Глава XXXIII
Возвращение
Атос и Арамис отправились путем, указанным д’Артаньяном. Они шли так быстро, как только могли. Им казалось, что если даже их и арестуют, то лучше, если это случится вблизи Парижа.
Каждый вечер, опасаясь быть арестованными ночью, они чертили или на стенках, или на окнах условленные знаки; но каждое утро их заставало – к великому их изумлению – свободными.
По мере того как они приближались к Парижу, великие события, потрясавшие на их глазах Англию, исчезали из их памяти, как сон; напротив, те, которые в их отсутствие волновали Париж и Францию, вставали перед ними и словно шли им навстречу.
За время их шестинедельного отсутствия во Франции произошло столько небольших событий, что в общей сложности они составляли одно большое. Парижане в одно прекрасное утро проснулись без королевы и короля. Это их так поразило, что они никак не могли успокоиться, даже тогда, когда узнали, что вместе с королевой исчез, к великой их радости, и Мазарини.
Первым чувством, охватившим Париж, когда он узнал о бегстве в Сен-Жермен, – с подробностями которого читатель уже знаком, – был некоторый испуг, вроде того, какой охватывает ребенка, когда он ночью проснется и вдруг увидит, что он один и около него никого нет. Парламент взволновался; постановлено было избрать депутацию, которая должна была отправиться к королеве и умолить ее не лишать долее Париж своего королевского присутствия.
Но королева, с одной стороны, еще находилась под впечатлением победы при Лансе, а с другой – была горда своим столь удачно совершенным бегством. Депутаты не только не добились чести быть принятыми, но должны были простоять на улице, дожидаясь, пока канцлер – тот самый канцлер Сегье, которого мы видели в «Трех мушкетерах», когда он так усердно искал письмо чуть ли не в самом корсаже королевы, – не вынес им ультиматум двора, гласивший, что если парламент не смирится перед величием королевской власти и не выразит единогласно своего раскаяния по всем вопросам, вызвавшим разногласия между ним и двором, то завтра же Париж будет осажден: в предвидении этой осады герцог Орлеанский уже овладел мостом Сен-Клу, а принц Конде, гордый своей ланской победой, уже занял своими войсками Шарантон и Сен-Дени.
На беду двора, который, быть может, приобрел бы немало сторонников, если бы требовал меньше, этот угрожающий ответ произвел действие как раз обратное тому, которого от него ждали. Он оскорбил парламент, а парламент поддерживала буржуазия, почувствовавшая свою силу после помилования Бруселя. И в ответ на ультиматум парламент провозгласил, что кардинал Мазарини – виновник всех беспорядков, объявил его врагом короля и государства и приказал ему удалиться от двора в тот же день и покинуть Францию в течение недели. По прошествии этого срока, если кардинал не подчинится решению парламента, подданные короля приглашались изгнать кардинала силой.
Этот решительный ответ, которого двор никак не ожидал, поставил и Париж и Мазарини вне закона; осталось только ждать, кто возьмет верх – двор или парламент.
Итак, двор готовился к нападению, а Париж к защите. Горожане занялись обычным при мятеже делом: стали протягивать цепи поперек улиц и разбирать мостовые, как вдруг коадъютор привел им на помощь принца де Конти, брата принца Конде, и герцога Лонгвиля, его зятя. Присутствие двух принцев крови в их среде придало горожанам бодрости; было у них и еще одно преимущество – численное превосходство. Эта неожиданная подмога пришла 10 января.
После бурных споров принц де Конти был назначен главнокомандующим королевской армией вне Парижа, вместе с герцогом д’Эльбефом, герцогом Бульонским и маршалом де Ла Мот в качестве генерал-лейтенантов. Герцог Лонгвиль без особого назначения состоял при своем зяте.
А герцог де Бофор, как сообщает хроника того времени, прибыл из Вандома, радуя Париж своим надменным видом, прекрасными длинными волосами и огромной популярностью, делавшей его кумиром рынков.
Парижская армия организовалась с той быстротой, с какой буржуа превращаются в солдат, когда их побуждает к этому какое-либо чувство. 19 января эта импровизированная армия попыталась сделать вылазку, скорее для того, чтобы убедить и других, и самое себя в собственном существовании, чем с целью достигнуть каких-либо серьезных результатов. Она вышла со знаменами, на которых стоял не совсем обычный девиз: «Мы ищем нашего короля».
В следующие дни происходили мелкие операции: удалось угнать некоторое количество скота и сжечь два-три дома.
Подошел февраль. Как раз 1 февраля четверо наших друзей вышли на берег в Булони и разными дорогами направились в Париж.
К концу четвертого дня Атос и Арамис осторожно обошли Нантер, боясь попасть в руки какого-нибудь отряда королевы.
Все эти хитрости очень не нравились Атосу, но Арамис основательно доказал ему, что они не имеют права рисковать своей свободой, так как обязаны исполнить поручение короля Карла; это была их священная и высокая миссия; они получили ее у подножия эшафота и закончить могут не иначе как у ног королевы.
Атос уступил.
В предместье наших путников встретила стража – весь Париж был под ружьем. Часовой отказался пропустить двух друзей и позвал сержанта.
Тот вышел с тем важным видом, который напускают на себя буржуа, когда судьба случайно облекает их воинским званием.
– Кто вы такие? – спросил он Атоса и Арамиса.
– Мы французские дворяне, – был ответ.
– Откуда вы прибыли?
– Из Лондона.
– Что вы собираетесь делать в Париже?
– У нас есть личное дело к английской королеве.
– Вот как! Кажется, у всех сегодня – дела к английской королеве, – отвечал сержант. – У нас в кордегардии сейчас уже сидят трое дворян, которые направляются тоже к английской королеве. Их пропуска сейчас досматривают. Давайте-ка сюда ваши.
– У нас нет никаких пропусков.
– Как, никаких документов?
– Нет. Мы, как уже сказали, прибыли из Англии и совершенно не осведомлены о том, что происходит в Париже. Мы покинули его до отъезда короля.
– А! – проговорил сержант с лукавой усмешкой. – Вы, наверное, мазаринисты и хотите пробраться к нам, чтобы шпионить?
– Мой друг, – вмешался Атос, до тех пор предоставлявший говорить Арамису, – если бы мы были мазаринисты, то у нас были бы какие угодно бумаги. Поверьте мне, что в вашем положении меньше всего следует доверять документам и людям, у которых они в порядке.
– Пройдите в кордегардию, – предложил сержант. – Вы объяснитесь с начальником поста.
Сделав знак караульному, чтобы он пропустил их, сержант прошел вперед, за ним последовали наши друзья.
Кордегардия была битком набита буржуа и людьми из народа; одни играли, другие пили, третьи громко ораторствовали.
В углу, где их почти не было видно, сидели трое дворян, прибывших раньше; документы их рассматривались начальником караула, которому чин и положение позволяли сидеть в отдельной комнате.
Первым движением как вновь прибывших, так и людей, сидевших в углу, было окинуть друг друга быстрым внимательным взглядом. Ранее прибывшие были тщательно закутаны в длинные плащи. Один из них, пониже своих товарищей, скромно держался позади.
Когда сержант, войдя, объявил, что привел, по всей видимости, двух мазаринистов, эти трое насторожились. Низенький тоже вышел вперед, но потом опять отступил и скрылся в тени.
Узнав, что у вновь прибывших совсем нет паспортов, в кордегардии решили, что их нельзя пропустить.
– А мне кажется, напротив, – заметил Атос, – что мы будем пропущены, так как, по-видимому, мы имеем дело с разумными людьми. Надо сделать очень простую вещь: стоит только доложить о нас ее величеству английской королеве, и если она поручится за нас, то, я полагаю, едва ли вы станете задерживать нас.
При этих словах незнакомец, сидевший в тени, взволновался и дернулся от удивления так, что воротник плаща, в который он кутался, сдвинул нахлобученную шляпу, и она упала на пол. Незнакомец торопливо поднял ее и надел.
– Черт возьми, – прошептал Арамис, толкнув локтем Атоса, – вы видели?
– Что? – спросил Атос.
– Лицо этого низенького господина?
– Нет.
– Мне показалось… Но нет, это невозможно…
В эту минуту сержант, который ушел в комнату начальника караула за приказом, вышел, передал троим незнакомцам бумаги и крикнул:
– Паспорта в порядке, пропустить этих господ!
Трое незнакомцев кивнули и поспешили воспользоваться пропуском. По знаку сержанта дверь открылась перед ними. Арамис проводил их взглядом и, когда низенький человек проходил мимо него, схватил Атоса за руку.
– Что такое, дорогой мой? – спросил Атос.
– Я… Нет, мне, вероятно, привиделось… – Затем он обратился к сержанту: – Будьте так добры, скажите: знаете ли вы, кто эти господа, которые только что вышли отсюда?
– Я их знаю по пропускам; это – господа де Фламаран, де Шатильон и де Брюи; они сторонники Фронды и направляются к герцогу Лонгвилю.
– Как странно! – проговорил Арамис, отвечая скорее самому себе, чем сержанту. – А мне показалось, что это сам Мазарини.
Сержант громко расхохотался.
– Ну, – сказал он на слова Арамиса, – зачем ему соваться к нам – чтобы угодить на виселицу? Он не так глуп.
– Может быть, – пробормотал Арамис, – может быть, у меня не такой верный глаз, как у д’Артаньяна.
– Кто здесь говорит о д’Артаньяне? – вдруг раздался голос начальника, неожиданно появившегося на пороге комнаты.
– О! – воскликнул Гримо, вытаращив глаза.
– Что это значит? – в один голос воскликнули Атос и Арамис.
– Планше! – продолжал Гримо. – Планше в офицерской форме!
– Господа де Ла Фер и д’Эрбле, – воскликнул офицер, – вы в Париже? О, как я рад! Без сомнения, вы хотите присоединиться к их высочествам?
– Как видишь, дорогой Планше, – отвечал Арамис; Атос же не мог удержаться от улыбки, узнав в столь высоком чине гражданского ополчения бывшего товарища Мушкетона, Базена и Гримо.
– А господин д’Артаньян, о котором только что упомянул господин д’Эрбле, смею спросить, где он теперь?
– Мы расстались с ним четыре дня тому назад, мой дорогой друг, и, по всей вероятности, он должен был раньше нас уже прибыть в Париж.
– Нет, сударь, я уверен, что он до сих пор не являлся в столицу. Может быть, он остался в Сен-Жермене.
– Не думаю. Мы условились встретиться в «Козочке».
– Я был там сегодня.
– Ну а красотка Мадлен имеет от него известия? – спросил с улыбкой Арамис.
– Нет, сударь, но не скрою от вас, что она изрядно беспокоится.
– Мы, – заметил Арамис, – времени не теряли и спешили изо всех сил. Однако, мой дорогой Атос, отложим пока разговор о нашем друге и поздравим сначала господина Планше.
– О господин шевалье! – с поклоном проговорил Планше.
– Лейтенант? – спросил Арамис.
– Пока лейтенант, но мне уже обещан чин капитана.
– Отлично! – сказал Арамис. – Но как вы добились такой чести?
– Прежде всего, вы ведь знаете, господа, что это я спас господина Рошфора?
– Ну да, конечно. Он нам сам рассказывал об этом.
– Меня тогда господин Мазарини едва не повесил, но от этого моя популярность только увеличилась.
– И эта популярность…
– Нет, кое-что получше. Вы же помните, господа, что я служил в Пьемонтском полку, где я имел честь быть сержантом?
– Да, помним.
– Ну так вот. В один прекрасный день, когда никто не мог выстроить как следует толпу вооруженных горожан, потому что один выступал с правой ноги, другой с левой, я как раз тут подвернулся, и мне удалось заставить их всех шагать в ногу. После этого меня произвели в лейтенанты, тут же, на месте… если не боя, так учения.
– Вот как! – проговорил Арамис.
– Но позвольте, – спросил Атос, – на вашей стороне ведь очень много знати!
– Да. На нашей стороне, во-первых, как вам известно, конечно, принц Конти, герцог Лонгвиль, герцог Бофор, герцог д’Эльбеф, герцог Бульонский, герцог де Шеврез, господин де Брисак, маршал де Ла Мот, господин де Люинь, маркиз де Витри, принц Марсильяк, маркиз Нуармутье, граф де Фиэск, маркиз де Лег, граф де Монрезор, маркиз де Севинье и еще многие другие.
– А Рауль де Бражелон? – взволнованно спросил Атос. – Д’Артаньян рассказывал мне, что, уезжая, он поручил его вам, мой дорогой Планше.
– Да, господин граф, как собственного сына, и я могу сказать, что я не спускал с него глаз.
– Так что, – воскликнул Атос дрожащим от радости голосом, – он вполне здоров? С ним ничего не случилось?
– Ничего, сударь.
– Где же он теперь?
– В гостинице «Карл Великий», как обычно.
