сыщиком, пусть и юным, ставят внезапную закавыку: преступник жертву опознал, но опознал в ней совсем другого человека. Вернее, барышню. И хоть звали ее по-другому, но следствию от этого не легче.

— Умоляю: закройте… Это мучительно… — Княжевич защитился от страшного зрелища ладошкой.

Простыня равнодушно висела над мертвым лицом:.

— Уверены, что это не Дарья Водянова?

— Какая Водянова?! Откуда выдумали дурацкое имя!.. Это Настенька Окольникова, уже поверьте, я неплохо ее знаю… То есть помню… Бедная девочка… — Злодей поплелся вслепую, пока не уткнулся в могучую грудь старшего городового. Его легонько развернули и поставили лицом перед сыскной полицией, которая затребовала подробный и точный отчет: что? где? когда?

Из Виктора Геннадиевича словно выбили последний штырь, на котором держалась самоуверенность. Он скорчился, что было особо заметно из-за шубы, вставшей колом. Голос его упал до шепота.

История оказалась обычной. С Настей Окольниковой у победителя женщин случился яркий и счастливый роман. Девушка призналась в вечной и чистой любви. На что он отвечал со всем пылом чуть ли не полгода, «самых счастливых в его жизни». Однако сильные страсти горят ярко, но скоро надоедают. Мужчина устает от них, его тянет к новым, свежим ощущениям, прочь от потухающего огонька. Любовники стали видеться реже, все чаще их встречи заканчивались скандалами, и наконец Викто́р предложил закончить отношения. Как не странно, Настя обошлась без истерики, а согласилась и заявила, что больше не желает его видеть до скончания мира. Княжевич удивился и даже немного обиделся, с какой легкостью от него отказались, но немедленно забыл об этой мелкой неприятности.

— Когда произошел окончательный разрыв?

— Кажется, этой весной, — небрежно ответил он.

— Точнее. В каком месяце?

— Так… — Викто́ру потребовалось вспомнить, когда выдохлась «самая великая любовь его жизни». — Был уже Великий пост, значит февраль… Нет, март. Точно — в марте.

— Где происходили встречи?

— У нее, Настя снимала квартирку на Песках, маленькую, но уютную.

— А этот пансион вы ей сняли?

— Как я мог это сделать? — Княжевич кисло улыбнулся. — Мы расстались почти год назад, и с тех пор я понятия не имел, что с ней было… Для меня это невероятный шок.

— Зачем же вы ее убили?

— Господин Ванзаров, не мучьте… Ну подумайте: зачем мне убивать давно забытую любовницу?

— Сколько угодно веских причин. Например, она угрожала, что раскроет какой-то неприглядный поступок. Вам не оставалось ничего иного, как закрыть ей рот навсегда.

Виктор Геннадиевич хотел опровергнуть подозрение, но сил хватило лишь на тяжкий вздох:

— И чем же я, по-вашему, убил? Яд подсыпал? Подушкой задушил?

— Вот этим… — Родион поднял с пола рогожку, которая прикрывала улику.

— Это не мой револьвер, — сказал Княжевич без всякого упорства, словно отмахивался от безнадежного ужаса.

— Нет, ваш: на рукоятке имеется дарственная гравировка. Чистый и блестящий. Стреляли только сегодня. Наверняка чей-то подарок. Случайно не Настеньки?

— Нет… нет… нет… нет… не может быть…

Казалось, еще немного, и Виктор расплачется на груди Болотникова. Но так вести себя мужчине роскошной внешности не пристало. Еще решат, что испугался и хочет во всем сознаться. Опустив подбородок, он засунул в уголок губ папиросу.

— Поймете ли вы, что это — сплошное и нескончаемое безумие… Поверьте мне…

Понимать и верить не входило в планы сыскной полиции. Узнав адрес семейного гнездышка Княжевичей, Ванзаров приказал отвезти уже официально задержанного в участок. Болотникову пришлось легонько толкать в спину, чтобы Княжевич переставлял непослушные ноги. Так и одолели лестницу.

Из соседней комнаты выглянула Русалова, озабоченная и встревоженная. Иногда женское любопытство так полезно.

— Успели рассмотреть этого господина?

Ольга Ильинична была готова помогать следствию изо всех сил.

— Сегодня утром приходил он?

— Он, конечно! Одна шуба чего стоит, вызывающее богатство, такое не забудешь, — с неприязнью ответила дама.

— Ольга Ильинична, поймите меня правильно: вы не могли случайно перепутать? — спросил Родион. — Может быть, фигура похожа или лицо видели только в профиль. Уверены, что именно этого господина собственной персоной видели выходящим из комнаты… Дарьи Водяновой?

