ГЛАВА 8
Прошла еще неделя.
Скарлетт за это время как-то сникла, сгорбилась и внешне состарилась лет на двадцать..
Теперь вряд ли кто-нибудь узнал бы в этой сгорбленной старухе ту красивую гордую южанку, ту гордячку, от которой в свое время все юноши и мужчины Атланты просто сходили с ума…
Иногда она подходила к зеркалу…
Из полупрозрачного, слегка затуманенного квадрата, обрамленного золотисто-темным багетом, на Скарлетт смотрело не лицо, а какая-то посмертная маска – назойливо подробная копия черт, из которых почти уже ушла жизнь…
Она и узнавала, и не узнавала себя… Нет, это было не ее лицо…
Ретт, как ни странно, переменился к, ней – он стал не то, чтобы добрее, а как-то деликатнее – во всяком случае теперь, каждый раз за завтраком, он желал ей «доброго утра».
Скарлетт автоматически кивала в ответ, а Ретт, посчитав, что таким образом выполнил свой долг, углублялся в чтение утренней газеты…
Ретт скорее всего просто считал, что в создавшейся ситуации лучше всего имитировать если и не хорошие отношения друг к другу то, хотя бы, их видимость…
Впрочем, Скарлетт все это было уже совершенно безразлично; конечно же, в глубине души она не переставала любить Ретта, не переставала верить, что наступит день, когда они опять смогут посмотреть друг другу в глаза, но никогда не задумывалась, в отличие от последнего, что ей необходимо делать видимость чего-то там – пусть даже хороших отношений…
Так катился день за днем, неделя за неделей – вяло, без событий, без мыслей и чувств…
Иногда, правда, Скарлетт задавала себе один и тот же вопрос:
– Каждый мой день похож на предыдущий, как две капли воды… У меня не осталось никаких желаний: все оплевано, разрушено, разломано… Для чего же нужна такая ненормальная жизнь?..
Нет, мысли о самоубийстве никогда не приходили к ней в голову – для этого Скарлетт была слишком жизнелюбивой натурой…
Кроме того, ей было непреодолимо стыдно за тот свой поступок, когда она за один прием выпила целый флакон снотворного, едва не уйдя из жизни… Но и жить так, как теперь, ей совершенно не хотелось.
Но жить так, как теперь – без чувств и страстей, – Скарлетт не могла…
Впрочем, у нее-таки осталась одна страсть, которая в последнее время заслоняла собой все – дикая ненависть к этому горностаю, который, поселившись в доме, навсегда, как казалось Скарлетт, забрал из ее жизни самого близкого и любимого человека.
– Я убью тебя, – шептала она, ложась в кровать по вечерам и поднимаясь по утрам, – я убью тебя… Я отомщу тебе за своего Ретта!..
И иногда она с ужасом думала, что в этот момент, момент ее угроз и проклятий перед ней встает каким-то наплывом, точно, как в синематографе, лицо ее любимого – Ретта Батлера…
* * *
Скарлетт, часто проходя мимо запертого кабинета Ретта, иногда слышала доносившийся из-за двери монотонный бубнящий голос – Батлер беседовал со своим горностаем… Это ее уже не удивляло…
Скарлетт понимала, что Ретту надо хоть с кем-нибудь общаться. Ей тоже необходимо было перед кем-нибудь выговориться, поделиться всеми своими невзгодами, всем наболевшим, и однажды она решила написать письмо в Нью-Йорк, Кэт…
Кэт – ее дочь. Кто, как не она должна понять теперешнее состояние матери?..
Скарлетт уже сходила на почту, уже купила конверт и красивую бристольскую бумагу – точно такую, какую любил ее первенец, Уэдл… Но, собравшись с мыслями, она решила не беспокоить дочь…
Действительно – с какой стати?..
У нее, Кэт – своя жизнь, свои проблемы – почему же она должна примешивать к ним еще и беспокойство за судьбу матери?..
Правильно говорил когда-то Ретт: «Каждый живет той жизнью, которая ему нравится…»
Все дети – и Кэт, и «наш фермер Уэдл», и Бо были уверены, что Скарлетт доживает свой век в спокойствии и доброжелательности…
И она раздумала писать в Нью-Йорк…
* * *
Быстро миновал июль – самый жаркий за последние десять лет в Калифорнии, и наступил август…
Скарлетт почти не выходила из дому – лишь по вечерам она любовалась яркими закатами из своего настежь раскрытого окна – золото-багряное небо просвечивалось сквозь густые ветви старой смоковницы…
Да, за эти несколько месяцев она приобрела привычки, над которыми раньше всегда подтрунивала, называя их стариковскими: склонность к домоседству, привязанность к каким-нибудь домашним вещам, вроде любимых тапочек или читанной сотню раз книге, любовь к уединению…
Скарлетт даже в чем-то начинала понимать Ретта, его постоянное, неотступное желание никого не видеть и ничего не слышать…
По вечерам она, включив электрическую лампу, садилась под абажуром в кресле-качалке со сборником любимой, читанной-перечитанной поэзии…
Скарлетт затеяла сама с собой игру, своего рода гадание на книге – она, не глядя, открывала томик посредине и смотрела, куда же попала…
В томике было множество прекрасных стихов – преимущественно о любви, однако, всякий раз, раскрыв книгу на середине, попадала на одно и то же стихотворение с тягостным названием: «Дух смерти»…
Среди раздумья стылых плит
Твоя душа себя узрит,—
Никто не внидет в сумрак ложа,
Твой сокровенный час тревожа.