– И проводит время…
– То у королевы английской, то у госпожи де Шеврез. Он и граф де Гиш никогда не расстаются.
– Благодарю вас, Планше, благодарю! – проговорил Атос, протягивая ему руку.
– О граф! – растроганным голосом произнес Планше, едва касаясь его руки кончиками пальцев.
– Что вы делаете, граф? Ведь это бывший слуга? – попытался остановить его Арамис.
– Друг мой, – отвечал ему Атос, – он сообщил мне вести о Рауле.
– Ну а теперь, – обратился к ним Планше, не расслышавший замечания Арамиса, – что собираетесь вы делать?
– Вернуться в Париж, если только, конечно, вы, мой дорогой друг, дадите нам разрешение, – отвечал Атос.
– Как, я вам буду давать разрешение? Вы смеетесь надо мной, господин граф: я весь всегда к вашим услугам.
И он почтительно поклонился.
Затем, обернувшись к своей команде, крикнул:
– Пропустить этих господ, я их знаю: это друзья господина де Бофора.
– Да здравствует Бофор! – в один голос ответила вся команда, расступаясь перед Арамисом и Атосом.
Только сержант приблизился к Планше и тихо спросил:
– Как, без пропуска?
– Без пропуска, – ответил Планше.
– Имейте в виду, капитан, – обратился к нему сержант, называя его по чину, который пока был тому только еще обещан, – имейте в виду, что один из трех людей, которые только что вышли отсюда, предупреждал меня потихоньку не доверять этим господам.
– А я, – с достоинством заметил Планше, – знаю их лично и отвечаю за них.
Сказав это, он пожал руку Гримо, которому такая честь, видимо, весьма польстила.
– Так до свидания, капитан, – простился с Планше Арамис насмешливым тоном. – Если с нами что-нибудь случится, мы обратимся к вам.
– Сударь, – отвечал ему Планше, – в этом случае, как и всегда, я ваш покорный слуга.
– А ведь ловкая шельма, и даже очень, – заметил Арамис, садясь на лошадь.
– Да и как не быть ему таким, – согласился Атос, усаживаясь в седло, – раз он столько лет чистил шляпу своего господина?
Глава XXXIV
Послы
Оба друга тотчас же двинулись в путь и стали спускаться по крутому склону предместья. Когда они достигли подошвы холма, они увидели, к своему великому изумлению, что улицы Парижа превратились в реки, а площади в озера. Вследствие ужасных дождей, бывших в январе, Сена выступила из берегов и затопила полстолицы.
Атос и Арамис сначала храбро въехали на лошадях в воду, но она доходила бедным животным до груди. Пришлось сменить лошадей на лодку, что наши друзья и сделали, приказав своим слугам дожидаться их на рынке.
На лодке они добрались до Лувра. Уже спустилась ночь. Вид Парижа, слабо освещенного мигающими среди этих площадей-озер фонарями, со всеми этими лодками, в которых, блестя оружием, разъезжали патрули, с ночной перекличкой стражи на постах, поразил Арамиса, необычайно легко поддающегося воинственным настроениям.
Они прибыли к королеве. Им предложили обождать в приемной, так как королева принимала в эту минуту двух господ, принесших ей вести из Англии.
– Но мы тоже, – сказал Атос слуге, передавшему ему об этом, – мы тоже не только принесли вести из Англии, но и сами прибыли оттуда.
– Разрешите в таком случае узнать ваши имена, – сказал слуга.
– Граф де Ла Фер и шевалье д’Эрбле, – ответил Арамис.
– О, тогда, – с волнением сказал слуга, услышав имена, которые так часто произносила с надеждой королева, – в таком случае ее величество ни за что не простит мне, если я заставлю вас ждать хотя бы одну минуту. Пожалуйте за мной.
Он прошел вперед, сопровождаемый Атосом и Арамисом.
Когда они подошли к комнате королевы, слуга остановил их и открыл дверь.
– Ваше величество, я осмелился нарушить ваше приказание и привел сюда двоих господ, которых зовут граф де Ла Фер и шевалье д’Эрбле.
Услышав эти имена, королева испустила крик радости, который наши друзья ясно расслышали из другой комнаты.
– Бедная королева! – пробормотал Атос.
– О, пусть войдут, пусть войдут! – воскликнула, в свою очередь, юная принцесса, бросаясь к двери.
Бедное дитя не покидало своей матери, разлученной со второй дочерью и сыновьями.
– Входите, входите, господа! – воскликнула она, сама отворяя дверь.
Атос и Арамис вошли. Королева сидела в кресле, и перед нею стояли двое из тех лиц, которых мы видели в кордегардии.
Это были Фламаран и Гаспар де Колиньи, герцог Шатильонский, брат того, который семь или восемь лет перед тем был убит на дуэли на Королевской площади из-за госпожи де Лонгвиль. При появлении наших друзей они отступили на шаг и с некоторым беспокойством зашептались.
– Итак, – воскликнула английская королева, увидев Атоса и Арамиса, – наконец-то вы прибыли, верные друзья! Но королевские курьеры, как видите, опередили вас. Двор был извещен о происшедшем в Лондоне в тот момент, когда вы только вступали в Париж, и вот господа де Фламаран и де Шатильон сообщили мне по поручению ее величества Анны Австрийской последние известия из Англии.
Арамис и Атос переглянулись. Спокойствие, даже радость, сверкавшие в глазах королевы, поразили их.
– Продолжайте, прошу вас, господа, – проговорила она, обращаясь к Фламарану и Шатильону. – Итак, вы сказали, что его величество Карл Первый, мой августейший супруг, был осужден на смерть против желания большинства его подданных?
– Да, ваше величество, – пролепетал Шатильон. Арамис и Атос переглядывались. Изумление их все возрастало.
– И когда его вели на эшафот, – продолжала королева, – на эшафот, моего супруга, короля! – возмущенный народ его освободил?
– Да, ваше величество, – отвечал Шатильон так тихо, что Атос и Арамис, несмотря на все свое внимание, едва расслышали этот утвердительный ответ.
Королева сложила руки с растроганным и благодарным выражением лица, между тем как ее дочь обвила руками ее шею и поцеловала ее глаза, залитые слезами радости.
– Теперь нам остается только засвидетельствовать вашему величеству наше глубочайшее почтение, – сказал, торопясь закончить эту тягостную для него сцену, Шатильон, покрасневший под проницательным взглядом Атоса.
– Еще минуту, господа, – сказала королева, удерживая их знаком. – Одну минуту. Граф де Ла Фер и шевалье д’Эрбле прибыли, как вы слышали, из Лондона. Как очевидцы, они сообщат, быть может, подробности, которых вы не знаете и которые вы передадите королеве, моей доброй сестре. Говорите, господа, я вас слушаю. Не скрывайте, не смягчайте ничего. Раз король жив и его честь спасена, все остальное мне безразлично.
Атос побледнел и прижал руку к груди. От королевы не ускользнуло это движение и бледность Атоса; она повторила:
– Говорите же, граф, прошу вас, говорите!
– Простите, ваше величество, – произнес наконец Атос, – но я ничего не прибавлю к рассказу этих господ, прежде чем они не признают, что, быть может, ошиблись.
– Ошиблись! – вскричала прерывающимся от волнения голосом королева. – Ошиблись! Что я слышу? Боже мой!
– Сударь, – сказал Фламаран Атосу, – если мы ошиблись, то введены в заблуждение только королевой Франции. Надеюсь, вы не собираетесь исправлять это заблуждение, так как это значило бы опровергать слова ее величества?
– Королевы? – спросил Атос спокойным звучным голосом.
– Да, – пробормотал Фламаран, опуская глаза.
Атос печально вздохнул.
– А не того лица, которое вас сопровождало и которое мы видели вместе с вами в кордегардии у парижской заставы? Не от него ли исходит это известие в такой форме? – спросил Арамис тоном оскорбительной вежливости. – Если только мы не ошибаемся, граф де Ла Фер и я, на парижской заставе вас было трое.
Шатильон и Фламаран вздрогнули.
– Объясните, граф, что это значит? – воскликнула королева, волнение которой возрастало с каждой минутой. – Я читаю на вашем лице беду, вы колеблетесь произнести ужасную весть, ваши руки дрожат… О боже, боже! Что случилось?
– Сударь, – произнес Шатильон, – если вы принесли злую весть, слишком жестоко будет сразу сообщить ее королеве.
Арамис почти вплотную подошел к Шатильону.
– Сударь, – сказал он ему, закусив губу, – надеюсь, вы не собираетесь указывать графу де Ла Фер и мне, что мы должны говорить!
Тем временем Атос, продолжая держать руку на сердце, с поникшей головой подошел к королеве и начал взволнованным голосом:
– Ваше величество, короли от рождения стоят так высоко, что Небо даровало им сердце, способное переносить тяжкие удары судьбы, невыносимые для остальных людей. Поэтому, мне кажется, с королевой, как вы, следует обходиться не так, как с обыкновенной женщиной. Несчастная королева, вот результат миссии, которой вы почтили нас.
Атос преклонил колени перед дрожащей и оледеневшей от ужаса королевой и достал с груди ящичек, где находились орден, осыпанный брильянтами, который королева вручила перед отъездом лорду Винтеру, и обручальное кольцо, которое король вручил перед смертью Арамису. Эти две вещи Атос с того момента, как получил их, постоянно хранил у себя на груди.
Он открыл ящичек и подал его королеве с выражением немой и глубокой скорби.
Королева протянула руку, схватила кольцо, судорожно поднесла его к своим губам и, не в силах произнести ни звука или хотя бы вздохнуть или зарыдать, побледнела и без чувств упала на руки дочери и своих дам.
Атос поцеловал край платья несчастной вдовы и встал с торжественным видом, который произвел глубокое впечатление на присутствующих.
– Я, – сказал он, – граф де Ла Фер, дворянин, который никогда не лгал, я клянусь, сначала перед богом, а затем перед этой несчастной королевой, что все, что возможно было сделать в Англии для спасения короля, было нами сделано. А теперь, шевалье, – докончил он, обращаясь к д’Эрбле, – идемте отсюда, мы выполнили наш долг.
– Не вполне, – ответил Арамис, – нам надо еще сказать несколько слов этим господам. – И он обратился к Шатильону: – Сударь, не угодно ли вам будет выйти вместе с нами на минутку, чтобы выслушать два слова, которые я не считаю удобным говорить в присутствии королевы?
Шатильон молча поклонился в знак согласия. Атос и Арамис прошли вперед. Шатильон и Фламаран последовали за ними. Пройдя переднюю, они вышли на широкую крытую террасу с одним окном. Арамис прошел по пустынной террасе и, став у окна, обратился к герцогу Шатильону:
– Сударь, вы только что позволили себе обойтись с нами чрезвычайно вольно. Я не могу допустить этого ни в коем случае, и менее всего когда такое обращение исходит от лица, передающего королеве весть, сочиненную лжецом.
– Сударь! – воскликнул Шатильон.
– Но куда вы дели господина де Брюи? – иронически спросил Арамис. – Не отправился ли он менять свою физиономию, которая слишком смахивает на Мазарини? В Пале-Рояле, как известно, есть много итальянских масок и костюмов, от Арлекина до Панталоне.
– Вы, кажется, желаете нас вызвать на дуэль! – перебил его Фламаран.
– Вам это только кажется, сударь?
– Шевалье, шевалье! – пытался остановить его Атос.
– Оставьте меня, граф, в покое, – сердито отвечал Арамис. – Вы знаете, я не люблю ничего делать наполовину.
– Кончайте же, – произнес Шатильон с не меньшей надменностью, чем Арамис.
– Господа, другой на моем месте или на месте графа де Ла Фер просто арестовал бы вас, так как в Париже у нас есть друзья, но мы готовы предоставить вам случай удалиться отсюда без всяких затруднений и беспокойства. Не угодно ли вам со шпагой в руке побеседовать с нами на этой пустынной террасе?
– Охотно, – сказал Шатильон.
– Одну секунду, господа, – вмешался Фламаран. – Ваше предложение, конечно, соблазнительно, но сейчас его принять нам невозможно.
– Почему это? – спросил Арамис обычным для него вызывающим тоном. – Не близость ли Мазарини делает вас таким осторожным?
– О, вы слышите, Фламаран? – произнес Шатильон. – Не принять вызова – значит запятнать свою честь и имя!
– Я вполне с вами согласен, – заметил Арамис.
– И все же мы отложим это дело. Эти господа, вероятно, также согласятся со мною.
Арамис покачал головой с дерзкой насмешкой.
Заметив это движение, Шатильон положил руку на эфес шпаги.
– Герцог, – продолжал Фламаран, – вы забываете, что вам поручено командовать в одном весьма важном деле. Вы назначены принцем и утверждены королевой. До завтрашнего вечера вы не принадлежите себе.
– Итак, до послезавтра? – спросил Арамис.
– До послезавтра? Слишком долго ждать, – сказал Шатильон.
