Желания писать у меня не возникало никогда, и до сих пор не возникает.

Просто случаются минуты необходимости. Это не то чтобы бес в ребро, а скорее, ангел в сердце стучится, как бы говорит — слушай, Лариса! Бросай ты с ней, с посудой! Домоешь завтра! И с голоду без твоих котлет никто не помрет!

Давай, давай к столу, и пиши! Или гонит меня мой ангел по улице — в ритм шагам строчки складываются. И неважно — дождь на улице или солнце, день или вечер.

И вот в такие минуты, когда я чувствую, что мне от ангела не отвертеться, я, следуя его приказу, сижу и пишу, хожу и пишу.

Я родом из детства, в котором были праздники Детской книжки. Такая песенка была —

И я хотела и читала, сколько себя помню.

И сама кочевала от героини к героине, то становясь Тимуром, всем помогающим, то Хоттабычем — хитрым фантазером. Ну а потом, конечно, став взрослой — видела себя то Дульсинеей, то Джен Эйр.

А вокруг происходила послевоенная пора, старый московский двор — все друг о друге знают, недокормленные послевоенные мы. Трофейные фильмы смотрели бесплатно, забираясь на покатую крышу бомбоубежища, через забор летнего кинотеатра «Перекоп».

Как-то зимой по нашему переулку шла тетка с авоськой мандаринов. И вдруг через дырочку авоськи один мандарин выпал и покатился по снегу в нашу с подружкой сторону — какое счастье! Подружка подхватила мандарин — ура! А в моем сердце Васёк Трубачев поднял к небу горн и протрубил тревогу. Я выхватила мандарин и побежала догонять тетку — вот, у вас упало! Подружка долго со мной не разговаривала!

Но что я могла поделать с собой, жертвой литературы?

А кто же я сейчас, неужели все мои герои и героини ушли от меня навсегда? Покинули бедную женщину?

Пожалуй, да. Теперь уже не для меня трубит труба тревоги, не я, путая следы, приближаюсь в темноте к тенистой беседке, занавесив лицо вуалью.

Наоборот, может, я чья-нибудь героиня и мои слова кто-то примеряет к своим историям?

Вполне может быть — ведь иногда после концертов подходят ко мне зрители, спрашивают удивленно:

— Откуда вы, Лариса, все обо мне знаете? Ведь эти стихи как раз про мою жизнь!

И я рада, когда слышу это.

А все-таки жаль. Хоть я и бабуль, которая не бэ! То есть я — вполне современная, продвинутая женщина — и с компьютером в ладу, и с Интернетом, на машине уверенно рассекаю Москву. А все равно почему-то грустно. Хотя казалось бы, чего тебе еще надо? Чего-чего, я б сказала, но… забыла…

Вряд ли я могу сегодня на что-нибудь удивиться. Все уже было, все знаю. Очень хорошо понимаю — от кого чего ждать.

Почти не ошибаюсь.

Обрадовать?

Да нет, пожалуй. Давно уже выработала для себя принцип — хотеть меньше, чем можешь иметь. И так живу. Кстати, это один из моих главных советов всем — жить умеренно, не распаляя желания до невозможности их исполнения.

А огорчить может многое. Кстати, меня во время моих выступлений часто спрашивают: «А как вы, Лариса, переносите тяжелые минуты?»

Что за вопрос? Переношу как все, то есть плачу, страдаю, жду, когда время успокоит!

И еще мне кажется, что к прошлому я уже не имею никакого отношения.

А будущее не имеет отношения ко мне. Вот так.

По утрам у меня всегда мысль о еде. Вот такой я заземленный человек. Дни моей жизни друг на друга не похожи — ведь меню каждый день разное!

Шутка, конечно.

Скучно мне не бывает никогда.

Грустно — часто.

Не без причин. Все больше людей уходит из жизни. Людей, без которых я не могу быть счастливой. И когда меня спрашивают: «Лариса, как дела?», я не знаю, что ответить. Вроде бы все нормально, но уже без мамы, без брата моего любимого, младшего, без многих важных и дорогих людей. Я так любила, возвращаясь из разных городов, маме привозить конфеты, подарки всякие, с братом делиться всем.

И этого уже никогда не будет!

И все-таки пока есть кого любить, стоит постараться и себе и им жизнь сделать, по возможности, радостной.

Я — человек опаздывающий. Все начинала делать позже остальных. Но момент качественного скачка сознания помню точно.