— Но я же вам…

— С ответом не тороплю. Тем более говорим без протокола, пока частным образом. Это очень важное свидетельство. На кону еще одна человеческая жизнь… Может, только похож?

Русалова выдержала внушительную паузу и твердо ответила:

— Да что вы, господин полицейский, разве первый раз его вижу! Отлично знаю этого мерзавца…

— Готовы подтвердить свои слова под присягой?

— Я не умею лгать, — величественно и строго закончила она.

— Не смею в этом сомневаться… Понимаю, насколько тяжело вам пришлось. И никакой защиты в доме. Держали бы собаку, все меньше страха. А то ведь от кошки какая польза.

— Кошки? — переспросила Русалова.

— А, так у вас котенок… Очаровательно. Можно взглянуть?

Но дама выразила удивление таким бесцеремонным вторжением в ее жизнь. Извинившись, Ванзаров снял домашний арест.

Симка от души болтала с городовыми за чашкой чая, обида окончательно забылась, и казалось, что мир и покой никогда не покидали уютный особнячок, а убийство с мертвым телом уже не имеют к нему никакого касательства. Напомнив расслабленным постовым, что пора вызывать санитарную карету, а затем опечатывать комнату, Родион отправился ловить другого извозчика. Покладистый, хоть и молчаливый Спиридон повез убийцу в участок.

Всю дорогу до Английского проспекта он размышлял об этом странном случае. Никогда раньше факты и психология не входили в такое жесткое противоречие. Никогда еще в своей скромной практике Родион не попадал в ситуацию, когда не мог согласиться не только сам с собой, но и с логикой. Ясные улики и очевидное развитие событий, с которым и Разуваев разобрался бы, натыкались на колья необъяснимых фактов. И что хуже всего — на личность убийцы. Поведение избалованного, богатого мерзавца говорило о многом, но никак не объясняло поступок. Быть может, он настолько хороший актер, что готов блефовать с пустыми руками против набора козырей? Только зачем?

Если хотел убить, почему не подготовился лучше? Почему действовал настолько глупо? Что-то заставило спешить? У логики не было ясных ответов. Не было их и на другую загадку: зачем признал в Водяновой Окольникову? Барышня живет под чужим именем почти год, и никому до этого дела нет. Стоит ей погибнуть, как убийца открывает настоящее имя. В чем смысл? От того, что жертву зовут не Дарья, а Анастасия, показания свидетелей хуже не становятся. Они же не обязаны выяснять, настоящее у постоялицы имя или нет. Это уж дело хозяйки пансиона, как она записала, с нее и спросят, почему допустила нарушение и фальшивую запись. Да и Спиридону врать нет никакого смысла. Разве предположить двойника?.. Нет, такое только в дешевых романчиках за пять копеек случается.

Так и не выпутавшись из тины мыслей, Родион позвонил в дверь с элегантной табличкой «Княжевич В. Г.». Стоило ей раскрыться, как юный чиновник буквально остолбенел.

Как известно, перед женской красотой он испытывал некоторое смущение, плавно переходящее в трепет. Хорошенькое личико и ясные глазки доводили до такой робости, что Родион терял большую часть своих боевых качеств, превращаясь из грозы преступников в застенчивого юношу. Кем и был на самом деле. Для победы красоты над логикой требовалось совсем немного. Заманчивое платье, аккуратная прическа, чуть косметических средств, помада — и наш герой уже готов. Но в том-то и дело, что в даме ничего подобного не нашлось.

Напротив: распухший нос, покрасневшие, слезящиеся глаза, растрепанные волосы и болезненная бледность. К тому же отчаянный запах лука, который, как известно, считается лучшим домашним средством от хвори. Она куталась в пуховой платок, стоящий горбом, кашляла и вытирали платочком ноздри. И все равно даже в таком отчаянно простуженном виде была… великолепна. Трудно описать эту красоту. Отборная порода в точнейшем исполнении каждой детали. Ожившая скульптура великого зодчего. Чего тут зря болтать, стоить поверить: Родиону было от чего впасть в ступор. И выглядеть полным дураком.

Выждав, сколько было прилично, но так и не услышав причины визита, госпожа Княжевич плотнее закуталась, напомнив, что на лестнице холодно и, если гостю угодно что-то сообщить…

Ванзаров встрепенулся и объяснил, кто посмел тревожить больную. Лилия Павловна была так озабочена простудой, что не нашла сил удивиться приходу полиции. Родиона пригласили в дом, извинились за отсутствие горничной, отпущенной на праздники (вешать пальто самому, чаю не ждать), и указали на диван в гостиной.

