На углу улицы Карл увидел большое объявление с броской надписью, которая гласила:

Перед объявлением хоть и толпились люди, но особого восторга оно не вызывало. Объявлений всяких много, да только кто им верит? А в этом, похоже, правды еще меньше, чем в остальных. Главное же упущение — ни слова об оплате. Будь оплата хоть сколько-нибудь приличной, о ней наверняка бы упомянули, такую приманку не забывают. Просто «посвятить себя искусству» охотников нету, а вот от работы за деньги какой же дурак откажется?

И все же одно место в объявлении звучало для Карла необыкновенно заманчиво. Ведь написано же: «Мы всякому говорим: добро пожаловать!» Всякому — значит, и Карлу тоже. Обо всем, чем он занимался прежде, можно забыть, и никто не попрекнет его этим неприглядным прошлым. Ему предлагают работу, которая не считается зазорной, напротив, — на нее даже приглашают во всеуслышанье. И так же, во всеуслышанье, обязуются принять! Большего ему и не надо, он давно мечтает отыскать достойную дорогу в жизни, может, именно сейчас она ему и открылась! Пусть даже все зазывные слова в объявлении — сплошное вранье, пусть это не великий театр Оклахомы, а всего лишь маленький бродячий цирк, — там требуются люди, этого довольно. Карл не стал перечитывать объявление еще раз, только выхватил глазами запомнившееся место: «Мы всякому говорим: добро пожаловать!»

Сперва он хотел пойти в Клейтон пешком, но это часа три напряженной ходьбы, и не исключено, что придет он, как говорится, к шапочному разбору. Правда, судя по объявлению, число мест не ограничено, но это только так пишут. В общем, рассудил Карл, надо либо распроститься с надеждами на место, либо ехать. Он пересчитал деньги — если не ехать, хватило бы еще на восемь дней, — и погрузился в задумчивость, перебирая на ладони эти свои последние гроши. Какой-то мужчина, понаблюдав за Карлом, хлопнул его по плечу и сказал:

— Счастливо съездить в Клейтон!

Карл молча кивнул и продолжал считать. Но вскоре решился, приготовил деньги на билет и побежал к подземке.

В Клейтоне, едва сойдя с поезда, он сразу услышал голоса множества труб. Шум стоял невообразимый, ибо трубы играли не в унисон, а каждая сама по себе, зато тем громче. Но Карла это не смутило, скорее даже обрадовало: значит, оклахомский театр и вправду солидное предприятие. Но то, что он увидел, выйдя из вестибюля станции, превзошло все его ожидания — такого размаха он и вообразить не мог и просто не понимал, что же это за предприятие, способное только ради вербовки персонала пойти на такие несусветные расходы. Перед воротами ипподрома был выстроен длинный невысокий помост, на котором, переодетые ангелами, в белых хитонах и с крыльями за спиной, сотни женщин дули в длинные, золотистые трубы. Но стояли они не прямо на помосте, а каждая на своем пьедестале, причем самих пьедесталов видно не было — длинные, ниспадающие одеяния ангелов скрывали их целиком. Поскольку пьедесталы были высокие, иные до двух метров, фигуры женщин выглядели гигантскими, только их маленькие головы несколько нарушали это впечатление величия, да и распущенные волосы казались коротковатыми, даже смешными, куце свисая между огромными крыльями или просто падая на плечи. Во избежание однообразия пьедесталы сделали разной высоты, поэтому и среди женщин одни были низкие, немногим выше нормального человеческого роста, но рядом с ними другие взмывали в такую высь, что при малейшем дуновении ветерка за них становилось боязно. И все они дули в трубы.

Слушателей у них было немного. Коротышки в сравнении с высоченными ангелами, молодые парни, человек десять, слонялись взад-вперед вдоль помоста, поглядывая на женщин. Указывали друг другу на ту, на эту, но видимых намерений идти наниматься на работу не обнаруживали. И лишь один пожилой мужчина робко стоял в сторонке. Этот зато пришел сразу с женой, а заодно и с ребенком в детской коляске. Жена одной рукой придерживала коляску, другой опиралась мужу на плечо. На их лицах, хоть и захваченных диковинным зрелищем, все же читалось нескрываемое разочарование. Видимо, оба всерьез надеялись получить работу, теперь же вой труб сбивал их с толку.

Карл был в таком же положении. Он подошел к мужчине поближе, еще немного послушал трубы и потом спросил:

— Скажите, ведь это здесь принимают в театр Оклахомы?

— Я тоже так думал, — ответил мужчина. — Но мы уже час ждем и, кроме труб, ничего не слышим. Нигде ни объявления, ни зазывалы, даже спросить и то не у кого.

— Может, ждут, пока народ соберется, — предположил Карл. — Вон людей-то мало.

— Может быть, — согласился мужчина, и они снова замолчали.

Впрочем, в таком грохоте вообще было трудно разговаривать. Но потом женщина что-то шепнула мужу, тот кивнул, и она тотчас же крикнула Карлу:

— Вы не могли бы сходить на ипподром и узнать, где они принимают?

— Да, но ведь это через помост пробираться надо, мимо всех этих ангелов, — заколебался Карл.

— Разве это так уж трудно? — удивилась женщина.

Для Карла, значит, это сущие пустяки, а мужа послать побоялась.

— Ладно, — сказал Карл. — Схожу.

— Вы очень любезны, — обрадовалась женщина, и оба, и она и муж, пожали Карлу руку.

