Глава XXVII
Как-то в полдень они сидели за обеденным столом, поглощая новоизобретенный Мамушкой пудинг из кукурузной муки и сушеной черники, подслащенный сорго. Была середина ноября, в воздухе уже чувствовалась прохлада — первая предвестница зимы, — и Порк, стоявший за стулом Скарлетт, вопросил, довольно потирая руки:
— А не приспело ли время заколоть свинью, мисс Скарлетт?
— Что, у тебя уже слюнки потекли? Небось спишь и видишь требуху? — с усмешкой спросила Скарлетт. — Да я и сама не прочь отведать свежей свининки, и если погода продержится еще несколько дней, пожалуй, мы…
Мелани перебила ее, замерев с ложкой у рта:
— Слышишь, дорогая? Кто-то едет!
— Кричит кто-то, — встревожено сказал Порк.
В хрустком осеннем воздухе уже отчетливо был слышен стук копыт — частый, как толчки испуганного сердца, — и высокий женский голос, срывающийся на отчаянный вопль:
— Скарлетт! Скарлетт!
Скрестились испуганные взгляды, и в следующее мгновение все вскочили, отодвигая стулья. Несмотря на испуг, исказивший голос, его узнал каждый: кричала, звала на помощь Салли Фонтейн, всего час назад заглянувшая к ним по дороге в Джонсборо перемолвиться словечком. Все бросились, толкая друг друга, к входной двери и увидели, что Салли — растрепанная, шляпа болтается за спиной — вихрем мчится на взмыленной лошади по подъездной аллее к дому. Не осаживая коня, Салли бешеным галопом подскакала прямо к крыльцу и, махнув рукой назад, туда, откуда она примчалась, крикнула:
— Янки идут! Я их видела! На дороге! Янки!
Одним рывком она подняла лошадь на дыбы у самых ступеней крыльца, пустила ее в три прыжка по газону и, словно на охоте, перемахнула через четырехфутовую живую изгородь. До них донесся глухой стук копыт — сначала с заднего двора, потом с неширокой дороги между хижинами негров, — и они поняли, что Салли поскакала прямиком через поля к своей усадьбе.
С минуту все стояли оцепенев, а затем Сьюлин и Кэррин начали всхлипывать и цепляться друг за друга, а Уэйд, широко разинув рот и весь дрожа, стоял, как пригвожденный к месту, но не издал ни звука. То, чего он все время со страхом ждал еще с той ночи, когда они бежали из Атланты, случилось. Янки пришли, чтобы схватить его.
— Янки? — беспомощно произнес Джералд. — Но янки уже были здесь.
— Матерь божия! — воскликнула Скарлетт, перехватив испуганный взгляд Мелани. На миг все ужасы их бегства из Атланты ожили перед ее мысленным взором: руины домов, пепелища… а затем — и все то, что передавалось из уст в уста: убийства, истязания, насилия. Она снова увидела перед собой солдата-янки, стоявшего в холле со шкатулочкой Эллин в руках… «Я умру, — подумала она. — Я сейчас умру, прямо здесь, на месте. Я думала, все это позади. Я умру. Я больше не выдержу».
И тут в глаза ей бросилась лошадь — лошадь под седлом, стоявшая у коновязи в ожидании Порка, который должен был отправиться верхом с каким-то поручением к Тарлтонам. Ее лошадь! Ее единственная лошадь! Янки уведут ее! И корову, и теленка! И свинью со всеми поросятами… Сколько ушло времени и сил, чтобы словить эту свинью и ее быстроногое, верткое племя! А янки заберут и свинью, и кур-несушек, и петуха, и уток, которыми поделились с ними Фонтейны. И яблоки, и ямс, и бобы из кладовой. И муку, и рис, и сушеный горох. И бумажник солдата-янки со всеми деньгами. Они возьмут все и оставят их подыхать с голоду.
— Ничего они не получат! — громко воскликнула Скарлетт, и все ошалело поглядели на нее — уж не рехнулась ли она с испугу? — Я не стану больше голодать! Ничего они не получат!
— Что с тобой, Скарлетт? О чем ты?
— Лошадь! Корову! Свинью! Поросят! Они их не получат. Я не допущу!
Она повернулась к четырем неграм, столпившимся в дверях, — лица их были пепельно-серыми от страха.
— В болото! — коротко бросила она.
— В какое болото?
— К реке, дурни! Гоните свинью и поросят к реке в болото. Вы все гоните их туда. Живей! Порк и Присей, полезайте в подпол, вытащите поросят. Сьюлин и Кэррин, возьмите корзины, положите в них продукты — все, что влезет, и унесите в лес. Мамушка, опусти серебро обратно в колодец. Да вот еще, Порк! Слушай меня, Порк, не стой как болван! Уведи отсюда папу. Куда, куда! Куда хочешь! Ступай с Порком, па. Вот хороший па, вот умник.
В смятении, в суматохе она все же успела подумать о том, какое воздействие может оказать вид синих мундиров на помутившийся рассудок Джералда. И примолкла на секунду, в растерянности ломая руки. А тут испуганно захныкал Уэйд, ухватившись за юбку Мелани, и она почувствовала, что теряет над собой власть.
— А я чем могу помочь, Скарлетт? — услышала она среди воплей, всхлипываний и топота шагов спокойный голос Мелани. Лицо Мелани было белее мела, ее трясло как в лихорадке, но этот спокойный голос помог Скарлетт прийти в себя: она поняла, что все надеются на нее и ждут от нее указаний.
— Корову и теленка, — быстро сказала она. — Они на старом выгоне. Возьми лошадь и загони их в болото и…
Она еще не договорила, как Мелани, оторвав ручонку Уэйда от своей юбки, сбежала по ступенькам, подхватила на бегу подол и устремилась к лошади. Мелькнули худые ноги в облаке широких нижних юбок, и Мелани уже была в седле. Ноги ее далеко не доставали до стремян, но она собрала поводья, замолотила по бокам лошади пятками и вдруг с искаженным от ужаса лицом снова резко ее осадила.
— Мой малютка! — вскричала она. — О боже, мой малютка! Янки убьют его! Принеси его мне!
Ухватившись одной рукой за луку, она готова была соскочить с седла, но Скарлетт крикнула:
— Скачи! Скачи! Угони корову! Я позабочусь о ребенке! Скачи, говорю тебе! Неужели ты думаешь, я позволю им тронуть ребенка Эшли? Скачи же!
Мелани бросила через плечо последний, исполненный отчаяния взгляд, снова замолотила пятками и, рассыпая каскады гравия, умчалась по аллее в сторону выгона.
«Вот уж не ожидала, что увижу Мелли Гамильтон в седле по-мужски!» — мельком подумала Скарлетт и бросилась в дом. Уэйд бежал за ней по пятам, всхлипывая, стараясь уцепиться за ее развевающийся подол. Взбегая в холле по лестнице, прыгая через две ступеньки, она видела, как Сьюлин и Кэррин с плетеными корзинами в руках спешили к кладовой, а Порк не слишком почтительно тащил Джералда под руку к заднему крыльцу. Джералд что-то бормотал ворчливо, как ребенок, и пытался вырваться.
С заднего двора долетел скрипучий голос Мамушки:
— Да ну же, Присей! Полезай в подпол, передавай мне поросят! Ты что — не понимаешь? Мне же туда с моим брюхом не пролезть! Дилси, поди сюда, вели этой балбеске…
«А мне-то казалось, я так здорово придумала спрятать свиней в подпол, чтоб их не украли, — подумала Скарлетт, вбегая в свою спальню. — Почему, ну почему я не построила для них загона на болоте?»
Она рывком выдвинула верхний ящик бюро и, порывшись в платках и косынках, вытащила бумажник. Торопливо достала кольцо с солитером и бриллиантовые подвески из своей корзинки с рукоделием и сунула их в бумажник. А где его спрятать? В матраце? В печной трубе? Бросить в колодец? Засунуть себе в корсаж? Нет, только не это! Толстый бумажник может быть заметен, и тогда янки начнут ее обыскивать и разденут догола.
«И тогда я умру!» — с отчаянием подумала она.
Снизу доносился суматошный топот ног, голоса, чьи-то всхлипывания. Среди всего этого смятения Скарлетт пожалела, что рядом с ней нет Мелани. Нет Мелли с ее тихим голосом. Мелли, которая проявила такую отвагу, когда был убит солдат-янки. Мелли стоит десятерых. Мелли… Что Мелли ей сказала? Ах, да! Ребенок!
Прижимая к груди бумажник, Скарлетт бросилась в другую комнату, где малютка Бо спал в своей низенькой кроватке. Она взяла его на руки, и он проснулся и захныкал спросонок, размахивая крошечными кулачками.
Она услышала громкий голос Сьюлин:
— Идем, Кэррин! Идем! Хватит, набрали! Ну же, сестренка, поторапливайся!
С заднего двора донесся отчаянный поросячий визг и возмущенное хрюканье, и, подбежав к окну, Скарлетт увидела Мамушку с извивающимся поросенком под каждой подмышкой, ковылявшую что было сил через хлопковое поле. Следом за ней спешил Порк, тоже с двумя поросятами, подталкивая идущего впереди него Джералда. Джералд, спотыкаясь, брел по бороздам и размахивал тростью.
Скарлетт высунулась из окна и крикнула:
— Уведи свинью, Дилси! Заставь Присей выгнать ее наружу. Угони ее подальше!