Молчи наедине с собой,
Один ты будешь здесь едва ли,
Ведь духи мертвых, что толпой,
Тебя при жизни окружали,
И в смерти вновь тебя найдут:
Их воля явственнее тут.
Погасит мрак сиянье ночи
И звезды, затворяя очи,
Не обронят с. престольных круч
С надеждой нашей схожий луч.
Но звезд померкших отсвет алый
Покажется душе усталой
Ожогом, мукой, дрожью век,—
И он прильнет к тебе навек.
Не сгонишь этих мыслей с круга,
Круг образов замкнется туго,—
Они, в душе найдя приют,
Как росы с луга, не уйдут.
Затих Зефир – дыханье Бога,—
И дымка над холмом полого,
Прозрачно, призрачно дрожит,
Как знаменье, она лежит
На деревах под небесами,—
Таинственней, чем тайны сами…
И Скарлетт растерянно повторяла: «Ведь духи мертвых, что толпой, тебя при жизни окружали, и в смерти вновь тебя найдут…»
Да, жизнь кончается, наверняка это лето для нее – последнее…
Теперь она, как ничто другое, чувствовала это. А дальше…
Ей не хотелось об этом даже думать…
Нет, она никогда не боялась смерти – она подошла уже к той возрастной черте, когда боязнь сменяется равнодушием…
Она лишь иногда спрашивала себя: «Интересно, встречусь ли я там с Мамушкой?.. С мамой, с отцом, с его братьями?.. С Эшли?..»
Скарлетт никогда не боялась смерти – она боялась только короткого момента умирания; он всегда представлялся ей каким-то омерзительным падением в компостную яму. И если она о чем-нибудь и жалела, то только об одном – что в этот момент Ретта наверняка не будет рядом с ней…
Восприятие Скарлетт в эти жаркие августовские дни обострилось до последнего предела – по ночам ее неотступно преследовали тяжелые видения…
Но почти в каждом из них присутствовал Ретт – не тот, замкнутый, чужой и далекий, которого она видела каждый день, а тот, к которому она так привыкла, которого до сих пор любила всей душой…
Иногда ей грезился тот самый кошмар, который она видела за день до того, как примирилась с Реттом, – тогда ей казалось, что окончательно, на всю жизнь…
Она медленно идет по какому-то темному лесу, но теперь это уже не лес, а болото…
Скарлетт увязает в нем, медленно и неотвратимо – она знает, что сделав еще несколько шагов, погибнет, но тем не менее идет, идет и идет, все дальше и дальше… Вокруг нее нет ничего твердого, ничего устойчивого, на что можно было бы опереться. Будто бы кто-то невидимый тянет ее вниз за ноги…
О, как страшно, когда ты медленно погружаешься в эту густую жижу…
Наверняка, умирающий человек испытывает что-то такое же…
Боже, она сейчас погибнет!..
Тогда, в Атланте, ей приснилось, что ее спасает Ретт… Но теперь, сколько бы не искала Скарлетт глазами своего любимого, она нигде не находила его…
Иногда ей грезилось, что из ночной темноты на нее смотрят два блестящих бусинки-глаза, точно таких же, как у этого горностая…
Скарлетт просыпалась, судорожно вскакивала с постели и думала, что вновь осталась одна…
Одна, одна, одна…
Опять одна…
Одна вчера, одна сегодня… И завтра она наверняка будет одна…
Какое страшное слово!..
Наверное, это действительно ее судьба – всю жизнь быть одной.
Бесконечная череда одиноких вечеров и кошмарных ночей, проведенных среди смятых простыней, череда тягостных раздумий и разочарований…
Перед глазами проносятся какие-то образы, ослепительно яркие, безумные; они меркли оттого, что были ярки, и свинцовый мрак заволакивал память…
Да, скоро все это кончится..
* * *
Однажды, после обеда, проведенного вместе, когда Ретт, вопреки обыкновению последних недель, показался Скарлетт резковатым и даже грубым, на нее внезапно нахлынула волна гнева – настолько сильная, что Скарлетт просто не могла сдержать себя…
Ее рациональный ум внезапно восстал против тех мечтаний и пустых переживаний, которым она бесконтрольно предавалась вот уже несколько месяцев и опасность которую когда-то определила для себя – да, Скарлетт превосходно знала, что в ситуациях, подобной этой, ей ни в коем случае нельзя расслабляться…
Да и потом – для чего все это надо?..
Все эти бесполезные воспоминания, все эти мечтания, все эти слезы в ночную подушку…
Скарлетт знала, что приступы острой черной тоски находят на нее с наступлением темноты…
Долой ночь!..
И она бежала от взгляда огня, пылавшего в камине, от коварного нападения ночи, спускавшейся на Телеграфный холм…
Все, хватит!..
Надо, наконец, показать всем, и Ретту – прежде всего! – что она, Скарлетт О'Хара Гамильтон Кеннеди Батлер – не какая-то размазня, а настоящая женщина, такая, какой все ее привыкли знать!..