Парни сбежались посмотреть, как Карл полезет на помост. Казалось, что и женщины громче задули в трубы, приветствуя первого смельчака, рискнувшего попытать счастья. А те, мимо чьих пьедесталов Карл проходил, даже отрывали трубы ото рта и наклонялись, глядя ему вслед. На другом конце помоста Карл увидел мужчину, который в нервном ожидании ходил взад-вперед, очевидно, готовый дать желающему любую справку. Карл уже направился было в его сторону, но тут услышал прямо над собой голос, окликающий его по имени.

— Карл! — звал его один из ангелов.

Карл поднял глаза и от радостного изумления даже рассмеялся: это была Фанни.

— Фанни! — крикнул он и помахал ей рукой.

— Иди же сюда! — позвала Фанни. — Ты, надеюсь, не пройдешь мимо?

И она распахнула полы своего одеяния, освобождая от их белоснежного покрова пьедестал и ведущую на него узенькую лесенку.

— А можно подняться? — спросил Карл.

— Кто же нам запретит пожать друг другу руки? — воскликнула Фанни и даже возмущенно оглянулась, словно ища глазами того, кто осмелился бы подступиться к ней с таким запретом.

Но Карл уже взбегал по лесенке.

— Осторожно, — крикнула Фанни. — А то еще свалимся оба.

Но ничего не случилось, Карл благополучно добрался до последней ступеньки.

— Ты посмотри, — сказала Фанни, когда они поздоровались. — Ты только посмотри, какая у меня работа!

— Красиво, — согласился Карл, оглядываясь по сторонам. Все женщины поблизости, конечно, уже заметили Карла и хихикали. — Ты почти самая высокая, — сказал он и вытянул руку, сравнивая, насколько Фанни выше остальных.

— А я тебя сразу увидела, — тараторила Фанни, — как только ты со станции вышел. Но я, к сожалению, здесь в последнем ряду, так что меня не видно, а кричать ведь нельзя. Я, правда, трубила изо всех сил, но ты меня не услышал.

— Трубите вы все ужасно плохо, — сказал Карл. — Дайка я попробую.

— Ну конечно. — Фанни протянула ему трубу. — Только не выбивайся из хора, а то меня уволят.

Карл начал трубить, он-то думал, что это просто какая-нибудь дудка, так, для шума, но оказалось, что это довольно тонкий инструмент, способный выводить любую мелодию. Если и остальные трубы не хуже, значит, используют их из рук вон плохо. Вдохнув полной грудью и стараясь не обращать внимания на окружающий шум, Карл сыграл песенку, которую однажды слышал в каком-то кабачке. Он был рад, что встретил давнюю приятельницу, что его уже выделили, позволив сыграть на трубе, и что, возможно, он совсем скоро получит хорошее место. Многие женщины прекратили трубить и слушали, как он играет; когда он внезапно оборвал мелодию, чуть ли не половина труб безмолвствовала, и лишь постепенно вокруг восстановился прежний невообразимый разнобой.

— Да ты просто артист! — восхитилась Фанни, когда Карл протянул ей трубу. — Просись в трубачи.

— А мужчин тоже принимают? — спросил Карл.

— Конечно, — ответила Фанни. — Мы трубим два часа, а потом нас сменяют мужчины, переодетые чертями. Половина трубит, половина барабанит. Очень красиво, да и вообще тут все оформлено шикарно. Посмотри на наши платья — разве не красиво? А эти крылья? — Она оглядела себя.

— Ты думаешь, — спросил Карл, — мне тоже еще достанется место?

— А как же! — воскликнула Фанни. — Ведь это самый большой театр в мире. Как удачно сошлось, что мы снова будем вместе! Правда, еще неизвестно, какую работу ты получишь. Может выйти и так, что работать будем вроде бы в одной фирме, а видеться не сможем.

— Неужто там все такое огромное? — изумился Карл.

— Это самый большой театр в мире, — повторила Фанни. — Я, правда, сама еще не видела, но некоторые из наших сотрудниц уже побывали в Оклахоме и говорят, что театр почти не имеет границ.

— Но охотников что-то не много, — заметил Карл, указывая на парней и мужчину с семьей.

— Верно, — согласилась Фанни. — Но ты не забывай: мы набираем людей по всем городам, наша рекламная труппа постоянно переезжает с места на место, и таких трупп у нас еще много.

— А разве театр еще не открылся? — спросил Карл.

— Что ты! Это очень старый театр, но он постоянно расширяется.

— Удивляюсь, — сказал Карл, — почему люди не валят к вам толпами.

— Да, — подтвердила Фанни, — мне самой странно.

— Может, — предположил Карл, — вся эта кутерьма с чертями и ангелами не столько привлекает народ, сколько отпугивает?

— Ишь ты какой умный, — сказала Фанни. — Хотя, возможно, ты и прав. Скажи об этом нашему директору, вдруг он твоим советом воспользуется.

— А где он? — спросил Карл.

— На ипподроме, — кивнула Фанни, — на судейской трибуне.

— Этого я тоже понять не могу, — продолжал удивляться Карл. — Почему вы набираете людей именно на ипподроме?

— Понимаешь, — объяснила Фанни, — мы везде принимаем максимальные подготовительные меры к максимальному скоплению людей. Ну а на ипподроме места много. И во всех городах, там, где обычно принимаются ставки на скачки, мы оборудовали свои приемные канцелярии. Говорят, у нас двести таких канцелярий…

— Но откуда, — воскликнул Карл, — откуда у театра такие сумасшедшие доходы, чтобы держать столько рекламных трупп?

