Глава 7. МУШКЕТЕРЫ У СЕБЯ ДОМА
Когда, покинув Лувр, д'Артаньян спросил своих друзей, как лучше употребить свою часть сорока пистолей, Атос посоветовал ему заказать хороший обед в «Сосновой шишке», Портос — нанять слугу, а Арамис — обзавестись достойной любовницей.
Обед состоялся в тот же день, и новый слуга подавал к столу. Обед был заказан Атосом, а лакей рекомендован Портосом. То был пикардиец, которого славный мушкетер нанял в тот самый день по случаю этого самого обеда; он увидел его на мосту Ла-Турнель, где Планше — так звали слугу — плевал в воду, любуясь разбегавшимися кругами. Портос утверждал, что такое занятие свидетельствует о склонности к созерцанию и рассудительности, и, не наводя о нем дальнейших справок, увел его с собой. Важный вид дворянина, к которому, как предполагал Планше, он поступает на службу, прельстил его, и он был несколько разочарован, увидев, что место уже занято неким его собратом, по имени Мушкетон. Портос объяснил ему, что дом его, хотя и поставленный на широкую ногу, нуждается лишь в одном слуге и Планше придется поступить к д'Артаньяну. Однако, прислуживая на пиру, который давал его господин, и видя, как тот, расплачиваясь, вытащил из кармана пригоршню золотых монет, Планше решил, что счастье его обеспечено, и возблагодарил небо за то, что попал к такому крезу. Он пребывал в этой уверенности вплоть до окончания обеда, остатками от которого вознаградил себя за долгое воздержание. Но вечером, когда он постилал постель своему господину, блестящие мечты его рассеялись. Во всей квартире, состоявшей из спальни и передней, была единственная кровать. Планше улегся в передней на одеяле, взятом с кровати д'Артаньяна, которому с тех пор пришлось обходиться без него.
Атос также имел слугу, которого воспитал на особый лад. Звали его Гримо. Этот достойный господин — мы, разумеется, имеем в виду Атоса был очень молчалив. Вот уже пять или шесть лет, как он жил в теснейшей дружбе с Портосом и Арамисом. За это время друзья не раз видели на его лице улыбку, но никогда не слышали его смеха. Слова его были кратки и выразительны, он говорил всегда то, что хотел сказать, и больше ничего: никаких прикрас, узоров и красот. Он говорил лишь о существенном, не касаясь подробностей.
Хотя Атосу было не более тридцати лет и он был прекрасен телом и душой, никто не слышал, чтобы у него была возлюбленная. Он никогда не говорил о женщинах, но никогда не мешал другим говорить на эту тему, хотя легко было заметить, что подобный разговор, в который он изредка только вставлял горькое слово или мрачное замечание, был ему крайне неприятен.
Его сдержанность нелюдимость и неразговорчивость делали его почти стариком. Поэтому, не считая нужным менять свои привычки он приучил Гримо исполнять его требования: тот повиновался простому знаку или легкому движению губ. Разговаривал с ним Атос только при самых необычайных обстоятельствах.
Случалось, что Гримо, который как огня боялся своей господина, хотя и был горячо привязан к нему и преклонялся перед его умом, полагая, что уловил его желания, бросался исполнять их и делал как раз обратное тому, что хотел Атос. Тогда Атос пожимал плечами и без малейшего гнева колотил Гримо. В такие дни он бывал несколько разговорчивее.
Портос, как мы уже успели узнать, был прямой противоположностью Атоса: он не только много разговаривал, но разговаривал громко. Надо, впрочем, отдать ему справедливость: ему было безразлично, слушают его или нет. Он разговаривал ради собственного удовольствия — ради удовольствия слушать самого себя. Он говорил решительно обо всем, за исключением наук, ссылаясь на глубокое отвращение, которое, по его словам, ему с детства внушала ученые. Вид у него был не столь величавый, как у Атоса и сознание превосходства Атоса в начале их знакомства нередко вызывало у Портоса раздражение. Он прилагал поэтому все усилия, чтобы превзойти его хотя бы богатством своего одеяния. Но стоило Атосу в своем простом мушкетерском плаще ступить хоть шаг, откинув назад голову, как он сразу занимал подобающее ему место, отодвигая разодетого Портоса на второй план.
Портос в утешение себе наполнял приемную г-на де Тревиля и караульное помещение Лувра громогласными рассказами о своих успехах у женщин, чего никогда не делал Атос. В самое последнее время, перейдя от жен известных судей к женам прославленных военных, от чиновниц — к баронессам, Портос прозрачно намекал на какую-то иностранную княгиню, увлекшуюся им.
Старая пословица говорит: «Каков хозяин, таков и слуга». Перейдем поэтому от слуги Атоса к слуге Портоса, от Гримо к Мушкетону.
Мушкетон был нормандец, идиллическое имя которого, Бонифаций, его господин заменил куда более воинственным — Мушкетон. Он поступил на службу к Портосу, поставив условием, что его будут кормить и одевать, но кормить и одевать роскошно. Кроме того, он просил предоставлять ему каждый день два свободных часа для занятия ремеслом, которое должно покрыть все остальные его потребности. Портос согласился на эти условия: они были ему как раз по душе. Он заказывал Мушкетону камзолы, которые выкраивались из старой одежды и запасных плащей самого Портоса. Благодаря ловкости одного портного, который перешивал и перелицовывал его обноски и жена которого явно стремилась отвлечь Портоса от его аристократических привычек, Мушкетон, сопровождая своего господина, имел очень представительный вид.
Что касается Арамиса, характер которого мы, кажется, достаточно хорошо описали, хотя за его развитием, как и за развитием характера его друзей, мы проследим в дальнейшем, — то лакея его звали Базен.
Ввиду того что господин его надеялся принять когда-нибудь духовный сан, слуга, как и подобает слуге духовного лица, был неизменно одет в черное. Это был берриец лет тридцати пяти — сорока, кроткий, спокойный, толстенький. Свободное время, предоставляемое ему его господином, он посвящал чтению духовных книг и умел в случае необходимости приготовить превосходный обед, состоящий всего из нескольких блюд, но зато отличных.
В остальном он был нем, слеп и глух, и верность его могла выдержать любое испытание.
Теперь, познакомившись, хотя поверхностно, и с господами и с их слугами, перейдем к жилищу каждого из них.
Атос жил на улице Феру, в двух шагах от Люксембурга. Он занимал две небольшие комнаты, опрятно убранные, которые ему сдавала хозяйка дома, еще не старая и еще очень красивая, напрасно обращавшая на него нежные взоры. Остатки былой роскоши кое-где виднелись на стеках этого скромного обиталища, например: шпага, богато отделанная и, несомненно, принадлежавшая еще эпохе Франциска I, один эфес которой, украшенный драгоценными камнями, должен был стоить не менее двухсот пистолей. Атос, однако, даже в самые тяжелые минуты ни разу не соглашался заложить или продать ее.
Эта шпага долгое время составляла предмет вожделений Портоса. Он готов был отдать десять лет жизни за право владеть ею.
Однажды, готовясь к свиданию с какой-то герцогиней, он попытался одолжить шпагу у Атоса. Атос молча вывернул все карманы, собрал все, что было у него ценного: кошельки, пряжки и золотые цепочки, и предложил их Портосу. Что же касается шпаги, сказал он, она прикована к стене и покинет ее только тогда, когда владелец ее покинет это жилище. Кроме шпаги, внимание привлекал еще портрет знатного вельможи времен Генриха III, одетого с чрезвычайным изяществом и с орденом Святого Духа на груди.
Портрет имел с Атосом известное сходство, некоторые общие с ним фамильные черты, указывавшие на то, что этот знатный вельможа, кавалер королевских орденов, был его предком.
И в довершение всего этого — ларец изумительной ювелирной работы, украшенный тем же гербом, что шпага и портрет, красовался на выступе камина, своим утонченным изяществом резко отличаясь от всего окружающего.
Ключ от этого ларца Атос всегда носил при себе. Но однажды он открыл его в присутствии Портоса, и Портос мог убедиться, что ларец содержит только письма и бумаги — надо полагать, любовную переписку и семейный архив.
Портос занимал большую и на вид роскошную квартиру на улице Старой Голубятни. Каждый раз, проходя с кем-нибудь из приятелей мимо своих окон, у одного из которых всегда стоял Мушкетон в парадной ливрее, Портос поднимал голову и, указывая рукой вверх, говорил: «Вот моя обитель».
Но застать его дома никогда не удавалось, никогда и никого он не приглашал подняться с ним наверх, и никто не мог составить себе представление, какие действительные богатства кроются за этой роскошней внешностью.
Что касается Арамиса, то он жил в маленькой квартире, состоявшей из гостиной, столовой и спальни. Спальня, как и все остальные комнаты расположенная в первом этаже, выходила окном в маленький тенистый и свежий садик, густая зелень которого делала его недоступным для любопытных глаз.