Да, надо показать, что у нее, наконец, есть гордость!..
Она подняла голову и посмотрела на часы, висевшие над дверью – половина восьмого вечера.
«Что ж, – подумала она, – самый раз… В такое время он обычно сидит в своем кабинете, дрессирует в своем горностае те качества, которые не смог выдрессировать во мне… Наверняка он не ожидает, что я приду сейчас к нему… Что ж, это и к лучшему…»
Скарлетт, подойдя к зеркалу, быстро причесалась, привела себя в порядок (она всегда была убеждена, что женщина должна оставаться женщиной в любых ситуациях) и пружинистым, решительным шагом направилась в сторону кабинета своего мужа…
Ретт, сидя за письменным столом, просматривал какие-то бумаги. Вид у него был озабоченный…
Дверь отворилась – Скарлетт буквально влетела в его кабинет. Ретт изумленно обернулся – его поразило даже не то, что она вошла без стука (Скарлетт стучалась даже тогда, когда их отношения с Реттом еще не дошли до такого критического положения), а то, что она вошла вообще…
Отложив бумаги, Ретт изумленно произнес:
– Скарлетт?..
Она безо всяких церемоний (а какие, собственно, могут быть церемонии с мужем, с человеком, с которым столько было пережито?!..), уселась напротив него, на кушетке… Горностай – с торчащими полупрозрачными усиками, сытый, откормленный за это время, – метнулся под шкаф, возмущенно махнув хвостом… Скарлетт не обратила на зверька никакого внимания…
Ретт немного пришел в себя.
– Скарлетт?..
Она улыбнулась.
– Да… На твоем месте я не стала бы задавать подобных вопросов – они звучат по крайней мере глупо… Ты что, уже забыл, как меня зовут?..
Ретт явно не ожидал такого поворота событий… Он с нескрываемым удивлением смотрел на свою жену.
Наконец, понемногу успокоившись, он небрежно улыбнулся и произнес:
– Я действительно удивлен, но…
Скарлетт не дала ему договорить – направляясь в этот кабинет, в это логово отшельника, она твердо решила сразу же взять инициативу в свои руки и не выпускать ее до самого конца разговора.
– Удивлен?..
Голос ее звучал непривычно резко.
– Да…
– Хотя, – продолжила Скарлетт, – хотя, если хорошо разобраться, удивляться должна я…
Ретт, сидевший до того вполоборота, обернулся к своей жене всем корпусом.
– Удивляться?..
Скарлетт с преувеличенно любезной усмешкой кивнула в ответ.
– Да…
Пожав плечами, Ретт, который все еще никак не мог понять, с какой это стати она появилась в такое время тут, в его кабинете, спросил:
– Я не совсем тебя понимаю…
– И чего же тут непонятного?.. – спросила Скарлетт почти таким же тоном, каким в последнее время так любил задавать этот вопрос Ретт. – Чего же тут непонятного, скажи мне?..
Ретт был оскорблен, обескуражен и, – что с ним случалось довольно редко, – растерян в одно и то же время…
Скарлетт, стараясь вызвать в своей душе гнев, повторила вопрос:
– Чего же тут непонятного?..
Ретт растерянно произнес:
– Ну, знаешь… Я сижу тут, занят своими делами, а ты врываешься… – Он на какую-то секунду запнулся, словно подумывая, что бы еще сказать Скарлетт, но не нашел ничего лучшего, чем произнести: – Ты даже не поздоровалась со мной…
Скарлетт это замечание только позабавило.
– Не поздоровалась?..
– Ну да…
– Это вполне объяснимо… Когда один человек говорит другому «добрый вечер», он, как правило, действительно желает, чтобы этот вечер был для другого добрым…
Ретт насторожился.
– Значит, ты не желаешь мне этого, Скарлетт… Я правильно тебя понял?..
Хмыкнув Ретту прямо в лицо, Скарлетт как бы между прочим произнесла:
– Нет, Ретт… То есть я боюсь, что этот вечер вряд ли будет добрым для тебя…
Батлер удивлялся все больше и больше он давно уже не видел ее в таком вот состоянии… Что с ней такое стряслось?..
Почему она, Скарлетт, которая, как казалось Батлеру, окончательно притихла, присмирела, которая (он просто был в этом уверен) сломила свою гордыню, вдруг превратилась в настоящую фурию?..
Может быть…
Скарлетт прервала его размышления фразой:
– Нам необходимо поговорить..
Ретт слабо улыбнулся.
– Для чего же?
– Я хотела бы кое-что выяснить для себя, Ретт… Для себя…
Она сознательно дважды повторила эти слова «для себя», давая таким образом понять что этот разговор нужен только ей одной…
– Выяснить?..
Она кивнула в этом жесте Ретт уловил непреклонную решимость человека, готового на все, даже на самые крайние меры…
Изобразив на своем лице нарочитое равнодушие, он произнес голосом, в который постарался вложить максимум отрешенности:
– Ну, пожалуйста… Выясняй… И что же ты хотела у меня выяснить?..
Скарлетт продолжала наступать.
– Я бы хотела окончательно выяснить с тобой наши отношения…
Он улыбнулся.
– Отношения?. Знаешь, когда-то очень давно в Чарлстоне, где я родился и вырос, один умный человек говорил: «Хорошие отношения не выясняют, а плохие не стоит…» И сейчас, с возрастом, я все более и более поражаюсь правильности такого решения.