– Не я назначаю этот срок, – сказал Арамис, – и не я требую отсрочки. Впрочем, – прибавил он, – мы можем встретиться в завтрашнем деле.
– Да, вы правы, сударь! – воскликнул Шатильон. – Я весь к вашим услугам, если вы потрудитесь явиться к Шарантонским воротам…
– Разумеется! Чтобы встретить вас, я готов отправиться на край света; отчего же мне не сделать для этого двух миль!
– Итак, до завтра!
– Надеюсь. Ступайте теперь к вашему кардиналу. Но раньше позвольте попросить вас об одном одолжении: дайте слово, что вы ничего не скажете ему о нашем возвращении.
– Вы требуете этого?
– Почему бы нет?
– Только победители могут предъявлять требования, а вы, сударь, еще не победитель.
– В таком случае сразимся немедленно. Мы готовы, у нас нет дел на завтра.
Шатильон и Фламаран переглянулись. В словах и жесте Арамиса было столько иронии, что Шатильону очень трудно было сдержаться. Но Фламаран что-то шепнул ему, и он одумался.
– Хорошо, – обратился он к обоим друзьям, – даю слово, что наш спутник, кто бы он ни был, никогда не узнает о том, что произошло между нами. Но вы мне обещаете встретиться с нами завтра у Шарантонских ворот?
– О, – произнес Арамис, – на этот счет будьте спокойны.
Четыре дворянина обменялись поклонами и разошлись. На этот раз первыми из Лувра вышли Шатильон и Фламаран, а Атос и Арамис последовали за ними.
– За что вы так обрушились на них, Арамис? – спросил Атос.
– Я имел на это свои основания.
– Да что они вам сделали?
– Что они сделали?.. Разве вы не видели?
– Нет.
– Они усмехнулись, когда мы поклялись, что исполнили свой долг в Англии. Одно из двух: или они поверили нам, или не поверили. Если поверили, то эта усмешка – оскорбление, если же не поверили, то это тоже оскорбление. Надо им показать, что мы стоим чего-нибудь. Впрочем, я не особенно досадую, что они отложили это дело до завтра: сегодня вечером у нас найдется дело получше, чем размахивать шпагой.
– Что же именно?
– Черт возьми! Мы попробуем захватить Мазарини.
Атос презрительно выпятил губу:
– Такие дела не по мне, вы это знаете, Арамис.
– Но почему же?
– Потому, что это похоже на засаду.
– Право, Атос, из вас вышел бы довольно странный полководец: вы сражались бы только днем, предупреждали бы врага о часе, когда намерены напасть на него, и никогда не делали бы ночных вылазок из опасения, как бы вас не упрекнули, будто вы хотите воспользоваться темнотой.
Атос улыбнулся.
– Человека трудно переделать, – ответил он. – Кроме того, разве вы знаете положение дел? Может быть, арест Мазарини сейчас даже нежелателен и вместо победы приведет лишь к новым затруднениям?
– Значит, Атос, вам не нравится мое предложение?
– Вовсе нет. Я думаю, напротив, что это была бы ловкая штука. Но…
– Какое «но»?..
– По-моему, вам не следовало бы брать слово с этих господ, что они ничего не скажут о нас Мазарини. Ведь тем самым вы почти приняли на себя обязательство ничего не предпринимать против него.
– Клянусь вам, я не брал на себя никакого обязательства. Я считаю себя совершенно свободным. Идемте же, Атос, идемте.
– Куда?
– К герцогу Бофору или к герцогу Бульонскому. Мы расскажем им все, что сейчас случилось.
– Да, но с тем лишь условием, что мы начнем с коадъютора. Он духовное лицо и знаток в делах совести. Мы ему откроемся, и он разрешит наши сомнения.
– Ах, – возразил Арамис, – он все испортит, все припишет себе. Мы не начнем с него, а кончим им.
Атос улыбнулся. У него явно была на уме мысль, которой он не высказывал.
– Ну, так с кого же мы начнем? – спросил он.
– С герцога Бульонского, если вы ничего не имеете против. К нему отсюда ближе всего.
– Но прежде всего вы должны разрешить мне сделать одну вещь.
– Какую?
– Зайти в гостиницу «Карл Великий», чтобы обнять Рауля.
– О, конечно! Я пойду с вами, мы вместе обнимем его.
После этого оба друга вновь сели в лодку, в которой приехали, и приказали везти себя на Рыночную площадь. Там они нашли Гримо и Блезуа, которые стерегли лошадей. Вчетвером они направились на улицу Генего.
Но Рауля не оказалось в гостинице. Утром этого дня он получил приказ от принца и тотчас выехал вместе с Оливеном.
Глава XXXV
Три помощника главнокомандующего
Выйдя из гостиницы «Карл Великий», Атос и Арамис, как было заранее решено, направились сначала к герцогу Бульонскому.
Была темная ночь, и хотя в этот поздний час все, казалось, должно было быть погружено в глубокую тишину, отовсюду доносились те тысячи звуков, которые то и дело пробуждают от сна жителей осажденного города.
На каждом шагу можно было встретить баррикады, на каждом повороте улицы были протянуты цепи, на каждом перекрестке попадались бивуаки. Патрули при встречах между собой обменивались паролями. Скакали гонцы от разных командиров. Оживленные разговоры, свидетельствовавшие о возбужденном состоянии умов, происходили между мирными обывателями, теснившимися у окон, и их более воинственными согражданами, проходившими по улицам с бердышами на плечах или мушкетами в руках.
Не успели Атос и Арамис сделать нескольких шагов, как их остановили около баррикады часовые, спросившие пароль.
Они ответили, что идут к герцогу Бульонскому по важному делу.
Удовлетворившись этими словами, часовые дали им провожатого, который, под предлогом их безопасности, должен был следить за ними. Провожатый пошел впереди, напевая:
Храбрый герцог наш Бульон
Подагрой нынче удручен.
Песенка эта, весьма модная в ту пору, состояла из бесчисленного количества куплетов, и в ней доставалось всем героям дня.
Подъезжая к дому герцога Бульонского, наши путники встретили маленький отряд из трех человек; люди эти знали, видимо, все пароли, так как ехали без провожатого, и стоило им сказать несколько слов встречным часовым, как их тотчас же пропускали с почетом, подобавшим, надо полагать, их рангу.
Увидев их, Атос и Арамис остановились.
– Ого! – сказал Арамис. – Вы видите, граф?
– Да, – отвечал Атос.
– Как вы думаете, кто эти всадники?
– А как вы полагаете?
– Мне кажется, это наши приятели.
– Вы не ошиблись. Я узнал Фламарана.
– А я узнал Шатильона.
– А всадник в коричневом плаще…
– Кардинал!..
– Собственной персоной!
– Как это они, черт побери, не боятся показываться у самого дома герцога Бульонского? – спросил Арамис.
Атос на это только улыбнулся, ничего не ответив. Через пять минут они стучали у двери герцога.
У входа стоял часовой, как это полагается в домах лиц с высоким положением, а во дворе находился даже маленький отряд, подчиненный помощнику принца Конти. Как говорилось в песенке, герцог Бульонский страдал приступом подагры и лежал в постели. Но несмотря на эту тяжелую болезнь, мешавшую ему ездить верхом уже целый месяц, то есть с того самого момента, как началась осада Парижа, он все же согласился принять графа де Ла Фер и шевалье д’Эрбле.
Друзей ввели к герцогу. Больной лежал на кровати, тем не менее в самой воинственной обстановке. На стенах были развешаны шпаги, аркебузы, пистолеты, латы, и нетрудно было предвидеть, что как только герцог выздоровеет, он тотчас же задаст врагам парламента самую хитрую задачу. А пока, к крайней своей досаде, – по его словам, – он был вынужден лежать в постели.
– Ах, господа, – воскликнул он, увидев своих двух гостей и сделав, чтобы приподняться, усилие, вызвавшее на его лице гримасу страдания, – какие вы счастливцы! Вы можете ездить верхом, двигаться, сражаться за народное дело, меж тем как я, – вы сами видите, – прикован к своему одру. Черт бы побрал эту подагру, – добавил он, и по лицу его снова пробежала судорога боли. – Чертова подагра!
– Монсеньор, – сказал Атос, – мы прибыли из Англии и, попав в Париж, сочли своим первым долгом узнать о вашем здоровье.
– Благодарю вас, господа, благодарю, – отвечал герцог. – Здоровье мое плохо, как вы видите, очень плохо… Чертова подагра! А, так вы приехали из Англии? Король Карл пребывает в добром здравии, я слышал?
– Он умер, монсеньор, – сказал Арамис.
– Неужели? – воскликнул герцог в изумлении.
– Он умер на эшафоте по приговору парламента.
– Не может быть!
– Казнь произошла в нашем присутствии.
– Что же мне говорил господин Фламаран?
– Господин Фламаран? – переспросил Арамис.
– Да, он только что вышел отсюда.
Атос улыбнулся.
– С двумя спутниками? – сказал он.
– Да, с двумя спутниками, – ответил герцог и тотчас прибавил с некоторой тревогой: – Разве вы их встретили?
– Да, кажется, на улице, – ответил Атос и с улыбкой взглянул на Арамиса, который, со своей стороны, глядел на него с некоторым удивлением.
– Чертова подагра! – воскликнул герцог, явно чувствуя себя неловко.
– Монсеньор, – сказал Атос, – надо быть глубоко преданным народному делу, чтобы оставаться, будучи больным, во главе армии. Такая стойкость вызывает во мне и в господине д’Эрбле величайшее восхищение.
– Что делать, господа! Надо жертвовать собой ради народного блага, и лучшим примером этого являетесь вы, столь смелые и преданные, вы, которым мой дорогой друг, герцог Бофор, обязан своей свободой, а может быть, и жизнью. И вот, как видите, я приношу себя в жертву; но, признаюсь, силы начинают изменять мне. Голова и сердце у меня в порядке; но эта чертова подагра убивает меня, и признаюсь вам, если бы двор удовлетворил мои требования, вполне справедливые, потому что я прошу только уже обещанное мне прежним кардиналом возмещение, взамен отнятого у меня Седанского герцогства… так вот, признаюсь вам, если бы мне дали владения той же стоимости, возместив все убытки, понесенные мною за то время, что я им не пользовался, именно за восемь лет, – далее, если бы прибавили княжеский титул к родовым титулам моего дома, снова назначили моего брата Тюренна главнокомандующим, – то я тотчас бы удалился в свои поместья, предоставив двору и парламенту улаживать самим свои дела, как им заблагорассудится.
– И вы были бы совершенно правы, монсеньор, – сказал Атос.
– Таково ваше мнение, не правда ли, граф де Ла Фер?
– Вполне.
– И ваше также, шевалье д’Эрбле?
– И мое также.
– В таком случае уверяю вас, господа, – продолжал герцог, – я, по всей вероятности, остановлюсь на этом решении. Двор делает мне в настоящее время различные предложения, и от меня одного зависит, принять их или нет. До сих пор я от них отказывался, но если такие люди, как вы, говорят мне, что я не прав, да еще чертова подагра лишает меня возможности по-настоящему служить парижанам, то, честное слово, мне очень хочется последовать вашему совету и принять предложение, только что сделанное господином де Шатильоном.
– Примите его, герцог, – сказал Арамис, – примите его.
– Честное слово, я его приму. Мне даже досадно, что я сейчас чуть не отказался… Но на завтра у нас опять назначена встреча, и тогда мы посмотрим.
Оба друга стали прощаться с герцогом.
– Идите, господа, – сказал он им, – идите: вы, наверное, устали с дороги. Бедный король Карл! Впрочем, он сам отчасти виноват, а мы можем утешать себя уверенностью, что Франции не в чем себя упрекнуть, она сделала все, что могла, для его спасения.
– О, что касается этого, – сказал Арамис, – то мы тому свидетели, кардинал Мазарини в особенности…
– Я рад, что вы к нему справедливы. Кардинал, в сущности, совсем неплохой человек, и если бы он не был иностранцем… о, тогда ему все отдавали бы должное. Ах, эта чертова подагра!..
Атос и Арамис вышли из комнаты, но стоны больного преследовали их до самой передней. Было видно, что герцог страдает, как грешник в аду.
Выйдя на улицу, Арамис спросил Атоса:
– Ну, что вы скажете?
– О чем именно? – спросил тот.
– Да о нашем герцоге, черт возьми!
– Друг мой, я думаю то самое, что поется в песне, которую пел наш провожатый, – ответил Атос.
Храбрый герцог наш Бульон
Подагрой нынче удручен.
– А вы заметили, – сказал Арамис, – что по этой причине я ни слова не сказал ему о деле, которое привело нас к нему?
– Вы поступили очень разумно: у него от ваших слов только усилился бы приступ подагры. Едем теперь к Бофору.
И оба друга направились к особняку Вандомов. Пробило десять часов, когда они подъехали к воротам.