— Прошу извинить за ужасный вид, у меня уже третий день… грипп, — сказала она новомодное слово так вкусно и мило, что слушать его было одно удовольствие.

Отъявленно светским тоном Родион ответил, что это он должен просить прощения за беспокойство и все такое.

— Так что же вас привело? — Больная мягко намекала, что сейчас не лучшее время для любезностей.

— Дело касается вашего мужа, — торопливо ответил Ванзаров, пока еще не вполне владея собой.

На божественном личике не отразилось удивления, холодное выражение словно принуждало гостя не мямлить, а скорее приступить к делу. Ощутив это нетерпение, Родион подсобрал растерянную уверенность и спросил, в котором часу Виктор Геннадиевич (произнес без ударения на «о») вышел из дома. Оказалось, довольно рано, сразу после девяти. Странно, что любящий муж оставил супругу в таком болезненном состоянии, но касаться это темы было невежливо. Зато он спросил, известно ли, куда Княжевич отправился с утра пораньше в праздник.

— Наверное, к одной из своих любовниц.

Сказано это было столь равнодушно и просто, что Родион невольно согласился: действительно, куда еще пойти мужу от хворающей жены.

— Предполагаете конкретную персону? — спросил он, стараясь выдерживать игриво-равнодушный тон.

— У Викто́ра так много развлечений… — Лилия Павловна вынужденно прочистила нос, — что отмечать конкретную, как вы точно выразились, довольно скучно.

— И вам хватает сил говорить об этом так спокойно?

Что поделать, и Родион, бывает, допустит ошибку. А тут ошибка серьезная: нельзя вторгаться в личную жизнь свидетеля. Тем более дамы.

— Вы еще молодой человек, — сказала она с тем же вялым спокойствием. — А у нас с Викто́ром восемь лет брака. Меня трудно удивить его поведением. Мы уже давно чужие люди. Следовало бы жить раздельно, но об этом, а тем более о разводе, он и слышать не хочет. Видите ли, в «Львиный» клуб не допускают разведенных мужчин. Так что каждый развлекается в праздники как ему удобно. Я болею, а он — с любовницами. И все счастливы.

Следовало немедленно свернуть со скользкой темы, но Ванзаров, словно забыв, что постороннему человеку нельзя совать нос в семейные дела, спросил, давно ли произошел раскол в их отношениях.

Как видно, характер Лилии Павловны имел чрезвычайный запас терпения и миролюбия в отношениях с мужчинами разной степени зрелости. Спустив бестактность, она ответила:

— Если вас, господин Ванзаров, интересует конкретный срок, то это случилось семь лет назад, когда Викто́р потребовал, чтобы я сделала аборт. Он считал, что заводить детей так рано — неудобно, нам следует пожить для своего удовольствия. Я поддалась и совершила это преступление. За что и была вскоре наказана. Теперь я не могу иметь детей. Однако моего мужа это не смущает. В правилах «Львиного» клуба о детях ничего не говорится, о чем же беспокоиться. Вам этого достаточно?

После такого признания красивая, хоть простуженная женщина казалась спокойнее статуи. А вот юному чиновнику хватило через край.

— У вашего мужа есть оружие? — спросил он, стараясь не смотреть на Лилию Павловну. Духу не хватало.

— Я подарила ему красивый револьвер с перламутровой рукояткой и инкрустацией. Название какое-то английское.

— Позволите на него взглянуть?

— С удовольствием, если бы Викто́р не забрал его сегодня.

— Объяснил, для чего берет оружие?

— С какой стати ему передо мной отчитываться, — Лилия Павловна вымученно улыбнулась.

— Можете предположить причину?

— Да хоть показать в клубе… Или на свежем воздухе пострелять с какой-нибудь очаровательной барышней. Они так мило визжат от звука выстрела.

— Часто господин Княжевич берет оружие?

— Хочу напомнить: я не слежу за своим мужем. Сегодня не было горничной, кому-то надо было запереть дверь, поэтому я увидела, как он заворачивает оружие в бумагу и прячет в карман шубы.

Лилия Павловна, как воспитанная женщина, могла одним незаметным движением показать, что гость испытывает терпение больного человека. Пора и честь знать. Уловив этот намек, Ванзаров сразу встал. Только спросил напоследок:

— Вы готовы повторить эти показания для протокола и потом в суде?

Госпожа Княжевич пожала закутанными плечиками:

— Почему бы нет?

— Это может привести вашего мужа к суровому приговору и каторге.

— А что такого Виктор совершил? — впервые заинтересовалась она.

— Не имею права рассказывать. Во всяком случае, сейчас.

— Вот как… Что же натворил наш милый очаровательный муженек такого ужасного?.. Тюрьма и каторга, говорите… Какая неприятность… Но от своих слов не откажусь.