Это был скрытый контрвыпад Ретт таким образом намекал своей жене, что их отношений не стоит выяснять коль они плохие.
Однако на Скарлетт этот афоризм неизвестного земляка Ретта не произвел ровным счетом никакого впечатления. Стараясь держаться все также независимо и подчеркнуто-вежливо, она сказала:
– И все-таки… Ретт, ты ведь всегда считал себя настоящим джентльменом…
Он едва заметно улыбнулся.
– Допустим… Более того, я всегда старался не только казаться таковым, но и быть им на самом деле…
– Вот и отлично. Надеюсь, не в твоих правилах отказывать даме, если она просит тебя о чем-то?..
Поразмыслив с минуту, Ретт ответил:
– Ну, допустим… Хотя, с другой стороны – просьба должна быть в разумных пределах…
Скарлетт не дала ему договорить и на этот раз:
– Даже если эта дама – твоя жена и мать твоих детей?..
Ретт передернул плечами и ничего не ответил – ему нечего было отвечать.
– Так вот, – продолжала Скарлетт, – я хотела бы кое-что выяснить…
– Да, да, ты только что сказала – тебя не устраивают наши отношения…
Она коротко кивнула.
– Вот именно… Надеюсь, ты и сам прекрасно понимаешь, что так дальше продолжаться не может…
Ретт неожиданно замахал руками:
– Ну, все, все, хватит, хватит… Я прекрасно знаю все, что ты дальше скажешь мне, знаю наперед слов за сто: сейчас ты начнешь говорить, что мы взрослые люди, что нас связывает много общего – биография, судьба, семья, дети и так далее… Ты будешь наседать на меня, не дашь вставить мне ни слова, будешь постоянно апеллировать к тому, что я считаю себя настоящим джентльменом, а настоящий джентльмен, как известно… Ну, и так далее… – он улыбнулся. – Ну, ты ведь это имела в виду?..
Скарлетт, которая на какое-то мгновение захлебнулась в своем наступательном порыве, осеклась и вопросительно посмотрела на Ретта.
– Ну, допустим… Надеюсь, ты не станешь этого отрицать?..
Он только передернул плечами.
– Чего именно?..
– Ну, того, что нас очень многое связывает в жизни, – Скарлетт невольно начала копировать интонации своего мужа, – что у нас общая судьба, семья, дети… Что ты – джентльмен, наконец…
Ретт на какое-то мгновение стал очень серьезным и произнес:
– Нет…
– Вот и хорошо… В таком случае, – продолжила она, – в таком случае, Ретт, тебе ничего не остается, как молча – понимаешь ли, молча, выслушать все, что я теперь тебе скажу…
Ретт изобразил на своем лице глубочайшее внимание. Он даже слегка нагнулся вперед – точно отличный ученик в воскресной школе.
– Ну, говори… Скарлетт начала так:
– Недавно, где-то с месяц назад, у нас с тобой произошел очень важный разговор… Не думаю, что ты его забыл…
Ретт кивнул.
– Отчего же?.. Я все прекрасно помню…
Она продолжала:
– Вот и отлично. Ты сказал, что мы с тобой очень изменились, изменились ли оба, ты один или только я – неважно; главное, что изменились…
– Ну да…
– Более того, – голос Скарлетт зазвучал напряженней, – более того, ты открытым, что называется, текстом, сказал, что больше… больше не любишь меня…
А теперь ее голос предательски дрогнул – что, кстати, не укрылось от внимания Ретта.
– Может быть, Скарлетт, – произнес он, немного помолчав, – может быть, я был с тобой несколько категоричен… Не то, что не люблю тебя… Нет, конечно, остались старые привязанности, остались какие-то чувства… Но не любви, а чего-то другого…
Скарлетт с надеждой посмотрела на своего мужа.
– Чувства?.. Ко мне?..
Улыбнувшись, он произнес:
– Ну да… Я ведь не бездушный истукан и не окончательно выживший из ума старик, каким ты иногда считаешь меня – не притворяйся, не отрицай этого – я ведь знаю…
– Ну, чувства…
Ретт, который уже перехватил инициативу разговора (ему для этого достаточно было упомянуть о «чувствах»), произнес:
– Ну да… Но не любви, нет, я не хочу ни обманывать, ни обнадеживать тебя…
Взгляд Скарлетт сразу померк.
– Какие чувства?..
Пожав плечами, он медленно, будто бы обращаясь к самому себе, произнес:
– Ну, даже не знаю, как тебе и сказать об этом… Даже и не представляю…
– Скажи, как есть… Не тяни, Ретт, – произнесла Скарлетт, – я все пойму…
С минуту помолчав, будто бы пытаясь сформулировать свою мысль, одеть ее в словесную оболочку, Ретт тихо, но выразительно произнес:
– Чувства… Наверное, прежде всего – чувство благодарности… За совместно прожитые годы… За детей… За Кэт…
«Вот и прекрасно, – подумала Скарлетт, – оказывается, он не окончательно окостенел в этой берлоге со своим облезлым хомяком… Да, чувство благодарности за совместно прожитые годы небольшая плата за то, что я ему сделала… Но, во всяком случае, я смогу из этого извлечь какую-то выгоду…»
Конечно же, Скарлетт в этой беседе рассчитывала на что-то совершенно иное едва только Ретт заговорил о своих «чувствах»…
Невесело усмехнувшись тому, что вновь так дешево купилась, она произнесла.
