Глава I.
ЛУИЗА
Морель стоял неподвижно, пораженный ужасом и отчаяньем, седые волосы его растрепались; он держал мертвую дочь на руках и неотрывно смотрел на нее сухими, воспаленными глазами.
— Морель, Морель, дай мне мою девочку! — воскликнула несчастная мать, протягивая к мужу руки. — Нет, это неправда, она не умерла!.. Ты увидишь, я ее согрею...
Эти крики, суета двух приставов вокруг Мореля, который не хотел расстаться с тельцем своей дочери, возбудили любопытство старой идиотки. Она перестала вопить, поднялась и свесила свою уродливую и глупую голову через плечо Мореля... Несколько мгновений безумная старуха смотрела на труп внучки.
Лицо ее сохраняло обычное выражение идиотизма и жестокости, через минуту она хрипло зевнула с подвывом, как голодная гиена, бросилась на свой топчан и завопила:
— Есть хочу! Есть хочу!
— Вы видите, господа, видите эту бедную девочку? Ей было четыре годика, ее звали Адель... Вчера еще я поцеловал ее на ночь, а сегодня утром... Вы скажете: одним ртом меньше и я должен только радоваться, не так ли? — растерянно бормотал Морель.
Разум его не выдерживал этих ударов, следовавших один за другим.
— Морель, дай мне мою дочь, дай мне ее! — кричала Мадлен.
— Да, ты права, каждому свой черед, — ответил несчастный отец.
Он положил мертвую девочку на руки матери, обхватил голову руками и мучительно застонал.
Мадлен тоже не помнила себя: она зарыла тельце дочери в солому своего матраса, глядя на нее со звериной ревностью, а остальные дети стояли рядом на коленях и горько рыдали.
Судебные приставы, растроганные смертью ребенка, вскоре спохватились и обрели свою обычную грубую жестокость.-
— Послушай, приятель! — сказал Маликорн. — Дочь твоя умерла, это, конечно, несчастье, но все мы смертны. Мы тут ни при чем, а ты тем более... Следуй за нами! Нам надо прихватить еще одну птичку, такой уж сегодня удачливый денек.
Морель его не услышал.
Погруженный в свои горькие мысли, отрешенный от всего, гранильщик разговаривал сам с собой глухим прерывистым голосом:
— Надо все-таки похоронить мою девочку... Надо посидеть рядом с ней, тогда ее не унесут... Похоронить, но на какие деньги? У нас нет ничего... А гроб! Кто нам даст его в долг? Даже такой маленький гроб! Для девочки четырех лет... Это ведь недорого!.. А катафалк? Зачем? Такой гробик можно отнести на руках. Ха-ха-ха! — разразился он вдруг жутким смехом. — Да я же счастливчик! Она могла умереть в восемнадцать лет, в возрасте Луизы, и тогда никто мне не дал бы в долг большой гроб!
— Эй, пора кончать с этим! — сказал Бурден Маликорну. — Этот парень сейчас спятит. Ты посмотри на его глаза! И еще эта старуха, которая вопит от голода... Ну и семейка!
— Да, пора кончать... Правда, за арест этого нищего нам заплатят всего семьдесят шесть франков семьдесят пять сантимов, мы по справедливости округлим все расходы до двухсот сорока или двухсот пятидесяти франков. Волк за все заплатит.
— То есть даст аванс, но платить за всю музыку придется этому зайчику да еще плясать под нее!
— Если он откопает где-нибудь две с половиной тысячи франков, — за свой долг с процентами, судебными расходами и прочим, вот будет жарко!
— А пока мы здесь замерзаем, — ответил пристав, дуя На пальцы. — Давай кончать. Поведем его, успеет еще похныкать по дороге... Мы с тобой, что ли, виноваты, что его малявка загнулась?
— А не надо плодить детей, когда жрать нечего!
— Пусть ему будет наукой! — добавил Маликорн и хлопнул Мореля по плечу. — Вставай, приятель, пойдем, у нас нет времени. Если не можешь заплатить — в тюрьму!
— В тюрьму? Господина Мореля? — раздался чистый и звонкий голос, и в мансарду ворвалась юная девушка, румяная, свежая брюнетка с непокрытой головой.
— Ах, мадемуазель Хохотушка! — воскликнул кто-то из детей, утирая слезы. — Вы такая добрая! Спасите папу, его хотят увести в тюрьму, а наша маленькая сестренка умерла...