Как устроился д'Артаньян, нам уже известно, и мы успели познакомиться с его слугой Планше.
Д'Артаньян был по природе своей очень любопытен, как, впрочем, и большинство людей, владеющих даром интриги. Он напрягал все свои силы, чтобы узнать, кто же на самом деле были Атос, Портос и Арамис. Ибо под этими прозвищами все они скрывали свои дворянские имена, и в частности, Атос, в котором за целую милю можно было угадать настоящего вельможу. Он обратился к Портосу, надеясь получить сведения об Атосе и Арамисе, и к Арамису, чтобы узнать, кто такой Портос.
Портос, к сожалению, о своем молчаливом товарище знал лишь то, что было известно по слухам. Говорили, что он пережил большое горе, причиной которого была любовь, и что чья-то подлая измена якобы отравила жизнь этого достойного человека. Но об обстоятельствах этой измены никто ничего не знал.
Что касается Портоса, то, за исключением его настоящего имени, которое, так же как и имена обоих его товарищей, было известно лишь одному г-ну де Тревилю, о его жизни нетрудно было все узнать. Тщеславный и болтливый, он весь был виден насквозь, как кристалл. И лишь поверив всему тому похвальному, что он сам говорил о себе, можно было впасть в заблуждение на его счет.
Зато Арамис, хотя и могло показаться, что у него нет никаких тайн, был весь окутан таинственностью. Скупо отвечая на вопросы, касавшиеся других, он тщательно обходил все относившиеся к нему самому. Однажды, когда после долгих расспросов д'Артаньян узнал от Арамиса о тех слухах, которые гласили, будто их общий друг Портос добился победы над какой-то герцогиней, он попытался проникнуть в тайну любовных приключений своего собеседника.
— Ну а вы, любезный друг мой, — сказал он — вы, так прекрасно рассказывающий о чужих связях с баронессами, графинями и герцогинями, а вы-то сами?..
— Простите, — прервал его Арамис. — Я говорю об этих вещах только потому, что Портос сом болтает о них, и потому, что он при мне громогласно рассказывал эти милые истории. Но поверьте мне, любезный господин д'Артаньян, что, если б они стали мне известны из другого источника или если б он поверил мне их как тайну, не могло бы быть духовника скромнее меня.
— Я не сомневаюсь в этом, — сказал д'Артаньян, — и мне все же кажется, что и вам довольно хорошо знакомы кое-какие гербы, о чем свидетельствует некий вышитый платочек, которому я обязан честью нашего знакомства.
Арамис на этот раз не рассердился, но, приняв самый скромный вид, ласково ответил:
— Не забывайте, друг мой, что я собираюсь приобщится к церкви и потому чуждаюсь светских развлечений. Виденный вами платок не был подарен мне, а лишь оставлен у меня по забывчивости одним из моих друзей. Я был вынужден был спрятать его, чтобы не скомпрометировать их — его и даму, которую он любит… Что же касается меня, то я не имею и не хочу иметь любовницы, следуя в этом отношении мудрейшему примеру Атоса, у которого, так же как у меня, нет дамы сердца.
— Но, черт возьми, вы ведь не аббат, раз вы мушкетер!
— Мушкетер только временно, дорогой мой. Как говорит кардинал — мушкетер против воли. Но в душе я служитель церкви, поверьте мне. Атос и Портос втянули меня в это дело, чтобы я хоть чем-нибудь был занят. У меня, как раз в ту пору, когда я должен был быть рукоположен, произошла небольшая неприятность с… Впрочем, это не может вас интересовать, и я отнимаю у вас драгоценное время.
— Отнюдь нет, все это меня очень интересует! — воскликнул д'Артаньян. — И мне сейчас решительно нечего делать.
— Да, но мне пора читать молитвы, — сказал Арамис, — затем мне нужно сложить стихи, о которых меня просила госпожа д'Эгильон. После этого мне придется зайти на улицу Сент-Оноре, чтобы купить румян для госпожи де Шеврез. Вы видите сами, дорогой мой, что если вам спешить некуда, то я зато очень спешу.
И Арамис приветливо протянул руку своему молодому товарищу и простился с ним.
Как ни старался д'Артаньян, ему больше ничего не удалось узнать о своих трех новых друзьях. Он решил верить в настоящем тому, что рассказывали об их прошлом, надеясь, что будущее обогатит его более подробными и более достоверными сведениями. Пока Атос представлялся ему Ахиллом, Портос — Аяксом, а Арамис — Иосифом.
В общем, молодые люди жили весело.
Атос играл, и всегда несчастливо. Но он никогда не занимал у своих друзей ни одного су, хотя его кошелек всегда был раскрыт для них. И если он играл на честное слово, то на следующее же утро, уже в шесть часов, посылал будить своего кредитора, чтобы вручить ему следуемую сумму.
Портос играл изредка. В такие дни если он выигрывал, то бывал великолепен и дерзок. Если же он проигрывал, то бесследно исчезал на несколько дней, после чего появлялся с бледным и вытянутым лицом, но с деньгами в кармане.
Арамис никогда не играл. Он был самым дурным мушкетером и самым скучным гостем за столом. Всегда оказывалось, что ему нужно идти заниматься.
Случалось, в самый разгар пира, когда все в пылу беседы, возбужденные вином, предполагали еще два, если не три часа просидеть за столом, Арамис, взглянув на часы, поднимался и с любезной улыбкой на устах прощался с присутствующими, торопясь, как он говорил, повидаться с назначившим ему свидание ученым богословом. В другой раз он спешил домой, чтобы потрудиться над диссертацией, и просил друзей не отвлекать его.
В таких случаях Атос улыбался своей чарующей улыбкой, которая так шла к его благородному лицу, а Портос пил и клялся, что из Арамиса в лучшем случае получится какой-нибудь деревенский священник.
Планше, слуга д'Артаньяна, с достоинством принял выпавшую на его долю удачу. Он получал тридцать су в день, целый месяц возвращался домой веселый, как птица, и был ласков и внимателен к своему господину. Когда над квартирой на улице Могильщиков начали скапливаться тучи, другими словами — когда сорок пистолей короля Людовика XIII растаяли почти без остатка, Планше стал рассыпаться в жалобах, которые Атос находил тошнотворными, Портос — неприличными, а Арамис — просто смешными. Атос посоветовал д'Артаньяну рассчитать этого проходимца; Портос предлагал предварительно выдрать его; Арамис же изрек, что господин просто не должен слышать ничего, кроме лестного, о себе.
— Всем вам легко говорить, — сказал д'Артаньян. — Вам, Атос, когда вы животе с Гримо в полном молчании, запрещая ему разговаривать, и поэтому никогда не слышите от него дурного слова; вам, Портос, когда вы ведете роскошный образ жизни и вашему Мушкетону представляетесь божеством; наконец, вам, Арамис, всегда увлеченному богословскими занятиями и тем самым уже умеющему внушить величайшее почтение вашему слуге Базену, человеку кроткому и благочестивому. Но как мне, не имея ни почвы под ногами, ни средств, не будучи ни мушкетером, ни даже гвардейцем, — как мне внушить любовь, страх или почтение моему Планше?
— Вопрос важный, — ответили трое друзей. — Это дело внутреннее, домашнее. Слуг, как и женщин, надо уметь сразу поставить на то место, на котором желаешь их видеть. Поразмыслите об этом.
Д'Артаньян, поразмыслив, решил на всякий случай избить Планше и выполнил это с той добросовестностью, какую вкладывал во все, что делал.
Отодрав его как следует, он запретил Планше покидать дом и службу без его разрешения.
— Имей в виду, — добавил д'Артаньян, — что будущее не обманет меня.
Придут лучшие времена, и твоя судьба будет устроена, если ты останешься со мной. А я слишком добрый господин, чтобы позволить тебе загубить свою судьбу, и не соглашусь отпустить тебя, как ты просишь.
Этот способ действий внушил мушкетерам глубокое уважение к дипломатическим способностям д'Артаньяна. Планше также исполнился восхищения и уже больше не заикался об уходе.
Молодые люди постепенно зажили общей жизнью. д'Артаньян, не имевший никаких привычек, так как впервые приехал из провинции и окунулся в совершенно новый для него мир, усвоил привычки своих друзей.
Вставали в восемь часов зимой, в шесть часов летом и шли к г-ну де Тревилю узнать пароль и попытаться уловить, что нового носится в воздухе. д'Артаньян, хоть и не был мушкетером, с трогательной добросовестностью исполнял службу. Он постоянно бывал в карауле, так как всегда сопровождал того из своих друзей, кто нес караульную службу. Его знали в казарме мушкетеров, и все считали его добрым товарищем. Г-н де Тревиль, оценивший его с первого взгляда и искренне к нему расположенный, неизменно расхваливал его перед королем.