Я всегда была скромной и очень стеснялась, если кто-то обращал на меня внимание. Я боялась говорить при большом скоплении людей. Жила я в молодости небогато очень. Ну, многие тогда так жили. Помню, было пальтишко у меня цвета невыразимого. Вернее, я называла его «брызги бургундского»! Что это за брызги такие, не знаю до сих пор. И почему бургундское? Но пальтишко-то помню — неказистое, дешевое. А я уже занималась на курсах японского языка, а там у нас в группе народец был солидный. И когда похолодало, я в «брызгах» этих самых ходить стала. А на курсах в таком пальтишке появиться мне было как-то неловко. А другого-то нет. Так я его за остановку до курсов снимала и шла по улице раздетая. И входила на занятие замерзшая и краснощекая, на руке пальтишко несла изнанкой наружу.

И вот наступило время качественного скачка — меня приставили переводчицей к группе японских спортсменов. И из застенчивой скромной девушки я превратилась в стремительную нагловатую переводчицу. Этими качествами я наделила себя сейчас потому, что так оно и было. Я еще не умела толком говорить по-японски, ежеминутно заглядывала в словарь. А уж переводить беседы с большими спортивными руководителями было мне совсем не под силу. И я, чтоб никто меня не заподозрил в непрофессионализме, нагло и бойко лепетала ошалевшим японцам слова и фразы, заученные на курсах. Они совершенно не соответствовали тому, что говорили руководители. Но я умело и хитро продолжала гнать свое. Японцы вежливо опускали глаза и молчали, а наши ничего не заподозрили.

Так со мной произошла метаморфоза. И я перестала стесняться и бояться. Конечно, потом я всему здорово научилась и переводила хорошо. Но разучилась теряться и волноваться. Могу не могу — вперед!!!

Боль жизни неизбежна. Радость-то как раз может пройти стороной. А уж боль-то точно стороной не обойдет. Рецептов нет.

Я не верю в то, что зло будет непременно наказано, а добродетель вознаграждена. Это совсем не обязательно! Миллион примеров, когда злодеи процветают, а ангелы мучаются. И когда мне говорят что-то про божий промысел, я очень сержусь. Какой промысел? Мы что — рыба с икрой? Ей и то сейчас промышлять запрещено. А уж людям-то зачем?

Но ответа на этот вопрос нет и быть не может. Видно, все-таки есть книга жизни. И жизнь сама расставляет в ней знаки препинания. И сама решает — конец главы или продолжение следует? И заставляет нас учиться страдать и терпеть. И все-таки надеяться.

Я читаю всегда. Я фанат пишущих людей. Когда в далекой юности все мои подружки обклеивали свои светелки фотографиями артистов, у меня на всех стенках висели фотографии поэтов и писателей.

Сегодня я читаю женскую прозу — мою любимую Токареву, классную Рубину, мудрейшую Петрушевскую, умнейшую Улицкую.

Читаю всех одновременно. Смеюсь и плачу, пересказываю и запоминаю.

И горюю, что так, как они, не умею.

Побыть одной мне не хочется никогда.

Я люблю разговаривать, слушать, рассказывать. В минуты одиночества мне никогда не бывает спокойно, раздумчиво. Я даже писать и читать люблю, зная, что в соседней комнате кто-то есть.

Наверное, я человек-ошибка. Наверно, настоящие поэты все-таки творят наедине с собой. И уж точно не отрываются на полстрочке, чтобы перевернуть жарящиеся котлеты.

Я никогда не мечтаю вообще, а о невозможном — тем более.

Фантазии — не моя суть. Я очень жесткий реалист, осмысленно живу и поступаю, крепко подумав.

Вот такая скучная человеческая особь.

Меня не мучают угрызения совести, я храню то, что имею. По крайней мере — стараюсь. Но вернуть к жизни никого не могу, и поэтому не представляю себе, что могла бы сказать, о чем спросить?! Просто помню и люблю!

Я никогда не соглашусь принимать участие в телепередачах о детях. Это не моя тема. Жизнь обделила меня радостью иметь детей, кормить их, воспитывать. Я очень страдала и делала все возможное, чтобы родить. Но увы! Сейчас мне уже не так горько говорить об этом, как тогда, когда мои подружки рожали одна за другой. Я плакала, страдала. Жизнь заставила меня смириться. И я сдалась-смирилась. Но в обсуждении этой темы не участвую.