— Адель умерла! — воскликнула девушка, и ее большие черные глаза наполнились слезами. — Вашего отца в тюрьму? Этого не может быть...
Она стояла неподвижно, обводя горящим взглядом всех, кто был в мансарде: Мореля, его жену, судебных приставов.
— Послушайте, милое дитя, вы, похоже, в своем уме, так образумьте этого человека! Его маленькая дочь умерла, ну и ладно! Но мы должны отвести его в Клиши, в долговую тюрьму. Мы судебные приставы коммерческой палаты.
— Значит, это правда? — воскликнула девушка.
— Очень даже правда! Мать спрятала девочку в своей постели, отнять ее невозможно, столько возни... А папаша постарается воспользоваться суматохой и сбежать...
— Господи! Господи боже мой! Какое несчастье! Что же делать?
— Заплатить или сесть в тюрьму. Другого выбора нет. Найдется у вас две-три ассигнации по тысяче франков, чтобы одолжить ему? — насмешливо спросил Маликорн. — Если найдется, сбегайте за ними в банк и погасите его должок, нам ничего больше не надо.
— О, как это отвратительно! — возмущенно воскликнула Хохотушка. — Вы еще смеете шутить, когда такое горе...
— Так вот, кроме шуток, — оборвал ее другой пристав. — Если вы такая добрая и хотите чем-то помочь, постарайтесь, чтобы жена не видела, как мы уведем ее мужа. Вы избавите их обоих от неприятной сцены.
При всей своей грубости совет был разумен, и Хохотушка, следуя ему, подошла к Мадлен. Та не помнила себя от горя и даже не заметила девушку, вставшую на колени возле ее матраса рядом с плачущими детьми.
Морель немного пришел в себя после приступа отчаяния, — но его угнетали самые мрачные мысли. Он понимал весь ужас своего положения. Если нотариус решился на такую крайность, от него нечего ждать пощады, а судебные приставы только исполняли свой долг.
Морель решил покориться.
— Так войдем мы наконец или нет? — воскликнул Бурден.
— Я не могу оставить здесь бриллианты, – ответил Морель, показывая на драгоценные камни, рассыпанные на верстаке. — Моя жена не в себе от горя, а доверенная ювелира придет за ними только утром или днем. Камни стоят очень дорого...
«Тем лучше, тем лучше, — промурлыкал про себя Хрому-ля, который по-прежнему прятался за полуоткрытой дверью. — Тем лучше! Сычиха узнает и это».
— Подождите хотя бы до завтра, чтобы я мог вернуть бриллианты! — продолжал Морель.
— Ничего не выйдет! Пошли!
— Но я не могу оставить здесь бриллианты, они могут пропасть!
— Возьми их с собой, внизу ждет фиакр, заплатишь за него по статье расходов. Поедем к твоей ювелирше, а если ее нет, сдашь камушки в камеру хранения в тюрьме Клиши, там они будут надежнее, чем в банке... И поторопись, чтобы твоя жена и дети не заметили, как мы уходим.
— Прошу вас, подождите до завтра, чтобы я мог похоронить мою дочь! — взмолился Морель прерывающимся от рыданий голосом.
— Нет! Мы и так уже целый час потеряли.
— Да и похороны огорчат вас еще больше, — добавил Маликорн.
— Да, огорчат, — с болью ответил Морель. — Вам ведь так не хочется огорчать людей!.. Еще одно слово...
— Черт побери! Ты пойдешь наконец? — заорал Маликорн, потеряв терпение.
— Скажите только, когда вы получили ордер на мой арест?
— Приговор вынесен четыре месяца назад, но наш судебный исполнитель получил его от нотариуса вчера.
— Только вчера? Почему же он ждал так долго?
— Откуда мне знать! Вставай, собирайся!
— Вчера!.. И Луиза не приходила... Где она? Что с ней? — бормотал гранильщик, вынимая из-под верстака картонную коробку с ватой и укладывая в нее драгоценные камни. — Но что сейчас гадать?.. В тюрьме будет время обо всем подумать.
— Послушай, собирай поскорей свои вещи и одевайся!
— У меня нет никаких вещей, только алмазы, чтобы отдать на сохранение в тюремную канцелярию.
— Тогда одевайся!
— У меня нет другой одежды, кроме той, что на мне.