– Ну, спасибо хоть за это… «Чувство благодарности за совместно прожитые годы», – невольно процитировала она Ретта. Звучит-то как – благородно и высокопарно… Словно какая-то военная медаль… Ну, хорошо, разговор о чувствах пока оставим… Я хотела бы поговорить с тобой о другом…
Ретт напомнил:
– Выяснить отношения?..
– Ну да…
Передернув плечами, он произнес: – Что ж выясняй…
Фраза прозвучала как-то очень буднично, обыденно будто бы Скарлетт только что сказала «я хочу попить сельтерской», а Ретт коротким кивком головы дал понять, что это ее полное право… Мол – как хочешь, можешь пить, можешь не пить… Мне, мол, безразличны подобные мелочи, дорогая…
– Так вот, – сказала Скарлетт, – если ты действительно испытываешь ко мне, как ты только что выразился, «чувство привязанности, чувство благодарности за совместно прожитые годы», – она вновь невольно изобразила интонации своего собеседника, – если ты, Ретт, действительно остался тем самым Реттом Батлером, настоящим джентльменом, каким я тебя помнила еще по Атланте… Я хотела бы сказать тебе следующее…
Сказала – и выжидательно посмотрела на Ретта, стараясь предугадать его реакцию… Тот был совершенно спокоен; лицо его казалось непроницаемым.
– Я слушаю тебя внимательно, – произнес он совершенно голосом, начисто лишенным каких-либо эмоций.
– Так вот…
Скарлетт набрала в грудь побольше воздуха, понимая, что теперь приближается кульминационный момент этого разговора – она краем глаза посмотрела на Ретта и вновь заметила на его лице тупую непроницаемость маски из забытой театральной постановки.
«Боже, – мысленно прошептала она, – Боже, сделай так, чтобы он понял меня… Сделай так, чтобы вернулся ко мне снова… Сделай так, чтобы он вновь полюбил меня… Да он и так любит меня – я не верю ни одному его слову, что бы он там мне ни говорил…»
Ретт сидел молча, положив руки на колени – все с той же пугающей непроницаемостью во взоре…
– Так вот…
И вновь эта фраза зависла в воздухе…
Сколько раз за последние дни Скарлетт готовилась к этому разговору!..
Сколько раз мысленно репетировала его!..
Но почему она так устроена – почему не может теперь преодолеть какое-то волнение, собраться с мыслями и высказать все, что у нее наболело?!..
Ведь ей уже далеко за шестьдесят – она не маленькая девочка…
Откашлявшись, она произнесла в третий раз:
– Так вот… Я ставлю вопрос ребром… Я пришла к выводу, что живу какой-то непонятной, какой-то фантастической жизнью, и я понимаю, что такая жизнь не может больше так продолжаться…
Ретт, безучастно переведя взор со старинных часов, стоявших на шкафу, на Скарлетт, поинтересовался:
– Какая еще такая жизнь?..
Скарлетт вновь попыталась вызвать в себе ту злость, ту ярость, которые обычно в подобных ситуациях придавали ей уверенность в собственных силах, но у нее так ничего и не получалось…
Ретт, не меняя интонации, повторил:
– Какая еще такая жизнь?..
Склонив голову, Скарлетт произнесла:
– Моя жизнь, Ретт…
Он понимающе покачал головой.
– Да, так я и знал…
– Ты ведь обещал не перебивать меня, – напомнила Скарлетт.
– А я и не перебиваю… То, что я теперь говорю – не более, чем мысли вслух… Это я обращаюсь не к тебе, дорогая, – слово «дорогая» прозвучало в его устах даже без привычного в последнее время для Скарлетт сарказма, а, что самое страшное – совершенно равнодушно, как и все остальное, – да, дорогая, я ведь обращаюсь не к тебе, а к самому себе… Я не перебиваю тебя – если хочешь, можешь продолжать, я внимательно выслушаю все, чтобы ты мне только не сказала…
Скарлетт, с минуту подумав, произнесла:
– Ну, тогда говори ты… И что же ты знал?.. И она внимательно посмотрела на своего мужа.
– Я так и знал, что ты вновь начнешь мне диктовать свои условия – будто бы я нахожусь в осажденном городе, и ты, как генерал Шерман, выдвигаешь мне ультиматум… Ты ведь, кажется, только что сказала, что хочешь поставить какой-то там вопрос ребром?..
К Скарлетт при этом упоминании почему-то внезапно вернулась прежняя уверенность.
– Да…
Пожав плечами еще более равнодушно, чем до того, Ретт произнес:
– Хорошо… Ставь свой вопрос ребром…
Прищурившись, она произнесла:
– В общем, так, Ретт… Или я, или твой горностай… Выбирай сам.
Ретт мягко улыбнулся.
– Ну почему все вы, женщины, совершенно одинаковы?.. Почему ни от кого из вас нельзя ждать ну никаких неожиданностей?.. Конечно же, ну конечно же – ничего более интересного ты выдумать не могла… Да, только и всего: «или я, или горностай»…
– И все-таки… Он хмыкнул.