Все три мушкетера тоже очень любили своего молодого товарища. Дружба, связывавшая этих четырех людей, и постоянная потребность видеться ежедневно по несколько раз — то по поводу какого-нибудь поединка, то по делу, то ради какого-нибудь развлечения — заставляли их по целым дням гоняться друг за другом. Всегда можно было встретить этих неразлучных, рыщущих в поисках друг друга от Люксембурга до площади Сен-Сюльпис или от улицы Старой Голубятни до Люксембурга.
Обещания, данные де Тревилем, между тем постепенно осуществлялись. В один прекрасный день король приказал кавалеру Дезэссару принять д'Артаньяна кадетом в свою гвардейскую роту. д'Артаньян со вздохом надел мундир гвардейца: он готов был бы отдать десять лет своей жизни за право обменять его на мушкетерский плащ. Но г-н де Тревиль обещал оказать ему эту милость не ранее, чем после двухлетнего испытания — срок, который, впрочем, мог быть сокращен, если бы д'Артаньяну представился случай оказать услугу королю или каким-либо другим способом особо отличиться. Получив это обещание, д'Артаньян удалился и на следующий же день приступил к несению своей службы.
Теперь наступил черед Атоса, Портоса и Арамиса ходить в караул вместе с д'Артаньяном, когда тот бывал на посту. Таким образом, рота г-на Дезэссара в тот день, когда в нее вступил д'Артаньян, приняла в свои ряды не одного, а четырех человек.
Глава 8. ПРИДВОРНАЯ ИНТРИГА
Тем временем сорока пистолям короля Людовика XIII, как и всему на белом свете, имеющему начало, пришел конец. И с этой поры для четырех товарищей наступили трудные дни. Вначале Атос содержал всю компанию на свои средства. Затем его сменил Портос, и благодаря одному из его исчезновений, к которым все уже привыкли, он еще недели две мог удовлетворять все их насущные потребности. Пришел наконец черед и Арамиса, которому, по его словам, удалось продажей своих богословских книг выручить несколько пистолей.
Затем, как бывало всегда, пришлось прибегнуть к помощи г-на де Тревиля, который выдал небольшой аванс в счет причитающегося им содержания.
Но на эти деньги не могли долго протянуть три мушкетера, у которых накопилось немало неоплаченных долгов, и гвардеец, у которого долгов еще вовсе не было.
В конце концов, когда стало ясно, что скоро почувствуется уже недостаток в самом необходимом, они с трудом наскребли еще восемь или десять пистолей, с которыми Портос отправился играть. Но ему в этот день не везло: он спустил все и проиграл еще двадцать пять пистолей на честное слово.
И тогда стесненные обстоятельства превратились в настоящую нужду.
Можно было встретить изголодавшихся мушкетеров, которые в сопровождении слуг рыскали по улицам и по кордегардиям в надежде, что кто-нибудь из друзей угостит их обедом. Ибо, по словам Арамиса, в дни процветания нужно было расшвыривать обеды направо и налево, чтобы в дни невзгод хоть изредка пожинать таковые.
Атос получал приглашения четыре раза и каждый раз приводил с собой своих друзей вместе с их слугами. Портос был приглашен шесть раз и предоставил своим друзьям воспользоваться этим. Арамис был зван восемь раз.
Этот человек, как можно было уже заметить, производил мало шума, но много делал.
Что же касается д'Артаньяна, у которого еще совсем не было знакомых в столице, то ему удалось только однажды позавтракать шоколадом у священника родом из Гаскони и один раз получить приглашение на обед к гвардейскому корнету. Он привел с собой всю свою армию и к священнику, у которого они уничтожили целиком весь его двухмесячный запас, и к корнету, который проявил неслыханную щедрость. Но, как говорил Планше, сколько ни съел, все равно поел только раз.
Д'Артаньян был смущен тем, что добыл только полтора обеда — завтрак у священника мог сойти разве что за полуобед — в благодарность за пиршества, предоставленные Атосом, Портосом и Арамисом. Он считал, что становится обузой для остальных, в своем юношеском простодушии забывая, что кормил всю компанию в течение месяца. Его озабоченный ум деятельно заработал. Он пришел к заключению, что союз четырех молодых, смелых, предприимчивых и решительных людей должен был ставить себе иную цель, кроме прогулок в полупьяном виде, занятий фехтованием и более или менее остроумных проделок.
И в самом деле, четверо таких людей, как они, четверо людей, готовых друг для друга пожертвовать всем — от кошелька до жизни, — всегда поддерживающих друг друга и никогда не отступающих, выполняющих вместе или порознь любое решение, принятое совместно, четыре кулака, угрожающие вместе или порознь любому врагу, неизбежно должны были, открыто или тайно, прямым или окольным путем, хитростью или силой, пробить себе дорогу к намеченной цели, как бы отдалена она ни была или как бы крепко ни была она защищена. Удивляло д'Артаньяна только то, что друзья его не додумались до этого давно.
Он размышлял об этом, и даже весьма основательно, ломая голову в поисках путей, по которым должна была быть направлена эта необыкновенная, четырежды увеличенная сила, с помощью которой — он в этом не сомневался — можно было, словно опираясь на рычаг Архимеда, перевернуть мир, — как вдруг послышался осторожный стук в дверь. д'Артаньян разбудил Планше и приказал ему отпереть.
Пусть читатель из этих слов — «разбудил Планше» — не делает заключения, что уже наступила ночь или еще не занялся день. Ничего подобного.
Только что пробило четыре часа. Два часа назад Планше пришел к своему господину с просьбой дать ему пообедать, и тот ответил ему пословицей:
«Кто спит — обедает». И Планше заменил сном еду.
Планше ввел в комнату человека, скромно одетого, по-видимому горожанина.
Планше очень хотелось, вместо десерта, узнать, о чем будет речь, но посетитель объявил д'Артаньяну, что ему нужно поговорить о важном деле, требующем тайны.
Д'Артаньян выслал Планше и попросил посетителя сесть.
Наступило молчание. Хозяин и гость вглядывались друг в Друга, словно желая предварительно составить себе друг о друге представление. Наконец д'Артаньян поклонился, показывая, что готов слушать.
— Мне говорили о господине д'Артаньяне, как о мужественном молодом человеке, — произнес посетитель. — И эта слава, которая им вполне заслужена, побудила меня доверить ему мою тайну.
— Говорите, сударь, говорите, — произнес д'Артаньян, чутьем уловивший, что дело обещает некие выгоды.
Посетитель снова на мгновение умолк, а затем продолжал:
— Жена моя служит кастеляншей у королевы, сударь. Женщина она красивая и умная. Меня женили на ней вот уже года три назад. Хотя приданое у нее было и небольшое, но зато господин де Ла Порт, старший камердинер королевы, приходится ей крестным и покровительствует ей…
— Дальше, сударь, что же дальше?
— А дальше… — сказал посетитель, — дальше то, что мою жену похитили вчера утром, когда она выходила из бельевой.
— Кто же похитил вашу жену?
— Я, разумеется, ничего не могу утверждать, но у меня на подозрении один человек.
— Кто же это у вас на подозрении?
— Человек, который уже давно преследует ее.
— Черт возьми!
— Но, осмелюсь сказать, сударь, мне представляется, что в этом деле замешана не так любовь, как политика.
— Не так любовь, как политика… — задумчиво повторил д'Артаньян. — Что же вы предполагаете?
— Не знаю, могу ли я сказать вам, что я предполагаю…
— Сударь, заметьте себе, что я вас ни о чем не спрашивал. Вы сами явились ко мне. Вы сами сказали, что собираетесь доверить мне тайну.
Поступайте, как вам угодно. Вы еще можете удалиться, ничего мне не открыв.
— Нет, сударь, нет! Вы кажетесь мне честным молодым человеком, и я доверюсь вам. Я думаю, что причина тут — не собственные любовные дела моей жены, а любовные дела одной дамы, много выше ее стоящей.
— Так! Не любовные ли дела госпожи де Буа-Траси? — воскликнул д'Артаньян, желавший показать, будто он хорошо осведомлен о придворной жизни.
— Выше, сударь, много выше!
— Госпожи д'Эгильон?
— Еще выше.
— Госпожи де Шеврез?
— Выше, много выше.
— Но ведь не…
— Да, сударь, именно так, — чуть слышно в страхе прошептал посетитель.
— С кем?
— С кем же, как не с герцогом…
— С герцогом?..
— Да, сударь, — еще менее внятно пролепетал гость.
— Но откуда вам все это известно?
— Ах… Откуда известно?..
— Да, откуда? Полное доверие, или… вы сами понимаете…
— Я знаю об этом от моей жены, сударь, от моей собственной жены.
— А она сама откуда знает?
— От господина де Ла Порта. Не говорил я вам разве, что она крестница господина де Ла Порта, доверенного лица королевы? Так вот, господин до Ла Порт поместил мою жену у ее величества, чтобы наша бедная королева имела подле себя хоть кого-нибудь, кому она могла бы довериться, эта бедняжка, которую покинул король, преследует кардинал и предают все.