— Ты хочешь выйти в этих лохмотьях? — поразился Бурден.
— Вам, наверное, будет стыдно за меня? — с горечью спросил Морель.
— Не очень, потому что мы поедем в твоем фиакре, — ответил Маликорн.
— Папа, мамочка зовет тебя! — сказал один из ребятишек.
— Послушайте! — шепотом быстро заговорил Морель, обращаясь к судебным приставам. — Не будьте жестокими, окажите мне последнюю милость... Я не смогу так проститься с женой, с детьми... у меня сердце разорвется... Если они увидят, что вы меня уводите, они побегут за мной... Я боюсь этого. Умоляю, скажите погромче, что вернетесь через два-три дня, и сделайте вид, что уходите... Вы подождете меня этажом ниже, я выйду к вам через пять минут... Это избавит меня от горестных прощаний, я их не выдержу, поверьте мне... Я сойду с ума! Я и так чуть не утратил разум...
— Знаем мы эти шуточки! — обозлился Маликорн. — Ты хочешь надуть нас? Хочешь смыться?
— О господи, что за люди! — вскричал Морель с болью и негодованием.
— Я не думаю, что он притворяется, — шепнул Бурден своему приятелю. — Сделаем, как он просит, иначе мы никогда отсюда не выберемся. А я постою за дверью: из мансарды нет другого выхода, он от нас все равно не уйдет.
— Ладно, будь по-твоему, но черт бы их всех побрал! Какая дыра! Хуже любой конуры!
И, понизив голос, Маликорн сказал Морелю:
— Договорились, мы будем ждать на пятом этаже. Разыгрывай свой спектакль, только побыстрее!
— Благодарю вас, — сказал Морель.
— Ну что ж, в добрый час! — громко воскликнул Бурден, подмигивая ремесленнику. — Раз уж так вышло и вы обещаете заплатить долг, мы уходим. Вернемся дней через пять или шесть... Но только не подведите нас!
— Да, господа, я уверен, что смогу к тому времени заплатить, — ответил Морель.
И судебные приставы направились к двери. Боясь, что его застигнут, Хромуля скатился по лестнице, прежде чем блюстители закона вышли из мансарды.
— Госпожа Морель, вы меня слышите? — спросила Хохотушка, пытаясь вывести жену гранильщика из мрачного оцепенения. — Вашего мужа оставили в покое, эти два человека ушли.
— Мама, ты слышала? Нашего папу не увели! — подхватил старший из сыновей.
— Морель, послушай меня, возьми один большой бриллиант, никто об этом не узнает, а мы спасемся, — бормотала Мадлен в полубреду. — Нашей маленькой Адель не будет холодно, она не будет такой мертвой...
Воспользовавшись мгновением, когда никто на него не смотрел, Морель осторожно вышел из комнаты.
Судебный пристав ожидал его на маленькой площадке под скошенной крышей. На эту площадку выходила дверь чердака, который был как бы продолжением мансарды Морелей; Пипле хранил там запасы своих кож. Кроме того, — об этом мы уже говорили, — достойный привратник называл чердак своей ложей в театре мелодрам, потому что иногда подглядывал в щель между досками перегородки за горестными сценами в семье Морелей.
Судебный пристав заметил эту чердачную дверь и даже на миг подумал, что его пленник рассчитывает на этот выход, чтобы сбежать или спрятаться.
— Наконец-то! — сказал он, спускаясь на ступеньку и делая знак гранильщику следовать за ним. — Вперед, вшивая рота!
— Еще минуту, прошу вас! — воскликнул Морель.
Он встал на колени, приник к одной из щелей в двери, бросил последний взгляд на свою семью и заплакал горькими слезами.
— Прощайте, мои бедные детки! — шептал он прерывающимся голосом. — Прощай, моя несчастная жена! Прощайте!..
— Может, хватит? Кончишь ты лить из пустого в порожнее? — грубо оборвал его Бурден. — Прав был Маликорн: конура! Поганая конура!
Морель поднялся и уже был готов последовать за приставом, когда на лестнице раздался возглас:
— Отец! Мой отец!
— Луиза! — вскрикнул Морель, поднимая руки к небесам. — Значит, я смогу обнять тебя, пока меня не увели!
— Господи, слава тебе, я поспела вовремя!
Голос девушки приближался, и слышно было, как она торопливо взбегает по лестнице.