Здесь была такая же охрана, как и у дома герцога: вид был такой же воинственный. Во дворе стояли посты и возвышались пирамиды ружей. Часовые расхаживали взад и вперед. Тут же были привязаны оседланные лошади. Атос и Арамис столкнулись в воротах с двумя всадниками, которым пришлось посторониться, чтобы дать им дорогу.
– Ага! Это положительно ночь приятных встреч! – воскликнул Арамис. – Нам очень не повезет, если мы не встретимся завтра; сегодня мы то и дело встречаемся.
– О, что до нашей встречи, сударь, – ответил Шатильон (так как это именно он выезжал вместе с Фламараном из дома герцога Бофора), – то вы можете быть спокойны: раз мы, не ища друг друга, встретились ночью, то, без сомнения, встретимся и днем, если постараемся.
– Очень надеюсь, сударь, – сказал Арамис.
– А я вполне уверен, – сказал герцог.
Фламаран и Шатильон продолжали свой путь, Атос и Арамис спешились. Но не успели они отдать поводья слугам и сбросить с себя плащи, как к ним подошел какой-то человек; он сначала всматривался в них при неверном свете фонаря, висевшего среди двора, потом вдруг вскрикнул от изумления и бросился их обнимать.
– Граф де Ла Фер! – воскликнул он. – Шевалье д’Эрбле! Как вы сюда попали, в Париж?
– Рошфор! – вскричали оба друга в один голос.
– Да, это я, мы приехали, как вы знаете, из Вандома четыре или пять дней тому назад и собираемся хорошенько насолить Мазарини. Вы также по-прежнему из наших, я полагаю?
– Больше чем когда-либо. А герцог?
– Он ненавидит кардинала. Вы знаете об успехах нашего дорогого герцога? Настоящий король Парижа! Стоит ему показаться на улице, как толпа готова задушить его от восторга.
– Великолепно! – сказал Арамис. – Но скажите, это Фламаран и Шатильон выехали сейчас отсюда?
– Да, это были они. Герцог только что принимал их. Они явились, без сомнения, от имени Мазарини, но уехали ни с чем, смею вам поручиться.
– Надо надеяться! – сказал Атос. – Не окажет ли нам его высочество честь принять нас?
– Еще бы! Немедленно же. Можете быть уверены, что вас его высочество всегда примет. Следуйте за мной. Я буду иметь честь ввести вас.
Рошфор прошел вперед. Все двери распахнулись настежь перед ним и его друзьями. Они застали Бофора, когда он садился за ужин, благодаря множеству хлопот в этот вечер запоздавший. Не успел Рошфор доложить принцу о посетителях, как тот тотчас же отодвинул в сторону стул, на который собирался сесть, и устремился навстречу обоим друзьям.
– А, это вы? Здравствуйте, господа! Вы пришли разделить со мной ужин, не так ли? Буажоли, предупреди Нуармона, что у меня два гостя. Вы знаете Нуармона, не правда ли, господа? Это мой дворецкий, преемник дяди Марто. Он готовит прекраснейшие пироги, как вам известно. Буажоли, скажи ему, чтобы он подал нам лучший из своих пирогов, но только не такой, какой он приготовил для Ла Раме. Слава богу, нам теперь нет надобности в веревочных лестницах, кинжалах и грушах.
– Ваше высочество, – сказал Атос, – не беспокойте из-за нас вашего знаменитого дворецкого, разнообразные и многочисленные таланты которого нам хорошо известны. Сегодня вечером, с разрешения вашего высочества, мы хотели бы только осведомиться о вашем здоровье и выслушать ваши приказания.
– О, что касается моего здоровья, то вы сами видите, господа, оно превосходно. Здоровье, выдержавшее пять лет Венсенской крепости под началом господина Шавиньи, устоит решительно против всего. А что касается моих приказаний, признаюсь, я в большом затруднении на этот счет. Здесь каждый отдает приказания, какие ему вздумается, и если так будет продолжаться, я кончу тем, что вовсе перестану их отдавать.
– В самом деле? – сказал Атос. – Я думал, что парламент рассчитывал на взаимное согласие принцев.
– Да, наше согласие! Хорошее согласие! Что касается герцога Бульонского, то с ним еще можно поладить: у него подагра, и он не покидает постели. Но что касается господина д’Эльбефа и его слоноподобных сыновей… Вам известны, господа, куплеты, написанные на герцога д’Эльбефа?
– Нет, монсеньор.
– Неужели?
И герцог запел:
Д’Эльбеф и сыновья его
Не устрашатся ничего:
Они на площадях столицы
Не устают грозить и злиться,
Но лишь до дела мы дойдем,
Сейчас же хвостик подожмем.
И спесь и гордость на словах,
Но дальше слов – мы ни на шаг.
– Но коадъютор, надеюсь, не таков? – спросил Атос.
– С коадъютором еще хуже! Избави нас бог от этих бунтующих попов, в особенности когда у них латы под рясой. Вместо того чтобы спокойно сидеть в своем епископском доме и служить мессы по случаю побед, которых мы не одерживаем или при которых нас бьют, знаете вы, что он делает?
– Нет.
– Он формирует свой собственный полк, именуемый им «коринфским», назначает, словно он маршал, лейтенантов и капитанов и, словно король, – полковников.
– Пусть так, – сказал Арамис. – Но когда дело доходит до сражения, я надеюсь, он прочно сидит в архиепископском дворце?
– Вовсе нет. Тут-то вы и ошибаетесь, милейший д’Эрбле. Когда приходится сражаться, он сражается. В конце концов оказывается, что, получив после смерти своего дяди кресло в парламенте, он постоянно путается у нас под ногами: в парламенте, в совете, на поле сражения. А принц Конти – генерал на картинке. И что это за картинка: принц – горбун! Да, все идет очень скверно, господа! Очень скверно!
– Так что вы, ваше высочество, недовольны? – сказал Атос, обменявшись взглядом с Арамисом.
– Недоволен? Скажите лучше, что мое высочество взбешено до такой степени, – вам я это скажу, другим говорить не стал бы, – до такой степени, что если королева признает свою вину передо мной, вернет мою мать из ссылки и назначит меня пожизненно адмиралом, как мне было обещано после смерти моего отца, адмирала, то я, кажется, соглашусь дрессировать собак, умеющих говорить, что во Франции есть и похуже грабители, чем господин Мазарини.
На этот раз Атос и Арамис обменялись не только взглядом, но и улыбкой; если бы они даже не встретились с Шатильоном и Фламараном, то могли бы угадать, что те побывали здесь раньше их. Поэтому они ни словом не обмолвились о том, что Мазарини находился в этот момент в Париже.
– Монсеньор, – сказал Атос, – мы теперь вполне удовлетворены. Явившись в этот час к вашему высочеству, мы не имели иной цели, как только доказать нашу преданность и заявить вам, что мы всецело в вашем распоряжении как самые верные слуги.
– Как мои самые верные друзья, господа, самые верные друзья. Вы это доказали, и если я когда-либо примирюсь с двором, я надеюсь, в свою очередь, доказать вам, что остался вашим другом, как и другом тех господ, – черт возьми, как же их зовут, – д’Артаньян и Портос, кажется?
– Д’Артаньян и Портос.
– Да, вот именно! Итак, помните, граф де Ла Фер, и вы, шевалье д’Эрбле, что я весь и всегда к вашим услугам.
Атос и Арамис поклонились и вышли.
– Дорогой мой Атос, – спросил Арамис, – вы, кажется, согласились сопутствовать мне только для того, чтобы дать мне урок?
– Подождите, дорогой мой, – ответил Атос, – что вы еще скажете, когда мы будем уходить от коадъютора.
– Так идемте скорей в архиепископство, – сказал Арамис.
И они направились в Старый город.
Приближаясь к этой колыбели Парижа, Атос и Арамис попали на улицы, залитые водою; им снова пришлось взять лодку.
Был уже двенадцатый час, но всем было известно, что к коадъютору можно было являться в любое время. Его невероятно деятельная натура способна была, в случае надобности, превращать день в ночь, и наоборот.
Дворец архиепископа стоял в воде, и по бесчисленным лодкам, окружавшим его, можно было вообразить, что находишься не в Париже, а в Венеции.
Лодки сновали по всем направлениям, то углубляясь в лабиринт улиц Старого города, то удаляясь по направлению к арсеналу или набережной Сен-Виктор, где они плыли, как по озеру. На некоторых из этих лодок царили мрак и таинственное молчание, на других было шумно, и они были освещены. Оба друга, пробираясь между этих лодок, причалили к дому. Весь нижний этаж епископского дворца был совершенно залит; но к стенам его были приставлены лестницы, и потому единственным изменением, которое внесло наводнение, было то, что посетителям приходилось проникать в здание не через двери, а через окна.
Таким образом и проникли Атос и Арамис в переднюю дворца. Она была переполнена лакеями, так как в приемной находилось с десяток разных сановников.
– Боже мой! – воскликнул Арамис. – Посмотрите, Атос. Неужели возгордившийся коадъютор заставит нас дожидаться в передней?
Атос улыбнулся.
– Милый друг, – ответил он, – надо считаться с положением людей, с которыми имеешь дело. Этот коадъютор в настоящее время один из семи или восьми королей, правящих Парижем, и у него целый двор.
– Поэтому велим доложить о себе, и если прием его нам не понравится, пусть он без нас занимается делами Франции и своими собственными. Наше дело сейчас – подозвать лакея и вручить ему полпистоля.
– Посмотрите!.. Я не ошибаюсь… ну конечно, это Базен! Поди-ка сюда, плут ты этакий!
Базен, проходивший в эту минуту в своем духовном облачении через переднюю, обернулся и, нахмурившись, посмотрел в их сторону, желая знать, кто тот дерзкий, который решился так позвать его. Но едва узнал он Арамиса, как тотчас же обратился из тигра в ягненка и подошел к обоим друзьям.
– Как, это вы, господин шевалье? Это вы, граф? – воскликнул он. – Вы здесь в ту самую минуту, когда мы так беспокоимся о вас! О, как я счастлив снова вас видеть!
– Хорошо, хорошо, друг Базен, – сказал Арамис, – без комплиментов. Мы пришли, чтобы повидать господина коадъютора; но мы спешим, и нам необходимо видеть его сейчас же.
– Конечно, – сказал Базен, – сию же минуту! Таких вельмож, как вы, не заставляют ждать в передней. Только в настоящую минуту у него секретная беседа с неким господином де Брюи.
– Де Брюи! – воскликнули Атос и Арамис в один голос.
– Да, докладывая о нем, я хорошо запомнил его имя. Вы с ним знакомы, сударь? – добавил Базен, обернувшись к Арамису.
– Кажется, я его знаю.
– Что касается меня, – сказал Базен, – то он был до такой степени плотно закутан в свой плащ, что я совершенно не мог рассмотреть его лица. Теперь я пойду доложить о вас; может быть, мне и посчастливится.
– Не нужно. Мы отложим свидание с господином коадъютором до другого раза, не так ли, Атос?
– Как вам будет угодно, – сказал граф.
– Да, ему нужно обсудить слишком много важных дел с этим господином де Брюи.
– Должен ли я сказать ему, что вам было угодно посетить архиепископский дворец?
– Нет, не стоит, – сказал Арамис. – Пойдемте, Атос.
И оба друга, протискавшись сквозь толпу лакеев, вышли из дворца, провожаемые Базеном, который почтительно отвешивал им поклоны.
– Ну что, – спросил Атос, когда оба они уже были в лодке, – согласны вы теперь со мной, мой друг, что мы оказали бы медвежью услугу всем этим господам, задержав Мазарини?
– Вы воплощенная мудрость, Атос, – отвечал Арамис.
Всего более поразило обоих друзей, что французский двор проявил так мало интереса к страшным событиям, совершившимся в Англии, тогда как, по их мнению, эти события должны были приковать внимание всей Европы.
В самом деле, не считая несчастной вдовы и сироты принцессы, плакавших в одном из закоулков Лувра, никто, казалось, не думал о том, что был когда-то на свете король Карл I и что король этот только что казнен на эшафоте.
Оба друга, условившись встретиться на следующий день в десять часов, расстались. Несмотря на позднее время, Арамис заявил, что должен сделать несколько неотложных визитов, и предоставил Атосу вернуться в гостиницу одному.
На следующий день, ровно в десять часов, они встретились. Атос вышел из гостиницы чуть свет, уже в шесть часов утра.
– Ну, что у вас нового? – спросил Атос.
– Ничего. Д’Артаньяна никто не видел, и Портос тоже не появлялся. А у вас?
– Тоже ничего.
– Черт возьми! – воскликнул Арамис.
– Действительно. Это запоздание непонятно: они отправились кратчайшей дорогой и должны были прибыть раньше нас.
– Прибавьте к этому, – заметил Арамис, – что нам хорошо известна порывистость д’Артаньяна; он не из тех людей, которые стали бы терять время, зная, что мы ждем его.
– Если помните, он рассчитывал быть здесь пятого.