– Что – все-таки?..
– Я задала тебе вопрос, и теперь хотела бы получить на него ответ…
Неожиданно став очень серьезным, Ретт, в свою очередь, спросил:
– А если я скажу нет?..
Скарлетт в глубине души была готова ко всему, но только не к этому…
«Как, неужели он действительно выберет не меня, а это глупое животное?!.. – с ужасом подумала она. – Неужели я ошибалась в нем?.. Неужели… Нет, этого просто не может быть!.. Ретт, наверное, просто шутит!.. Боже, Боже, подскажи, что мне делать?!..»
Скарлетт смотрела на своего мужа, не мигая, как приговоренный к смерти смотрит на судью, в глубине души надеясь получить помилование…
Да, она никогда не думала, что на старости лет вопрос жизни и смерти будет зависеть от какого-то глупого зверька…
Немного поразмыслив, Ретт не нашел ничего лучшего, как сказать:
– Знаешь, Скарлетт, я не хотел бы оказываться перед этим выбором…
– И все-таки…
Он резко обернулся. В глазах его зажглись какие-то злобные огоньки.
– Ты настаиваешь?..
Медленно отведя глаза (она больше не в силах была выносить непроницаемый взгляд Ретта), Скарлетт твердо произнесла:
– Да. Настаиваю.
Тяжело вздохнув, словно человек, которому предстоит выполнить очень неприятную, но, тем не менее, какую-то обязательную процедуру, Ретт сказал:
– Что ж… Хорошо. Ты сама этого хотела, Скарлетт… Ты сама это выбрала. Да, я не начинал этого разговора… – он сделал небольшую, но весьма выразительную паузу и добавил: – Ты сама, слышишь?! – сама вынудила на это…
Скарлетт заметно побледнела и пересохшими от волнения губами спросила:
– И что?..
Ответ был тверд и категоричен:
– Он.
И Ретт кивнул в сторону зверька, который, взобравшись на шкаф, с интересом наблюдал за разыгравшейся драматической сценой…
И вновь Скарлетт охватил приступ бешенства… Ей захотелось вскочить, вцепиться этому ненавистному и любимому для нее человеку в горло, захотелось все рвать, сметать на своем пути…
Глаза ее налились кровью, лицо побледнело, а из груди вырвался какой-то сдавленный крик, более похожий на стон:
– О, Ретт…
Но тот по-прежнему был очень спокойным – во всяком случае, чисто внешне.
Посмотрев на Скарлетт, он молча поднялся и, выдвинув нижний ящик письменного стола, вытащил оттуда свой револьвер…
Заметив это, Скарлетт подумала со страхом «Боже, что же он собирается делать?..»
Это был старый, но надежный «Смит-Вессон» образца 1861 года – с таким оружием ковбои где-нибудь в Аризоне или в Нью-Мехико не расставались в свое время ни днем, ни ночью; такими вот тяжелыми револьверами в свое время были вооружены и янки генералов Шермана или Гранта и офицеры Конфедерации…
Скарлетт знала, что Ретт хранит пистолет у себя в столе – не для самообороны, а, скорее, как своеобразный сувенир, как напоминание о своей молодости…
Вынув барабан, Ретт внимательно осмотрел его – Скарлетт краем глаза успела заметить, что в барабане находится шесть патронов – как и положено. Вставив барабан на прежнее место, Ретт коротким жестом протянул оружие своей жене.
Та, вопросительно взглянув на него, несмело поинтересовалась:
– Что это?..
Ретт выглядел в этот момент очень серьезным. Не глядя на жену, он холодно произнес:
– Неужели ты не знаешь предназначение этого предмета?..
Скарлетт вновь спросила:
– А зачем мне этот револьвер?.. Я… Я не понимаю… Ты что – хочешь застрелить меня?.. Я буду тебе за это только благодарна…
Ретт улыбнулся.
– Боюсь, Скарлетт, что ты вряд ли смогла бы отблагодарить меня, если я действительно сделал бы это…
Взяв из рук Ретта оружие (Скарлетт сделала это чисто автоматически), она боязливо положила его себе на колени…
– Что я теперь должна делать?..
Батлер, осторожно усевшись на край письменного стола, очень серьезно сказал:
– Я хочу доказать тебе, пусть даже и не очень привычным способом, что я остаюсь тем самым джентльменом, которого ты привыкла видеть…
Скарлетт вопросительно посмотрела на него.
– Не понимаю…
Непринужденно улыбнувшись, Ретт ответил:
– Я хочу, чтобы ты убила меня… Из этого вот револьвера… Сейчас же…
Скарлетт смотрела на своего мужа во все глаза ей показалось, что она просто ослышалась… Что?..
Он, Ретт, ее Ретт, хочет, чтобы она, Скарлетт, убила его?..
Он сошел с ума – нет, он наверняка сошел с ума… Или же его просто подменили…
Боже – надо было пережить стольких близких людей, надо было дожить до седых волос, чтобы услышать подобное…
Уж не сошла ли с ума она?..
Может быть, это ей просто снится да, наверняка это сон, какой-нибудь очередной кошмар, которые все время, с такой неотступной навязчивостью посещают ее!..