— Нам-то какое дело? — беззаботно ответила Фанни. — А теперь, Карл, иди, а то все упустишь, да и мне, сам понимаешь, трубить надо. Постарайся, если получится, устроиться в нашу труппу, а потом сразу приходи ко мне, все расскажешь. Учти, я буду беспокоиться и ждать.

Она пожала ему руку, велела спускаться по лестнице осторожно, снова приставила трубу к губам, но трубить начала лишь после того, как убедилась, что Карл внизу и в полной безопасности. Карл аккуратно прикрыл лестницу полами ее одеяния, чтобы все было как раньше, Фанни благодарно кивнула, и Карл, обдумывая и со всех сторон взвешивая услышанное, направился к мужчине, который давно уже заприметил Карла рядом с Фанни на пьедестале и в нетерпении сам двинулся ему навстречу.

— Желаете к нам поступить? — спросил он. — Я в этой труппе ведаю отделом найма и рад сказать вам: «Добро пожаловать!»

От избытка вежливости он, казалось, никогда не разгибается и, хоть и не двигаясь с места, слегка пританцовывает, поигрывая цепочкой от часов.

— Благодарю, — сказал Карл учтиво. — Я прочел объявление вашей фирмы и вот явился, как там указано.

— И очень правильно сделали, — горячо подхватил мужчина. — К сожалению, отнюдь не каждый ведет себя здесь столь же правильно.

Карл подумал было сказать мужчине о том, что рекламные средства их труппы, возможно, не действуют именно по причине их чрезмерности. Но говорить не стал: ведь это даже не руководитель труппы, а кроме того, вряд ли хорошо вот так, с порога, еще не будучи принятым, предлагать свои усовершенствования. Поэтому он сказал только:

— Там еще один ждет, он тоже хотел явиться, но послал меня разузнать. Можно, я его приведу?

— Разумеется, — ответил мужчина. — Чем больше придут, тем лучше.

— Но у него там еще жена и маленький ребенок в коляске. Им тоже приходить?

— Разумеется, — снова повторил мужчина и, казалось, даже улыбнулся при виде столь странных сомнений. — У нас каждому найдется дело.

— Я сейчас вернусь, — сказал Карл и бегом бросился обратно к краю помоста.

Он махнул супружеской паре и громко крикнул, что приходить можно всем. Потом помог поднять на помост коляску, и они, теперь уже вместе, двинулись к мужчине. Парни, видя это, посовещались между собой и нерешительно, все еще колеблясь, тоже влезли на помост и медленно, руки в карманах, последовали за Карлом и семейством. Как раз в эту же минуту из станции подземки вывалилась большая группа пассажиров, которые при виде ангелов на помосте начали изумленно размахивать руками. Похоже, желающих получить место не так уж мало и дело наконец сдвинулось. Карл был очень рад, что пришел так рано, вероятно, даже самый первый, супруги же, напротив, явно робели и наперебой расспрашивали, какие — и не слишком ли строгие — предъявляются требования. Карл ответил, что в точности еще сам ничего не знает, но, насколько он понял, принимают действительно всех без исключения. Так что, на его взгляд, тревожиться не о чем.

Начальник отдела найма уже спешил им навстречу, он был очень доволен, что их столько пришло, потирая руки, каждого в отдельности поприветствовал легким поклоном, а потом выстроил их всех в очередь. Карл был самый первый, за ним стояла супружеская чета, а уж потом и остальные. Когда они все наконец выстроились — парни сперва устроили толкучку, и понадобилось время, чтобы они успокоились, — трубы внезапно стихли, и начальник сказал:

— От имени театра Оклахомы рад приветствовать вас. Вы пришли заблаговременно, — между тем был уже почти полдень! — наплыв еще не столь велик, тем скорее можно будет уладить все формальности вашего приема. Разумеется, удостоверения личности у всех при себе?

Парни немедленно извлекли из карманов какие-то бумаги и помахали ими, показывая начальнику, мужчина подтолкнул свою жену, и та вытащила из коляски спрятанный под матрасом целый сверток бумаг, — и только у Карла ничего не было. Неужели без документов совсем не принимают? Не исключено, что так. Но по опыту Карл уже знал: немного решимости — и все эти неукоснительные предписания легко можно обойти. Начальник оглядел очередь, удостоверился, что у всех документы при себе, и, поскольку Карл тоже поднял руку, правда, пустую, решил, очевидно, что и у него все в порядке.

— Прекрасно, — сказал он и отмахнулся от парней, которые все еще протягивали свои бумаги, ожидая, когда он их проверит. — Документы у вас проверят в приемной канцелярии. Как вы уже знаете из нашего объявления, у нас каждому найдется дело. Но, разумеется, мы должны знать, кто чем раньше занимался, чтобы поставить каждого на то место, где ему легче будет применить свои навыки.

«Но ведь это же театр», — мысленно возразил Карл и стал слушать еще внимательней.