— И не станете выгораживать мужа?

— Господин сыщик, что я слышу: вы толкаете меня на нарушение закона?

Ничего подобного Ванзаров не хотел. Просто не мог поверить, что женщину, да еще красавицу, можно довести до того, что закон для нее будет дороже родственных связей. Оказывается, и такое бывает. Попросив заглянуть в сыскную, когда даме будет удобно, чтобы дать показания, Родион простился и вскоре входил в тот самый полицейский дом, в который пригласил Лилию Павловну.

Редкий покой, царивший в 3-м Казанском участке, напомнил, что для всех, кроме полиции, праздник продолжается. Вместо задержанных в приемном отделении грелись городовые. А из посторонних — только Спиридон. Извозчик терпеливо сидел на лавке.

Большой выбор свободных камер позволил держать убийцу в одиночестве. Княжевич вел себя тихо, не сходил с табуретки и курил одну за другой свои папиросы. Доложив подробности, Болотников спросил дальнейших указаний и с видимым удовольствием побежал за арестованным.

Родион устроился за ближайшим пустым столом.

Роскошный Викто́р растерял большую часть блеска. Без шубы он выглядел тем, кем и был на самом деле: щуплым переростком. Опустившись на шаткий стул, Княжевич полез за портсигаром. Но там было пусто. Угостить его своими папиросами чиновник полиции не мог, потому что расправился с дурной привычкой, а курить дешевые махорки городовых Виктор Геннадиевич отказался. И только смотрел на Ванзарова глазами побитой собаки.

— Для окончательного установления всех обстоятельств дела осталось немного, — пообещал Родион и подозвал Спиридона. — Вот этот извозчик утверждает, что около одиннадцати утра вы сели к нему недалеко от пансиона.

— Он врет, — без сил сопротивляться ответил Княжевич. — Не было никаких извозчиков, от дома шел пешком.

— Нехорошо, Спиридон. Пожилой человек, а наговариваете на этого господина.

Ванзаров ждал, что извозчик будет долго и мучительно искать слова в бороде. Но Спиридон саданул кулаком по колену и гаркнул:

— Я вру?! Ах ты, ирод! Ну, погоди…

Распахнув кафтан, отчего пахнуло крепким мужицким духом, Мельников вытащил из-за пазухи новенький червонец и шмякнул его перед Княжевичем.

— Вот оно что! — обличительно выставил палец. — Расплатился со мной. У него в кошеле целая пачка новеньких. Так-то вот… Говорит, вези в клуб да забудь, что видел меня. Вот каков проныра! Я вру! Ишь, негодник…

И откуда только в сонном извозчике такая резвость взялась. Как видно, честный мужик. Обиделся сильно за правду. Вот и дал волю характеру. Или успел согреться казенной водкой, городовые могли от души угостить. Зато понятно, отчего добровольно возил полицию весь день: с таким гонораром можно еще дня два отдыхать.

— Господин Княжевич, портмоне у вас отнять не могли. Позволите проверить его содержимое? — спросил Родион.

Княжевич не реагировал. Что следовало понимать как признание. Для дальнейшей беседы честный извозчик был помехой, а потому Ванзаров отправил его обратно на скамейку запасных. Свидетелей, конечно.

— Мне кажется, я сплю и не могу проснуться, — тихо сказал Викто́р. — Это какой-то немыслимый кошмар наяву… Помогите, умоляю…

— Хорошо, попробуем вас разбудить, — согласился Ванзаров. — Для начала перечислю все, чем располагает следствие. Есть свидетель, который пустил вас в пансион и видел, как вы стремительно покидали его. Есть свидетель, который видел, как вы выбегали из комнаты Водяновой, то есть Окольниковой. Есть свидетель, который отвез вас с Крюкова канала до «Львиного» клуба. И есть свидетель, который готов присягнуть, что утром вы ушли из дома с револьвером с дарственной надписью, который остался лежать на месте убийства.

— Кто присягнул? — не желая признавать безысходность своего положения, спросил Княжевич. — Она вам сказала, что я ушел с револьвером? Лиля?! Моя Лиля?! Моя жена?! О нет…

Родион подтвердил непреложный факт и продолжил:

— Алиби, которое вы предъявили мне в присутствии свидетеля, оказалось блефом.

— О нет…

— Вот что удалось выяснить наверняка. А теперь, Княжевич, постарайтесь понять главное. Я не адвокат, мне трудно представить, что может предпринять защита, чтобы убедить присяжных в вашей невиновности. И с меньшими уликами людей отправляли на каторгу. Смею думать, что это вы заслужили…

— За что?! Кому я причинил зло? — тихо спросил он.