– А сегодня девятое. Сегодня вечером срок истекает.
– Что вы намерены делать, – спросил Атос, – если сегодня не будет никаких вестей?
– Черт возьми! Отправиться разыскивать его.
– Хорошо, – сказал Атос.
– А Рауль? – спросил Арамис.
Легкое облачко омрачило лицо графа.
– Рауль сильно беспокоит меня, – ответил он. – Он вчера получил письмо от принца Конде; он поехал к нему в Сен-Клу и с тех пор не возвращался.
– Вы не видели госпожу де Шеврез?
– Я не застал ее. А вы, Арамис, как будто должны были посетить госпожу де Лонгвиль?
– Я был у нее.
– Ну и что же?
– Тоже не застал. Но она по крайней мере оставила свой новый адрес.
– Где же она?
– Угадайте.
– Как могу я угадать, где находится в полночь, – так как я предполагаю, что вы отправились к ней вчера, расставшись со мной, – где находится в полночь самая очаровательная и самая деятельная изо всех фрондерок?
– В ратуше, мой милый.
– Как, в ратуше? Разве ее избрали мэром?
– Нет, но она на время стала королевой Парижа, и так как она не решилась сразу поселиться в Пале-Рояле или в Тюильри, то переехала в ратушу, где и собирается подарить милейшему герцогу наследника или наследницу.
– Вы ничего не говорили мне об этом обстоятельстве, Арамис, – сказал Атос.
– Ба! В самом деле? Простите, это простая забывчивость с моей стороны.
– А теперь, – спросил Атос, – чем мы займемся до вечера? Мы, кажется, обречены на бездействие?
– Вы забыли, мой друг, что у нас есть неотложное дело.
– Какое и где именно?
– В Шарантоне, черт побери! Я надеюсь встретить там некоего господина де Шатильона, которого ненавижу с давних пор.
– Почему?
– Потому что он брат некоего Колиньи.
– Ах, правда… Я совсем было забыл… Это тот, который возомнил о себе, что он ваш соперник. Он был жестоко наказан за свою дерзость, мой друг. Поистине, это должно было бы удовлетворить вас.
– Да, но что поделаешь? Это меня не удовлетворяет. Я злопамятен. Это единственное, что во мне есть от церкви. Впрочем, вы сами понимаете, Атос, что совсем не обязаны сопровождать меня.
– Полноте, – сказал Атос, – вы шутите.
– В таком случае, мой друг, если вы действительно решились отправиться вместе со мною, нам нельзя терять времени. Я слышал барабанный бой, встретил несколько пушек и видел на площади у ратуши горожан, строившихся в боевой порядок; по всей вероятности, сражение произойдет возле Шарантона, как это вчера предсказывал герцог Шатильон.
– А мне казалось, что ночные переговоры несколько охладили воинственный пыл.
– Да, конечно, но драться все будут, хотя бы для того, чтобы лучше замаскировать эти переговоры.
– Бедные французы! – сказал Атос. – Они идут на смерть для того, чтобы Седан был возвращен герцогу Бульонскому и чтобы господин де Бофор стал пожизненным адмиралом, а коадъютор – кардиналом.
– Полноте, полноте, дорогой мой! – сказал Арамис. – Сознайтесь, что вы не философствовали бы на эту тему, если бы Рауль ваш не был замешан во всей этой сумятице.
– Может быть, вы и правы, Арамис.
– Итак, направимся туда, где происходит сражение; это будет верным средством найти д’Артаньяна, Портоса, а может быть, и Рауля.
– Увы! – сказал Атос.
– Друг мой, – сказал Арамис, – так как мы теперь в Париже, то, мне кажется, вы должны бросить привычку поминутно вздыхать. Война так война, мой милый Атос. Разве вы уже перестали быть военным и сделались духовным лицом? А! Поглядите-ка, вот маршируют горожане; разве это не увлекательно? А этот капитан, посмотрите, у него совсем военная выправка!
– Они выходят из улицы Мутон.
– Барабанщик впереди. Совсем как настоящие солдаты. Да взгляните же на этого молодца, как он раскачивается да выставляет грудь колесом.
– Ого! – воскликнул Гримо.
– Что такое? – спросил Атос.
– Планше, сударь.
– Вчера он был лейтенантом, – сказал Арамис, – сегодня он капитан, а завтра будет полковником. Через неделю этот молодчик станет маршалом Франции.
– Порасспросим-ка его, – сказал Атос.
Они подошли к Планше, который, гордясь тем, что его видели во время исполнения им служебных обязанностей, с важным видом объяснил, что ему дано приказание занять позицию на Королевской площади вместе с двумястами людей, составляющими арьергард парижской армии, и оттуда двинуться к Шарантону, когда явится надобность.
Так как Атос и Арамис направлялись в ту же сторону, они примкнули к маленькому отряду. Планше довольно ловко проделал несколько маневров со своими людьми на Королевской площади и в конце концов построил их в арьергарде длинной цепи горожан, расположившихся вдоль улицы Сент-Антуан в ожидании сигнала к бою.
– Денек будет жаркий, – воинственным тоном заявил Планше.
– Да, конечно, – ответил Арамис. – Но только неприятель отсюда далеко.
– Ничего, сударь, – сказал один из солдат, – скоро расстояние сократится.
Арамис поклонился, потом, обернувшись к Атосу, сказал:
– Меня не соблазняет располагаться лагерем вместе с этими людьми на Королевской площади. Едем вперед: мы увидим все гораздо лучше.
– Кроме того, господин Шатильон не явится искать вас на Королевской площади! Итак, вперед, мой друг!
– Да ведь и вы собирались сказать два слова господину де Фламарану?
– Друг мой, – сказал Атос, – я решил не вынимать шпагу из ножен, пока меня не заставят это сделать.
– С каких это пор?
– С той минуты, как я вынул из ножен кинжал.
– Вот что! Вы все еще вспоминаете господина Мордаунта. Не хватает, дорогой мой, чтобы вы терзались угрызениями совести из-за того, что его убили.
– Ш-ш… – произнес Атос, прикладывая палец к губам и улыбаясь столь характерной для него грустной улыбкой, – не будем говорить о Мордаунте; это принесет нам несчастье.
Атос поскакал к Шарантону через предместье и Феканскую долину, черневшие вооруженными горожанами.
Арамис, само собой разумеется, отставал от него не больше чем на голову лошади.
Глава XXXVI
Битва под Шарантоном
По мере того как Атос и Арамис продвигались вперед, проезжая мимо войск, расположенных эшелонами, они замечали, что доспехи сменялись блестящими латами, а пестрые алебарды новенькими мушкетами.
– Мне кажется, здесь и будет настоящее поле сражения, – сказал Арамис. – Посмотрите на этот кавалерийский отряд у моста, с пистолетами наготове. Берегитесь, везут пушку!
– Послушайте, мой друг, – сказал Атос, – куда это вы привели меня? Мне кажется, что все окружающие нас люди принадлежат к королевскому войску. Не сам ли это Шатильон едет нам навстречу со своими двумя бригадирами?
С этими словами Атос обнажил шпагу, меж тем как Арамис, решив, что они в самом деле перешли черту парижского лагеря, схватился за пистолеты.
– Здравствуйте, господа, – сказал герцог, приблизившись к ним, – я вижу, вы не понимаете, что тут происходит, но одно слово вам все объяснит. У нас перемирие. Сейчас происходит совещание: принц, господин де Рец, Бофор и герцог Бульонский обсуждают положение дел. Поэтому одно из двух, шевалье: или дело не наладится, и мы тогда еще встретимся, или все будет улажено, и я, избавившись от командования, опять-таки смогу встретиться с вами, шевалье.
– Сударь, – сказал Арамис, – я больше ничего не желаю. Но позвольте предложить вам один вопрос.
– Пожалуйста.
– Где находятся уполномоченные?
– В самом Шарантоне, во втором доме направо при выезде из Парижа.
– Это совещание было заранее условлено?
– Нет, оно явилось, по-видимому, результатом нового предложения, которое кардинал Мазарини сделал вчера вечером парижанам.
Атос и Арамис, улыбнувшись, переглянулись друг с другом; им было лучше всех известно, каковы были эти предложения, кому они были сделаны и кто их сделал.
– А дом, в котором собрались уполномоченные, кому он принадлежит?
– Господину де Шанле, который командует вашими отрядами в Шарантоне. Я говорю: вашими отрядами, ведь, по-моему, вы фрондеры.
– Да… почти, – сказал Арамис.
– Как – почти?
– Э, вам, сударь, лучше кого-либо другого известно, что по нынешним временам никто с уверенностью не может сказать про себя, кто он такой.
– Мы стоим за короля и принцев, – сказал Атос.
– Однако нам надо объясниться, – сказал Шатильон. – Король с нами, и его главнокомандующие – герцог Орлеанский и принц Конде.
– Да, – сказал Атос, – но его место в наших рядах, вместе с господами Конти, Бофором, д’Эльбефом и герцогом Бульонским.
– Весьма возможно, – сказал Шатильон. – Известно, как мало я питаю расположения к Мазарини. Все мои интересы связаны с Парижем; я там веду процесс, от которого зависит мое благосостояние, и я только что советовался с моим адвокатом.
– В Париже?
– Нет, в Шарантоне… Его зовут Виоль; вы его знаете понаслышке, – прекрасный человек, правда – немного упрямый, недаром сидит в парламенте. Я рассчитывал повидаться с ним вчера вечером, но наша с вами встреча помешала мне заняться собственными делами. А так как я не могу их откладывать, то воспользовался для этого перемирием; вот почему я и нахожусь здесь.
– Господин Виоль, значит, дает свои советы под открытым небом? – спросил, смеясь, Арамис.
– Да, сударь, и даже сидя верхом на лошади. Он сегодня командует пятьюстами стрелков, и, чтобы оказать ему честь, я нанес ему визит в сопровождении двух маленьких пушек, которые вас так удивили. Признаться, я его сразу не узнал: он нацепил поверх своей мантии длинную шпагу и заткнул за пояс пистолеты. Это придает ему очень грозный вид, который позабавил бы вас, если бы вы имели счастье встретиться с господином Виолем.
– Если он действительно так забавен, – сказал Арамис, – может быть, стоит поискать его.
– В таком случае спешите, потому что совещание должно скоро кончиться.
– А если оно ничем не кончится, – сказал Атос, – вы попытаетесь овладеть Шарантоном?
– Мне дан такой приказ. Я командую атакующим отрядом и сделаю все от меня зависящее, чтобы достигнуть успеха.
– Но так как вы командуете кавалерией… – сказал Атос.
– Простите, я командую всем войском.
– Тем лучше… Тогда вы должны знать всех ваших офицеров. Я хочу сказать, конечно, выдающихся.
– Да, приблизительно.
– Так будьте добры сказать мне, нет ли среди ваших офицеров господина д’Артаньяна, лейтенанта мушкетеров?
– Нет, его нет у нас; он уже более шести месяцев тому назад покинул Париж, и говорят, его послали с особой миссией в Англию.
– Я это знаю. Но я думал, что он возвратился.
– Нет, насколько мне известно, никто его не встречал. Я могу ответить вам с полной уверенностью, тем более что мушкетеры принадлежат к нашей партии. Сейчас господин Камбон временно заменяет господина д’Артаньяна.
Друзья переглянулись.
– Вы видите, – сказал Атос.
– Это странно, – проговорил Арамис.
– Без сомнения, с ними дорогой случилась какая-нибудь беда.
– Сегодня восьмое, вечером истекает последний срок. Если сегодня вечером мы не получим от них вестей, завтра мы двинемся в путь.
Атос утвердительно кивнул головой; потом, обернувшись к Шатильону, спросил его, немного стесняясь выказывать свои отеческие чувства перед насмешливым Арамисом:
– Скажите, господин герцог, имеет ли честь быть вам известным господин де Бражелон, молодой человек лет пятнадцати, состоящий при его высочестве?
– Да, конечно, – ответил Шатильон. – Он сегодня приехал к нам вместе с принцем. Это прекрасный молодой человек. Он из ваших друзей, граф?
– Да, – ответил с волнением Атос. – И настолько, что я очень желал бы видеть его. Возможно ли это?
– Вполне возможно. Будьте добры последовать за мной, и я провожу вас в главную квартиру.
– Что это? – сказал Арамис, оборачиваясь. – Позади нас слышен какой-то шум?
– Действительно, на нас скачет отряд кавалеристов, – сказал Шатильон.
– Я узнаю господина коадъютора по фрондерской шляпе.
– А я узнаю Бофора по белым перьям.
– Они несутся карьером. С ними принц Конде.
– Вот он отделился от них!
– Бьют сбор! – воскликнул Шатильон. – Слышите? Надо узнать, в чем дело.
Действительно, видно было, как солдаты бросились к оружию, а спешившиеся кавалеристы снова вскочили на коней. Горнисты играли, барабанщики били тревогу. Г-н Бофор обнажил шпагу.