— Поэтому, — продолжал начальник отдела найма, — мы оборудовали в букмекерских кабинках приемные канцелярии, по одной канцелярии для каждой профессиональной группы. Члены семьи, как правило, проходят прием по профессии мужа. Немного погодя я каждого из вас направлю в соответствующую канцелярию, где сперва ваши документы, а затем и ваши знания будут проверены специалистами, — экзамен короткий, простой, бояться не надо. После чего вас сразу и оформят и дадут дальнейшие указания. Итак, начнем. Вот это — первая канцелярия, предназначенная, как явствует уже из этой таблички, для инженеров. Может, среди вас есть инженеры?

Карл поднял руку. Он полагал, что раз уж у него нет документов, надо как можно скорее проскочить все формальности, тем более что кое-какие основания вызваться у него были — ведь он и правда хотел стать инженером. Однако парни, заметив, что Карл вызвался, вероятно, позавидовали и тоже подняли руки, — словом, руки подняли все. Привстав на цыпочки и через голову Карла обращаясь к парням, начальник спросил:

— Вы все инженеры?

Тогда все они медленно опустили руки, Карл же, напротив, продолжал свою тянуть. Начальник, хоть и посмотрел на него недоверчиво — слишком жалко одет, да и слишком молод для инженера, — но ничего не сказал, возможно, из благодарности за то, что Карл — во всяком случае, он считал, что это Карл, — привел ему столько претендентов. Поэтому он просто жестом пригласил Карла пройти в канцелярию, что Карл и сделал, а сам снова обратился к оставшимся.

В канцелярии для инженеров по бокам большого прямоугольного пульта сидели два господина и сверяли два длинных списка, положив их перед собой. Один зачитывал фамилии, другой их из своего списка вычеркивал. Как только Карл вошел и поздоровался, оба немедленно отложили списки в сторону и взялись за огромные конторские книги, раскрыв их, как по команде. Один, очевидно, просто секретарь, сказал:

— Попрошу ваше удостоверение личности.

— К сожалению, у меня нет с собой удостоверения, — сказал Карл.

— У него нет с собой удостоверения, — сообщил секретарь второму господину и тут же записал ответ Карла в свою книгу.

— Вы инженер? — спросил тот. Похоже, он-то и был начальник канцелярии.

— Пока что нет, — быстро начал Карл, — но…

— Достаточно, — еще быстрее оборвал его господин. — Вы не к нам. Внимательней читайте таблички. — Карл стиснул зубы, и, очевидно, его досада от господина не укрылась. — Ничего страшного, — успокоил он Карла. — У нас каждому найдется дело. — И взмахом руки подозвал одного из служителей, что без толку слонялись между конторскими барьерами. — Отведите этого молодого человека в канцелярию для людей с техническими познаниями.

Служитель воспринял приказ буквально и схватил Карла за локоть. Они пошли бесконечной вереницей комнатушек, по пути Карл увидел одного из парней, того уже приняли, и он благодарно тряс чиновнику руку. В канцелярии, куда Карла доставили на сей раз, произошло, как он и ожидал, примерно то же, что и в первой. Правда, отсюда, услышав, что он учился в средней школе, его отослали в канцелярию для бывших учеников средней школы. Но и там, едва Карл заикнулся, что учился в Европе, с ним не пожелали разговаривать, заявив, что это не по их части, и отправили в канцелярию для бывших учеников европейской средней школы. Это была комнатушка в самом конце, не только меньше, но почему-то еще и ниже остальных. Служитель, приведя его сюда, был уже в бешенстве от долгих хождений и все новых отказов, в которых, как он считал, виноват только сам Карл и больше никто. Здесь он даже не стал дожидаться вопросов и сразу убежал. Впрочем, дальше этой канцелярии, вероятно, и идти было некуда. Завидев начальника канцелярии, Карл чуть не вздрогнул от неожиданности, настолько тот был похож на учителя, который, должно быть, и сейчас еще вел уроки в его, Карла, бывшей школе. Сходство, как тут же выяснилось, было, разумеется, лишь частичным, но водруженные на толстой картофелине носа очки, окладистая, безупречно ухоженная, будто напоказ выставленная русая борода, сутуловатый изгиб спины и резкий, каркающий, а потому всегда как бы неожиданный голос на какое-то время повергли Карла едва ли не в оторопь. К счастью, особой внимательности от него не потребовалось, тут все шло как-то попроще, чем в других канцеляриях. Правда, и здесь в соответствующей графе пометили, что у него нет с собой удостоверения, а начальник даже успел назвать это необъяснимой халатностью, но секретарь, который, похоже, здесь верховодил, быстро это дело замял и вскоре, как только начальник, задав первые нехитрые вопросы, изготовился наконец приступить к вопросу посложней, неожиданно объявил, что Карл принят. Начальник с разинутым ртом уставился на секретаря, но тот, решительно рубанув рукой воздух, еще раз повторил: «Принят» — и тут же занес этот вердикт в свою книгу. Очевидно, по мнению секретаря, факт обучения в европейской средней школе был уже сам по себе настолько постыдным, что всякий, кто имел мужество в этом признаться, заслуживал безусловного доверия. Со своей стороны и Карл не усмотрел в этом ничего обидного и подошел к секретарю, намереваясь его поблагодарить. Однако тут возникла еще одна заминка: был задан вопрос, как его зовут. Он ответил не сразу, он боялся назвать свое настоящее имя, не хотел, чтобы его записывали. Вот получит хоть самое никудышное местечко, покажет себя дельным работником, тогда пусть и узнают его настоящее имя, а сейчас — нет, слишком долго он его утаивал, чтобы теперь так сразу выдать. И он назвал — поскольку ничего другого в голову не пришло — кличку, которая прилипла к нему на последней работе: Нэгро.