Дилси подняла голову; бронзовое лицо ее было встревожено, она держала за края передник, в котором лежала груда столового серебра.
— Свинья укусила Присей и не выпускает ее из подпола.
«Ай да свинья!» — подумала Скарлетт. Она метнулась обратно к себе в комнату и достала из тайничка браслеты, брошь, миниатюру и серебряную чашечку, найденные в ранце убитого янки. Куда все это спрятать? На руках у нее был малютка Бо, в одной руке зажат бумажник, в другой — все эти безделушки. Она положила младенца на постель.
Он сразу расплакался, и тут ее осенило. Лучшего места, чем детские пеленки, не придумаешь. Она быстро перевернула Бо на животик, распеленала и сунула бумажник под его подгузник. От такого обращения он разревелся еще громче, засучил ножками, и она торопливо запеленала его снова.
«Ну, теперь, — подумала она, переведя дыхание, — теперь — к болоту!»
Подхватив одной рукой заходившегося в плаче младенца, другой рукой прижимая к груди драгоценности, она выбежала на верхнюю площадку в холл. Внезапно шаги ее замедлились, колени подогнулись от страха. Как тихо стало в доме! Какая страшная, мертвенная тишина! Неужели все ушли и оставили ее? Неужели никто не подумал о ней? Она не ждала, что они все уйдут, бросят ее здесь одну. В эти дни с одинокой женщиной может случиться все что угодно… Придут янки…
Какой-то негромкий звук заставил ее подскочить от страха. Резко обернувшись, она увидела своего всеми позабытого сынишку. Он сидел на ступеньках, прижавшись к перилам, и пытался что-то произнести, но только беззвучно разевал рот и смотрел на нее круглыми от ужаса глазами.
— Встань, Уэйд Хэмптон, — приказала она. — Вставай и иди за мной. Мама не может тебя сейчас нести.
Точно маленький испуганный зверек, он бросился к ней и зарылся лицом в ее широкую юбку. Она чувствовала, как он, путаясь в пышных складках, пытается ухватиться за ее ногу. Она начала спускаться с лестницы, но его цепляющиеся руки мешали ей, и она сердито крикнула:
— Отпусти мою юбку, Уэйд! Отпусти и спускайся вниз сам! — Но ребенок только теснее прижимался к ней.
Она спускалась вниз, а снизу все словно бы устремлялось ей навстречу. Все с детства знакомые, любимые вещи, казалось, шептали ей в уши: «Прощай! Прощай!» Рыдания подступили у нее к горлу. Дверь в маленький кабинет, где всегда так усердно трудилась Эллин, была приотворена, и Скарлетт бросился в глаза угол старинного секретера. В столовой стулья были сдвинуты с мест, некоторые опрокинуты, на столе — тарелки с недоеденной едой. На полу — лоскутные коврики, которые Эллин сама красила и сама плела. На стене — портрет бабушки Робийяр: высокая прическа, полуобнаженная грудь. Сильно вырезанные ноздри придавали лицу выражение утонченной надменности. Все овеянное бессчетностью воспоминаний детства, все — кровная часть ее души — шептало ей: «Прощай, Скарлетт О'Хара! Прощай!»
Придут янки и все сожгут!
В последний раз окинула Скарлетт взглядом родительский дом. Потом из болота под прикрытием леса ей суждено будет увидеть только, как рухнет охваченная огнем кровля и из облаков дыма выплывут очертания печных труб.
«Я не могу уйти отсюда, — подумала она, и у нее застучали зубы от страха. — Я не могу покинуть тебя, дом. Папа бы не ушел. Он ведь сказал им: жгите его вместе со мной. Пусть теперь сожгут тебя вместе со мной, потому что я тоже не могу тебя покинуть. Ты — последнее, что у меня есть».
И когда решение было принято, страх сразу куда-то отступил, и осталось только леденящее чувство в груди, словно страх и погибшие надежны застыли там холодным сгустком. Так она продолжала стоять, пока не услышала стук копыт на подъездной аллее, позвякивание уздечек и сабель в ножнах и резкий голос, отдающий команду:
— Спешиться!
Тогда, быстро наклонившись к ребенку, прижавшемуся к ее ногам, она проговорила настойчиво, но необычно для нее мягко и нежно:
— Отпусти мою юбку, Уэйд, сыночек! Беги скорей вниз и через задний двор к болоту — там Мамушка и тетя Мелли. Беги скорей, милый, и ничего не бойся.
Услышав эти, такие непривычно ласковые слова, Уэйд поднял голову, и Скарлетт ужаснулась, увидев его глаза — глаза кролика, попавшего в силок.
«О, матерь божия! — взмолилась она. — Не допусти его до припадка! Нет, нет, только не перед янки! Они не должны знать, что мы их боимся!» И чувствуя, как Уэйд лишь крепче вцепился в ее подол, произнесла твердо:
— Будь мужчиной, малыш. Подумаешь, свора проклятых янки!
И она стала спускаться с лестницы им навстречу.
Шерман вел свои войска через Джорджию от Атланты к морю. Позади лежали дымящиеся руины Атланты: покидая город, синие мундиры предали его огню. Впереди на триста миль простиралась ставшая по существу беззащитной полоса земли, ибо остатки милиции и старики и подростки из войск внутреннего охранения идти в счет не могли.
Впереди лежали плодородные земли — плантации, служившие приютом женщинам, детям, старикам, неграм. Янки шли, прочесывая пространство шириной в восемьдесят миль, все сжигая по дороге и грабя. Сотни домов стояли, объятые пламенем, в сотнях домов раздавался стук сапог. Но Скарлетт, глядя, как синие мундиры заполняют холл, не думала о том, что такова участь всего края. Для нее это было чисто личное дело — злодеяние, направленное умышленно против нее и ее близких.
Когда янки ввалились в дом, она стояла в холле возле лестницы, держа на руках младенца, а из складок юбки торчала головка Уэйда, прижавшегося к ее ногам. Одни солдаты, толкая друг друга, бросились вверх по лестнице, другие стали вытаскивать мебель на крыльцо и вспарывать штыками и ножами обивку кресел, ища спрятанные драгоценности. Наверху они тоже вспарывали тюфяки и перины, и вскоре в воздухе замелькали, поплыли пушинки и стали, кружась, мягко опускаться на пол, на волосы Скарлетт. И бессильная ярость заглушила остатки страха в ее сердце, когда она беспомощно глядела, как вокруг нее грабят и рушат.
Сержант — кривоногий, маленький, седоватый, с куском жевательного табака за щекой — подошел к Скарлетт, опередив своих солдат, смачно сплюнул на пол и частично ей на подол и сказал:
— Дайте-ка сюда, что это тут у вас, барышня.
Она забыла, что все еще держит в руке безделушки, которые хотела спрятать, и с усмешкой — достаточно презрительной, как казалось ей, чтобы не посрамить бабушки Робийяр, — швырнула их на пол, и последовавшая из-за них алчная схватка солдатни доставила ей своего рода злорадное удовольствие.
— Еще, если позволите, вот это колечко и сережки.
Скарлетт покрепче зажала младенца под мышкой, так что он оказался вниз лицом, отчего стал пунцовым и пронзительно завизжал, и отстегнула свадебный подарок Джералда — гранатовые серьги Эллин. Потом сняла с пальца кольцо с большим сапфиром — подарок Чарлза в день помолвки.
— Не бросайте. Давайте их сюда, — сказал сержант, протягивая руку. — Эти шельмы уже хорошо успели поживиться. Ну, что у вас есть еще? — Его зоркий взгляд скользнул по ее корсажу.
На мгновение у Скарлетт остановилось сердце. Она уже чувствовала, как грубые руки касаются ее груди, распускают шнуровку.
— Больше у меня ничего нет, но у вас, кажется, положено обыскивать свои жертвы?
— Ладно, поверю вам на слово, — добродушно ответил сержант и отвернулся, сплюнув еще разок. Скарлетт вернула ребенка в нормальное положение и стала успокаивать его, покачивая; рука ее нащупала припеленутый бумажник, и она возблагодарила бога за то, что у Мелани есть ребенок, а у ребенка — пеленки.
В верхних комнатах слышен был топот сапог, негодующий скрип передвигаемой мебели, звон разбиваемого фарфора и зеркал, грубая брань, изрыгаемая, когда ничего не удавалось обнаружить. С заднего двора неслись громкие крики:
— Гони их сюда! Не упусти! — И отчаянное кудахтанье кур, кряканье уток и гогот гусей. Скарлетт вся сжалась, словно от боли, когда услышала неистовый визг и резко оборвавший его выстрел, и поняла, что свинью убили. Черт бы побрал Присей! Она убежала и бросила свинью. Хоть бы уж поросята уцелели! Только бы все благополучно добрались до болота! Но ничего же ведь не известно.
Она недвижно стояла в холле, а мимо нее с криком, с руганью бегали солдаты. Уэйд не разжимал вцепившихся в ее юбку скрюченных от страха пальчиков. Она чувствовала, как он дрожит всем телом, прижимаясь к ней, но не могла заставить себя поговорить с ним, успокоить его. Не могла заставить себя произнести ни слова, не могла обрушиться на янки ни с гневом, ни с мольбами, ни с угрозами. Могла только благодарить бога за то, что ноги еще держат ее и у нее хватает сил стоять с высоко поднятой головой. Но когда кучка бородатых солдат с грохотом спустилась по лестнице, таща награбленное добро, какое подвернулось им под руку, и она увидела в руках одного из них саблю Чарлза, с губ ее против воли сорвался крик.