Принц, со своей стороны, дал сигнал к сбору, и все офицеры королевской армии, смешавшиеся на время с парижанами, бросились к нему.
– Господа, – сказал Шатильон, – перемирие кончилось. Очевидно, предстоит сражение. Поворачивайте в Шарантон, потому что я тотчас начну атаку. Принц уже подает мне сигнал.
Действительно, раздался троекратный звук сигнального рожка принца.
– До свидания, шевалье! – воскликнул Шатильон и тотчас же поскакал к своему отряду.
Атос и Арамис повернули своих лошадей и поехали приветствовать коадъютора и г-на Бофора; что же касается герцога Бульонского, то у него перед самым концом совещания сделался такой ужасный припадок подагры, что его пришлось отправить в Париж на носилках. Вместо него герцог д’Эльбеф, окруженный своими четырьмя сыновьями, объезжал ряды парижской армии. Тем временем между Шарантоном и королевской армией образовалось большое свободное пространство, как бы предназначенное стать местом упокоения для мертвых.
– Этот Мазарини действительно позор Франции, – сказал коадъютор, стягивая свой кожаный пояс, на котором, как у воинственных прелатов средневековья, висела его сабля поверх архиепископской рясы. – Он хочет управлять Францией, как своим поместьем. Только избавившись от него, Франция станет счастливой и спокойной.
– Кажется, они не сговорились насчет цвета шляпы, – сказал Арамис.
В эту минуту Бофор высоко поднял шпагу.
– Господа, – сказал он, – наша дипломатия не привела ни к чему. Мы хотели избавиться от этого негодяя Мазарини, но влюбленная королева хочет непременно сохранить его своим министром; поэтому нам только и остается, что основательно поколотить его.
– Отлично! – сказал коадъютор. – Узнаю красноречие Бофора. Господа, – добавил он, тоже обнажая шпагу, – враги приближаются. Сократим им путь наполовину.
И, не заботясь о том, следуют ли за ним, он поскакал вперед. Его полк, носивший имя «коринфского», в честь его архиепископства, заволновался и двинулся вслед за ним.
Бофор, со своей стороны, направил кавалерию, под начальством Нуармутье, на Этамп, где она должна была встретить обоз с продовольствием, нетерпеливо ожидаемый парижанами. Бофор должен был его прикрывать.
Шанле, оставшийся со своим отрядом на месте, приготовился выдержать натиск неприятеля и, если противник будет отброшен, попытаться самому сделать вылазку.
Через полчаса бой разгорелся во всех пунктах. Коадъютор, завидовавший Бофору, который слыл храбрецом, бросился вперед, творя чудеса храбрости. Военное дело, как известно, было его призванием, и он бывал счастлив всякий раз, когда ему представлялся случай обнажить шпагу, безразлично за кого и за что. Но на этот раз, выказав себя отличным солдатом, он оказался плохим начальником. С семью– или восемьюстами человек он бросился в атаку на трехтысячный отряд, который, сомкнув ряды, заставил отступить солдат коадъютора в полном беспорядке. Но огонь артиллерии Шанле привел в замешательство королевскую армию. Впрочем, ненадолго: она слегка отошла под прикрытие нескольких домов и лесочка и затем снова построилась в боевой порядок.
Считая момент этот благоприятным, Шанле бросился во главе своего отряда преследовать неприятеля. Но как мы сказали, тот уже перестроился и перешел в наступление, предводительствуемый лично Шатильоном. Атака была такой жестокой и ловкой, что Шанле и его солдаты были почти окружены неприятелем. Шанле дал знак к отступлению, и отряд его стал медленно, шаг за шагом, отходить. К несчастью, вскоре Шанле упал, смертельно раненный.
Увидев это, Шатильон громко объявил о смерти Шанле, что удвоило храбрость королевской армии и совершенно расстроило два полка, с которыми Шанле вел атаку. Каждый думал только о своем спасении и о том, как бы добраться до укреплений, у которых коадъютор старался снова собрать свой расстроенный отряд.
Вдруг навстречу победителям, в беспорядке гнавшимся за беглецами, выступил эскадрон кавалерии. Во главе его ехали Атос и Арамис. Арамис держал шпагу и пистолет в руках, тогда как шпага Атоса была в ножнах, а пистолет в кобуре. Атос был спокоен и холоден, точно находился на параде; только на его красивом благородном лице выражалось сожаление, что люди убивали друг друга, принося себя в жертву упрямству королевы и мстительности принцев. Арамис, напротив, по своему обыкновению, рубил направо и налево, словно опьяненный. Его живые глаза сверкали, тонко очерченный рот улыбался зловещей улыбкой, его раздувающиеся ноздри вдыхали запах крови. Каждый удар его шпаги был смертелен, а рукояткой пистолета он добивал раненого, делавшего попытку подняться.
В передних рядах королевской армии выделились два всадника: один в золоченой кирасе, другой в простом кожаном нагруднике, из-под которого выступали рукава голубого бархатного камзола. Всадник в золоченых латах подскакал к Арамису и нанес ему удар шпагой, который Арамис отразил с своей обычной ловкостью.
– А, это вы, Шатильон! – воскликнул он. – Добро пожаловать, я поджидал вас.
– Надеюсь, я не заставил вас долго ждать, – отвечал тот. – Я к вашим услугам.
– Господин де Шатильон, – сказал Арамис, вынимая из кобуры пистолет, который он приберег на этот случай, – если ваш пистолет не заряжен, вы погибли.
– По счастью, – сказал Шатильон, – он заряжен.
С этими словами герцог прицелился и выстрелил. Но в тот момент, когда он спускал курок, Арамис нагнул голову, и пуля пролетела, не причинив ему вреда.
– Вы промахнулись! – вскричал Арамис. – Но уж я, клянусь богом, не промахнусь.
– Если я дам вам на это время! – воскликнул Шатильон, пришпорив лошадь и налетая на Арамиса с высоко поднятой шпагой.
Арамис ждал его со страшной улыбкой, которая была ему свойственна в такие минуты. Видя Шатильона, мчавшегося на Арамиса с быстротой молнии, Атос открыл уже рот, чтобы крикнуть: «Стреляйте! Стреляйте же!» – когда раздался выстрел, и Шатильон, раскинув руки, опрокинулся на круп своей лошади. Пуля попала ему в грудь через вырез лат.
– Я убит! – прошептал герцог, падая с лошади на землю.
– Я вам это предсказал, сударь, и теперь сожалею, что так хорошо сдержал слово. Могу я помочь вам чем-нибудь?
Шатильон сделал знак рукой, и Арамис намеревался уже сойти с лошади, как вдруг почувствовал жестокий удар в бок. Это был удар шпаги, к счастью, пришедшийся на кирасу.
Он живо обернулся, схватил своего нового врага за руку и вдруг вскрикнул одновременно с Атосом:
– Рауль?
Молодой человек узнал шевалье д’Эрбле и голос своего отца; он выронил шпагу. В то же мгновение несколько всадников из парижской армии бросились на Рауля, но Арамис прикрыл его своей шпагой и закричал:
– Это мой пленник. Проезжайте!
Тем временем Атос взял под уздцы лошадь своего сына и вывел с места схватки.
В этот момент принц, спешивший с подкреплениями к Шатильону, появился на поле битвы; его узнали по орлиному взгляду и по тем страшным ударам, которые он рассыпал во все стороны.
При виде его полк архиепископа коринфского, который коадъютору, несмотря на все старания, не удалось привести в порядок, бросился наперерез парижским солдатам, расстроил их ряды и, ворвавшись в Шарантон, промчался через него без остановки. Коадъютор, увлеченный общим потоком, проскакал мимо группы, где находились Атос с Арамисом и Раулем.
– Ага! – сказал Арамис, который в своей ревности не мог не позлорадствовать по поводу поражения, которое потерпел коадъютор. – Как архиепископ, монсеньор, вы должны знать Священное писание.
– При чем тут Священное писание? – спросил коадъютор.
– Принц поступил с вами нынче, как апостол Павел в первом послании к коринфянам.
– Полноте, – сказал Атос, – это остроумно, но сейчас не место для острот. Вперед, вперед или, вернее, назад, так как, по-видимому, битва проиграна фрондерами.
– Мне это безразлично, – сказал Арамис. – Я был здесь только для того, чтобы встретиться с Шатильоном. Я его встретил и теперь удовлетворен. Дуэль с Шатильоном – тут есть чем гордиться!
– И вдобавок к этому еще пленник, – сказал Атос, указывая на Рауля.
Три всадника продолжали свой путь галопом.
Молодой человек трепетал от радости, увидя снова своего отца. Они скакали рядом, держа друг друга за руки. Отъехав далеко от поля сражения, Атос спросил молодого человека:
– Зачем вы были, мой друг, в первых рядах сражающихся? Мне кажется, это не ваше место: вы были плохо вооружены для боя.
– Я не собирался сегодня сражаться. Мне было дано поручение к кардиналу, и я ехал в Рюэй, но, увидев господина де Шатильона, готового к бою, я почувствовал желание быть вместе с ним. Тут-то он и сообщил мне, что два офицера из парижской армии ищут меня, и назвал мне графа де Ла Фер.
– Как!.. Вы знали, что мы здесь, и вы хотели убить вашего друга шевалье д’Эрбле?
– Я не узнал шевалье в его доспехах, – сказал Рауль, краснея. – Но я должен был бы узнать его по ловкости и хладнокровию.
– Благодарю за комплимент, мой юный друг, – сказал Арамис. – Видно, что вы хорошо воспитаны.
– Но вы ехали в Рюэй, говорите вы?
– Да.
– К кардиналу?
– Конечно. Я везу его преосвященству письмо от принца.
– Надо передать его, – сказал Атос.
– Ах, пожалуйста, без ложного великодушия, граф. Черт возьми! Наша участь и, что еще важнее, участь наших друзей, быть может, заключается в этом письме.
– Но должен же молодой человек выполнить свой долг, – сказал Атос.
– Граф, вы забываете, что этот молодой человек – пленник. Ведь мы воюем по всем правилам военного искусства. К тому же побежденным не следует быть разборчивыми в выборе средств. Дайте письмо, Рауль.
Рауль колебался. Он взглянул на Атоса, стараясь прочесть в его взгляде совет, как поступить.
– Дайте письмо, Рауль, – сказал Атос. – Вы пленник шевалье д’Эрбле.
Рауль нехотя уступил; Арамис, менее щепетильный, чем граф де Ла Фер, быстро схватил письмо, прочел его и, передавая его Атосу, сказал:
– Прочтите и подумайте о том, что здесь написано. Вы убедитесь, что само провидение отдало нам в руки это письмо, чтобы мы знали его содержание.
Атос взял в руки письмо, хмуря свои красивые брови, но мысль о том, что в письме этом речь может идти о д’Артаньяне, заставила его пересилить отвращение, которое он питал к чтению чужих писем.
Вот что было в письме:
«Монсеньор, я пришлю сегодня вашему преосвященству для подкрепления отряда господина Коменжа требуемых вами десять человек. Это, ваше преосвященство, люди очень подходящие для охраны двух серьезных противников, ловкости и решительности которых вы так опасаетесь».
– Ого! – воскликнул Атос.
– Ну что же, – спросил Арамис, – кто, по вашему мнению, те два противника, для охраны которых, кроме отряда Коменжа, нужно еще десять отборных солдат? Не похожи ли они как две капли воды на д’Артаньяна и Портоса?
– Посвятим весь день розыскам в Париже, – сказал Атос, – и если до вечера ничего не узнаем, то выедем на Пикардийскую дорогу, и я ручаюсь, что благодаря изобретательности д’Артаньяна мы не замедлим найти какое-нибудь указание на то, где они находятся.
– Едем в Париж и спросим Планше, не слыхал ли он о своем бывшем господине.
– Бедный Планше! Вы так просто говорите о нем, Арамис, а между тем он, наверное, убит. Все воинственные горожане вышли из города, и, вероятно, произошло страшное побоище…
Так как это было вполне возможно, то оба друга возвратились в Париж весьма встревоженные и направились к Королевской площади, где рассчитывали навести справки об этих бедных горожанах. Каково же было их удивление, когда они застали горожан за выпивкой и болтовней вместе с их капитаном все на той же Королевской площади. В то время как семьи оплакивали их, прислушиваясь к пушечным выстрелам, раздававшимся со стороны Шарантона, и воображая себе их на поле сражения, они мирно благодушествовали.
Атос и Арамис снова осведомились у Планше о д’Артаньяне, но он ничего не мог им сообщить. Они хотели увести его с собой, но он заявил им, что не может покинуть свой пост без разрешения начальства.
Только в пять часов добрые горожане разошлись по домам, считая, что они возвращаются с поля сражения; на самом деле они не отходили от бронзовой статуи Людовика XIII.
– Тысяча чертей! – сказал Планше, вернувшись в свою лавку на улице Менял. – Мы разбиты наголову. Я никогда не утешусь!