— Так, так, положение становится яснее.
— Жена моя, сударь, четыре дня назад приходила ко мне — одним из условий ее службы было разрешение навещать меня два раза в неделю. Как я имел уже честь разъяснить вам, жена моя очень любит меня, и вот она пришла ко мне и под секретом рассказала, что королева сейчас в большой тревоге.
— В самом деле?
— Да. Господин кардинал, по словам моей жени, преследует и притесняет королеву больше, чем когда-либо. Он не может ей простить историю с сарабандой. Вам ведь известна история с сарабандой?
— Еще бы! Мне ли не знать ее! — ответил д'Артаньян, не знавший ничего, но желавший показать, что ему все известно.
— Так что сейчас это уже не ненависть — это месть!
— Неужели?
— И королева предполагает…
— Что же предполагает королева?
— Она предполагает, что герцогу Бекингэму отправлено письмо от ее имени.
— От имени королевы?
— Да, чтобы вызвать его в Париж, а когда он прибудет, заманить его в какую-нибудь ловушку.
— Черт возьми!.. Но ваша жена, сударь мой, какое отношение ваша жена имеет ко всему этому?
— Всем известна ее преданность королеве. Ее либо желают убрать подальше от ее госпожи, либо запугать и выведать тайны ее величества, либо соблазнить деньгами, чтобы сделать из нее шпионку.
— Возможно, — сказал д'Артаньян. — Но человек, похитивший ее, вам известен?
— Я уже говорил вам: мне кажется, что я его знаю.
— Его имя?
— Имени я не знаю. Мне известно только, что это любимчик кардинала, преданный ему, как пес.
— Но вам когда-нибудь приходилось его видеть?
— Да, жена мне однажды показывала его.
— Нет ли у него каких-нибудь примет, по которым его можно было бы узнать?
— О, конечно! Это господин важного вида, черноволосый, смуглый, с пронзительным взглядом и белыми зубами. И на виске у него шрам.
— Шрам на виске! — воскликнул д'Артаньян. — И к тому еще белые зубы, пронзительный взгляд, сам смуглый, черноволосый, важного вида. Это он, незнакомец из Менга!
— Незнакомец из Менга, сказали вы?
— Да-да! Но это не имеет отношения к делу. То есть я ошибся: это очень его упрощает. Если ваш враг в то же время и мой, я отомщу за нас обоих, вот и все. Но где мне найти этого человека?
— Этого я не знаю.
— У вас пет никаких сведений, где он живет?
— Никаких. Однажды, когда я провожал жену обратно в Лувр, он вышел оттуда в ту самую минуту, когда она входила, и она мне указала на него.
— Дьявол! Дьявол! — пробормотал д'Артаньян. — Все это очень неопределенно. Кто дал вам знать о похищении вашей жены?
— Господин де Ла Порт.
— Сообщил он вам какие-нибудь подробности?
— Они ему не были известны.
— И вы ничего не узнали из других источников?
— Кое-что узнал. Я получил…
— Что получили?
— Не знаю… Может быть, это будет очень неосторожно с моей стороны…
— Вы снова возвращаетесь к тому же самому. Но теперь, должен вам заметить, поздновато отступать.
— Да я и не отступаю, тысяча чертей! — воскликнул гость, пытаясь с помощью проклятий вернуть себе мужество. — Клянусь вам честью Бонасье…
— Ваше имя Бонасье?
— Да, это моя фамилия.
— Итак, вы сказали: «Клянусь честью Бонасье»… Простите, что я перебил вас. Но мне показалось, что я уже где-то слыхал ваше имя.
— Возможно, сударь. Я хозяин этого дома.
— Ах, вот как! — проговорил д'Артаньян, слегка приподнявшись и кланяясь. — Вы хозяин этого дома?
— Да, сударь, да. И так как вы проживаете в моем доме уже три месяца и, должно быть, за множеством важных дел забывали уплачивать за квартиру, я же ни разу не побеспокоил вас, то мне и показалось, что вы примете во внимание мою учтивость…
— Ну как же, как же, господин Бонасье! — сказал д'Артаньян. — Поверьте, что я преисполнен благодарности за такое обхождение и сочту своим долгом, если я хоть чем-нибудь могу быть вам полезен…
— Я верю вам, верю вам, сударь! Я так и собирался сказать вам. Клянусь честью Бонасье, я вполне доверяю вам!
— В таком случае продолжайте и доскажите все до конца.
Посетитель вынул из кармана листок бумаги и протянул его д'Артаньяну.
— Письмо! — воскликнул молодой человек.
— Полученное сегодня утром.
Д'Артаньян раскрыл его и, так как начинало смеркаться, подошел к окну. Гость последовал за ним.
— «Не ищите вашу жену, — прочел д'Артаньян. — Вам вернут ее, когда минет в ней надобность. Если вы предпримете какие-либо поиски — вы погибли».
— Вот это, по крайней мере, ясно, — сказал д'Артаньян. — Но в конце концов это всего лишь угроза.
— Да, но эта угроза приводит меня в ужас. Я ведь, сударь, человек не военный и боюсь Бастилии.
— Гм… Да и я люблю Бастилию не более вашего. Если б речь шла о том, чтобы пустить в ход шпагу, — дело другое.
— А я-то, сударь, так рассчитывал на вас в этом деле!
— Неужели?
— Видя вас всегда в кругу таких великолепных мушкетеров и зная, что это мушкетеры господина де Тревиля — следовательно, враги господина кардинала, я подумал, что вы и ваши друзья, становясь на защиту нашей бедной королевы, будете в то же время рады сыграть злую шутку с его преосвященством.
— Разумеется.
— И затем я подумал, что раз вы должны мне за три месяца за квартиру и я никогда не напоминал вам об этом…
— Да-да, вы уже приводили этот довод, и я нахожу его убедительным.
— Рассчитывая не напоминать вам о плате за квартиру и впредь, сколько бы времени вы ни оказали мне чести прожить в моем доме…
— Прекрасно!
— …я намерен, кроме того, предложить вам пистолей пятьдесят, если, вопреки вероятности, вы сейчас сколько-нибудь стеснены в деньгах…
— Чудесно! Но, значит, вы богаты, господин Бонасье?
— Я человек обеспеченный, правильнее сказать. Торгуя галантереей, я скопил капиталец, приносящий в год тысячи две-три экю. Кроме того, я вложил некую сумму в последнюю поездку знаменитого мореплавателя Жана Моке. Так что, вы сами понимаете, сударь… Но что это? — неожиданно вскрикнул г-н Бонасье.
— Что? — спросил д'Артаньян.
— Там, там…
— Где?
— На улице, против ваших окон, в подъезде! Человек, закутанный в плащ!
— Это он! — в одно и то же время вскрикнули д'Артаньян и Бонасье, узнав каждый своего врага.
— А, на этот раз… — воскликнул д'Артаньян, — на этот раз он от меня не уйдет!
И, выхватив шпагу, он выбежал из комнаты.
На лестнице он столкнулся с Атосом и Портосом, которые шли к нему.
Они расступились, и д'Артаньян пролетел между ними как стрела.
— Куда ты бежишь? — крикнули ему вслед оба мушкетера.
— Незнакомец из Менга! — крикнул в ответ д'Артаньян и скрылся.
Д'Артаньян неоднократно рассказывал друзьям о своей встрече с незнакомцем, а также о появлении прекрасной путешественницы, которой этот человек решился доверить какое-то важное послание.
Атос считал, что д'Артаньян отцовское письмо потерял в суматохе. Дворянин, по его мнению, — а по описанию д'Артаньяна, он пришел к выводу, что неизвестный, без сомнения, был дворянином, — дворянин не мог быть способен на такую низость, как похищение письма.
Портос склонен был видеть во всей истории просто любовное свидание, назначенное дамой кавалеру или кавалером даме, свидание, которому помешали своим присутствием д'Артаньян и его желтая лошадь.
Арамис же сказал, что история эта окутана какой-то тайной и лучше не пытаться разгадывать такие вещи.
Поэтому из слов, вырвавшихся у д'Артаньяна, они сразу же поняли, о ком идет речь. Считая, что д'Артаньян, догнав незнакомца или потеряв его из виду, в конце концов вернется домой, они продолжали подниматься по лестнице.
Комната д'Артаньяна, когда они вошли в нее, была пуста: домовладелец, опасаясь последствий столкновения, которое должно было произойти между его жильцом и незнакомцем, и основываясь на тех чертах характера д'Артаньяна, о которых сам он упоминал, решил, что благоразумнее будет удрать.