Эта сабля принадлежала теперь Уэйду. Это была сабля его отца, а прежде — деда, и Скарлетт подарила ее сыну в этом году в день его рождения. Они устроили тогда маленькую торжественную церемонию, и Мелани расплакалась — от гордости, от умиления, от грустных воспоминаний, — поцеловала Уэйда и сказала, что он должен вырасти храбрым солдатом, как его отец и дедушка. Уэйд очень гордился этим подарком и частенько залезал на стол, над которым висела на стене сабля, чтобы погладить ее. Скарлетт нашла в себе силы молча смотреть на то, как чужие, ненавистные руки выносят из дома принадлежащие ей вещи, любые вещи, но только не это — не предмет гордости ее маленького сынишки. Уэйд, выглядывавший из-за юбок, услыхал ее крик, обрел голос и отвагу и громко, горестно всхлипнул, указывая ручонкой на саблю:
— Моя!
— Этого вы не можете взять! — решительно сказала Скарлетт, протягивая к сабле руку.
— Не могу? Вот как! — произнес невысокий солдат, державший саблю, и нагловато ухмыльнулся ей в лицо. — Еще как могу! Это сабля мятежника!
— Нет… нет. Она сохранилась с Мексиканской войны. Вы не имеете права ее брать — это сабля моего маленького сына. Она принадлежала его деду. О, капитан! — воскликнула Скарлетт, оборачиваясь к сержанту. — Пожалуйста, прикажите вашему солдату вернуть мне саблю.
Сержант, довольный неожиданным повышением в чине, шагнул вперед.
— Дай-ка мне глянуть на эту саблю, Боб, — сказал он.
Невысокий солдат нехотя протянул ему саблю.
— Тут эфес из чистого золота, — сказал он.
Сержант повертел саблю в руках, луч солнца упал на эфес, на выгравированную на нем надпись, и он громко прочел ее вслух:
— «Полковнику Уильяму Р. Гамильтону. От штаба полка. За храбрость. Буэна-Виста. 1847».
— Ого! — воскликнул сержант. — Я сам дрался при Буэна-Виста, леди.
— Да ну? — холодно произнесла Скарлетт.
— А как же! Жаркое было дело, доложу я вам. В эту войну я таких схваток не видал, как в ту. Так эта сабля принадлежала деду этого мальца?
— Да.
— Ну, пусть она останется у него, — сказал сержант, удовлетворенный доставшимися ему драгоценностями и безделушками, которые он увязал в носовой платок.
— Но эфес же из чистого золота, — никак не мог успокоиться солдат-коротышка.
— Мы оставим ей эту саблю на память о нас, — усмехнулся сержант.
Скарлетт взяла у него саблю, даже не поблагодарив. Почему она должна благодарить этих грабителей, если они возвращают ей ее собственность? Она стояла, прижав саблю к груди, а кавалерист-коротышка все еще спорил и пререкался с сержантом.
— Ну, черт побери, эти проклятые мятежники еще меня попомнят! — выкрикнул под конец солдат, когда сержант, потеряв терпение, сказал, чтобы он перестал ему перечить и проваливал ко всем чертям. Солдат отправился шарить по задним комнатам, а Скарлетт с облегчением перевела дух. Янки ни слова не обмолвились о том, чтобы сжечь дом. Не сказали ей убираться вон, пока они его не подожгли. Быть может… быть может… Солдаты продолжали собираться в холле — одни спускались из верхних комнат, другие входили со двора.
— Есть что-нибудь? — спросил сержант.
— Одна свинья, несколько кур и уток.
— Немного кукурузы, ямса и бобов. Эта дикая кошка верхом на лошади, которую мы видели на дороге, успела их тут предупредить, будьте уверены.
— Рядовой Пол Ривер, что у тебя?
— Да почти что ничего, сержант. Нам остались одни объедки. Поехали быстрей дальше, пока вся округа не прознала, что мы здесь.
— А ты смотрел под коптильней? Они обычно там все закапывают.
— Да нет тут коптильни.
— А в хижинах негров пошарил?
— Там ничего, окромя хлопка. Мы его подожгли.
Скарлетт мгновенно припомнились долгие дни на хлопковом поле под палящим солнцем, невыносимая боль в пояснице, натертые плечи… Все понапрасну. Хлопка больше не было.
— Чтой-то у вас нет ничего, а, леди?
— Ваши солдаты уже побывали здесь до вас, — холодно сказала Скарлетт.
— Верно. Мы тоже были в этих краях еще в сентябре, — сказал один из солдат, вертя что-то в пальцах. — А я и позабыл.
Скарлетт увидела, что он разглядывает золотой наперсток Эллин. Как часто поблескивал он на пальце Эллин, занятой рукодельем! Вид наперстка воскресил рой мучительных воспоминаний о тонких бледных руках с этим наперстком на пальце. А теперь он лежал на грязной, мозолистой ладони этого чужого человека и скоро отправится в путь на север, где какая-нибудь янки будет щеголять этой краденой вещью — наперстком Эллин!
Скарлетт наклонила голову, чтобы враги не увидели ее слез, и они тихонько покатились по щекам и закапали на личико младенца… Сквозь застилавшую глаза пелену она видела, как солдаты двинулись к выходу, слышала, как сержант громким, хриплым голосом отдавал команду. Янки уходили, дом остался цел, но истерзанная воспоминаниями об Эллин Скарлетт уже не находила в себе сил радоваться. Удалявшееся позвякивание сабель и стук копыт не принесли ей облегчения, и она стояла, совсем вдруг обессилев, равнодушная ко всему, и слышала, как они отъезжают, нагрузившись краденым, — увозят одежду, одеяла, картины, кур, уток, свинью…
Потом в носу у нее защекотало от дыма и запаха гари, и она безучастно обернулась: ей уже не было дела до хлопка, страшное напряжение сменилось апатией. В открытые окна столовой она видела дым, медленно ползущий из негритянских хижин. Это разлетается по ветру хлопок. Это разлетались по ветру деньги, которые должны были пойти в уплату налогов и прокормить их в зимние холода. А ей оставалось только смотреть, как они тают, спасти их она не могла. Ей доводилось видеть и раньше, как горит хлопок, и она знала — справиться с этим огнем нелегко, даже если за дело берутся мужчины. Хорошо еще, что хижины расположены вдали от дома. И хорошо еще, что нет ветра: ни одна искра не долетит до крыши.
Внезапно она обернулась и замерла: все тело ее напряглось, словно у пойнтера, делающего стойку. Расширенными от ужаса глазами она смотрела в глубь крытого перехода, ведущего в кухню. Из кухни тянуло дымом!
На бегу, где-то между холлом и кухней, она положила младенца на пол. Вырвалась из цепких ручонок Уэйда, отпихнув его к стене, вбежала в полную дыма кухню и попятилась, сразу закашлявшись. Дым ел глаза, и слезы потекли у нее по щекам. Но она ринулась вперед, прикрыв нос и рот подолом юбки.
В кухне, слабо освещенной одним маленьким оконцем, ничего нельзя было разглядеть из-за густых клубов дыма, но Скарлетт услышала шипенье и потрескивание огня. Прищурившись, прикрывая глаза рукой, она всматривалась в дымовую завесу и увидела языки пламени, расползавшиеся по полу, ползущие к стенам. Кто-то вытащил из топившегося очага горящие поленья, разбросал их по всей кухне, и сухой, как трут, сосновый пол мгновенно занялся, заглатывая огонь, как воду.
Скарлетт метнулась обратно в столовую и схватила ковер, с грохотом опрокинув при этом два стула.
«Мне же нипочем не затушить пожара… Нипочем, нипочем! О господи, если бы кто-нибудь помог! Пропал дом… пропал! О боже мой, боже мой! Вот что этот коротконогий мерзавец держал на уме, когда сказал, что мы его еще попомним! Ах, зачем я не отдала ему сабли!»
Пробегая по переходу, она заметила своего сынишку — он забился в угол, прижимая к себе саблю. Глаза у него были закрыты и личико застыло в каком-то расслабленном, неестественном покое.
«Господи! Он умер! Умер от страха!» — промелькнула у нее порожденная отчаянием мысль, но она побежала дальше — в конец перехода, где возле кухонной двери всегда стояла бадья с питьевой водой.
Она сунула ковер в бадью и, набрав побольше воздуха в легкие, ринулась снова в темную от дыма кухню, плотно захлопнув за собой дверь. Целую, как ей показалось, вечность она, кашляя, задыхаясь, кружилась по кухне. Била и била мокрым ковром по струйкам огня, змеившимся вокруг нее. Дважды загорался подол ее длинной юбки, и она тушила его голыми руками. Ее одурял тошнотворный запах паленых волос, выпавших из прически вместе со шпильками и рассыпавшихся по плечам. Но куда бы она ни повернулась, языки пламени тотчас взвивались у нее за спиной, все ближе и ближе к стенам, крытому переходу, ведущему в дом. Огненные змейки вились, плясали вокруг нее, и, теряя силы, она понимала, что все ее усилия тщетны.