Глава XXXVII
Пикардийская дорога
Атос и Арамис, чувствуя себя в Париже в безопасности, не скрывали от себя того, что стоит им выйти из города, как они тотчас подвергнутся величайшим опасностям. Но что значит опасность для людей такого склада? Впрочем, они чувствовали, что развязка их второй Одиссеи приближается: предстояла последняя схватка.
Да и в Париже было неспокойно: припасы истощались, и всякий раз, как у одного из генералов принца Конти являлось желание выдвинуться, возникали бунты, которые он блестяще усмирял, что на время возвышало его над коллегами. Во время одного из таких бунтов Бофор разрешил разграбить дом и библиотеку Мазарини и дать, как он выразился, что-нибудь поглодать несчастному народу.
Атос и Арамис покинули Париж после этого разгрома, случившегося вечером того дня, когда парижане были разбиты под Шарантоном.
Они оставили Париж в самом жалком состоянии: раздираемый смутами, волнуемый всевозможными слухами, город был на грани истощения. Как парижане и фрондеры, они полагали, что в неприятельском стане царят те же нужда, страх и интриги между начальствующими лицами; поэтому велико было их удивление, когда, проезжая через Сен-Дени, они узнали, что в Сен-Жермене люди веселятся, смеются – словом, живут в свое удовольствие.
Оба друга выбирали окольные пути из боязни попасться в руки мазаринистов, чьи отряды бродили по Иль-де-Франсу, а также для того, чтобы избежать фрондеров, которые захватили Нормандию и, без сомнения, отвели бы их к Лонгвилю, чтобы тот выяснил, друзья они или враги. Избегнув этих двух опасностей, они выехали на дорогу из Булони в Аббевиль и обследовали ее шаг за шагом.
Некоторое время они никак не могли напасть на след. Расспросы содержателей гостиниц ни к чему не вели, не давая никаких указаний. Они не знали, что предпринять, когда вдруг в Монтрейле Атос нащупал на столе своими тонкими пальцами какую-то неровность. Подняв скатерть, он прочел закорючки, вырезанные ножом в дереве:
ПОРТ… Д’АРТ… – 2 ФЕВРАЛЯ.
– Прекрасно, – сказал Атос, показывая надпись Арамису. – Мы хотели ночевать здесь, но теперь изменим план. Едем дальше.
Они снова сели на лошадей и поехали в Аббевиль. Там у них возникло затруднение: гостиниц было очень много, – в которой из них остановиться?
Не было никакой возможности обследовать их все. Как же угадать, в которой из них останавливались те, кого они искали?
– Поверьте мне, Атос, – сказал Арамис, – нечего и думать найти что-нибудь в Аббевиле. Если бы Портос был один, он бы остановился в самой лучшей гостинице, и, побывав там, мы, конечно, напали бы на его следы. Но д’Артаньян выше таких слабостей. Сколько бы Портос ни заявлял ему дорогой, что умирает с голоду, д’Артаньян будет продолжать свой путь, неумолимый, как рок. Поэтому надо искать их в другом месте.
Оба друга поехали дальше, но никаких следов в дороге им не попадалось. Тяжелое и скучное было дело, предпринятое ими, и, если бы не чувства чести, дружбы и благодарности, наполнявшие их души, наши путешественники уже сто раз бросили бы искать следы на песке, расспрашивать прохожих и всматриваться в каждое встречное лицо.
Таким образом доехали они до Перонна. Атос начал уже отчаиваться. Человек необычный по своему складу, полный благородства, он укорял себя за беспомощность, полагая, что, должно быть, они плохо искали и неумело расспрашивали прохожих. Оба путника наконец решили повернуть обратно, как вдруг, когда они проезжали предместье, у городских ворот Атосу бросился в глаза черный рисунок на белой стене, изображавший двух всадников, скачущих во весь опор. Рисунок был так плох, что казался детской попыткой изобразить что-нибудь карандашом. У одного из всадников была в руках таблица с надписью по-испански:
Нас преследуют.
– Ого! – сказал Атос. – Вот это ясно как день. Как за ними ни гнались, д’Артаньян остановился здесь минут на пять. Значит, от преследователей их все же отделяло некоторое расстояние. Быть может, им удалось спастись.
Арамис покачал головой:
– Если бы они спаслись, то мы увиделись бы с ними или по меньшей мере услышали бы о них.
– Вы правы, Арамис, поедемте дальше.
Беспокойство и нетерпение, которое испытывали оба друга, не поддаются описанию. Нежное и преданное сердце Атоса терзалось тревогой, тогда как легкомысленный и нервный Арамис испытывал лишь мучительное нетерпение. Они проскакали часа три подряд во весь опор, но хуже тех всадников, что были изображены на стене. Вдруг на узкой тропинке между двумя крутыми скатами им преградил путь огромный камень. На месте, где камень этот лежал раньше, на одном из скатов виднелась свежая яма, из которой он был явно извлечен, так как не мог выкатиться оттуда сам собою; а, судя по величине камня, поднять его могли только гигантские руки Энкелада или Бриарея.
Арамис остановился.
– О! – сказал он, взглянув на камень. – Это дело рук Аякса, Теламона или Портоса. Спешимся, граф, и рассмотрим этот камень.
Они сошли с коней. Камень был положен с очевидной целью загородить путь всадникам; сначала он, по-видимому, лежал поперек дороги, а затем какие-то всадники отодвинули его в сторону.
Оба друга стали разглядывать камень со всех сторон, но не могли ничего в нем открыть необыкновенного. Подозвав к себе Блезуа и Гримо, они вчетвером перевернули камень; на стороне его, обращенной к земле, была надпись:
За нами гонятся восемь всадников. Если нам удастся доехать до Компьена, мы остановимся в гостинице «Коронованный павлин». Хозяин – наш друг.
– Вот это уже нечто определенное, – сказал Атос. – Так или иначе мы сможем сообразить, что нам делать. Едем скорее в гостиницу «Коронованный павлин».
– Хорошо, – сказал Арамис, – но если мы хотим добраться до нее, нам надо дать передохнуть лошадям, а то они совсем замучились.
Арамис говорил правду.
Друзья сделали привал у первого встречного кабачка, засыпали лошадям двойную порцию овса, смоченного вином, дали им отдохнуть три часа и снова двинулись в путь. Всадники и сами изнемогали от усталости, но надежда окрыляла их.
Шесть часов спустя Атос и Арамис въехали в Компьен и осведомились о том, где находится гостиница «Коронованный павлин». Им указали вывеску с изображением бога Пана с венком на голове.
Оба друга сошли с лошадей, не задерживаясь перед дурацкой вывеской, которую в другое время Арамис непременно бы высмеял. Навстречу им вышел хозяин гостиницы, лысый и пузатый, как китайский божок. Они спросили у него, не останавливались ли здесь двое дворян, за которыми гнались кавалеристы.
Не говоря ни слова в ответ, хозяин гостиницы вошел в дом и достал из сундука половину лезвия сломанной рапиры.
– Вам знакома эта вещь? – сказал он.
Взглянув на лезвие, Атос воскликнул:
– Это шпага д’Артаньяна!
– Высокого или того, что пониже? – спросил хозяин гостиницы.
– Того, что пониже, – ответил Атос.
– Теперь я вижу, что вы друзья этих господ.
– Что же случилось с ними?
– Они въехали ко мне во двор на совершенно заморенных конях, и, прежде чем успели запереть ворота, вслед за ними въехало восемь всадников, которые их преследовали.
– Восемь! – сказал Атос. – Меня удивляет, что такие храбрецы, как д’Артаньян и Портос, не могли справиться с восемью противниками.
– Это правда, сударь, только эти восемь человек никогда не схватили бы их, если бы не призвали к себе на помощь два десятка солдат из королевского итальянского полка, стоявшего в городе гарнизоном; так что друзья ваши были буквально подавлены числом врагов.
– Значит, они арестованы? – спросил Атос. – Вы не знаете за что?
– Нет, сударь, их тотчас же увезли, и они ничего не успели сказать мне. Только когда они уже ушли, я, перетаскивая два трупа и пять или шесть человек раненых, нашел на месте битвы этот обломок шпаги.
– А с ними самими ничего худого не случилось?
– Нет, сударь, кажется, ничего.
– Ну что же, – сказал Арамис, – можно хоть этим утешиться.
– Не знаете ли вы, куда их повезли? – спросил Атос.
– По направлению к Лувру.
– Оставим здесь Блезуа и Гримо – они возвратятся завтра в Париж с нашими лошадьми, а сами возьмем почтовых, – сказал Атос.
– Да, конечно, возьмем почтовых, – согласился Арамис.
Пока ходили за лошадьми, всадники наскоро пообедали, после чего тотчас отправились в Лувр, надеясь получить там какие-нибудь сведения.
В Лувре был только один трактир, где приготовляли уже тогда ликер, славящийся и поныне.
– Заедем сюда, – сказал Атос. – Я уверен, что д’Артаньян сумел оставить там какой-нибудь знак.
Они вошли в гостиницу и, подойдя к буфету, спросили два стаканчика ликера, как это, без сомнения, сделали и Портос с д’Артаньяном. Прилавок буфета был покрыт оловянной доской, на которой было нацарапано толстой булавкой:
Рюэй, Д.
– Они в Рюэе! – сказал Арамис, увидевший эту надпись.
– Так едем в Рюэй, – сказал Атос.
– Это все равно что лезть прямо в пасть волку, – возразил Арамис.
– Если бы Иона был мне таким другом, как д’Артаньян, – сказал Атос, – то я последовал бы за ним даже во чрево кита, и вы сделали бы то же, Арамис.
– Положительно, дорогой граф, мне кажется, что вы думаете обо мне лучше, чем я того стою. Если бы я был один, не знаю, отправился ли бы я в Рюэй, не приняв особых мер предосторожности. Но куда вы, туда и я.
Они взяли лошадей и двинулись в Рюэй. Атос, сам того не сознавая, дал Арамису прекрасный совет. Депутаты парламента только что прибыли в Рюэй для знаменитого совещания, которое, как известно, продолжалось три недели и привело к тому жалкому миру, результатом которого был арест принца Конде.
Рюэй был наводнен парижскими адвокатами, президентами суда, всевозможными стряпчими, а со стороны двора туда прибыли дворяне и гвардейские офицеры. Поэтому в такой толпе нетрудно было затеряться любому, кто не хотел быть узнанным.
Кроме того, благодаря совещанию наступило перемирие, и никто не решился бы арестовать двух дворян, будь они даже главарями Фронды.
Обоим друзьям тем не менее казалось, что все заняты вопросом, который волновал их самих. Вмешавшись в толпу, они рассчитывали услышать что-нибудь о д’Артаньяне и Портосе, но оказалось, что все были заняты только изменением статей закона. Атос был того мнения, что надо идти прямо к министру.
– Друг мой, – возразил на это Арамис, – то, что вы говорите, – прекрасно, но берегитесь; мы в безопасности только потому, что нас здесь не знают. Если мы чем-нибудь обнаружим, кто мы такие, то сразу попадем вслед за нашими друзьями в каменный мешок, откуда нас сам дьявол не вызволит. Постараемся соединиться с ними иным путем. По прибытии в Рюэй они, вероятно, были допрошены кардиналом, а затем отосланы в Сен-Жермен. Они не в Бастилии, так как Бастилия теперь в руках фрондеров и комендант ее – сын Бруселя. Они не умерли, потому что смерть д’Артаньяна наделала бы слишком много шуму. Что касается Портоса, то, по-моему, он бессмертен, как бог, хотя и менее терпелив. Поэтому не будем приходить в отчаяние. Останемся в Рюэе: я убежден, что они здесь. Но что с вами? Вы побледнели?
– Помнится, – ответил Атос дрогнувшим голосом, – что в рюэйском замке Ришелье приказал устроить ужаснейшую подземную темницу.
– О, будьте спокойны, – сказал Арамис, – Ришелье был дворянин, равный нам по рождению и выше нас по положению. Он мог, как король, снести с плеч голову любому из первых сановников. Но Мазарини – выскочка и способен, самое большее, хватать нас за шиворот, как полицейский. Успокойтесь, мой друг, я уверен, что д’Артаньян и Портос в Рюэе и целы и невредимы.
– В таком случае нам надо получить от коадъютора разрешение участвовать в совещании, и тогда мы сможем остаться в Рюэе.
– Со всеми этими ужасными стряпчими? Что вы говорите, мой друг? Неужели вы полагаете, что они обсуждают вопрос об аресте или освобождении д’Артаньяна и Портоса? Нет, нет, по-моему, надо придумать средство получше.
– Тогда, – продолжал Атос, – вернемся к моей первой мысли: я не знаю другого средства, как прямо и открыто пойти не к Мазарини, а к королеве и сказать ей: «Государыня, возвратите нам двух ваших слуг и наших друзей».