— Не волнуйся, моя девочка, — присоединился к ней снизу второй голос, язвительный и прерывистый от одышки. — Если надо, я подожду их у выхода с моей верной метлой и моим старым другом-супругом! Они отсюда не выйдут, пока ты с ними не поговоришь, с этими рожами!
Без сомнения, вы уже узнали голос г-жи Пипле, которая, не столь скорая на ногу, все же старалась не отставать от Луизы.
Через несколько секунд девушка бросилась в объятия своего отца.
— Это ты, Луиза! Добрая моя Луиза! — плача, говорил Морель. — Но как ты бледна! Господи, что с тобой?
— Ничего, ничего, — отвечала Луиза, запыхавшись. — Я так бежала... Вот деньги...
— Как?
— Ты свободен.
— Значит, ты знала?
— Да, да... Возьмите, тут все деньги, — сказала девушка, протягивая Маликорну завернутый в бумагу столбик золотых монет.
— Но откуда эти деньги, Луиза?
— Не волнуйся... Ты сейчас все узнаешь... Пойдем, успокоим мать!
— Нет, только не сейчас! — воскликнул Морель, преграждая ей путь к двери. Он подумал о том, что Луиза не знает о смерти своей младшей сестры. — Подожди, я должен поговорить с тобой! Но откуда деньги?
— Погодите-ка! — прервал его Маликорн. Он пересчитал золотые и упрятал себе в карман. — Тут всего шестьдесят пять луидоров, значит, тысяча триста франков. А больше у тебя ничего нет, милашка?
— Но ты ведь должен только тысячу триста франков! — воскликнула ошеломленная Луиза, обращаясь к отцу.
— Да, — ответил Морель.
— Минуточку! — снова прервал его пристав. — Вексель на тысячу триста франков он оплатил, прекрасно. А судебные расходы? Если даже без ареста, их набежало уже на тысячу сто сорок франков.
— Боже мой! — воскликнула Луиза. — Я думала — тысяча триста франков, и все. Но мы заплатим потом, чуть позднее... Мы вам дали такой большей задаток, не правда ли?
— Позднее? Прекрасно! Принесите деньги в тюремную канцелярию, и мы тотчас отпустим вашего папеньку. А сейчас пошли!
— Вы хотите его увести?
— И немедля. За все надо платить. Когда рассчитается, его выпустят. Вперед, Бурден!
— Сжальтесь, сжальтесь! — закричала Луиза.
— О господи, как она верещит! Опять сопли и вопли! Тут и на морозе вспотеешь, право слово! — грубо закричал пристав и надвинулся на Мореля. — Если сам не пойдешь, я тебя схвачу за ворот и спущу по лестнице. Мне это, наконец, надоело!
— О, мой бедный отец! А я — то думала, что спасу тебя! — удрученно проговорила Луиза.
— Нет, нет, господь несправедлив! — отчаянно закричал гранильщик и в гневе затопал ногами.
— Вы не правы, господь справедлив, он всегда заботится о честных людях, которые страждут, — возразил ему добрый и звучный голос.
И в то же мгновение Родольф вышел на лестничную площадку из чердака, где он прятался и незримо для всех наблюдал за трагическими сценами, которые мы описали.
Он был бледен и глубоко взволнован.
Вынув из кармана маленькую пачку банковских билетов, Родольф отсчитал три ассигнации, вручил их Маликорну и сказал:
— Здесь две с половиной тысячи франков. Верните девушке золотые, которые она вам дала.
Изумляясь все более и более, пристав нерешительно взял ассигнации, повертел их и так и сяк, посмотрел на свет и сунул наконец в карман. Но, по мере того как рассеивалось его удивление и проходил внезапный страх, к нему возвращалась его грубость. Он нагло уставился на Родольфа и сказал:
— Ваши банкноты вроде не фальшивые! Но откуда у вас на руках такая сумма? Откуда эти денежки?
Родольф был одет очень странно и к тому же перепачкался в пыли на чердаке.
— Я тебе сказал: верни золотые этой девушке! — коротко ответил Родольф суровым голосом.
— Ты мне сказал? А с чего это вдруг ты мне «тыкаешь?» — воскликнул пристав, угрожающе надвигаясь на Родольфа.