Отворилась дверь, и ворвавшийся поток воздуха сильнее раздул пламя. Дверь со стуком захлопнулась, и в водовороте дыма Скарлетт, полуослепшая от слез, увидела Мелани: она затаптывала ногами огонь и колотила по горящему полу чем-то темным и тяжелым. Скарлетт видела, как ее шатает, слышала ее кашель, на мгновение сквозь серую пелену проглянуло ее бледное, напряженное лицо с зажмуренными от дыма глазами. Протекла еще целая вечность, пока они вдвоем, бок о бок, боролись с огнем, и наконец Скарлетт стала замечать, что огненных змей становится меньше, что они слабеют. И тут Мелани неожиданно повернулась к ней, вскрикнула и со всей силы ударила ее ковром по спине. Скарлетт покачнулась и полетела куда-то в дымный мрак.
Открыв глаза, она увидела, что лежит на заднем крыльце, голова ее покоится на коленях у Мелани, и лучи послеполуденного солнца заливают ей лицо. Руки, лицо, плечи нестерпимо жгло. Хижины негров все еще были окутаны клубами дыма, дым продолжал обволакивать все вокруг, и в воздухе стоял удушливый запах горелого хлопка. Скарлетт увидела клочья дыма, выползавшие из кухни, и вскочила было, порываясь броситься туда, но Мелани удержала ее, сказав спокойно:
— Лежи тихо, дорогая! Пожар потушен.
С минуту она лежала неподвижно, закрыв глаза, с облегчением дыша, и слышала где-то рядом мирное посапывание Бо и привычную для уха икоту Уэйда. Значит, он жив, слава тебе господи! Она открыла глаза и поглядела на Мелани. Волосы у нее опалило огнем, лицо было черным от сажи, но глаза возбужденно сверкали, и она улыбалась.
— Ты похожа на негритянку, — пробормотала Скарлетт, устало зарываясь глубже головой в то, что служило ей подушкой.
— А ты — на персонаж из «Минстрел шоу».
— Зачем ты меня ударила?
— Затем, моя дорогая, что у тебя все платье на спине занялось. Я не думала, что ты потеряешь сознание, хотя, видит бог, ты столько сегодня натерпелась, что можно было и на тот свет отправиться… Я побежала домой, как только привязала в лесу наших животных, и чуть не умерла со страху, думая о том, что ты с малюткой осталась здесь одна. Эти… янки не обидели тебя?
— Ты хочешь сказать: не обесчестили ли они меня? Нет, — заверила ее Скарлетт и застонала, попытавшись сесть. Если голова ее покоилась относительно удобно — на коленях Мелани, то телу лежать на полу было далеко не так приятно. — Но они украли все, все. У нас ничего больше нет… Интересно, чему это ты так радуешься?
— Мы не потеряли друг друга и наших детей, и у нас есть крыша над головой, — сказала Мелани, и голос ее звучал радостно и звонко. — О большем в наши дни не приходится и мечтать… Господи, Бо, кажется, лежит мокрый! А янки, верно, прихватили заодно и пеленки? Ой! Скарлетт! Что это у него тут?
Она испуганно сунула руку под пеленку и извлекла оттуда бумажник. С минуту она так смотрела на него, словно видела этот предмет впервые, потом расхохоталась — неудержимо, почти истерически.
— Ни один человек на свете, кроме тебя, не мог бы до этого додуматься! — воскликнула она и, обвив руками шею Скарлетт, поцеловала ее. — Ты самое поразительное существо на свете, ни у кого нет такой сестры, как ты.
Скарлетт не противилась этим объятиям: она была еле жива от усталости, похвала приятно льстила ее самолюбию, а потом — в сизой от дыма кухне — в ее душе укрепилось чувство уважения к золовке и зародилось нечто похожее на дружескую близость.
«Одного у нее не отнимешь, — не могла не признаться себе Скарлетт, — когда нужна помощь, Мелани всегда тут как тут».
Глава XXVIII
Внезапно резко похолодало и наступили морозы. Студеным ветром тянуло из-под всех дверей, и стекла, расшатавшиеся в рамах, монотонно дребезжали. С деревьев облетала последняя листва, и только сосны, не потеряв своего убранства, холодными, темными громадами высились на фоне бледного неба. Изрытая колдобинами красная глина дорог обледенела, и голод простер свои крыла над Джорджией.
Скарлетт не без горечи вспоминала свой последний разговор с бабушкой Фонтейн. В тот день — два месяца назад, — который, казалось, отодвинулся куда-то в далекое прошлое, она сказала старой даме — и сказала от чистого сердца, — что самое худшее уже позади. Теперь это стало ребяческим преувеличением. Пока солдаты Шермана не прошли вторично через Тару, у нее еще были ее маленькие сокровища — немного продуктов и немного денег, были соседи, которым больше повезло, чем ей, и хлопок, который помог бы продержаться до весны. Теперь не было ни хлопка, ни продуктов, деньги утратили свое значение, так как на них ничего нельзя было купить, а соседи терпели не меньшую нужду, чем она. У нее, на худой конец, все же остались корова с теленком, лошадь и несколько поросят, а у соседей и того не было — всего какие-то крохи провизии, которые они успели зарыть или спрятать в лесу.
Усадьбу Тарлтонов — Прекрасные Холмы — янки сожгли дотла, и миссис Тарлтон с четырьмя дочерьми переселилась в дом управляющего. Дом Манро, расположенный в окрестностях Лавджоя, тоже сровняли с землей. В Мимозе сгорело деревянное крыло дома, главная же часть здания уцелела благодаря толстой штукатурке и отчаянной борьбе с огнем, в которую вступили все женщины Фонтейн и негры. Только усадьбу Калвертов янки пощадили и на этот раз: снова спасло вмешательство управляющего Хилтона, уроженца Севера, однако ни единой животины, ни единого початка кукурузы на плантации не осталось.
Перед Тарой, как и перед всей округой, стояла одна задача: как добыть еду? У большинства семей не было ничего, кроме остатков последнего урожая ямса и арахиса, да еще та дичь, которую они приносили из лесу. И каждый делился всем, что у него было, с теми, у кого было еще меньше, как это делалось всегда в более благополучные времена. Но очень скоро делиться стало нечем.
В дни, когда Порку сопутствовала удача, в Таре питались кроликами, или опоссумами, или зубаткой. В остальное время довольствовались капелькой молока, орехами гикори, жареными желудями и ямсом. И чувство голода не покидало их никогда. Скарлетт казалось, что она не может шагу ступить, чтобы не увидеть протянутые к ней руки, с мольбой устремленный на нее взгляд. И это сводило ее с ума, ведь она была голодна не меньше других.
Она приказала зарезать теленка, так как он поглощал слишком много драгоценного молока, и в этот вечер все в Таре заболели, объевшись парной телятиной. Скарлетт знала, что следует заколоть хотя бы одного поросенка, но все откладывала это и откладывала, надеясь вырастить из поросят полноценных свиней. Поросята были еще такие крошечные. Какой толк заколоть их сейчас — там и есть-то почти нечего; а если дать им подрасти, тогда совсем другое будет дело. Ночь за ночью обсуждала она с Мелани, послать или не послать Порка верхом на лошади, дав ему денег, чтобы он попытался купить каких-нибудь продуктов. И все никак не могла на это решиться, боясь, что у него отнимут и лошадь и деньги. Никому же не было известно, где сейчас янки. Они могли быть за тысячу миль от Тары или за рекой. Однажды Скарлетт, обуреваемая отчаянием, начала сама собираться в дорогу на поиски пропитания, но истерические вопли всех домочадцев заставили ее отказаться от своей затеи.
Порк рыскал по окрестностям, порой забирался, как видно, далеко, так как возвращался только под утро, и Скарлетт не спрашивала его, где он пропадал. Иногда он приносил дичь, иногда несколько початков кукурузы или мешок сухого гороха. Как-то раз притащил домой петуха и утверждал, что поймал его в лесу. Они с превеликим аппетитом, но и не без чувства вины прикончили этого петуха, ибо все отлично понимали: петуха Порк украл, так же как горох и кукурузу. Вскоре после этого как-то ночью он постучался к Скарлетт, когда весь дом уже спал, и смущенно показал ей свою ногу с порядочным зарядом дроби в икре. Пока она накладывала повязку, он сконфуженно объяснил, что его накрыли при попытке проникнуть в Фейетвилле в чей-то курятник. Скарлетт не спросила, чей это был курятник, — только ласково потрепала Порка по плечу, и на глаза у нее навернулись слезы. Негры ужасно раздражали ее порой, но ведь такую преданность не купишь ни за какие деньги! Теперь все они — и белые и черные — стали как бы членами одной семьи, и негры могли рискнуть жизнью ради того, чтобы на столе для всех была еда.
В другие времена к мелким кражам Порка следовало бы отнестись более серьезно, быть может, он даже заслуживал хорошей взбучки. В другие времена Скарлетт по меньшей мере должна была бы его строго отчитать. «Никогда не забывай, дорогая, — говорила Эллин, — что ты несешь ответственность не только за физическое, но и за нравственное здоровье черных рабов, которых бог вверил твоему попечению. Ты должна понимать, что они как дети и за ними нужен глаз да глаз, как за детьми, и ты обязана во всем подавать им хороший пример».
Но сейчас Скарлетт старалась не вспоминать о наставлениях Эллин. Поощряя воровство, жертвами которого, быть может, становились люди, терпевшие еще большую нужду, чем она сама, Скарлетт не испытывала угрызений совести. Нравственная сторона этого поступка не тревожила ее. Вместо того чтобы дать Порку взбучку или хотя бы усовестить его, она только пожалела, что в него угодили из дробовика.