— Нэгро? — переспросил начальник, оборачиваясь к Карлу с такой гримасой, будто в своей лжи тот достиг пределов наглости.

Даже секретарь смерил Карла долгим, испытующим взглядом, но потом повторил: «Нэгро» — и записал в свою книгу.

— Надеюсь, вы не написали «Нэгро»? — напустился на него начальник.

— Ну да, Нэгро, — невозмутимо ответил секретарь и жестом показал начальнику, чтобы тот занимался своим делом и, главное, поскорее его заканчивал.

Тогда, скрепя сердце, начальник встал и объявил:

— Итак, театр Оклахомы… — Но продолжить не смог и, не в силах совладать с собственной совестью, снова сел, сокрушенно уронив: — Его зовут не Нэгро.

Секретарь вскинул брови, но, раз такое дело, встал сам и произнес:

— В таком случае я уведомляю вас, что вы приняты в театр Оклахомы и сейчас будете представлены нашему директору.

Снова позвали служителя, который препроводил Карла к судейской трибуне.

Внизу у лестницы Карл увидел коляску, а по лестнице уже спускалась и знакомая супружеская чета, женщина несла на руках ребенка.

— Вас приняли? — спросил мужчина. Вид у него был куда веселей, чем прежде, да и женщина радостно улыбалась у него из-за плеча. Карл ответил, что его только что приняли и он идет на представление к директору. — Тогда поздравляю, — сказал мужчина. — Нас тоже приняли, фирма вроде и вправду хорошая, только вот вникнуть во все поначалу трудновато, но это везде так.

Они сказали друг другу «До свидания», и Карл полез на трибуну. Он поднимался не спеша, все равно около крохотной площадки наверху теснился народ, ему толкаться не хотелось. Он даже приостановился, засмотревшись на округлый простор скакового поля, окаймленный со всех сторон кромками леса. Ему вдруг страстно захотелось побывать на скачках, в Америке у него пока не было такой возможности. В Европе, еще ребенком, его однажды брали на скачки, но с того раза ему запомнилось только, как мама тащила его через толпу людей, которые нипочем не желали расступаться. То есть, можно считать, он самих скачек вообще еще не видел. Он услышал за спиной механический треск, обернулся и увидел, как на огромном фанерном барабане, с помощью которого во время скачек объявляются имена победителей, теперь поползла вверх табличка с надписью: «Коммерсант Калла с женой и ребенком». Таким образом, очевидно, имена принятых сотрудников сообщались всем канцеляриям.

Тут вниз по лестнице навстречу Карлу бодро сбежали, оживленно о чем-то беседуя, три господина с карандашами и блокнотами в руках. Карл прижался к перилам, давая им дорогу, и, раз уж наверху все равно освободилось место, поднялся на площадку. Там в самом углу огороженной перилами платформы — со стороны все это выглядело как плоская крыша узкой башни — сидел, небрежно бросив руки на перила, важный господин, через всю грудь которого тянулась широкая, белого шелка, лента с надписью: «Директор десятой рекламной труппы театра Оклахомы». Возле него на столике стоял телефонный аппарат, который наверняка тоже использовался во время скачек, но сейчас по этому телефону директор, очевидно, еще до представления узнавал все необходимые данные о кандидатах, поскольку сперва он Карла вообще ни о чем не спрашивал, только бросил другому господину, что, скрестив ноги и обхватив рукой подбородок, прислонился рядом с ним к перилам:

— Нэгро, ученик европейской средней школы.

И, словно после этого его интерес к Карлу иссяк окончательно, устремил взгляд на лестницу, не идет ли кто еще. Но, поскольку никто больше не шел, он иногда прислушивался к разговору, который вел с Карлом другой господин, однако чаще просто смотрел на скаковое поле, постукивая пальцами по перилам. Эти длинные, холеные, но сильные и подвижные пальцы то и дело отвлекали Карла, хотя казалось бы, другой господин вовсе не дает ему отвлекаться.

— Так вы были без места? — спросил он для начала.

И этот, и почти все последующие вопросы, которые он задавал, были очень просты, без малейшего подвоха, к тому же он не прерывал ответа уточнениями и промежуточными вопросами, — тем не менее во всей его повадке, в том, как он, округляя глаза, тщательно выговаривает слова, как, весь подавшись вперед, жадно следит за их действием, как, уронив голову на грудь, задумчиво выслушивает ответы, иногда громко их повторяя, — чувствовалось, что он придает своим вопросам какой-то особый смысл, собеседнику хоть и неясный, но наполнявший его душу томительной и безотчетной тревогой. Поэтому, наверно, Карла то и дело подмывало, уже ответив на вопрос, тут же свой ответ опровергнуть, заменить другим, возможно, более благоприятным, — но он всякий раз сдерживался, зная, сколь неприглядное впечатление производят подобные колебания, тем более что последствия ответов, как правило, все равно предугадать невозможно. К тому же его прием был вроде бы делом уже решенным, мысль об этом давала ему спасительную опору.

На вопрос, был ли он без места, Карл ответил простым «да».

— А ваше последнее место работы? — поинтересовался господин. И, не успел Карл ответить, со значением повторил, строго воздев указательный палец: — Последнее!

Карл и так прекрасно понял вопрос, уточнение показалось ему излишним, он даже непроизвольно отбросил его, мотнув головой, и ответил:

— В конторе.