Этот вопрос требовал подробного ответа, на что не было ни сил, ни желания. В столь поздний час, когда званый обед уже давно закончился и лучшее, на что еще можно рассчитывать, — холодные объедки, следовало держаться главного:

— Полагаю, искали способ, чтобы отделаться от надоевшей жены. И уже предприняли первые шаги.

— Нет! — выдохнул Виктр. — Не можете этого знать! У вас нет доказательств.

— Доказательства предоставили на пороге клуба, когда окликнули господина Жереха. Думаете, забыл?

— Это так, это глупость… — неуверенно попытался оправдаться он.

— Жерех, известный по полицейской картотеке гайменник, глупостями не занимается, не такого склада специалист. А вот заказы выполняет. В толпе сунуть ножом под сердце умеет чисто. Легко представить, что ожидало Лилию Павловну вскоре.

— Я не хотел… Мне посоветовали… Ничего не было. Поверьте…

— Можно осудить за подготовку убийства, но не за мысли о нем, — успокоил Родион. — Хотелось бы узнать другое…

Викто́р напрягся, словно перед прыжком.

— Зачем стреляли два раза в… Анастасию, причем один раз — в занавеску?

Победитель женщин повалился на стол, уткнувшись носом в локти, и застонал тоненько и протяжно, как далекий свисток.

Родион повел себя странно: подскочил, будто в него ударила молния озарения или заноза вонзилась в мягкое место. Такой порывистый герой попался, просто беда.

Болотников же, с удовольствием наблюдая за допросом, подумал, что мальчишка перетрудился и маленько тронулся умом. С какой радости понадобилось чиновнику сыска ни с того ни с сего бежать в дальний угол приемного отделения, где висел настенный календарь, и что-то там разглядывать? Да кто его знает! Старший городовой не вмешивался.

Не вмешивался он, когда Ванзаров перетряхнул шкаф с полицейскими справочниками, нашел книжицу, перелистнул и, не глядя, швырнул обратно. И даже когда Ванзаров подхватил извозчика Спиридона, бросив на ходу, чтобы его дожидались, и выскочил вон. Старший городовой, подивившись такому поведению, занялся «шпенделем в шубе». Ему доставляло истинное удовольствие запихивать этого господинчика в камеру и запирать за ним замок. Что поделать, у каждого свои развлечения.

На башне городской управы пробило десять. Зимняя ночь, глухая и колючая, накрыла столицу. Редкие фонари не справлялись с ватным покровом. Улицы, на которых еще недавно было полно гуляющих, опустели. По свободным мостовым носились пролетки. Только одна не торопилась. Отъехав от полицейского дома, вскоре она встала перед доходным домом на Екатерининском канале. Пассажир соскочил, лошадь с извозчиком остались ждать. Вернулся он слишком быстро и назвал другой адрес. Не прошло и пяти минут, как пролетка доехала до Крюкова канала.

Знакомый дом в темноте казался большим сугробом, темным и неживым. Только в одном окошке теплился огонек. Сойдя, Родион пригласил Спиридона отправиться с ним. Извозчик поначалу не понял, что от него хотят, так что пришлось повторить трижды. Бросив вожжи, Мельников оставил пролетку на попечении лошаденки, чего в обычный вечер делать не стоило — могли увести. Но в праздничный — случаются чудеса.

Ванзаров позвонил, как вежливый и неопасный гость. А вовсе не сыскная полиция. Заставив ждать, Симка чуть приоткрыла створку, но Родион сразу потянул дверь на себя.

— Пожалуйста, тихо, — сказал он так нежно и строго, что крик, готовый вылететь из девичьей груди, там и застрял. И не давая опомниться, приказал следовать горничной с извозчиком на лестницу. Сам же держался сзади.

Власть закона, которая опечатала комнату Водяновой, или Окольниковой, держалась на полоске бумаги с гербом и росчерком. Это жилище Ванзарова не интересовало, он постучался в соседнее.

— Кто там приходил, Серафима? — послышался голос.

Посчитав это формальным приглашением, Родион зашел в комнату.

— Вы?! Что вам здесь надо?

Ольга Ильинична взирала на мирного юношу с ужасом, какой возбуждают отдельные, особо вредные привидения.

— Разыскиваю повивальную бабку Казанской части Анну Харламову, — ответил он. — Что вы, Серафима, в дверях застыли, проходите, и вы, Спиридон, будьте как дома.

Русалова молча взирала, как хозяйничает бесцеремонный юноша, как указывает, куда сесть горничной, а куда извозчику, как запирает дверь и без разрешения скидывает пальто со шляпой. Дама сохраняла гордую осанку и независимый вид, не отходя от гардин, отделявших гостиную.