— Ты должен быть осторожнее, Порк. Мы не хотим потерять тебя. Что нам тогда делать? Ты всегда был хорошим, преданным слугой, и когда мы снова раздобудем немножко денег, я куплю тебе большие золотые часы и велю выгравировать на них что-нибудь из Библии. К примеру: «За верную и преданную службу».
Порк расплылся в довольной улыбке и потрогал свою забинтованную ногу.
— До чего ж хорошо вы это сказали, мисс Скарлетт. А когда вы думаете раздобыть эти деньги?
— Не знаю, Порк, но так или иначе, я их непременно раздобуду. — Она смотрела на него невидящим взглядом, в котором была такая неистовая горечь и боль, что он беспокойно поежился. — Когда-нибудь, после того как кончится война, у меня будет много, очень много денег, и я уже никогда больше не буду знать ни голода, ни холода. И никто из моих близких и слуг. Мы все будем носить красивые платья и каждый день есть жареных цыплят, и…
Она не договорила. Одно из строжайших правил, установленных ею самой в Таре, за неукоснительным выполнением которого она неусыпно следила, гласило: никто и никогда не должен вспоминать про вкусные блюда, какие он когда-то едал, или мечтать вслух о том, что ему сейчас хотелось бы съесть, будь у него такая возможность.
Порк тихонько выскользнул из комнаты, а Скарлетт все еще стояла, хмуро глядя в пространство. В те, прежние, безвозвратно канувшие в прошлое времена жизнь была так разнообразна, так полна сложных, волнующих проблем! Как завоевать любовь Эшли, не потеряв ни одного из поклонников, как заставить их по-прежнему ходить за нею по пятам с убитым видом? Как скрыть от старших маленькие погрешности по части приличий? Как поддразнить или задобрить ревнивых подружек, какую материю выбрать на платье и каким фасоном сшить, какой прическе отдать предпочтение… О, столько еще всевозможных задач, которые необходимо было решить! Теперь жизнь удивительно упростилась. Теперь важно было только иметь достаточно пищи, чтобы не умереть с голоду, достаточно одежды, чтобы не окоченеть от холода, да крышу над головой, которая не слишком бы сильно протекала.
В эти дни Скарлетт впервые начал посещать кошмар, преследовавший ее потом долгие годы. Это всегда был один и тот же сон, ничто в нем не менялось, только страх от раза к разу возрастал и даже в часы бодрствования мучил ее ожиданием ночи, когда кошмар повторится снова. Ей глубоко запали в память все события того дня, которые предшествовали этому кошмару.
Холодные дожди шли уже неделю, и дом продувало насквозь сырыми сквозняками. Мокрые поленья в камине дымили, не давая тепла. С утра в доме уже не было никакой еды, кроме молока, так как запасы мяса иссякли, а силки и удочки Порка не принесли на сей раз добычи. На следующий день предстояло заколоть одного из поросят, иначе все в доме опять останутся без еды. Истощенные, голодные лица — белые и черные — смотрели на Скарлетт из всех углов, безмолвно взывая о пище. Было ясно, что придется, рискуя потерей лошади, послать Порка купить продуктов. И к довершению всех несчастий Уэйд лежал в жару и жаловался на боль в горле, а ни доктора, ни лекарств не было.
Голодная, измученная, Скарлетт отлучилась ненадолго от постели Уэйда, предоставив его заботам Мелани, и прилегла вздремнуть. Раздираемая страхом и отчаянием, она ворочалась с боку на бок, чувствуя, как заледенели у нее ноги, и напрасно стараясь уснуть. Одна и та же мысль без конца сверлила мозг: «Что же мне делать? Куда броситься? Неужели на всем свете нет никого, кто бы мне помог?» Как могло сразу рухнуть все, что казалось таким надежным, таким прочным? Почему нет возле нее какого-нибудь сильного мудрого человека, который снял бы с ее плеч эту ношу? Она не в силах больше ее тащить. Не для того она родилась на свет. И тут она заснула тяжелым, неспокойным сном.
Ей снилось, что она в какой-то чужой стране; ее несло и кружило в вихре тумана, столь густого, что ей не было видно даже своих рук. Земля зыбилась и уплывала у нее из-под ног. Все вокруг было призрачно и жутко. И тихо, сверхъестественно тихо, и она чувствовала себя потерянной и испуганной, как ребенок, заблудившийся в лесу. Ее мучил голод, она дрожала от холода и так боялась чего-то, притаившегося где-то рядом, в тумане, что ей хотелось закричать, но она не могла. Какие-то существа тянулись к ней из тумана, чьи-то руки молча, безжалостно старались ухватить ее за подол и утянуть за собой куда-то глубоко-глубоко в зыблющуюся под ногами землю. И тут она вдруг поняла, что где-то среди этого тусклого полумрака есть теплое, надежное пристанище, есть тихая гавань. Но где? Сможет ли она туда добраться, пока эти руки не утянули ее за собой в зыбучие пески?
Внезапно она увидела, что бежит — бежит, словно обезумевшая, сквозь этот туман, бежит, и плачет, и кричит, и, раскинув руки, старается уцепиться за что-нибудь, но встречает повсюду только пустоту и влажный туман. Где же это пристанище? Оно ускользало от нее, но оно было где-то здесь, сокрытое от нее туманом. Если бы только найти его! Она была бы спасена тогда! Но от страха у нее подгибались колени, и голова кружилась от голода. Она отчаянно вскрикнула, открыла глаза и увидела наклонившееся над ней встревоженное лицо Мелани, которая трясла ее за плечо, стараясь разбудить.
Сон этот повторялся снова и снова всякий раз, когда она ложилась спать на голодный желудок. А это случалось куда как часто. Она так боялась повторения этого сна, что не решалась заснуть, хотя и не переставала лихорадочно твердить себе, что ничего страшного в этом сне нет. Абсолютно ничего — ну, туман, что же тут страшного? Совершенно нечего бояться… И тем не менее мысль о том, что она опять окажется среди этого тумана в каком-то неизвестном краю, нагоняла на нее такой страх, что она стала ночевать в спальне Мелани, чтобы та могла разбудить ее, если она опять начнет стонать и метаться во власти этого кошмара.
Нервное напряжение сказалось на ней: она похудела, сошел румянец. В лице ее уже не было прежней приятной округлости: впалые щеки, резкая линия скул и косо разрезанные зеленые глаза придавали ей сходство с голодной одичавшей кошкой.
«Жизнь и днем достаточно похожа на кошмар, чтобы они мучили меня еще по ночам!» — с отчаянием думала она и начала отделять часть своего дневного рациона, чтобы съесть перед сном.
В сочельник Фрэнк Кеннеди с небольшим продовольственным отрядом притрусил в Тару в тщетной надежде найти хоть немного зерна и мяса для армии. Тощие, оборванные солдаты были похожи на бродяг, и лошади под ними — увечные, со вздутыми животами — явно попали в этот отряд потому, что не годились для боевых действий. Люди, так же как их лошади, — все, за исключением Фрэнка, — были списанные в запас калеки — кто без руки, кто без глаза, кто с негнущейся ногой. Почти на всех были синие мундиры, снятые с убитых янки, и на какую-то секунду обитатели Тары оцепенели от ужаса, думая, что к ним опять нагрянули солдаты Шермана.
Отряд заночевал в Таре; разместившись в гостиной на полу, все с наслаждением вытянулись на мягком ковре — ведь из месяца в месяц они спали под открытым небом и на голой земле, хорошо еще, если усыпанной сосновыми иглами. Несмотря на свои лохмотья и грязные бороды, это были хорошо воспитанные люди, они мило болтали и шутили, отпускали комплименты и страшно радовались, что им довелось провести сочельник в большом доме, среди красивых женщин, совсем как в былые времена. Они отказывались вести серьезные разговоры о войне и что-то врали напропалую, стараясь рассмешить дам и принести в этот разграбленный, опустошенный дом хоть чуточку праздничного веселья и радости.
— Все почти совсем как прежде, когда к нам съезжались гости, верно? — радостно шепнула Сьюлин на ухо Скарлетт. Сьюлин была на седьмом небе от счастья, снова принимая у себя своего поклонника, и не сводила глаз с Фрэнка Кеннеди. Скарлетт с удивлением обнаружила, что Сьюлин может казаться почти хорошенькой, невзирая на ужасную болезненную худобу. Щеки у нее разрумянились, взгляд смягчился, глаза блестели.
«Похоже, она в самом деле неравнодушна к нему, — со снисходительным презрением подумала Скарлетт. — И, пожалуй, может стать почти нормальным человеком, если обзаведется мужем, — хотя бы такой старой интендантской крысой, как Фрэнк».
Даже Кэррин немного повеселела в этот вечер и уже не смотрела на всех отрешенным взглядом. Выяснилось, что один из солдат знал Брента Тарлтона, даже видел его в самый день гибели, и Кэррин решила после ужина подробно поговорить с этим солдатом с глазу на глаз.