— А ну, возвращай луидоры! — ответил принц. Он схватил Маликорна за руку и так стиснул его запястье, что тот согнулся от этой железной хватки и завопил:
— Ой, больно, больно! Отпустите меня!
— Верни золотые! Тебе заплачено сполна, и убирайся. Еще одна дерзость, и я спущу тебя с лестницы!
— Вот они, ваши золотые, — простонал Маликорн, возвращая девушке сверток с луидорами. — Но не тыкайте мне и не трогайте меня. Вы думаете, что, если вы сильнее...
— Да, в самом деле! — вмешался Бурден, на всякий случай прячась за спину своего коллеги. — Кто вы, собственно говоря, такой?
— Кто он такой, невежа? Это мой жилец, самый лучший из всех жильцов, дрянь ты немытая! — задыхаясь, ответила ему г-жа Пипле, которая наконец поднялась по лестнице все в том же своем белокуром парике в стиле императора Тита.
Привратница держала в руках кастрюльку с горячайшим супом, который она милосердно несла Морелям.
— Это еще что? — воскликнул Бурден. — Откуда эта старая крыса?
— Если попробуешь меня тронуть, я наброшусь на тебя и — укушу! — ответила г-жа Пипле. — А потом мой жилец, лучший из жильцов, спустит вас обоих по лестнице, как он обещал... А я еще вымету вас метлой, как кучу мусора, потому что вы дрянь и мусор!
— Эта старуха поднимет против нас весь дом! — шепнул Бурден Маликорну. — Нам заплатили долг, заплатили за расходы, и баста! Бежим отсюда.
— Вот ваши расписки! — сказал Маликорн, бросив папку с документами к ногам Мореля.
— Подбери! Тебе платят за честность, а не за наглость! — сказал Родольф, останавливая пристава одной рукой и указывая другой на папку.
Судебный пристав понял, что ему не уйти от железной хватки незнакомца, и, кривясь от боли, нагнулся. Он подобрал папку с документами и, бормоча невнятные угрозы, подал ее Морелю.
Тот думал, что все это ему снится.
— Послушайте, вы, хоть у вас хватка мясника с большого рынка, но берегитесь попасть нам в руки! — крикнул Маликорн и, погрозив Родольфу кулаком, скатился по лестнице, перепрыгивая через десять ступенек. Его приятель бросился за ним, испуганно оглядываясь через плечо.
Тут г-жа Пипле подумала, что может достойно отомстить этим судейским крысам за своего лучшего жильца. Она вдохновенно взглянула на кастрюлю с дымящимся супом и героически воскликнула:
— Долги Морелей заплачены, у них будет что поесть и без моего варева... Эй, вы, там, внизу, берегитесь!
И, перегнувшись через перила, старуха выплеснула всю кастрюлю на спины двух приставов, которые добежали только до второго этажа.
— Нате вам! — добавила привратница. — Бегите, бегите, мокрые, как суп, как два супа! Хе-хе-хе, вот потеха!
— Сто тысяч чертей! — возопил Маликорн, облитый горячей и не столь уж аппетитной похлебкой г-жи Пипле. — Ты что там, рехнулась наверху, старая шлюха?
— Альфред! — завопила в ответ г-жа Пипле таким голосом, что и глухой бы его услышал. — Альфред! Лупи их, мой дорогой! Они тут хотели позабавиться с твоей Стази, эти бродяги! Они на нее напали, эти два похабника! Лупи их метлой! Зови дворничиху и дворника, они тебе помогут... Бей их! Колоти! Лупи, как паршивых котов! Держи их! Караул! Воры, воры! Ху-ху! Колоти их, мой дорогой! Молодец, мой старенький! Бум-бум!!!
И чтобы завершить свою ораторию, г-жа Пипле, опьяненная победой, приплясывая от восторга, швырнула вниз фаянсовую кастрюлю, которая с ужасным грохотом разбилась как раз в тот момент, когда оба пристава, оглушенные ее криками и угрозами, долетели, кувыркаясь, до последней площадки, что немало ускорило их позорное бегство.
— Нате вам! — повторила Анастази с громким хохотом, торжествующе скрестив руки на груди.
Но пока она преследовала приставов своими воплями и оскорблениями, Морель стоял на коленях перед Родольфом.
— Сударь, вы спасли мне жизнь! Кому мы обязаны этой нежданной помощью?
— Господу богу. Как видите, он всегда заботится о честных людях.