— Дело было так: заехали мы с господином Мельниковым к ней домой, на Екатерининский, 115, а там и говорят: нету, отправилась роженицу проведать. Спрашиваю адресок. И ведь так удачно — совсем рядом. Я и предложил Спиридону заглянуть. В дальних комнатах находится госпожа Харламова?

— Вы опоздали, ее здесь нет, она ушла, — холодно ответила Русалова.

— Разминулись. Какая досада! Тогда без нее попробуем… Для начала хотелось бы на котеночка вашего взглянуть. Этих пушистых созданий просто обожаю.

— Прекратите паясничать, господин полицейский, говорите, что вам надо, и уходите.

— Мне надо найти убийцу, — ответил он.

— При чем здесь я? — Ольга Ильинична смерила зарвавшегося юнца строгим взглядом. — И при чем здесь эти люди? Вам же указали на преступника.

— И он, несомненно, понесет наказание, — искренно согласился Родион. — Если не в этой жизни, то на том свете — наверняка. Мерзости редкой этот господин.

— Так чего же вам более?

— Какой бы он ни был подлец, это не делает его убийцей девицы Водяновой, а вернее — Анастасии Окольниковой.

Симка заерзала, Мельников занялся расчесыванием бороды, и только Ольга Ильинична сохранила каменное спокойствие.

Молчание затягивалось.

— Я пришел не для того, чтобы спасти Княжевича, а чтобы подтвердить собственные выводы, — начал Родион.

— Если вам так угодно…

— Ольга Ильинична, может, присядете, разговор будет долгий.

— Благодарю, мне и здесь хорошо.

— Что, ж тогда не станем зря тратить праздничный вечер, — Ванзаров расположился у двери, чтобы держать в поле зрения всех. — Это преступление — мечта любого чиновника полиции, раскрывается легко и надежно. Убийца так глуп, что оставил трех свидетелей, двое из которых его прекрасно знали прежде, а молчание третьего старался подкупить червонцем. Мало того, оставлено оружие, на котором его инициалы. Супруга подтвердила: утром ушел с револьвером. Когда же за ним приходит полиция, уверяет, что имеет алиби на время убийства. Но стоит проверить, как алиби рассыпается в дым: вместо страстной любовницы — тихая богомолка. В общем, господин Княжевич в таком капкане, из которого не вырваться. И не беда, что все свидетели называют убитую барышню чужим именем. В конце концов, смена имени — не преступление. И все было бы просто, если бы не мелкие детали, которые четко указывают: Княжевича не было в комнате Анастасии.

— Но я же видела, как он выходил! И Симка видела! — заявила Русалова.

— Успокойтесь, я не требую от вас показаний, мы просто ведем милую беседу, когда за окном ночь и мороз. Доказательства очень просты. Во-первых, на полу не нашлось даже крошки папиросного пепла. А Княжевич курит, как паровоз. Пробыть у Окольниковой полтора часа, иметь нервную беседу, даже убить ее, но ни разу не затянуться — для него это невозможно. Если он такой растяпа, что забыл револьвер, то уж точно весь пол был бы усыпан окурками, он их бросает где попало. Но их нет. Куда важнее другое: второй выстрел. Госпожа Русалова его слышала. А вот горничная — нет. Почему? Потому, что Ольга Ильинична стояла за стеной и слушала, что там происходит, ожидая развязки. А Симка была далеко. Договориться о такой мелочи в суматохе забыли.

— Да, я слышала два выстрела, и что с того? — строго спросила дама.

— Второго выстрела быть не могло. Вы забежали в комнату раньше Симки, чтобы проверить, что случилось. На подробный осмотр времени не было. А так — вроде все получилось, как и планировали. Жертва — на диванчике. Пистолет — на полу. Другой выстрел не учли. И очень зря. Если бы Княжевич убил барышню в упор, ему бы незачем было палить в занавеску. Следовательно, второй выстрел произошел совсем по иной причине.

— Это ваши домыслы, не более.

Родион вежливо согласился и продолжил:

— Однако эти важные факты не объясняют главного: зачем вообще убивать одинокую, тихую барышню. Княжевич наверняка хотел отделаться от жены и даже подыскивал убийцу. Но вот до Анастасии ему не было никакого дела. Про нее он забыл настолько крепко, что изумился, узнав в убитой бывшую любовницу. И назвал ее настоящее имя. Что для убийцы совсем бесполезно. В чем же тогда цель преступления? Посмотрим на календарь. Окольникова поселилась в пансионе в марте. То есть девять месяцев назад. Если с этим фактом сложить появление повивальной бабки, ком запачканных простыней под кроватью и звук, похожий на писк котенка, который я слышал из вашей комнаты, то логическая цепочка приводит к…

— Остановитесь! — закричала Ольга Ильинична. — Ни слова больше. Делайте свое дело, злодея должно настигнуть возмездие.