А за ужином Мелани удивила всех: она нашла в себе силы побороть свою застенчивость и была необычно оживлена. Она смеялась, и шутила, и, можно сказать, почти что кокетничала с одноглазым солдатом, который в ответ из кожи лез вон, стараясь проявить галантность. Скарлетт понимала, каких душевных и физических усилий стоило это Мелани, испытывавшей в присутствии любого мужчины мучительные приступы застенчивости. К тому же она ведь еще далеко не оправилась после болезни. Правда, она упрямо утверждала, что вполне окрепла, и в работе оставляла позади себя даже Дилси, но Скарлетт знала, что Мелани еще больна. Стоило ей поднять что-то тяжелое, как лицо ее белело, а иной раз после какого-нибудь физического напряжения она так неожиданно опускалась на землю, словно у нее подкашивались ноги. Но сегодня Мелани, так же как Кэррин и Сьюлин, прилагала все усилия к тому, чтобы солдаты не скучали в сочельник. Одна только Скарлетт не была рада гостям.
К ужину, состоявшему из арахиса, сушеного гороха и сушеных яблок, тушенных в печи, которые Мамушка торжественно поставила на стол, отряд сделал свой вклад в виде поджаренной кукурузы и ребрышек, и гости заявили, что они уже давненько не едали столь прекрасных блюд. А Скарлетт смотрела, как они едят, и ей было не по себе. Она не только жалела каждый кусок, который они отправляли в рот, но и чувствовала себя точно на иголках, боясь, как бы кто из гостей не пронюхал ненароком, что Порк накануне заколол поросенка. Сейчас поросячья туша висела в кладовой, и Скарлетт угрюмо пригрозила всем своим домочадцам, что выцарапает глаза каждому, кто хоть словом обмолвится об этом перед гостями или посмеет упомянуть о сестрах и братьях покойного, надежно запертых в загоне на болоте. Голодные солдаты сожрут поросенка за один присест, а узнав про живых поросят, конфискуют их для армии. Она боялась и за корову и за лошадь и жалела, что не угнала их в болото, а привязала на опушке леса у края выгона. Если отряд заберет у нее всю живность, никто в доме не протянет до весны. Восполнить эту потерю будет нечем. Вопрос о том, чем будет питаться армия, ее не тревожил. Пусть армия сама кормит себя — как сумеет. А ей и так нелегко прокормить все свои рты.
На десерт гости преподнесли всем «шомполушки», достав их из ранцев, и Скарлетт впервые увидела своими глазами этот новый вид фронтового довольствия армии конфедератов, по адресу которого было отпущено не меньше шуток, чем по адресу вшей. Это было нечто спиралевидное, более всего похожее на кусок обугленного дерева. Гости настоятельно предлагали Скарлетт отведать кусочек, и когда она наконец отважилась на это, открыла, что под угольно-черной поверхностью скрывается несоленый кукурузный хлеб. Солдаты замешивали свою порцию кукурузной муки на воде, добавляли соли (если она у них была), обмазывали шомпола густым тестом и запекали над костром. Получалось нечто столь же твердое, как леденцы, и столь же безвкусное, как опилки, и Скарлетт, с трудом вонзив в угощенье зубы, поспешила под общий хохот отдать его обратно. Она перехватила взгляд Мелани и прочла в нем свои собственные мысли: «Как могут они сражаться на таком скудном пайке?»
Трапеза тем не менее протекала достаточно весело, и даже Джералд, с несколько отсутствующим видом восседавший во главе стола, ухитрился извлечь из глубин своего затуманенного сознания какие-то обрывки воспоминаний о том, как надлежит вести себя гостеприимному хозяину, и неуверенно улыбался. Мужчины болтали, женщины расцветали улыбками и всячески старались угодить гостям, но когда Скарлетт неожиданно повернулась к Фрэнку Кеннеди, желая осведомиться у него о здоровье мисс Питтипэт, она тут же забыла о своем намерении, пораженная выражением его лица.
Фрэнк уже не смотрел неотрывно на Сьюлин — его взгляд блуждал по комнате, перебегая с растерянного лица Джералда на голый, не застеленный коврами пол, на камин без привычных безделушек на полке, на вспоротую солдатскими штыками обивку кресел и выпирающие пружины, на разбитое зеркало над сервантом, на прямоугольники невыцветших обоев там, где до прихода грабителей на стенах висели картины, на убогую сервировку стола, на аккуратно починенные, но ветхие платья дам, на сшитую из мешковины одежду Уэйда…
Фрэнку вспоминался этот дом, каким он знавал его прежде, и на его усталом лице были написаны страдание и бессильный гнев. Фрэнк любил Сьюлин, ему нравились ее сестры, он с уважением относился к Джералду и был всей душой привязан к этому семейному очагу. После опустошительного набега Шермана на Джорджию перед глазами Фрэнка прошло немало страшных картин, пока он объезжал штат, собирая поставки для армии, но ничто не ранило его сердце так глубоко, как зрелище этого разоренного гнезда. Фрэнку страстно хотелось сделать что-нибудь для семейства О'Хара, особенно для Сьюлин, но он понимал, что ничем не может им помочь. И преисполненный жалости, он в задумчивости покачивал головой и прищелкивал языком, топорща жесткие усы. Неожиданно встретившись глазами со Скарлетт, он заметил, как она возмущенно вспыхнула, понял, что ее гордость задета, и смущенно уставился в тарелку.
Дамы горели желанием услышать новости. После падения Атланты почта не работала уже четыре месяца, и все в Таре находились в полном неведении о том, где теперь янки, как сражается армия конфедератов, что делается в Атланте и какова судьба знакомых и друзей. Фрэнк, который по долгу службы ездил по всей округе, был сам не хуже любой газеты, а в некотором отношении даже лучше, ибо знал почти всех от Мэйкона до Атланты, а многим к тому же доводился родственником и мог сообщить немало интересных подробностей и сплетен, которые обычно в газеты не попадают. И теперь, под взглядом Скарлетт, он, чтобы скрыть свое замешательство, торопливо принялся выкладывать новости. Армия конфедератов, сообщил он, снова заняла Атланту, после того как Шерман со своим войском покинул город, но этот трофей уже не имел цены, так как янки сожгли там все, что могло гореть.
— Но мне казалось, что Атланту выжгли в ту ночь, когда мы оттуда бежали! — недоуменно воскликнула Скарлетт. — Мне казалось, наши жгли ее, отступая.
— О нет, мисс Скарлетт, — запротестовал весьма фраппированный ее словами Фрэнк. — Мы никогда не жжем наших городов, если там остались жители. Вы видели пожары, но это горели военные и провиантские склады и литейные заводы — их жгли, чтобы они не достались неприятелю. Только это, и ничего больше. Когда Шерман занял город, все жилые дома и магазины стояли абсолютно не тронутые огнем. И он разместил в них своих солдат.
— А как же жители? Он… он их поубивал?
— Кое-кого убил, но не пулями, — мрачно ответствовал одноглазый воин. — Как только Шерман занял Атланту, он тотчас заявил мэру, что все население должно покинуть город — чтобы ни единой живой души не осталось. А в городе было много стариков, которые не выдержали бы переезда, и больных, которых нельзя было трогать с места, и женщин, которые… ну, словом, которых тоже нельзя было трогать. И он выгнал их всех из жилищ в ужасающий ливень, в бурю выгнал сотни и сотни людей и оставил в лесах под Раф-энд-Реди, а генералу Худу передал, что тот может прийти и забрать их. И очень многие не вынесли столь жестокого обхождения, многие погибли от пневмонии.
— Но почему же он так поступил? Они ведь не могли причинить ему никакого зла! — вскричала Мелани.
— Он заявил, что ему нужно очистить город, чтобы дать отдых своим солдатам и лошадям, — отвечал Фрэнк. — И он дал им отдых до середины ноября, после чего оставил город. А уходя, поджег его, спалил все дотла.
— Как, неужели все? — в ужасе воскликнули дамы.
Это было непредставимо — неужели этого многолюдного, кипучего города, который они так хорошо знали, не стало? Не стало красивых домов в густой тени деревьев, не стало больших магазинов и нарядных отелей? Мелани с трудом удерживалась от слез — ведь в этом городе она родилась, там был ее дом. У Скарлетт тоже защемило сердце, потому что она успела полюбить Атланту — этот город стал для нее второй родиной после Тары.
— Ну, почти что все, — поспешил смягчить свой удар Фрэнк, обескураженный расстроенными лицами дам, и тут же постарался придать себе веселый вид — он же никак не хотел их огорчить. Это мгновенно повергло в расстройство его самого, и он испытывал чувство ужасной беспомощности. Нет, он не мог заставить себя сказать страшную правду. Пускай узнают ее от кого-нибудь другого.
Не мог он поведать им о том, что увидела армия конфедератов после своего возвращения в Атланту: ряды печных труб, акр за акром торчавших над пепелищами; улицы, заваленные грудами обгорелых обломков и кирпича; старые деревья, умиравшие от ожогов, роняя на землю обугленные ветви, которые уносило порывами студеного ветра. Ему вспомнилось, как от этого зрелища дурнота подступила у него к горлу, вспомнилось, какие ожесточенные проклятия срывались с губ конфедератов, когда руины города предстали их глазам. Приходилось уповать лишь на то, что женщины никогда не узнают об ограблении кладбища, так как это совсем бы их убило. Чарлз Гамильтон и родители Мелани были похоронены там. Фрэнка до сих пор мучили кошмары, в которых перед ним возникало это кладбище. В поисках драгоценностей янки взламывали склепы, раскапывали могилы. Они грабили трупы, срывали с гробов серебряные украшения и ручки, золотые и серебряные именные таблички. Жалкую и страшную картину являли собой скелеты и еще не истлевшие трупы, валявшиеся среди обломков своего последнего земного пристанища.