Глава 9. ХАРАКТЕР Д'АРТАНЬЯНА ВЫРИСОВЫВАЕТСЯ
Спустя полчаса, как и предвидели Атос и Портос, д'Артаньян вернулся домой. И на этот раз он снова упустил незнакомца, скрывшегося, словно по волшебству. д'Артаньян со шпагой в руках обегал все ближайшие улицы, но не нашел никого, кто напоминал бы человека, которого он искал. В конце концов он пришел к тому, с чего ему, возможно, следовало начать: он постучал в дверь, к которой прислонялся незнакомец. Но напрасно он десять—двенадцать раз подряд ударял молотком в дверь — никто не отзывался. Соседи, привлеченные шумом и появившиеся на пороге своих домов или выглянувшие в окна, уверяли, что здание это, все двери которого плотно закрыты, вот уже шесть месяцев стоит никем не обитаемое.
Пока д'Артаньян бегал по улицам и колотил в двери, Арамис успел присоединиться к обоим своим товарищам, так что д'Артаньян, вернувшись, застал всю компанию в полном сборе.
— Ну что же? — спросили все три мушкетера в один голос, взглянув на д'Артаньяна, который вошел весь в поту, с лицом, искаженным гневом.
— Ну что же! — воскликнул юноша, швыряя шляпу на кровать. — Этот человек, должно быть, сущий дьявол. Он исчез, как тень, как призрак, как привидение!
— Вы верите в привидения? — спросил Атос Портоса.
— Я верю только тому, что видел, и так как я никогда не видел привидений, то не верю в них, — ответил Портос.
— Библия, — произнес Арамис, — велит нам верить в них: тень Самуила являлась Саулу, и это догмат веры, который я считаю невозможным брать под сомнение.
— Как бы там ни было, человек он или дьявол, телесное создание или тень, иллюзия или действительность, по человек этот рожден мне на погибель. Бегство его заставило меня упустить дело, на котором можно было заработать сотню пистолей, а то и больше.
— Каким образом? — в один голос воскликнули Портос и Арамис.
Атос, как всегда избегая лишних слов, только вопросительно взглянул на д'Артаньяна.
— Планше, — сказал д'Артаньян, обращаясь к своему слуге, который, приоткрыв дверь, просунул в щель голову, надеясь уловить хоть отрывки разговора, — спуститесь вниз к владельцу этого дома, господину Бонасье, и попросите прислать нам полдюжины бутылок вина Божанси. Я предпочитаю его всем другим.
— Вот так штука! — воскликнул Портос. — Вы пользуетесь, по-видимому, неограниченным кредитом у вашего хозяина?
— Да, — ответил д'Артаньян. — С нынешнего дня. И будьте спокойны: если вино его окажется скверным, мы пошлем к нему за другим.
— Нужно потреблять, но не злоупотреблять, — поучительным тоном заметил Арамис.
— Я всегда говорил, что д'Артаньян самый умный из пас четверых, — сказал Атос и, произнеся эти слова, на которые д'Артаньян ответил поклоном, погрузился в обычное для него молчание.
— Но все-таки что произошло? — спросил Портос.
— Да, посвятите нас в эту тайну, дорогой друг, — подхватил Арамис. — Если только в эту историю не замешана честь дамы: тогда вам лучше сохранить вашу тайну при себе.
— Будьте спокойны, — сказал д'Артаньян, — ничья честь не пострадает от того, что я должен сообщить вам.
И затем он во всех подробностях передал друзьям свой разговор с хозяином дома, добавив, что похититель жену этого достойного горожанина оказался тем самым незнакомцем, с которым у него произошло столкновение в гостинице «Вольный мельник».
— Дело неплохое, — сказал Атос, с видом знатока отхлебнув вина и кивком головы подтвердив, что вино хорошее. — У этого доброго человека можно будет вытянуть пятьдесят — шестьдесят пистолей. Остается только рассудить, стоит ли из-за шестидесяти пистолей рисковать четырьмя головами.
— Не забывайте, — воскликнул д'Артаньян, — что здесь речь идет о женщине, о женщине, которую похитили, которая, несомненно, подвергается угрозам… возможно, пыткам, и все это только потому, что она верна своей повелительнице!
— Осторожней, д'Артаньян, осторожней! — сказал Арамис. — Вы чересчур близко, по-моему, принимаете к сердцу судьбу госпожи Бонасье. Женщина сотворена нам на погибель, и она источник всех наших бед.
Атос при этих словах Арамиса закусил губу и нахмурился.
— Я тревожусь не о госпоже Бонасье, — воскликнул д'Артаньян, — а о королеве, которую покинул король, преследует кардинал и которая видит, как падают одна за другой головы всех ее приверженцев!
— Почему она любит тех, кого мы ненавидим всего сильней, — испанцев и англичан?
— Испания ее родина, — ответил д'Артаньян, — и вполне естественно, что она любит испанцев, детей ее родной земли. Что же касается вашего второго упрека, то она, как мне говорили, любит не англичан, а одного англичанина.
— Должен признаться, — заметил Атос, — что англичанин этот достоин любви. Никогда не встречал я человека с более благородной внешностью.
— Не говоря уже о том, — добавил Портос, — что одевается он бесподобно. Я был в Лувре, когда он рассыпал свои жемчуга, и, клянусь богом, подобрал две жемчужины, которые продал затем по двести пистолей за штуку.
А ты, Арамис, знаешь его?
— Так же хорошо, как и вы, господа. Я был одним из тех, кто задержал его в амьенском саду, куда меня провел господин де Пютанж, конюший королевы. В те годы я был еще в семинарии. История эта, как мне казалось, была оскорбительна для короля.
— И все-таки, — сказал д'Артаньян, — если б я знал, где находится герцог Бекингэм, я готов был бы за руку привести его к королеве, хотя бы лишь назло кардиналу! Ведь наш самый жестокий враг — это кардинал, и, если б нам представился случай сыграть с ним какую-нибудь злую шутку, я был бы готов рискнуть даже головой.
— И галантерейщик, — спросил Атос, — дал вам понять, д'Артаньян, будто королева опасается, что Бекингэма сюда вызвали подложным письмом?
— Она этого боится.
— Погодите… — сказал Арамис.
— В чем дело? — спросил Портос.
— Ничего, продолжайте. Я стараюсь вспомнить кое-какие обстоятельства.
— И сейчас я убежден… — продолжал д'Артаньян, — я убежден, что похищение этой женщины связано с событиями, о которых мы говорили, а возможно, и с прибытием герцога Бекингэма в Париж.
— Этот гасконец необычайно сообразителен! — с восхищением воскликнул Портос.
— Я очень люблю его слушать, — сказал Атос. — Меня забавляет его произношение.
— Послушайте, милостивые государи! — заговорил Арамис.
— Послушаем Арамиса! — воскликнули друзья.
— Вчера я находился в пустынном квартале у одного ученого богослова, с которым я изредка советуюсь, когда того требуют мои ученые труды…
Атос улыбнулся.
— Он живет в отдаленном квартале, — продолжал Арамис, — в соответствии со своими наклонностями и родом занятий. И вот в тот миг, когда я выходил от него…
Тут Арамис остановился.
— Ну и что же? В тот миг, когда вы выходили…
Арамис словно сделал усилие, как человек, который, завравшись, натыкается на какое-то неожиданное препятствие. Но глаза слушателей впились в него, все напряженно ждали продолжения рассказа, и отступать было поздно.
— У этого богослова есть племянница… — продолжал Арамис.
— Вот как! У него есть племянница! — перебил его Портос.
— Весьма почтенная дама, — пояснил Арамис.
Трое друзей рассмеялись.
— Если вы смеетесь и сомневаетесь в моих словах, — сказал Арамис, вы больше ничего не узнаете.
— Мы верим, как магометане, и немы, как катафалки, — сказал Атос.
— Итак, я продолжаю, — снова заговорил Арамис. — Эта племянница изредка навещает своего дядю. Вчера она случайно оказалась там в одно время со мной, и мне пришлось проводить ее до кареты…
— Ах, вот как! У нее есть карета, у племянницы богослова? — снова перебил Портос, главным недостатком которого было неумение держать язык за зубами. — Прелестное знакомство, друг мой.
— Портос, — сказал Арамис, — я уже однажды заметил вам: вы недостаточно скромны, и это вредит вам в глазах женщин.
— Господа, господа, — воскликнул д'Артаньян, догадывавшийся о подоплеке всей истории, — дело серьезное! Постараемся не шутить, если это возможно. Продолжайте, Арамис, продолжайте!
— Внезапно какой-то человек высокого роста, черноволосый, с манерами дворянина, напоминающий вашего незнакомца, д'Артаньян…
— Может быть, это он самый, — заметил д'Артаньян.
— …в сопровождении пяти или шести человек, следовавших за ним в десятке шагов, подошел ко мне и произнес: «Господин герцог», а затем продолжал: «И вы, сударыня», уже обращаясь к даме, которая опиралась на мою руку…
— К племяннице богослова?
— Да замолчите же, Портос! — крикнул на него Атос. — Вы невыносимы.