Арамис покачал головой:
– Это – последнее средство, к нему мы всегда можем прибегнуть, Атос; но поверьте мне, к нему стоит прибегнуть лишь в самом крайнем случае. А пока будем продолжать наши поиски.
И оба друга стали продолжать свои расспросы и розыски. Продолжая допытываться, под разными предлогами, один хитрее другого, у всех встречных, они наконец напали на кавалериста, уверившего их, что он был в отряде, который доставил д’Артаньяна и Портоса в Рюэй. Без этого указания они не знали бы, попали ли их друзья действительно в Рюэй. Атос упорно настаивал на своей мысли повидаться с королевой.
– Чтобы увидеться с королевой, – сказал ему Арамис, – надо сначала увидеться с кардиналом. А как только мы увидимся с ним, мы тотчас увидимся с нашими друзьями, но только не так, как нам бы этого хотелось. Признаюсь, такая перспектива мне мало улыбается. Будем действовать на свободе, чтобы скорее достигнуть цели.
– Я повидаюсь с королевой, – сказал Атос.
– Ну что ж, мой друг, если уж вы решились совершить это безумие, предупредите меня, пожалуйста, об этом за день.
– Для чего?
– Потому что я воспользуюсь этим обстоятельством, чтобы съездить с визитом.
– К кому?
– Гм! Почем я знаю… Может быть, к госпоже де Лонгвиль. Она там всесильна; она поможет мне. Только дайте мне знать через кого-нибудь, если вас арестуют; тогда я сделаю все возможное.
– Почему вы не хотите рискнуть вместе со мною, Арамис? – спросил Атос.
– Благодарю покорно.
– Арестованные вчетвером и все вместе, мы, я думаю, ничем не рискуем: не пройдет и суток, как мы будем на свободе.
– Милый друг, с того дня как я убил Шатильона, этого кумира сен-жерменских дам, я окружил свою особу слишком ярким блеском, чтобы не бояться тюрьмы еще больше. Королева способна последовать в этом случае совету Мазарини, а он посоветует отдать меня под суд.
– Значит, вы думаете, Арамис, что она любит этого итальянца так сильно, как об этом говорят?
– Любила же она англичанина.
– Э, друг мой, она женщина!
– Нет, Атос, вы ошибаетесь: она королева.
– Мой друг, я приношу себя в жертву и иду просить аудиенции у Анны Австрийской.
– Прощайте, Атос, я иду собирать армию.
– Зачем это?
– Чтобы осадить Рюэй.
– Где же мы встретимся…
– Под виселицей кардинала.
И оба друга расстались: Арамис – чтобы вернуться в Париж, а Атос – чтобы подготовить себе аудиенцию у королевы.
Глава XXXVIII
Благодарность Анны Австрийской
Проникнуть к Анне Австрийской Атосу стоило гораздо меньшего труда, чем он предполагал. При первой же его попытке все устроилось, и на следующий день ему была назначена желанная аудиенция, сейчас же после выхода королевы, на котором его знатность давала ему право присутствовать.
Огромная толпа наполнила сен-жерменские покои. Ни в Лувре, ни в Пале-Рояле не было у Анны Австрийской такого количества придворных; но только здесь находилась второразрядная аристократия, тогда как все первые вельможи Франции примкнули к принцу Конти, к герцогу Бофору и к коадъютору.
Впрочем, и при этом дворе царило веселье. Особенность этой войны была та, что в ней не столько стреляли, сколько сочиняли куплеты. Двор высмеивал в куплетах парижан, парижане – двор; и раны, наносимые ядовитой насмешкой, были если и не смертельны, то все же весьма болезненны.
Однако среди этого веселья и притворного легкомыслия в душе каждого таилась глубокая тревога. Всех занимал вопрос: останется ли министром и фаворитом Мазарини – этот человек, как туча явившийся с юга, или же он будет унесен тем же ветром, который принес его сюда. Все этого ждали, все этого желали, и министр ясно чувствовал, что все любезности, весь почет, которые его окружали, прикрывали собой ненависть, замаскированную из страха или расчета. Он чувствовал себя плохо, не зная, на кого рассчитывать, на кого положиться.
Даже сам принц Конде, сражавшийся за него, не пропускал случая унизить его или посмеяться над ним. И даже разок-другой, когда Мазарини хотел показать свою власть перед героем Рокруа, принц дал ему понять, что если он и поддерживает его, то не из убеждений и не из пристрастия к нему.
Тогда кардинал бросался искать поддержки у королевы, но и там он чувствовал, что почва начинает колебаться у него под ногами.
В час, назначенный для аудиенции, графу де Ла Фер было сообщено, что он должен немного подождать, так как королева занята беседой с Мазарини. Это была правда. Париж прислал новую депутацию, которая должна была наконец постараться сдвинуть переговоры с мертвой точки, и королева совещалась с Мазарини насчет приема этих депутатов.
Все высшие сановники были крайне озабочены. Атос не мог выбрать худшей минуты, чтобы ходатайствовать о своих друзьях – ничтожных пылинках, затерявшихся в этом вихре.
Но Атос обладал непреклонным характером. Приняв какое-нибудь решение, он никогда его не менял, если решение это, по его мнению, согласовалось с совестью и чувством долга; он настоял на том, чтобы его приняли, сказав при этом, что хотя он и не является депутатом Конти, или Бофора, или герцога Бульонского, или д’Эльбефа, или коадъютора, или госпожи де Лонгвиль, или Бруселя, или парламента, а пришел по личному делу, ему тем не менее надо сообщить ее величеству о вещах первостепенной важности.
Кончив беседу с Мазарини, королева пригласила Атоса в свой кабинет. Его ввели туда. Он назвал свое имя. Оно слишком часто доходило до слуха королевы и слишком много раз звучало в ее сердце, чтобы Анна Австрийская могла забыть его. Однако она осталась невозмутимой и только посмотрела на графа де Ла Фер таким пристальным взглядом, какой позволителен только женщинам – королевам по крови или по красоте.
– Вы желаете оказать нам какую-нибудь услугу, граф? – спросила Анна Австрийская после минутного молчания.
– Да, сударыня, еще одну услугу, – сказал Атос, задетый тем, что королева, казалось, не узнала его.
Атос был человеком с благородным сердцем, а значит, плохой придворный. Анна нахмурилась. Мазарини, сидевший у стола и перелистывавший какие-то бумаги, словно какой-нибудь простой секретарь, поднял голову.
– Говорите, – сказала королева.
Мазарини опять стал перелистывать бумаги.
– Ваше величество, – начал Атос, – двое наших друзей, двое самых смелых слуг вашего величества, господин д’Артаньян и господин дю Валлон, посланные в Англию господином кардиналом, вдруг исчезли в ту минуту, когда они ступили на французскую землю, и неизвестно, что с ними сталось.
– И что же? – спросила королева.
– Я обращаюсь к вашему величеству с покорной просьбой сказать мне, что сталось с этими шевалье, и, если понадобится, просить у вас правосудия.
– Сударь, – ответила Анна Австрийская с той надменностью, которая, по отношению к некоторым лицам, обращалась у нее в грубость, – так вот ради чего вы нас беспокоите среди великих забот, которые волнуют нас? Это полицейское дело! Но, сударь, вы прекрасно знаете или должны по крайней мере знать, что у нас нет больше полиции с тех пор, как мы не в Париже.
– Я полагаю, – сказал Атос, холодно кланяясь, – что вашему величеству незачем обращаться к полиции, чтобы узнать, где находятся д’Артаньян и дю Валлон, и если вашему величеству угодно будет спросить об этом господина кардинала, то господину кардиналу достаточно будет порыться в своей памяти, чтобы ответить.
– Но позвольте, сударь, – сказала Анна Австрийская с той презрительной миной, которая была ей так свойственна, – мне кажется, вы спрашиваете его сами.
– Да, ваше величество, и я почти имею на это право, потому что дело идет о господине д’Артаньяне, о господине д’Артаньяне! – повторил он, стараясь всколыхнуть в королеве воспоминания женщины.
Мазарини почувствовал, что пора прийти на помощь королеве.
– Граф, – сказал он, – я сообщу вам то, что неизвестно ее величеству, а именно, что сталось с этими двумя шевалье. Они выказали неповиновение и за это сейчас арестованы.
– Я умоляю ваше величество, – сказал Атос, все так же невозмутимо, не отвечая Мазарини, – освободить из-под ареста господина д’Артаньяна и господина дю Валлона.
– То, о чем вы меня просите, вопрос дисциплины, и он меня не касается, – ответила королева.
– Господин д’Артаньян никогда так не отвечал, когда дело шло о том, чтобы оказать услугу вашему величеству, – сказал Атос, кланяясь с достоинством и отступая на два шага в направлении двери.
Мазарини остановил его.
– Вы тоже из Англии, граф? – спросил он, делая знак королеве, которая заметно побледнела, готовая уже произнести суровое слово.
– Да, и я присутствовал при последних минутах короля Карла Первого, – ответил Атос. – Бедный король! Он был только слабохарактерен и за это был слишком строго наказан своими подданными. Троны в наши дни расшатались, и преданным сердцам стало опасно служить государям. Д’Артаньян ездил в Англию уже во второй раз. В первый раз ради чести одной великой королевы; во второй раз – ради жизни великого короля.
– Сударь, – сказала Анна Австрийская, обращаясь к Мазарини тоном, истинный смысл которого был ясен, несмотря на то что вообще королева хорошо умела притворяться, – нельзя ли сделать что-нибудь для этих шевалье?
– Я сделаю все, что будет угодно приказать вашему величеству, – ответил Мазарини.
– Сделайте то, чего желает граф де Ла Фер, ведь так вас зовут, сударь?
– У меня есть еще одно имя, сударыня. Меня зовут Атос.
– Ваше величество, – сказал Мазарини с улыбкой, ясно говорившей, что он все понял с полуслова, – вы можете быть спокойны. Ваше желание будет исполнено.
– Вы слышали? – спросила королева.
– Да, я не ожидал меньшего от правосудия вашего величества. Итак, я увижусь с моими друзьями, не так ли, ваше величество? Я верно понял ваши слова?
– Вы их увидите, сударь. Кстати, вы тоже фрондер?
– Я служу королю.
– Да, по-своему.
– Мой способ службы тот, который принят всеми истинными дворянами. Другого я не знаю, – ответил Атос высокомерно.
– Идите, сударь, – сказала королева, отпуская Атоса движением руки, – вы получили то, что желали получить, и мы узнали то, что желали узнать.
Когда портьера опустилась за Атосом, она обратилась к кардиналу:
– Кардинал, прикажите арестовать этого дерзкого шевалье, прежде чем он выйдет из дома.
– Я думал об этом, – сказал Мазарини, – и я счастлив, что вы, ваше величество, даете мне приказание, о котором я намеревался просить. Эти головорезы, воскрешающие традиции прежнего царствования, чрезвычайно для нас вредны. Двое из них уже арестованы, – присоединим к ним третьего.
Королеве не удалось вполне обмануть Атоса. В тоне ее слов было что-то, поразившее его, словно какая-то угроза.
Но он не был человеком, способным отступить из-за простого подозрения, в особенности когда ему было ясно сказано, что он увидится со своими друзьями. Он стал ждать в одной из смежных с приемной комнат, рассчитывая, что к нему приведут сейчас д’Артаньяна и Портоса или что за ним придут, чтобы отвести его к ним.
В ожидании он подошел к окну и стал смотреть во двор. Он видел, как в него вошли парижские депутаты, которые явились, чтобы засвидетельствовать свое почтение королеве и прийти договориться о месте, где будет происходить совещание. Тут были советники парламента, президенты, адвокаты, среди которых затерялось несколько военных. За воротами их ожидала внушительная свита.
Атос стал вглядываться в эту толпу, потому что ему показалось, будто он кого-то узнает, как вдруг он почувствовал чье-то легкое прикосновение к своему плечу.
Он обернулся.
– А, Коменж! – воскликнул он.
– Да, граф, это я, и с поручением, за которое заранее прошу вас извинить меня.
– Какое же это поручение? – спросил Атос.
– Будьте добры отдать мне вашу шпагу, граф.
Атос улыбнулся и отворил окно.
– Арамис! – крикнул он.
Какой-то человек обернулся – тот самый, которого Атос узнал в толпе. Это был Арамис. Он дружески кивнул графу.
– Арамис, – сказал Атос, – я арестован.
– Хорошо, – хладнокровно ответил Арамис.
– Сударь, – сказал Атос, оборачиваясь к Коменжу и вежливо протягивая ему свою шпагу эфесом вперед, – вот моя шпага. Будьте добры сберечь мне ее, чтобы снова возвратить, когда я выйду из тюрьмы. Я ею дорожу. Она была вручена моему деду королем Франциском Первым. В былое время рыцарей вооружали, а не разоружали… А теперь куда вы поведете меня?
– Гм… сначала в мою комнату, – сказал Коменж. – Позже королева назначит вам местопребывание.
Не сказав более ни слова, Атос последовал за Коменжем.