Пока что он сказал правду, но если господину потребуются более точные сведения об этой конторе, придется врать. Господин, однако, об этом не спросил, а, напротив, задал вопрос, на который вообще было легче легкого ответить правду:

— Вам нравилось там работать?

— Нет! — выкрикнул Карл, даже не дав господину закончить. Краем глаза он заметил, как улыбнулся директор, и пожалел о своей запальчивости, но слишком уж соблазнительно было крикнуть это «Нет!», ведь на той работе Карл каждый день только и мечтал, чтобы к ним зашел какой-нибудь чужой хозяин и задал ему этот вопрос. Однако ответ его был еще и тем плох, что господин теперь мог поинтересоваться, что именно Карлу не нравилось. Но господин вместо этого спросил:

— К какой же работе вы чувствуете склонность?

Этот вопрос, видимо, уж точно был с подвохом, иначе зачем бы его задавать, раз Карла все равно уже наняли актером, но, даже распознав ловушку, не мог он выдавить из себя, что чувствует особую склонность к актерской профессии. Поэтому он уклонился от ответа и, рискуя навлечь на себя подозрение в упрямстве, сказал:

— Я прочел объявление в городе, там написано, что у вас каждому найдется дело, вот я и пришел.

— Это мы знаем, — заметил господин и умолк, всем видом показывая, что продолжает настаивать на вопросе.

— Меня приняли актером… — неуверенно произнес Карл, давая почувствовать господину всю затруднительность своего положения.

— И это верно, — согласился господин и снова выжидательно замолчал.

— Так вот, — решился Карл, и все его надежды получить место разом заколебались, — не знаю, гожусь ли я для театра. Но я буду стараться и готов выполнять любые обязанности.

Господин глянул на директора, оба кивнули, очевидно, Карл ответил правильно. Он снова воспрянул духом и, ободренный удачей, ждал следующего вопроса. Вопрос оказался вот какой:

— Какой же профессии вы намеревались себя посвятить? — И, желая уточнить вопрос — точности он вообще придавал очень большое значение, — господин добавил: — Я имею в виду — еще в Европе.

Тут он даже отнял руку от подбородка и сопроводил сказанное невнятным жестом, словно желая обозначить, как далеко затерялась Европа и сколь ничтожны давнишние планы, когда-то с нею связанные.

— Я хотел стать инженером, — сказал Карл.

Слова эти дались ему не без труда: оглядываясь на бесславный путь, пройденный тут, в Америке, смешно было воскрешать в памяти детскую мечту, к тому же почти несбыточную — да разве сумел бы он даже в Европе стать инженером? — но другого ответа он не знал, поэтому ответил так.

Однако господин отнесся к его словам серьезно, он ко всему относился серьезно.

— Ну, инженером так сразу не становятся, — сказал он. — Но, быть может, на первых порах вас устроит какая-нибудь несложная техническая работа?

— Конечно, — ответил Карл с радостью: хоть его и переводили из разряда артистов в технический персонал, он и сам надеялся, что на этой работе сумеет лучше проявить себя. А кроме того — это он повторял себе непрестанно, — не важно, какая будет работа, лишь бы получить место и хоть за что-то уцепиться.

— А вы справитесь с тяжелой работой? — спросил господин.

Господин поманил Карла к себе и пощупал его мускулы.

— Сильный мальчик, — заключил он и, все еще удерживая Карла за бицепс, подвел его к директору.

Директор с улыбкой кивнул, не меняя своей расслабленной позы, протянул Карлу руку и сказал:

— Ну вот мы и закончили. В Оклахоме все еще раз проверят. Не уроните честь нашей рекламной труппы!

Карл поклонился, потом хотел попрощаться и с другим господином, но тот с видом человека, закончившего все дела, уже прогуливался по платформе, глядя куда-то в небо. Когда Карл спускался по лестнице, сбоку от него на фанерном барабане появилась и поползла вверх табличка с надписью: «Нэгро, технический сотрудник». Раз уж тут во всем такой порядок, Карл, пожалуй, теперь не слишком бы огорчился, если бы увидел на табличке свое настоящее имя. Да, продумано тут все было даже с чрезмерной тщательностью: у подножия лестницы Карла уже поджидал служитель, повязавший ему нарукавную повязку. Карл выставил локоть, посмотрел, что написано на повязке, — все правильно: «технический сотрудник».

Впрочем, куда бы сейчас Карла ни собирались вести, сперва надо сбегать к Фанни, доложить ей, как удачно все прошло. Но, к немалой своей досаде, Карл узнал от служителя, что ангелы, равно как и черти, уже отбыли к новому пункту назначения, где им предстоит все подготовить к приезду рекламной труппы на завтра.

— Жаль, — вздохнул Карл, это было его первое разочарование на новой работе. — У меня там среди ангелов знакомая.

— В Оклахоме увидитесь, — сказал служитель. — А теперь пойдемте, вы и так последний.

И он повел Карла вдоль тыльной стороны помоста, где еще недавно стояли ангелы, а теперь сиротливо возвышались пустые пьедесталы. Однако предположение Карла, что без труб и ангелов желающих получить место будет больше, не подтвердилось: теперь перед помостом взрослых вообще не было, и лишь несколько детей затеяли возню из-за длинного белого пера, очевидно, оброненного кем-то из ангелов. Один мальчишка держал перо на вытянутой руке, а остальные прыгали вокруг него, норовя пригнуть ему голову и выхватить желанную добычу.