— «Благоволите сесть в карету и не пытайтесь оказать сопротивление или поднять малейший шум» — так сказал этот человек.
— Он принял вас за Бекингэма! — воскликнул д'Артаньян.
— Я так полагаю, — ответил Арамис.
— А даму? — спросил Портос.
— Он принял ее за королеву! — сказал д'Артаньян.
— Совершенно верно, — подтвердил Арамис.
— Этот гасконец — сущий дьявол! — воскликнул Атос. — Ничто не ускользнет от него.
— В самом деле, — сказал Портос, — ростом и походкой Арамис напоминает красавца герцога. Но мне кажется, что одежда мушкетера…
— На мне был длинный плащ, — сказал Арамис.
— В июле месяце! — воскликнул Портос. — Неужели твой ученый опасается, что ты будешь узнан?
— Я допускаю, — сказал Атос, — что шпиона могла обмануть фигура, но лицо…
— На мне была широкополая шляпа, — объяснил Арамис.
— О, боже, — воскликнул Портос, — сколько предосторожностей ради изучения богословия!..
— Господа! Господа! — прервал их д'Артаньян. — Не будем тратить время на шутки. Разойдемся в разные стороны и примемся за поиски жены галантерейщика — тут кроется разгадка всей интриги.
— Женщина такого низкого звания! Неужели вы так полагаете, д'Артаньян? — спросил Портос, презрительно выпятив нижнюю губу.
— Она крестница де Ла Порта, доверенного камердинера королевы. Разве я не говорил вам этого, господа? И, кроме того, возможно, что в расчеты ее величества и входило на этот раз искать поддержки столь низко. Головы высоких людей видны издалека, у кардинала хорошее зрение.
— Что ж, — сказал Портос, — сговаривайтесь с галантерейщиком, и за хорошую цену.
— Этого не нужно, — сказал д'Артаньян. — Мне кажется, что, если не заплатит он, нам хорошо заплатят другие…
В эту минуту послышались торопливые шаги на лестнице, дверь с шумом распахнулась, и несчастный галантерейщик ворвался в комнату, где совещались друзья.
— Господа! — завопил он. — Ради всего святого, спасите меня! Внизу четверо солдат, они пришли арестовать меня! Спасите меня! Спасите!
Портос и Арамис поднялись со своих мест.
— Минутку! — воскликнул д'Артаньян, сделав им знак вложить обратно в ножны полуобнаженные шпаги. — Здесь не храбрость нужна, а осторожность.
— Не можем же мы допустить… — возразил Портос.
— Предоставьте д'Артаньяну действовать по-своему, — сказал Атос. — Повторяю вам: он умнее нас всех. Я, по крайней мере, объявляю, что подчиняюсь ему… Поступай как хочешь, д'Артаньян.
В эту минуту четверо солдат появились в дверях передней. Но, увидев четырех мушкетеров при шпагах, они остановились, не решаясь двинуться дальше.
— Входите, господа, входите! — крикнул им д'Артаньян. — Вы здесь у меня, а все мы верные слуги короля и господина кардинала.
— В таком случае, милостивые государи, вы не воспрепятствуете нам выполнить полученные приказания? — спросил один из них — по-видимому, начальник отряда.
— Напротив, господа, мы даже готовы помочь вам, если это окажется необходимым.
— Да что же он такое говорит? — пробормотал Портос.
— Ты глупец, — шепнул Атос, — молчи!
— Но вы же мне обещали… — чуть слышно пролепетал несчастный галантерейщик.
— Мы можем спасти вас, только оставаясь на свободе, — быстро шепнул ему д'Артаньян. — А если мы попытаемся за вас заступиться, нас арестуют вместе с вами.
— Но мне кажется…
— Пожалуйте, господа, пожалуйте! — громко произнес д'Артаньян. — У меня нет никаких оснований защищать этого человека. Я видел его сегодня впервые, да еще при каких обстоятельствах… он сам вам расскажет: он пришел требовать с меня за квартиру!.. Правду я говорю, господин Бонасье? Отвечайте.
— Чистейшая правда, — пролепетал галантерейщик. — Но господин мушкетер не сказал…
— Ни слова обо мне, ни слова о моих друзьях и особенно ни слова о королеве, или вы погубите всех! — прошептал д'Артаньян. — Действуйте, господа, действуйте! Забирайте этого человека.
И д'Артаньян толкнул совершенно растерявшегося галантерейщика в руки стражников.
— Вы невежа, дорогой мой. Приходите требовать денег… это у меня-то, у мушкетера!.. В тюрьму! Повторяю вам, господа: забирайте его в тюрьму и держите под замком как можно дольше, пока я успею собрать деньги на платеж.
Полицейские рассыпались в словах благодарности и увели свою жертву.
Они уже начали спускаться с лестницы, когда д'Артаньян вдруг хлопнул начальника по плечу.
— Не выпить ли мне за ваше здоровье, а вам за мое? — предложил он, наполняя два бокала божансийским вином, полученным от г-на Бонасье.
— Слишком много чести для меня, — пробормотал начальник стражи. Очень благодарен.
— Итак, за ваше здоровье, господин… как ваше имя?
— Буаренар.
— Господин Буаренар!
— За ваше, милостивый государь! Как ваше уважаемое имя, разрешите теперь спросить?
— Д'Артаньян.
— За ваше здоровье, господин д'Артаньян!
— А главное — вот за чье здоровье! — крикнул д'Артаньян словно в порыве восторга. — За здоровье короля и за здоровье кардинала!
Будь вино плохое, начальник стражи, быть может, усомнился бы в искренности д'Артаньяна, но вино было хорошее, и он поверил.
— Что за гадость вы тут сделали? — сказал Портос, когда глава альгвазилов удалился вслед за своими подчиненными и четыре друга остались одни. — Как не стыдно! Четверо мушкетеров позволяют арестовать несчастного, прибегшего к их помощи! Дворянин пьет с сыщиком!
— Портос, — заметил Арамис, — Атос уже сказал тебе, что ты глупец, и мне приходится с ним согласиться… д'Артаньян, ты великий человек, и, когда ты займешь место господина де Тревиля, я буду просить тебя оказать покровительство и помочь мне стать настоятелем монастыря.
— Ничего не понимаю! — воскликнул Портос. — Вы одобряете поступок д'Артаньяна?
— Еще бы, черт возьми! — сказал Арамис. — Не только одобряю то, что он сделал, но даже поздравляю его.
— А теперь, господа, — произнес д'Артаньян, не пытаясь даже объяснить Портосу свое поведение, — один за всех, и все за одного — это отныне наш девиз, не правда ли?
— Но… — начал было Портос.
— Протяни руку и клянись! — в один голос воскликнули Атос и Арамис.
Сраженный их примером, все же бормоча что-то про себя, Портос протянул руку, и все четверо хором произнесли слова, подсказанные им д'Артаньяном:
— Все за одного, один за всех!
— Отлично. Теперь пусть каждый отправляется к себе домой, — сказал д'Артаньян, словно бы он всю жизнь только и делал, что командовал. — И будьте осторожны, ибо с этой минуты мы вступили в борьбу с кардиналом.
Глава 10. МЫШЕЛОВКА В СЕМНАДЦАТОМ ВЕКЕ
Мышеловка отнюдь не изобретение наших дней. Как только общество изобрело полицию, полиция изобрела мышеловку.
Принимая во внимание, что читатели наши не привыкли еще к особому языку парижской полиции и что мы впервые за пятнадцать с лишним лет нашей сочинительской работы употребляем такое выражение применительно к этой штуке, постараемся объяснить, о чем идет речь.
Когда в каком-нибудь доме, все равно в каком, арестуют человека, подозреваемого в преступлении, арест этот держится в тайне. В первой комнате квартиры устраивают засаду из четырех или пяти полицейских, дверь открывают всем, кто бы ни постучал, захлопывают ее за ними и арестовывают пришедшего. Таким образом, не проходит и двух-трех дней, как все постоянные посетители этого дома оказываются под замком.
Вот что такое мышеловка.
В квартире г-на Бонасье устроили именно такую мышеловку, и всех, кто туда показывался, задерживали и допрашивали люди г-на кардинала. Так как в помещение, занимаемое д'Артаньяном во втором этаже, вел особый ход, то его гости никаким неприятностям не подвергались.
Приходили к нему, впрочем, только его три друга. Все трое занимались розысками, каждый по-своему, но пока еще ничего не нашли, ничего не обнаружили. Атос решился даже задать несколько вопросов г-ну де Тревилю, что, принимая во внимание обычную неразговорчивость славного мушкетера, крайне удивило капитана. Но де Тревиль ничего не знал, кроме того, что в тот день, когда он в последний раз видел кардинала, короля и королеву, кардинал казался озабоченным, король как будто был чем-то обеспокоен, а покрасневшие глаза королевы говорили о том, что она либо не спала ночь, либо плакала. Последнее обстоятельство его не поразило: королева со времени своего замужества часто не спала по ночам и много плакала.