— Я уверен, что господин Княжевич совершил многое, за что его можно возненавидеть. У него есть слабость: предпочитает брюнеток. Не зря матушка Паисья совала мне снимок дочери. Немало Викто́р принес горя. Наверно, обесчестил вашу сестру, не так ли, Серафима?

Горничная прыснула слезами так быстро, словно у нее была секретная кнопка.

— А вам, Спиридон, чем напакостил?

Извозчик взглянул на Русалову, она незаметно кивнула.

— Доченька моя… — голос у Мельникова дрогнул. — Опозорил девку, кто ее такую замуж возьмет. Еле успел из петли вынуть… Ненавижу…

Объяснение вполне устроило сыскную полицию:

— И у вас, Ольга Ильинична, к нему личные счеты. Не буду спрашивать, чтобы не причинять боль. Теперь, когда наша беседа стала достаточно искренней, не хватает главного участника. Лилия Павловна, выходите, я давно знаю, что вы здесь…

Занавеска дрогнула. Госпожа Княжевич вышла в строгом, глухом платье. Не менее прекрасная. Если не сказать — еще более. Но без малейших признаков простуды.

— Как узнали? — спросила она.

— Натереть луком глаза и довести себя до того, чтобы текло из носа, закутаться в платок — не так сложно. Только запах никакими духами не скрыть. Даже отсюда слышно.

— Я не об этом.

— Извините, не понял, — Родион смущенно улыбнулся. — Организовать капкан, из которого Княжевичу не вырваться, может только очень близкий человек. Который незаметно возьмет его револьвер и новенькую десятку из портмоне. К тому же знает всех барышень, пострадавших от страсти к брюнеткам. Кто имеет достаточно средств, чтобы нанять чернявую бланкетку, которая отвлечет Виктора Геннадиевича так, что он забудет про назначенного портного. Кто уговорит матушка Паисью ради общей мести уступить квартиру на два часа, чтобы превратить ее в уголок любовных утех при помощи цветастого занавеса и перестановки дивана и так же быстро замести следы. Кто обладает достаточно волевым характером, чтобы объяснить каждому, что ему надо делать. И самое главное: барышня Окольникова. Среди людей, причастных к этой истории, только у вас хватит сил на такое предприятие.

— От вас ничего не скроешь, господин Ванзаров. Прямо прозорливец какой-то.

— Благодарю. Могу рассказать, как все было, с самого начала.

— Лиля, зачем все это! — строго сказала Русалова.

— Отчего же, пусть попробует, — госпожа Княжевич была само спокойствие. — Он забавный и совершенно безобидный. Не стесняйтесь, господин Ванзаров.

Только от красивой женщины Родион готов был терпеть такое обращение. Что поделать — слабость. Подобрав осколки самолюбия, он продолжил:

— Полагаю, все происходило примерно так. Вы застали Анастасию в момент, когда она узнала, что беременна от Княжевича, и собралась наложить на себя руки. Вы уговорили ее сохранить жизнь и не избавляться от ребенка, объяснив, что такой смертью она не сможет отомстить. Для этого надо немного подождать и подготовиться. А тогда нанести удар, от которого Викто́р не оправится до конца дней. Для начала сняли комнатку в тихом пансионе и поселили рядом госпожу Русалову. Наверняка и Симка сразу знала, к чему все идет. Настя жила как во сне, ее ничего не интересовало, потому что она готовилась к двум важнейшим событиям: рождению ребенка и мести Княжевичу. И вот пришел срок. Позавчера она родила. А сегодня Княжевич должен был расплатиться за все, что натворил. И у нее все получилось. Вернее, у вас все получилось, Лилия Павловна.

— Я не отдам вам ребенка.

Животная сила, с какой и львица, и мелкая птичка защищают свое потомство, переполняла спокойную красавицу. Еще слово — и загрызет любого, кто посмеет встать у нее на пути.

— В этом малыше — кровь моего мужа, какой бы негодяй он ни был. В нем единственный смысл моей несчастной жизни. Он — все счастье, что мне отпущено. Вы не посмеете его отнять. А тронете — убью собственными руками. Не посмотрю, что вы милый мальчик и чиновник полиции. Мне терять нечего.

…От долгого рассказа у Коли пересохло в горле. Облизнувшись не хуже кота, он спросил с чрезвычайно загадочным видом:

— Ну так что?