А может быть…
Может быть, весь мир сошел с ума?.. Да, наверняка так и есть…
Скарлетт упрямо мотнула головой, будто бы хотела боднуть какого-то невидимого врага – так делают люди, которым кажется, что их все время преследуют какие-то наваждения… Она перевела взгляд своих глаз цвета темного изумруда на мужа – тот по-прежнему стоял в какой-то нелепой, как ей показалось, вызывающей позе, слегка опершись на письменный стол… Что, что ты сказал?..
Ретт, едва уловимо, одним только краешком рта, улыбнувшись, повторил:
– Да, ты не ослышалась… Я даю тебе этот револьвер с одной только просьбой – чтобы ты убила меня… И притом – немедленно…
Скарлетт откинулась на спинку кресла.
– Убила?!..
Он коротко кивнул.
– Да. Убила.
– Но за что?..
Ретт вновь улыбнулся – на этот раз более явственно.
– Да, да, Скарлетт, не удивляйся… Если ты боишься последствий, боишься суда и тюрьмы, мы все можем оформить… Сейчас я сяду за стол и напишу посмертную записку – так, мол, и так, в моей смерти прошу никого не винить… Я стал старый и никому ненужный… Из жизни ухожу добровольно… Ты выстрелишь мне в лоб или в висок – право выбора оставляю за тобой. После этого вложишь револьвер в мою руку и немедленно по телефону вызовешь полицейских… Не думаю, что кто-нибудь сильно опечалится моей смертью… Не считая, конечно, моего любимого горностая Флинта, – добавил Батлер, немного погрустнев.
«Боже, а я?.. А почему он сейчас так быстро сбрасывает со счетов детей?.. Кэт, свою любимицу?», – со страхом спросила сама у себя Скарлетт.
Скарлетт отвела револьвер дулом вниз – она боялась оружия и не любила его, ей всегда казалось, что револьвер может выстрелить непроизвольно, сам по себе…
– Но за что?..
– Неужели меня не за что убивать?.. – спросил Ретт. – Меня, человека, который сделал тебе столько неприятностей… Столько гадостей сделал – нет, Скарлетт, ты сама об этом подумай!.. И под конец, как заключительный аккорд – променял тебя, женщину, которую когда-то так горячо и беззаветно любил – на какого-то облезлого хомяка, с которым запираюсь в этом кабинете, с которым разговариваю даже больше, чем с тобой…
Скарлетт посмотрела на своего мужа с каким-то ужасом – так смотрят здоровые люди на больных какой-нибудь проказой, зная, что дни их сочтены…
– Ретт…
Но тот, казалось, не расслышал реплики своей жены – он продолжал:
– Не бойся, не бойся, Скарлетт… Застрели меня…
Ты не причинишь мне боли, если будешь целиться в лоб или в висок… В подобных случаях смерть, насколько мне известно, наступает мгновенно, я отойду в мир иной за какие-то доли секунды… Не бойся, Скарлетт, не бойся…
Скарлетт смотрела на Ретта с каким-то паническим страхом.
А тот продолжал все уверенней и уверенней:
– Скарлетт, ты не думай, что я шучу… Нет, я говорю совершенно серьезно… Да, я понимаю, я самый настоящий подлец… Я совершил бесчестный поступок перед женщиной, а бесчестье, как известно с давних пор, смывается только кровью…
Наконец Скарлетт нашла в себе силы заговорить:
– Ретт, не надо так… Не надо… Не говори мне таких странных вещей…
Ретт покачал головой.
– Какие же вещи ты находишь странными?.. Скажи мне, Скарлетт…
Та пожала плечами.
– Ну, все эти твои слова… Этот револьвер, – она боязливо кивнула на оружие, которое продолжала держать у себя на коленях. – Все твое поведение… Ретт, вспомни, ведь я начала разговор совершенно с другого… Я только сказала тебе, что надо как-то определиться, кого-нибудь выбрать: меня или своего горностая… А ты…
Ретт поспешил перебить ее возражением:
– Что я?.. Я определился, Скарлетт, я давно уже определился…
– Значит – горностай?..
Тяжело вздохнув с непонятливости Скарлетт, Ретт произнес:
– Да, горностай… Если хочешь, можешь называть это так… Да, Скарлетт, – добавил он после небольшой паузы, – мне нечего больше сказать… – Неожиданно он усмехнулся и, как показалось Скарлетт – немного добродушно: – Такой вот классический любовный треугольник… Ты любишь меня, а я люблю этого зверька… Выхода нет, кроме одного, – и он кивнул на тяжелый револьвер…
Скарлетт положила «Смит-Вессон» на стол – она сразу же почувствовала себя как-то легче.
– Ретт, я очень сожалею, что начала этот разговор, – произнесла она, – я не думала…
Неожиданно Ретт крикнул, да так громко, что Скарлетт вздрогнула:
– Не думала?.. Разумеется, ты не думала!.. Ты никогда ни о чем не думала – ни тогда, когда предпочла мне того сопляка, который показался тебе утонченным аристократом, этого Эшли, ни тогда, когда изменила мне с тем актеришкой… Ты никогда и ни о чем не думала… Не думала ты и теперь, когда ворвалась ко мне в кабинет со своими дурацкими вопросами… Нет, подумать только, «вопрос ребром» – я или горностай…
Скарлетт удрученно покачала головой.