Господин де Тревиль на всякий случай все же напомнил Атосу, что он должен преданно служить королю и особенно королеве, и просил передать это пожелание и его друзьям.
Что же касается д'Артаньяна, то он засел у себя дома. Свою комнату он превратил в наблюдательный пункт. В окно он видел всех, кто приходил и попадался в западню. Затем, разобрав паркет, так что от нижнего помещения, где происходил допрос, его отделял один только потолок, он получил возможность слышать все, что говорилось между сыщиками и обвиняемым.
Допросы, перед началом которых задержанных тщательно обыскивали, сводились почти неизменно к следующему:
«Не поручала ли вам госпожа Бонасье передать что-нибудь ее мужу или другому лицу?»
«Не поручал ли вам господин Бонасье передать что-нибудь его жене или другому лицу?»
«Не поверяли ли они вам устно каких-нибудь тайн?»
«Если бы им что-нибудь было известно, — подумал д'Артаньян, — они не спрашивали бы о таких вещах. Теперь вопрос: что, собственно, они стремятся узнать? Очевидно находится ли Бекингэм в Париже и не было ли у него или не предстоит ли ему свидание с королевой».
Д'Артаньян остановился на этом предположении, которое, судя по всему, не было лишено вероятности.
А пока мышеловка действовала непрерывно, и внимание д'Артаньяна не ослабевало.
Вечером, на другой день после ареста несчастного Бонасье, после ухода Атоса, который отправился к г-ну де Тревилю, едва часы пробили девять и Планше, еще не постеливший на ночь постель, собирался приняться за это дело, кто-то постучался с улицы во входную дверь. Дверь сразу же отворилась, затем захлопнулась: кто-то попал в мышеловку.
Д'Артаньян бросился к месту, где был разобран пол, лег навзничь и весь превратился в слух.
Вскоре раздались крики, затем стоны, которые, по-видимому, пытались заглушить. Допроса не было и в помине.
«Дьявол! — подумал д'Артаньян. — Мне кажется, что это женщина: ее обыскивают, она сопротивляется… Они применяют силу… Негодяи!..»
Д'Артаньяну приходилось напрягать всю свою волю, чтобы не вмешаться в происходившее там, внизу.
— Но я же говорю вам, господа, что я хозяйка этого дома, я же говорю вам, что я госпожа Бонасье, что я служу королеве! — кричала несчастная женщина.
— Госпожа Бонасье! — прошептал д'Артаньян. — Неужели мне повезло и я нашел то, что разыскивают все?
— Вас-то мы и поджидали! — отвечали ей.
Голос становился все глуше. Поднялась какая-то шумная возня. Женщина сопротивлялась так, как может сопротивляться женщина четверым мужчинам.
— Пустите меня… пусти… — прозвучал еще женский голос. Это были последние членораздельные звуки.
— Они затыкают ей рот, сейчас они уведут ее! — воскликнул д'Артаньян, вскакивая, словно на пружине. — Шпагу!.. Да она при мне… Планше!
— Что прикажете?
— Беги за Атосом, Портосом и Арамисом. Кого-нибудь из них ты наверняка застанешь, а может быть, все трое уже вернулись домой. Пусть захватят оружие, пусть спешат, пусть бегут сюда… Ах, вспомнил: Атос у господина де Тревиля.
— Но куда же вы, куда же вы, сударь?
— Я спущусь вниз через окно! — крикнул д'Артаньян. — Так будет скорее. А ты заделай дыру в паркете, подмети пол, выходи через дверь и беги, куда я приказал.
— О сударь, сударь, вы убьетесь! — закричал Планше.
— Молчи, осел! — крикнул д'Артаньян.
И, ухватившись рукой за подоконник, он соскочил со второго этажа, к счастью не очень высокого; он даже не ушибся.
И тут же, подойдя к входным дверям, он тихонько постучал, прошептав:
— Сейчас я тоже попадусь в мышеловку, и горе тем кошкам, которые посмеют тронуть такую мышь!
Не успел молоток удариться в дверь, как шум внутри замер. Послышались шаги, дверь распахнулась, и д'Артаньян, обнажив шпагу, ворвался в квартиру г-на Бонасье, дверь которой, очевидно снабженная пружиной, сама захлопнулась за ним.
И тогда остальные жильцы этого злополучного дома, а также и ближайшие соседи услышали отчаянные крики, топот, звон шпаг и грохот передвигаемой мебели. Немного погодя все те, кого встревожил шум и кто высунулся в окно, чтобы узнать, в чем дело, могли увидеть, как снова раскрылась дверь и четыре человека, одетые в черное, вышли, а вылетели из нее, словно стая вспугнутых ворон, оставив на полу и на углах столов перья, выдранные из их крыльев, другими словами — лоскутья одежды и обрывки плащей.
Победа досталась д'Артаньяну, нужно сказать, без особого труда, так как лишь один из сыщиков оказался вооруженным, да и то защищался только для виду. Остальные, правда, пытались оглушить молодого человека, швыряя в пего стульями, табуретками и даже горшками. Но несколько царапин, нанесенных шпагой гасконца, нагнали на них страху. Десяти минут было достаточно, чтобы нанести им полное поражение, и д'Артаньян стал господином на поле боя.
Соседи, распахнувшие окна с хладнокровием, свойственным парижанам в те времена постоянных мятежей и вооруженных столкновений, захлопнули их тотчас же после бегства четырех одетых в черное. Чутье подсказывало им, что пока все кончено.
Кроме того, было уже довольно поздно, а тогда, как и теперь, в квартале, прилегавшем к Люксембургскому дворцу, спать укладывались рано.
Д'Артаньян, оставшись наедине с г-жой Бонасье, повернулся к ней. Бедняжка почти без чувств лежала в кресле. д'Артаньян окинул ее быстрым взглядом.
То была очаровательная женщина лет двадцати пяти или двадцати шести, темноволосая, с голубыми глазами, чуть-чуть вздернутым носиком, чудесными зубками. Мраморно-белая кожа ее отливала розовым, подобно опалу. На этом, однако, кончались черты, по которым ее можно было принять за даму высшего света. Руки были белые, до форма их была грубовата. Ноги также не указывали на высокое происхождение. К счастью для д'Артаньяна, его еще не могли смутить такие мелочи.
Разглядывая г-жу Бонасье и, как мы уже говорили, остановив внимание на ее ножках, он вдруг заметил лежавший на полу батистовый платочек и поднял его. На уголке платка выделялся герб, виденный им однажды на платке, из-за которого они с Арамисом чуть не перерезали друг другу горло.
Д'Артаньян с тех самых пор питал недоверие к платкам с гербами. Поэтому он, ничего не говоря, вложил поднятый им платок в карман г-жи Бонасье. Молодая женщина в эту минуту пришла в себя. Открыв глаза и в страхе оглядевшись кругом, она увидела, что квартира пуста и она одна со своим спасителем. Она сразу же с улыбкой протянула ему руки. Улыбка г-жи Бонасье была полна очарования.
— Ах, сударь, — проговорила она, — вы спасли меня! Позвольте мне поблагодарить вас.
— Сударыня, — ответил д'Артаньян, — я сделал только то, что сделал бы на моем месте любой дворянин. Поэтому вы не обязаны мне никакой благодарностью.
— О нет, нет, и я надеюсь доказать вам, что умею быть благодарной! Но что было нужно от меня этим людям, которых я сначала приняла за воров, и почему здесь нет господина Бонасье?
— Эти люди, сударыня, были во много раз опаснее воров. Это люди господина кардинала. Что же касается вашего мужа, господина Бонасье, то его нет здесь потому, что его вчера арестовали и увели в Бастилию.
— Мой муж в Бастилии? — воскликнула г-жа Бонасье. — Что же он мог сделать? Ведь он — сама невинность!
И какое-то подобие улыбки скользнуло по все еще испуганному лицу молодой женщины.
— Что он сделал, сударыня? — произнес д'Артаньян. — Мне кажется, единственное его преступление заключается в том, что он имеет одновременно счастье и несчастье быть вашим супругом.
— Но, значит, вам известно, сударь…
— Мне известно, что вы были похищены.
— Но кем, кем? Известно ли вам это? О, если вы знаете это, скажите мне!
— Человеком лет сорока — сорока пяти, черноволосым, смуглым, с рубцом на левом виске…
— Верно, верно! Но имя его?
— Имя?.. Вот этого-то я и не знаю.
— А муж мой знал, что я была похищена?
— Он узнал об этом из письма, написанного самим похитителем.
— А догадывается ли он, — спросила г-жа Бонасье, смутившись, — о причине этого похищения?
— Он предполагал, как мне кажется, что здесь была замешана политика.
— Я сомневалась в этом вначале, но сейчас я такого мнения. Итак, он ни на минуту не усомнился во мне, этот добрый господин Бонасье?