Глотнув из фляжки и умиротворенно разгладив усы, Лебедев ответил вопросом на вопрос:

— Что «что», мой юный фамулус?

— Кто убил Водянову?

— Гадать, как вы, не будем, а пойдем путем логики, да. Убийство совершено с близкого расстояния, жертва сидела. При этом использована крохотная думочка. Возникает вопрос: для чего? Пока ответа нет. Зайдем с другой стороны: на кафеле печки свежая отметина. Откуда взялась? Следует предположить, что от воздействия самого револьвера. Удар пришелся по бойку, «смит-вессон» пальнул в занавеску. Иначе это не объяснить. Так?

— Так, — печально согласился Гривцов.

— Идем дальше. Как револьвер мог удариться в печку? Только если сила инерции вырвала его из рук… самой Водяновой. Или Окольниковой. Да, мой юный и наивный друг, это самое настоящее самоубийство. Причем очень мужественное. В стиле римских патрициев. Она рассчитала, как надо держать пистолет, чтобы сила отдачи отбросила оружие как можно дальше, а пуля вошла прямо в сердце. У «смита-вессона» на рукоятке есть так называемая «пятка», в которую упирается рука и не скользит. Оставалось лишь крепко прижать ствол к телу. Она так и сделала. И тут обнаружила, что не сможет выдержать боль: край дула впился под ребро. Как странно: барышня готовится расстаться с жизнью, но не терпит маленького неудобства. Что делать? Под рукой нашлась думочка, в которую уперся ствол. Боль затихла. Бедняжка последний раз собралась с силами и нажала на курок. Тяжелая пуля вошла в сердце, как в масло. Она умерла без мучений. Думочка перевернулась, а револьвер отлетел, врезался в печку, где сбил немного кафеля и выплюнул вторую пулю. Что и позволило раскрыть заговор любящих и ненавидящих сердец. Девушка поступила как настоящая мать: пожертвовала жизнью, чтобы ее ребенок имел все, чего она не смогла бы ему дать. А заодно его отец пошел бы на каторгу. В общем, берегитесь женщин, коллега. И подставляйте лоб… Ах да, мы же на интерес играли. Ну, повезло вам.

Николя пребывал в такой грусти, что хоть врежь ему табуреткой по лбу, и не заметит.

— Логическим методом Ванзарова воспользовались? — только спросил он.

Аполлон Григорьевич сдержанно хмыкнул:

— Им, конечно. Чем же еще? Не вашими же мозгами шевелить.

— Да, вы правы, я бы не сумел угадать. То есть дойти сам…

— Ничего, коллега, у вас еще все впереди. Тем более что эту историю Родион… мне рассказывал сам! — И великий криминалист зашелся победным смехом. Как лошадь на конюшне.

Юный чиновник обиделся страшно. Надулся, засопел, чуть было слезу не пустил и жестко, по-мальчишески заявил:

— Это нечестно.

— О! И откуда ты, прелестное дитя, взялось на мою голову, — Аполлон Григорьевич смахнул невидимую слезку. — Запомните, коллега: в нашем деле надо быть умнее противника, а не надеяться на честность. Иначе сядете в лужу. Это вам будет еще одним уроком: не верьте на слово. Никому не верьте, ну, может, мне и Ванзарову только. Прежде чем научитесь обман распознавать, столько шишек набьете. Так пусть хоть одной будет меньше, да… Ну все, хватит пыхтеть, меня не разжалобишь!

Все-таки Гривцов не мог вот так запросто проглотить обиду. Еще немного повздыхал, что-то бурча под нос, и спросил:

— Одного не знаю: что с Княжевичем стало?

— Вам-то что за дело?

— Интересно же, посадил ли Родион Георгиевич мерзавца, без вины виноватого.

Поманив мальчишеское ухо, Лебедев стал шептать. Коля слушал, переполняясь восхищением.

— Вот это да! — вырвалось из него.

— Только об этом — никому. Мне Родион под большим секретом рассказал. Держать рот на замке. Иначе щелбаном не отделаетесь.

— Никому не расскажу! — поклялся Гривцов. — Надо же такое придумать: заставить Княжевича дать жене развод и полсостояния в обмен на отказ свидетелей от всех показаний… Ой…

Аполлон Григорьевич только руками развел:

— Николя, вы неподражаемы!.. Не нужны мне ваши извинения. Больше мысли — меньше эмоций, и все получится…Так, хватит ваших историй. Кого тут уму-разуму учат?.. То-то же… Играем?.. Отлично!.. Готовьте лоб.

Коля был готов на все.

Назад: Совсем готов уж реквием

Дальше: Импровизатор