Не мог поведать им Фрэнк и об участи кошек и собак. Домашние животные играют слишком большую роль в жизни своих хозяек. А Фрэнк и сам очень любил и кошек, и собак, и зрелище сотен погибавших с голоду животных, оставшихся без призора, когда их хозяев так внезапно и жестоко выгнали из города, потрясло Фрэнка почти столь же глубоко, как вид разграбленного кладбища. Изголодавшиеся, испуганные, замерзавшие от холода животные одичали, более сильные стали нападать на слабых, а слабые ждали, когда издохнут слабейшие, и затем пожирали их трупы. И над останками вымершего города грациозные стервятники испещряли зимнее небо зловеще черными пятнами.
Фрэнк порылся в памяти, ища, каким утешительным сообщением он мог бы сделать приятное женщинам.
— Кое-какие дома все же уцелели, — сказал он. — Из тех, что стояли особняком на больших земельных участках, вдали от других строений, и огонь до них не добрался. И церкви уцелели тоже, и здание масонской ложи. И несколько магазинов. Но деловая часть города и все кварталы, прилегающие к железнодорожным путям и к площади Пяти Углов, — все это, увы, сровняли с землей.
— Значит, — вскричала Скарлетт, — тот склад возле вокзала, который достался мне в наследство от Чарлза, тоже сгорел?
— Если это возле вокзала, тогда, по-видимому, но… — Неожиданно лицо Фрэнка расцвело улыбкой. — Как же я запамятовал! Могу вас порадовать, дамы! Дом вашей тетушки Питтипэт цел. Немножко его повредило, но в общем он стоит, как стоял.
— Почему же он уцелел?
— А он кирпичный и, кажется, единственный в городе под шиферной крышей, ну и, верно, потому не загорелся от искр. К тому же он — последний дом на северной окраине города, а в том конце пожары не так свирепствовали. Правда, янки, которые были в нем расквартированы, разнесли там внутри все в клочья. Они даже пустили на топливо плинтусы и лестницу красного дерева, да это все ерунда! Сам дом в хорошем состоянии. Когда на прошлой неделе я видел мисс Питти в Мэйконе…
— Вы видели ее? Ну, как она?
— Превосходно! Ну, просто превосходно! Когда я сказал ей, что ее дом уцелел, она вознамерилась тотчас вернуться в Атланту… если, понятно, этот старый негр, дядюшка Питер, не станет возражать. Очень многие жители Атланты уже вернулись, потому что чувствовали себя неспокойно в Мэйконе. Шерман не взял Мэйкона, но все боятся, что уилсоновские молодчики устроят набег на город, а это будет похуже Шермана.
— Но это же глупо — возвращаться в город, где почти не уцелело домов. Как они там будут жить?
— Они живут в палатках, в сараях и в сколоченных на скорую руку хижинах, мисс Скарлетт, или ютятся вместе по шесть-семь семей в каждом из уцелевших домов. И пытаются восстановить город. И не нужно так говорить, это вовсе не глупо. Вы же не хуже меня знаете, что это за народ. Они накрепко прикипели сердцем к своему городу, не меньше, чем чарльстонцы к Чарльстону, и никаким янки, никаким пожарам не оторвать их от Атланты. Они же… прошу прощения, мисс Мелли, — упрямы как мулы во всем, что касается Атланты. Правду сказать, непонятно, почему. Мне этот город всегда казался этаким напористым, нагловатым выскочкой. Ну, да я прирожденный сельский житель и вообще не любитель городов. И еще скажу вам: те, что приехали первыми, — это и есть самые умные и шустрые. А те, что приедут последними, не найдут ни бревна, ни камня, ни кирпичика на месте своих домов, так как все тащат кто что может себе на постройку. Еще позавчера я видел, как миссис Мерриуэзер и мисс Мейбелл вместе со своей старой негритянкой нагружали кирпичами тачку. А миссис Мид сказала мне, что намерена построить бревенчатую хижину, как только доктор возвратится и сможет помочь ей в этом деле. Она жила в такой хижине, когда впервые приехала в Атланту — по-тогдашнему в Мартасвилл, — сказала миссис Мид, — и совсем не прочь снова пожить в такой же. Понятно, она шутила, но это только показывает, какое у них там у всех настроение.
— Я считаю, что они очень мужественные люди, — с гордостью произнесла Мелани. — Верно, Скарлетт?
Скарлетт кивнула: мрачная гордость за полюбившийся город переполняла ее сердце. Да, это был напористый, нагловатый выскочка-город, и этим он импонировал ей. Он не походил на затянутые в корсет старые города, манерные и ханжеские; жизнь в нем переливалась через край, и этим он тоже был ей люб. «Я сама как Атланта, — подумала она. — Ни пожарам, ни янки меня не сломить».
— Если тетя Питти возвратится в Атланту, то нам, Скарлетт, пожалуй, тоже надо бы вернуться туда и пожить с ней, — сказала Мелани, прерывая ход ее мыслей. — Она умрет там со страху одна.
— Как же я могу все здесь бросить, Мелли? — раздраженно сказала Скарлетт. — Если тебе так не терпится уехать — уезжай. Я тебя не держу.
— Ах, я как-то не подумала об этом, дорогая, — воскликнула Мелани, густо покраснев от смущения. — Как это эгоистично с моей стороны! Конечно, ты не можешь оставить Тару, и… и я думаю, что дядюшка Питер и кухарка сумеют позаботиться о тетушке.
— Тебе ничто не мешает уехать, — сухо сказала Скарлетт.
— Я не оставлю тебя, ты же знаешь, — сказала Мелани. — И к тому же я умерла бы там со страху без тебя.
— Ну, как знаешь. Меня, во всяком случае, ничем не заманишь обратно в Атланту. Стоит им только построить там несколько домов, как Шерман вернется и снова сровняет с землей весь город.
— Нет, Шерман не вернется, — сказал Фрэнк, и, как он ни крепился, лицо его помрачнело. — Он прошел через весь штат к побережью. На прошлой неделе янки взяли Саванну и, говорят, проникли вглубь Южной Каролины.
— Саванну взяли?
— Да. Ну видите ли, леди. Саванна не могла выстоять. Ее некому было защищать, хотя они там и поставили под ружье всех от мала до велика — всех мужчин, способных хоть как-то передвигать ноги. Вы, кстати, знаете, что когда янки двинулись на Милледжвилл, у нас призвали на фронт всех курсантов из военных училищ, даже из самых младших классов, и открыли тюрьмы, чтобы навербовать свежее пополнение для армии? Да, друзья, всех заключенных, которые согласны были пойти на фронт, выпустили и обещали им помилование, если они дотянут до конца войны. Меня прямо мороз по коже продирает, как подумаю об этих мальчишках-курсантах в одном строю с ворами и убийцами.
— Как! Всех преступников выпустили на волю, чтоб они могли нас грабить?
— Ничего, мисс Скарлетт, не волнуйтесь. Они далеко отсюда и притом показали себя отменными солдатами. Я так понимаю: если человек вор, это не мешает ему быть хорошим солдатом, не правда ли?
— По-моему, это было сделано правильно! — негромко сказала Мелани.
— Ну, а я так не считаю, — решительно заявила Скарлетт. — У нас тут и без них достаточно воров бродит по округе, не говоря уже о янки и… — Вовремя спохватившись, она не закончила фразы, а мужчины рассмеялись.
— Не говоря уже о янки и нашей интендантской службе, — договорил за нее кто-то из гостей, заставив ее покраснеть.
— А где же генерал Худ со своей армией? — поспешила ей на выручку Мелани. — Он ведь мог отстоять Саванну!
— Ну что вы, мисс Мелани! — Фрэнк был озадачен, и в голосе его прозвучала укоризна. — Генерала Худа вовсе и не было на этом участке фронта. Он сражается в Теннесси, пытается оттянуть туда янки из Джорджии.
— И как же здорово это у него получается! — презрительно воскликнула Скарлетт. — Он дал этим чертовым янки пройти через всю нашу территорию, а нам для защиты оставил мальчишек школьного возраста, преступников и стариков из внутреннего охранения.
— Дочка, — внезапно подал голос Джералд, — какие выражения ты себе позволяешь! Твоя мать будет очень огорчена.
— Да, да, чертовым янки! — с жаром вскричала Скарлетт. — И не подумаю называть их по-другому!
При упоминании об Эллин все почувствовали себя неловко, разговор сразу оборвался, и на этот раз опять выручила Мелани.
— А вы, будучи в Мэйконе, не повидались с Милочкой и Индией Уилкс? Может быть… может быть, у них есть какие-нибудь сведения об Эшли?
— Помилуйте, мисс Мелли, — обиженно сказал Фрэнк, — вы же понимаете — узнай я что-нибудь про Эшли, я бы тут же прискакал из Мэйкона прямо к вам. Нет, у них нет о нем вестей, но только вы не тревожьтесь, мисс Мелли. Я знаю, вы, конечно, давно ничего о нем не слышали, но какие могут быть вести от человека, когда он в тюрьме? Однако в тюрьмах у янки дело обстоит далеко не так худо, как у нас. Что ни говори, еды у них там хоть отбавляй, и одеял, и медикаментов тоже хватает. Нет, у них не то что у нас — мы вот не можем прокормить самих себя, а наших узников и подавно.