— О, ни на одну минуту! Он так гордился вашим благоразумием и вашей любовью.
Улыбка еще раз чуть заметно скользнула по розовым губкам этой хорошенькой молодой женщины.
— Но как вам удалось бежать? — продолжал допытываться д'Артаньян.
— Я воспользовалась минутой, когда осталась одна, и так как с сегодняшнего утра мне стала ясна причина моего похищения, то я с помощью простынь спустилась на окна. Я думала, что мой муж дома, и прибежала сюда.
— Чтоб искать у него защиты?
— О нет! Бедный, милый мой муж! Я знала, что он не способен защитить меня. Но так как он мог другим путем услужить нам, я хотела его предупредить.
— О чем?
— Нет, это уже не моя тайна! Я поэтому не могу раскрыть ее вам.
— Кстати, — сказал д'Артаньян, — простите, сударыня, что, хоть я и гвардеец, все же я вынужден призвать вас к осторожности: мне кажется, место здесь неподходящее для того, чтобы поверять какие-либо тайны. Сыщики, которых я прогнал, вернутся с подкреплением. Если они застанут нас здесь, мы погибли. Я, правда, послал уведомить трех моих друзей, но кто знает, застали ли их дома…
— Да-да, вы правы! — с испугом воскликнула г-жа Бонасье. — Бежим, скроемся скорее отсюда!
С этими словами она схватила д'Артаньяна под руку и потянула его к двери.
— Но куда бежать? — вырвалось у д'Артаньяна. — Куда скрыться?
— Прежде всего подальше от этого дома! Потом увидим.
Даже не прикрыв за собой дверей, они, выйдя из дома, побежали по улице Могильщиков, завернули на Королевский Ров и остановились только у площади Сен-Сюльпис.
— А что же нам делать дальше? — спросил д'Артаньян. — Куда мне проводить вас?
— Право, не знаю, что ответить вам… — сказала г-жа Бонасье. — Я собиралась через моего мужа вызвать господина де Ла Порта и от него узнать, что произошло в Лувре за последние три дня и не опасно ли мне туда показываться.
— Но ведь я могу пойти и вызвать господина де Ла Порта, — сказал д'Артаньян.
— Конечно. Но беда в одном: господина Бонасье в Лувре знали, и его бы пропустили, а вас не знают, и двери для вас будут закрыты.
— Пустяки! — возразил д'Артаньян. — У какого-нибудь из входов в Лувр, верно, есть преданный вам привратник, который, услышав пароль…
Госпожа Бонасье пристально поглядела на молодого человека.
— А если я скажу вам этот пароль, — прошептала она, — забудете ли вы его тотчас же после того, как воспользуетесь им?
— Честное слово, слово дворянина! — произнес д'Артаньян тоном, не допускавшим сомнений.
— Хорошо. Я верю вам. Вы, кажется, славный молодой человек. И от вашей преданности, быть может, зависит ваше будущее.
— Я не требую обещаний и честно сделаю все, что будет в моих силах, чтобы послужить королю и быть приятным королеве, — сказал д'Артаньян. — Располагайте мною как другом.
— Но куда вы спрячете теня на это время?
— Нет ли у вас человека, к которому бы господин де Ла Порт мог за вами прийти?
— Нет, я не хочу никого посвящать в это дело.
— Подождите, — произнес д'Артаньян. — Мы рядом с домом Атоса… Да, правильно.
— Кто это — Атос?
— Один из моих друзей.
— Но если он дома и увидит меня?
— Его нет дома, и, пропустив вас в квартиру, я ключ унесу с собой.
— А если он вернется?
— Он не вернется. В крайнем случае ему скажут, что я привел женщину и эта женщина находится у него.
— Но это может меня очень сильно скомпрометировать, понимаете ли вы это?
— Какое вам дело! Никто вас там не знает. И к тому же мы находимся в таком положении, что можем пренебречь приличиями.
— Хорошо. Пойдемте же к вашему другу. Где он живет?
— На улице Феру, в двух шагах отсюда.
— Идем.
И они побежали дальше. Атоса, как и предвидел д'Артаньян, не было дома. д'Артаньян взял ключ, который ему как другу Атоса, всегда беспрекословно давали, поднялся по лестнице и впустил г-жу Бонасье в маленькую квартирку, уже описанную нами выше.
— Располагайтесь, как дома, — сказал он. — Погодите: заприте дверь изнутри и никому не отпирайте иначе, как если постучат три раза… вот так. — И он стукнул три раза — два раза подряд и довольно сильно, третий раз после паузы и слабее.
— Хорошо, — сказала г-жа Бонасье. — Теперь моя очередь дать вам наставление.
— Слушаю вас.
— Отправляйтесь в Лувр и постучитесь у калитки, выходящей на улицу Эшель. Попросите Жермена.
— Хорошо. А затем?
— Он спросит, что вам угодно, и вместо ответа вы скажете два слова: «Тур и Брюссель.» Тогда он исполнит ваше приказание.
— Что же я прикажу ему?
— Вызвать господина де Ла Порта, камердинера королевы.
— А когда он вызовет его и господин де Ла Порт выйдет?
— Вы пошлете его ко мне.
— Прекрасно. Но где и когда я увижу вас снова?
— А вам очень хочется встретиться со мной опять?
— Конечно!
— Тогда предоставьте мне позаботиться об этом и будьте спокойны.
— Я полагаюсь на ваше слово.
— Можете доложиться.
Д'Артаньян поклонился г-же Бонасье, бросив ей самый влюбленный взгляд, каким только можно было охватить всю ее маленькую фигурку, и, нока сходил с лестницы, услышал, как дверь позади него захлопнулась и ключ дважды повернулся в замке. Мигом добежал он до Лувра. Подходя к калитке с улицы Эшель, он услышал, как дробило десять часов. Все события, только что описанные нами, промелькнули за какие-нибудь полчаса.
Все произошло так, как говорила г-жа Бонасье. Услышав пароль, Жермен поклонился. Не прошло и десяти минут, как Ла Порт был уже в комнате привратника. д'Артаньян в двух словах рассказал ему обо всем, что произошло, и сообщил, где находится г-жа Бонасье. Ла Порт дважды повторил адрес и поспешил к выходу. Но, не сделав и двух шагов, он вдруг вернулся.
— Молодой человек, — сказал он, обращаясь к д'Артаньяну, — разрешите дать вам совет.
— Какой именно?
— То, что произошло, может доставить вам неприятности.
— Вы думаете?
— Я уверен. Нет ли у вас друга, у которого отстают часы?
— Ну, что же дальше?
— Навестите его, с тем чтобы потом он мог засвидетельствовать, что в половине десятого вы находились у него. Юристы называют это алиби.
Д'Артаньян нашел совет благоразумным и что было сил помчался к г-ну де Тревилю. Но, не заходя в гостиную, где, как всегда, было много народу, он попросил разрешения пройти в кабинет. Так как д'Артаньян часто бывал здесь, просьбу его сразу же удовлетворили, и слуга отправился доложить г-ну де Тревилю, что его молодой земляк, желая сообщить нечто важное, просит принять его. Минут через пять г-н де Тревиль уже прошел в кабинет. Он спросил у д'Артаньяна, чем он может быть ему полезен и чему он обязан его посещением в такой поздний час.
— Простите, сударь! — сказал д'Артаньян, который, воспользовавшись минутами, пока оставался один, успел переставить часы на три четверти часа назад. — Я думал, что в двадцать пять минут десятого еще не слишком поздно явиться к вам.
— Двадцать пять минут десятого? — воскликнул г-н де Тревиль, поворачиваясь к стенным часам. — Да нет, не может быть!
— Поглядите сами, — сказал д'Артаньян, — и вы убедитесь.
— Да, правильно, — произнес де Тревиль. — Я был уверен, что уже позднее. Но что же вам от меня нужно?
Тогда д'Артаньян пустился в пространный рассказ о королеве. Он поделился своими тревогами по поводу ее положения, сообщил, что он слышал относительно замыслов кардинала, направленных против Бекингэма, и речь его была полпа такой уверенности и такого спокойствия, что де Тревиль не мог ему не поверить, тем более что и он сам, как мы уже говорили, уловил нечто новое в отношениях между кардиналом, королем и королевой.
Когда пробило десять часов, д'Артаньян расстался с г-ном до Тревилем, который, поблагодарив его за сообщенные ему сведения и посоветовав всегда верой и правдой служить королю и королеве, вернулся в гостиную.
Спустившись с лестницы, д'Артаньян вдруг вспомнил, что забыл свою трость. Поэтому он быстро поднялся обратно, вошел в кабинет и тут же сразу передвинул стрелки на место, чтобы на следующее утро никто не мог заметить, что часы отставали. Уверенный теперь, что у него есть свидетель, готовый установить его алиби, он спустился вниз и вышел на улицу.