Карл кивнул на детей, но служитель, даже не взглянув в их сторону, сказал:

— Пойдемте скорей, вас и так очень долго принимали. Вероятно, были сомнения?

— Не знаю, — удивленно ответил Карл, он по крайней мере так не считал.

Почему всегда, даже при самых безоблачных обстоятельствах, непременно отыщется собрат, готовый испортить тебе настроение? Однако отрадная картина, открывшаяся ему при виде зрительской трибуны, к которой они приближались, заставила Карла забыть о неприятном вопросе служителя. На этой трибуне целая скамья во всю длину была накрыта белой скатертью, а на нижней скамье, спиной к полю, сидели все новопоступившие, приглашенные за этот праздничный стол. Все были радостно возбуждены, и, как раз когда Карл, стараясь проскользнуть незамеченным, тихо присел на край скамьи, многие вскочили, подняв бокалы, и кто-то стал произносить тост за директора десятой рекламной труппы, называя его «отцом всех, кто без места». Тут же кто-то другой заметил, что директора отсюда можно увидеть, и действительно, — судейская трибуна находилась отсюда не слишком далеко и два господина на ней были хорошо различимы. Все, конечно, протянули бокалы в ту сторону, Карл тоже схватил стоявший перед ним бокал, но сколько они ни кричали, сколько ни пытались обратить на себя внимание, ни малейшее движение на судейской трибуне не свидетельствовало о том, что их заметили или хотя бы пожелали заметить. Директор, по-прежнему откинувшись, сидел в своем углу, а другой господин все так же стоял рядом, обхватив рукой подбородок.

Слегка разочарованные, все снова сели, еще какое-то время то один, то другой изредка оглядывался на судейскую трибуну, но вскоре всех увлекло богатое угощение — носили на блюде какую-то диковинную огромную птицу, Карл таких и не видел никогда, с множеством вилок, воткнутых в сочное, с хрустящей корочкой мясо, беспрерывно и как-то незаметно подливали вино, — только склонишься над тарелкой, а в бокал уже падает искристая бордовая струя, — а кто не склонен был участвовать в общей беседе, мог рассматривать открытки с видами театра Оклахомы, которые стопкой лежали на другом конце стола и, по замыслу, должны были передаваться из рук в руки. Но открытки мало кого занимали, и получилось так, что до Карла, который сидел последним, дошла лишь одна. Но, судя по ней, в остальных тоже было на что посмотреть. На этой же была запечатлена ложа президента Соединенных Штатов. С первого взгляда вообще можно было решить, что это не ложа, а, наоборот, сцена, — так плавно, величаво и непреклонно взмывал ее парапет над окружающим пространством. Сам парапет — до последней мелочи — был из чистого золота. Между точеными, словно вырезанными тончайшими ножичками, столбиками балюстрады были укреплены медальоны с портретами бывших президентов, особенно выделялся один, с надменным прямым носом, выпяченными губами и угрюмым, неподвижным взглядом из-под набрякших, приспущенных век. Со всех сторон, по бокам и сверху, ложа была высвечена снопами мягкого света; этот свет, достаточно яркий и одновременно ласковый, буквально заливал ложу снаружи, тогда как глубины ее, надежно укрытые пурпурными складками тяжелого, переливчатого бархата, который окаймлял ложу по всему периметру и раздвигался на шнурах, таили в себе темную, зияющую красноватыми отблесками пустоту. Почти немыслимо было вообразить в этой ложе человека — настолько царственно выглядела она сама по себе. Не забывая о еде, Карл время от времени все же поглядывал на картинку, положив ее рядом со своей тарелкой.

В конце концов ему захотелось взглянуть еще хотя бы на одну из открыток, но пойти и попросить он не осмелился, поскольку служитель в конце стола прикрыл стопку ладонью и, видимо, следил за соблюдением очередности, — тогда Карл оглядел стол, пытаясь обнаружить, нет ли у кого открытки на руках и не передают ли ее в его сторону. И тут с изумлением, поначалу даже не поверив своим глазам, среди физиономий, с особым усердием склонившихся над едой, заметил хорошо знакомую — ну конечно, это Джакомо! Карл радостно кинулся к нему, окликая по имени, Джакомо, как всегда смущенный в минуты неожиданности, оторвался от еды, пытаясь неловко повернуться в узкой щели между скамейками и поспешно утирая рот рукой, но, увидев Карла, очень обрадовался, предложил сесть рядом с собой или, наоборот, перебраться туда, где сидит Карл, — им хотелось многое порассказать друг другу и вообще больше не разлучаться. Но Карл не стал никого беспокоить, пусть пока что каждый сидит, где сел, обед все равно скоро кончится, а уж потом они, конечно же, всюду будут держаться вместе. Однако возвращаться на место не спешил, уж очень приятно было смотреть на Джакомо. Сколько же воды утекло! Где-то теперь главная кухарка? И что поделывает Тереза? Сам Джакомо внешне ничуть не изменился, предсказание главной кухарки, что он через полгода превратится в настоящего, крепкого американца, не сбылось, он по-прежнему был хрупкий, худенький, с впалыми щеками, — сейчас, правда, щеки как раз были круглые, потому что он засунул в рот и тщетно пытался прожевать огромный кусок мяса, то и дело недоуменно извлекая оттуда кости и бросая их на тарелку. Надпись на его нарукавной повязке свидетельствовала, что и Джакомо взяли не артистом, а лифтером, похоже, театр Оклахомы и вправду любому готов был подыскать занятие.