– Ретт, я никогда не считала, что ты можешь быть таким… – Она сделала паузу, подыскивая нужное слово и, наконец, нашла: – Таким жестоким…
Ретт, даже не глядя на свою жену, молча взял с письменного стола револьвер и чуть ли не силой вложил его в руку Скарлетт.
– Делай, что я тебе говорю…
– Ретт, но я…
– Делай!.. Стреляй, Скарлетт!.. Я не хочу больше жить, мне все надоело!.. – страшным исступленным голосом выкрикнул Ретт.
Нет, это было просто невыносимо!..
В этот момент ей самой не хотелось жить…
И Скарлетт, не выдержав перенесенных потрясений, разрыдалась…
Ретт, окинув ее молчаливым взором, вышел из комнаты и тихо закрыл за собой дверь…
* * *
Скарлетт не заметила, как ушел Ретт…
Понемногу придя в себя, она, поминутно всхлипывая, утерла красные от слез глаза большим клетчатым платком, который с недавнего времени всегда лежал у нее в кармане…
Ретта не было…
Скарлетт, поднявшись, прошлась по кабинету, разминая отекшие за это время ноги…
Неожиданно взгляд ее упал на револьвер… Она взяла его. Оружие неприятно тяжелило руку, Скарлетт держала этот «Смит-Вессон», так же, как держит оружие большинство женщин – неуклюже, перед собой…
И тут…
Наверху, на самом шкафу послышался какой-то шорох… Она подняла голову.
– Ах, вот ты где!.. – прошептала она с нескрываемой злобой, – вот ты где… Ну, все, теперь ты от меня не уйдешь…
Да, конечно же, теперь Флинт получит за все – и за то, что она, Скарлетт, потеряла своего любимого, и за выплаканные и невыплаканные слезы, и за бессонные ночи, и за мигрени…
За все…
Она подняла руку и неуклюже прицелилась… Спусковой механизм был очень тугим – ей понадобилось приложить большие усилия, чтобы совладать с ним…
Выстрел!..
Он буквально оглушил Скарлетт – уши на какое-то мгновение заложило, будто бы ватой…
Руку со «Смит-Вессоном» с силой отбросило назад, но Скарлетт с удовольствием отметила, что попала – горностай свалился на пол… Но он еще не был убит, к сожалению, он был только ранен – оставляя за собой ярко-красную кровавую дорожку, зверек пополз в свое привычное убежище – под шкаф…
Ничего, там он тоже не спасется!..
Теперь ему не будет пощады – его никто не спасет, даже Ретт, появись он тут…
Теперь она, Скарлетт О'Хара Гамильтон Кеннеди Батлер хозяйка положения…
Она не смогла убить его сразу, одним выстрелом?.. Вот и прекрасно!..
Пусть теперь он помучается, этот любимчик Ретта Батлера…
О, сладостное чувство мести…
Скарлетт присела на корточки и заглянула под шкаф… Он сидел там, притаившись, свернувшись в клубочек… Заметив своего мучителя, он попытался подняться на перебитые задние лапы и зашипеть… Черные глаза-бусинки смотрели на Скарлетт с неприкрытой ненавистью – во всяком случае, так показалось ей самой…
Скарлетт вытянула руку с револьвером в сторону горностая и, отвернувшись, сделала несколько выстрелов… До зверька, притаившегося под шкафом, было совсем близко, не более трех футов, однако Скарлетт так волновалась, что вряд ли все пули достигли цели… Она нажимала на курок столько раз, сколько в барабане оставалось патронов, руку ее бросало из стороны в сторону, но когда патроны кончились, она, положив пистолет на пол, все-таки отважилась заглянуть под шкаф…
Там, где еще недавно сидел пушистый горностай с блестящей лоснящейся шерсткой, багровело какое-то жуткое кровавое месиво…
Она быстро отвернулась – ее едва не стошнило от этого ужасного зрелища…
И Скарлетт, едва найдя в себе силы добраться до кушетки, в изнеможении легла на нее и забылась тяжелым, мучительным сном…
* * *
После этой беседы со своей женой Ретт не нашел ничего более подходящего, как просто прогуляться по кварталу, может быть – зайти к кому-нибудь в гости…
На душе у него было очень тоскливо, и он не хотел оставаться в этом доме… Кроме того, Ретта начинали терзать какие-то смутные, забытые чувства, похожие на угрызения совести… Он гнал их от себя, но они только усиливались…
Надо было как-то сменить обстановку – прогуляться по вечерним улицам, куда-нибудь сходить – хотя бы на какой-нибудь дешевенький дрянной фильм в синематограф, или же в гости, на вечернюю рюмку аперитива к тому же сэру Джонатану…
Да, он действительно чувствовал в себе запоздалые угрызения совести… Но что-нибудь менять уже было поздно – он прекрасно понимал это…
Он уже выходил из дому, когда услышал резкий выстрел, тут же отозвавшийся эхом в глубине дома…
Выстрел этот прозвучал очень неожиданно – Ретт споткнулся и замер на месте…
Через несколько минут он услышал еще пять выстрелов, которые прозвучали очень гулко, резко и кучно – один за другим…
Ретт все понял… Не разворачиваясь, он закрыл калитку и направился в сторону дома отставного полковника Джонатана Коллинза…