— О да, у янки еды хоть отбавляй! — с горечью воскликнула Мелани. — Только они не делятся ею с пленными. Вы же это сами знаете, мистер Кеннеди. Вы говорите так, просто чтобы меня успокоить. Вы знаете, что наши пленные погибают там от голода и холода и лишены медицинской помощи и лекарств, потому что янки люто нас ненавидят! Господи, если бы только мы могли стереть с лица земли этих янки! О, я знаю, что Эшли…
— Не смей так говорить! — вскричала Скарлетт, у которой стеснило грудь от страха. Пока никто не произнес вслух, что Эшли мертв, в сердце ее еще теплилась надежда на то, что он жив. Но она чувствовала: как только эти слова будут произнесены, в тот же миг его для нее не станет.
— Полно, миссис Уилкс, не тревожьтесь так о вашем муже, — пытался утешить Мелани одноглазый воин. — Я тоже попал в плен после первого боя при Манассасе, а потом меня обменяли. Так пока я был в тюрьме, меня кормили как на убой — жареные цыплята, оладьи.
— Думаю, что вы врунишка, — с чуть заметной улыбкой произнесла Мелани, и Скарлетт впервые уловила в тоне ее слов, обращенных к мужчине, какой-то намек на игривость. — А сами вы так не думаете?
— Думаю, — со смехом признался одноглазый воин, хлопнув себя по колену.
— Если вы не прочь перейти в гостиную, я спою вам святочный гимн, — сказала Мелани, желая перевести разговор на другое. — Фортепьяно — один из тех немногих предметов, которые янки не могли унести с собой. Оно ужасно расстроено, как ты считаешь, Сьюлин?
— Чудовищно, — сказала Сьюлин, радостно улыбаясь и кивком подзывая к себе Фрэнка.
Но когда все направились к двери, Фрэнк, немного поотстав, потянул Скарлетт за рукав.
— Могу я сказать вам два слова наедине?
Ее мгновенно объял страх; решив, что он хочет поговорить о конфискации их живности, она приготовилась к беспардонной лжи.
Когда все вышли из комнаты и они остались вдвоем у камина, напускная веселость, оживлявшая черты Фрэнка, потухла, и Скарлетт увидела перед собой немолодого усталого человека с сухим обветренным лицом цвета опавших листьев и редкими рыжеватыми, уже тронутыми сединой бакенбардами. Он безотчетно пощипывал их и смущенно откашливался, приводя этим Скарлетт в великое раздражение.
— Я жутко расстроился, узнав о смерти вашей маменьки, мисс Скарлетт.
— Прошу вас, не надо об этом.
— А ваш папенька — это у него с самого…
— Да, да, он не в себе, как вы могли заметить.
— Он крепко ее любил, что верно, то верно.
— О, мистер Кеннеди, пожалуйста, не будем…
— Простите, мисс Скарлетт. — Он нервно потоптался на месте. — По правде говоря, я хотел обсудить кое-что с вашим папенькой, а теперь вижу, что это никак не получится.
— Может быть, я могу помочь вам, мистер Кеннеди? Вы видите — глава семьи теперь я.
— Так, понимаете ли, я… — начал Фрэнк и снова растерянно вцепился в свои бакенбарды. — Дело-то, вправду сказать, в том… Словом, мисс Скарлетт, я хотел попросить у вашего папеньки руки мисс Сьюлин.
— Вы хотите сказать, — обрадовано воскликнула изумленная Скарлетт, — что еще не говорили с па о Сьюлин? Хотя ухаживаете за ней уже не первый год!
Он покраснел, смущенно улыбнулся и стал совсем похож на робкого, застенчивого подростка.
— Видите ли… я… Я не знал, согласится ли она выйти за меня. Я много старше ее, а в вашем доме вечно толпилось столько красивых молодых людей…
«Ну да! — подумала Скарлетт. — Только толпились-то они вокруг меня, а не вокруг нее!»
— Да я и сейчас не знаю, согласится ли она. Я никогда ее не спрашивал, но она, конечно, догадывается о моем чувстве к ней. Я… я думал попросить разрешения на наш брак у мистера О'Хара и признаться ему во всем как на духу. У меня нет ни цента, мисс Скарлетт. Когда-то у меня — да простится мне такая нескромность, — но когда-то у меня была куча денег. Теперь же мой конь и то, что на мне, — вот и все мое достояние. Я, понимаете ли, как только завербовался, продал всю свою землю и все деньги вложил в облигации, а вы сами знаете, много ли они теперь стоят. Да к тому же у меня их все равно уже нет, так как янки сожгли дом моей сестры и они сгорели вместе с ним. Я понимаю, что это ужасная наглость с моей стороны просить руки мисс Сьюлин теперь, когда у меня нет ни гроша за душой, но… В общем, я рассудил так. Я как-то свыкся с мыслью, что никто не знает, что с нами будет, когда война придет к концу. Мне лично это представляется вроде как концом света. Все стало так неверно и ненадежно, вот я и подумал: это было бы огромным утешением для меня, а быть может, и для мисс Сьюлин, если бы мы обручились. Это дало бы нам какую-то уверенность. Я, мисс Скарлетт, не буду настаивать на браке, пока не смогу обеспечить мисс Сьюлин, а когда это будет, я и сам не знаю. Но если подлинная любовь и преданность имеют какую-то цену в ваших глазах, вы можете с уверенностью считать, что в этом смысле мисс Сьюлин богаче многих.
Он сказал это так просто и вместе с тем с таким достоинством, что Скарлетт была тронута, хотя его вид и забавлял ее. Как можно влюбиться в Сьюлин — было выше ее понимания. Сестра казалась ей воплощением чудовищного эгоизма, слюнтяйства и мелкого пакостничества.
— Ну что ж, мистер Кеннеди, — сказала она ласково. — По-моему, все будет хорошо. Мне кажется, я могу ответить вам за отца. Он всегда был о вас самого высокого мнения и надеялся, что Сьюлин станет вашей женой.
— И он не изменил своего мнения и теперь? — воскликнул Фрэнк, просияв.
— Разумеется, нет, — отвечала Скарлетт, с трудом подавляя усмешку: ей вдруг вспомнилось, как Джералд не раз бесцеремонно кричал Сьюлин через стол: «Ну что, мисс? Ваш пылкий поклонник все еще вынашивает свое предложение руки и сердца? Может, мне пора спросить, каковы его намерения?»
— Сегодня же вечером я с ней поговорю! — сказал Фрэнк, губы у него задрожали, он схватил руку Скарлетт и с силой ее потряс. — Вы так добры, мисс Скарлетт.
— Я пришлю ее к вам, — с улыбкой сказала Скарлетт, направляясь в гостиную. Там Мелани уже села за фортепьяно. Это был чудовищно расстроенный инструмент, но некоторые аккорды все же звучали приятно, и когда Мелани запела, остальные подхватили гимн: «Внемлите архангелов пенью…»
Скарлетт приостановилась на пороге. Слушая сладостные звуки этого старинного святочного гимна, невозможно было поверить, что ураган войны дважды едва не смел их с лица земли, что кругом лежит разоренный край, что голодная смерть стоит у них за плечами. Скарлетт резко обернулась к Фрэнку:
— Почему вы сказали, что конец войны представляется вам концом света?
— Вам я скажу правду, — медленно проговорил Фрэнк, — но мне бы не хотелось, чтобы мои слова встревожили остальных дам. Война долго не продлится. Свежих пополнений нет, а дезертирство из армии все возрастает, хоть мы и не хотим в этом признаваться. Понимаете, солдаты не в силах сражаться вдали от дома, зная, что их близкие погибают от голода. И они бегут домой, чтобы раздобыть для них пропитание. Винить их я не могу, но это ослабляет наши ряды. Да и армия тоже не может сражаться без пищи, а ее нет. Я это знаю, поскольку, как вы понимаете, добывать продовольствие — это моя служба. После того как мы снова заняли Атланту, я исколесил здесь вдоль и поперек всю округу и не набрал на пропитание даже скворцу. И та же самая картина на триста миль к югу, до самой Саванны. Люди мрут с голоду, железнодорожные пути взорваны, боеприпасы на исходе, нового оружия не поступает, нет ни сапог, ни кожи на сапоги… Так что видите, конец уже близок.
Но Скарлетт поразило не столько крушение надежд на победу Конфедерации, сколько сообщение об отсутствии продовольствия. Она ведь собиралась снарядить Порка на поиски продуктов и одежды, дав ему лошадь, повозку, несколько золотых монет и федеральные банкноты. Но если Фрэнк говорит правду…
Впрочем, Мэйкон же не был взят. В Мэйконе должны быть продукты. Как только продовольственный отряд двинется дальше, она рискнет своей драгоценной лошадью и отправит Порка в Мэйкон. А там будь что будет.
— Ладно, не стоит говорить сегодня о таких неприятных вещах, мистер Кеннеди, — сказала Скарлетт. — Ступайте посидите в мамином маленьком кабинете, а я пошлю к вам Сьюлин, чтобы вы могли… чтобы дать вам возможность немного побыть с ней наедине.
Фрэнк покраснел, заулыбался и выскользнул из комнаты. Скарлетт смотрела ему вслед.
«Жаль, что он не может жениться на ней прямо сейчас, — подумала она. — Одним бы ртом меньше».