Но, заглядевшись на Джакомо, Карл и так слишком надолго покинул свое место — только он надумал вернуться, как появился начальник отдела найма, влез на одну из скамеек над ними, хлопнул в ладоши и произнес краткую речь, во время которой большинство сразу встали, а те, кто, не в силах оторваться от еды, продолжали сидеть, сделали это чуть позже, понуждаемые тычками и шиканьем остальных.

— Хочу надеяться, — произнес он, пока Карл на цыпочках пробирался к своему месту, — что вы довольны нашим торжественным обедом. Наша рекламная труппа вообще славится своими обедами. К сожалению, я вынужден завершить вашу трапезу, так как поезд, на котором вы отправитесь в Оклахому, отходит через пять минут. Путь хоть и неблизкий, но, как вы сами убедитесь, о вас хорошо позаботились. Сейчас я вам представлю господина, который отвечает за вашу транспортировку и которому вы должны беспрекословно подчиняться.

Тощий низенький господин вскарабкался на ту же скамью, в спешке не счел нужным даже поклониться, а сразу же, нервно размахивая ручонками, принялся объяснять и показывать, где, кому, как и в каком порядке строиться и куда направляться. Но сперва его не послушались, поскольку тот из их компании, кто уже произносил тост за директора, теперь хлопнул ладонью по столу и начал длинную благодарственную речь, хотя — Карл уже не на шутку беспокоился — ясно ведь было сказано, что поезд вот-вот отходит. Но речистый, не смущаясь даже тем, что начальник давно его не слушает, а поспешно отдает их провожатому последние указания, все не унимался, похоже, он задумал целый доклад, перечислял все блюда, которые им подали, оценивал каждое из блюд по отдельности и, наконец, завершил свое выступление шутливым возгласом:

— Господа, только так нас и надо завоевывать!

Все, кроме тех, к кому он, собственно, обращался, рассмеялись, но правды в этом возгласе было, пожалуй, больше, чем шутки.

За эту его речь всем им вдобавок пришлось расплачиваться ускоренной пробежкой к вокзалу. Что, впрочем, оказалось не так уж тяжело, ибо — Карл только сейчас это заметил — багажа ни у кого не было, единственным предметом багажа была разве что коляска, которая, ведомая отцом семейства, трясясь и подпрыгивая на ухабах, мчалась во главе их странной, неудержимой колонны. Что же это за неимущий, подозрительный сброд, ради которого столь пышный прием и вообще все эти хлопоты? А провожатый так и вовсе, можно подумать, им отец родной: то, ухватившись одной рукой за коляску, другой призывно машет в воздухе, подбадривая колонну, то, уже в самых последних рядах, подгоняет отстающих, то, пристроившись сбоку и выразительно поглядывая на уставших, энергично работает локтями, показывая, как надо бежать.

Когда они ворвались на вокзал, поезд уже стоял под парами. Люди на вокзале оживленно показывали на них друг другу, слышались возгласы вроде: «Эти из театра Оклахомы», похоже, театр пользовался куда большей известностью, чем Карл предполагал, впрочем, он никогда и не интересовался театром. Для их группы был выделен целый вагон, провожатый руководил их погрузкой куда более рьяно, чем кондуктор. Сперва он тщательно осмотрел каждое купе, кто как расселся, все ли у всех в порядке, и только потом отправился на свое место. Карлу повезло, ему досталось место у окна и он успел усадить рядом с собой Джакомо. Притиснутые друг к другу, они ждали отправления и, стараясь ни о чем больше не думать, радовались предстоящей поездке — ведь так, без забот, без хлопот, им по Америке путешествовать не приходилось. Когда поезд тронулся, они начали махать из окна, а ребята напротив, подталкивая друг друга локтями, смеялись над ними.

Они ехали два дня и две ночи. Только теперь Карлу открылось величие Америки. Без устали смотрел он в окно, и Джакомо так долго и так упорно тянулся туда же, что ребятам, беспрерывно игравшим в карты, это стало надоедать и они сами предложили ему место напротив. Карл их поблагодарил — английский язык Джакомо не каждому был понятен, — и мало-помалу, как это и водится между дорожными попутчиками, они стали вести себя куда дружелюбней, но и дружелюбие их нередко становилось в тягость, когда, например, у них падала карта и они, ползая за ней по полу, пребольно щипали Карла или Джакомо за ногу. Джакомо всякий раз испуганно орал от боли и неожиданности и вскидывал ноги, Карл же иногда пытался ответить пинком, но в основном сносил эти шутки молча. Что бы ни происходило в тесном, даже при открытом окне насквозь прокуренном и дымном купе, все это меркло в сравнении с тем, что он видел в окно.

В первый день они ехали через высокие горы. Черно-синие каменистые громады острыми клиньями подступали вплотную к путям, и, сколько ни высовывайся из окна, тщетно было разглядеть их вершины; мрачные, узкие, обрывистые долины открывались внезапно и тут же исчезали, так что палец, едва успев показать на них, вновь утыкался в каменную стену; мощные горные потоки, упруго вскидываясь на перекатах, неся в своих кипящих водах тысячи пенистых волн, всей тяжестью рушились под опоры моста, по которому торопился проскочить поезд, и были так близко, что их холодное, влажное дыхание ветерком ужаса обдавало лицо.