Сказать, что мне сегодня что-то особенно интересно, я не могу.

Но есть царица моей души — ее величество госпожа Эмоция! Когда сердце мое дрожит — радостно ли, грустно ли, — я счастлива! — Ура! Я еще не разучилась чувствовать. Это бывает со мной и в театре, и в кино, и когда читаю или смотрю телевизор.

Но, жалко, не часто. Ничего не попишешь — давно живу на свете, и слишком многое пережито. А по мне не скажешь, правда?

О месте собаки в моей жизни было бы неплохо написать школьное сочинение. Чем не тема?

Собаколюбы — особенные люди. Это даже, можно сказать, особенное братство. А у меня эта любовь особая — ведь если нет детей, остается нереализованной нежность к кому-то маленькому, незащищенному. И тут собаки — в самый раз. У меня 18 лет прожила шоколадный пудель Фенечка. Она была трепетной и нежной. Ступала на лапки осторожно, как балерина. Фенька любила, когда к нам приезжали телевизионщики, и она подпрыгивала перед телекамерой. Все понимала, любила нас с Давидом. Но и собачий век отмерен. Фенька стала старенькой, слепой и тихо угасла.

В это время у меня была страшная полоса — тяжело болели и Давид, и мама. Когда не стало Феньки, моя депрессия усилилась. Я понимала, что не могу жить без собаки, и боялась, что Давид будет против — он однолюб, а его любовь к Фенечке была беспредельной. И все-таки я рискнула — нашла в интернете питомник под красивым названием «Шоколадная радость», позвонила и узнала, что есть щенки. И мне по электронной почте пришла фотография кутенка-шоколадки, такой же, как Фенечка, со звучным именем Ахелопс. Эта Ахелопс была предъявлена Давиду, его сердце дрогнуло, и он сказал: «Поехали!» В питомнике клубилось около шести щенков. Вдруг один клубок отделился в мою сторону и, подбежав, лизнул мою ногу. Это и была Ахелопс, моментально переименованная в Мотьку. И вот уже третий год Мотька и есть наша шоколадная радость. Она совсем другая, чем Фенечка. Хулиганка и воровка. Тащит все и отовсюду. От нас — к соседке, от соседки — к нам. Однажды я нашла под подушкой серебряное колечко, которое я видела раньше на пальце нашей соседки Наташи. Наташа также очень любит Мотьку и всегда кормит и ласкает ее. Пропажи кольца она даже не заметила и ахнула, увидев свою драгоценность у меня в руках. Когда к нам кто-то приходит, Давид всех предупреждает, чтобы закрывали сумки, потому что в доме орудует вор. Гости удивляются, а потом смеются, понимая, что этот вор — Мотька.

Наверное, со стороны кажется идиотизмом, когда я говорю: «Мотенька, иди к маме», и целую ее в нос. А мне все равно, кому что кажется. Ведь кого-то любить — это главное!

Я — московский фанат. Москва — любовь моя. Я здесь и родилась, и сгодилась. Моя родина — Третий Грохольский переулок. Рядом Склифа и Ботаника. И я бываю счастлива только в Москве. И куда бы я ни уехала — хоть в Японию любимую, хоть в Уругвай — 23 часа в полете, хоть к себе на дачу — 100 километров, мне хватает одного-двух дней, и я начинаю скучать о Москве. Прямо не я, а три сестры чеховские в одном лице. И стихи пишутся только в пределах МКАД. Вот чего бы мне на даче, подперев щечку ручкой и наслаждаясь пением птиц, не написать романсик один-второй? А не получается. А в Москву вернусь, пыли глотну, шума машин наслушаюсь, и пожалуйста — «Как пряно пахнет сад вечерний…»

Есть, конечно, особенные места.

Вот мы, пятнадцатилетние — возраст любви. И после уроков совсем расходиться не хочется. И с мальчишками расставаться тоже не хочется. И клич: «Пойдем гулять в Сокольники!» И взрослая я одну из первых песен так и начала: «Есть у каждого юности адрес…» и припев: «Пойдем гулять в Сокольники…».

Или лето, крутимся с подружками перед зеркалом, меряем купальники. Мне верхний этаж, то есть лифчик, всегда велик — я отстаю в красоте и фигуре. Завидую Нинке — ей лифчик мал. И ее всегда первую приглашают танцевать мальчики на школьных вечерах.

Все едем в Серебряный бор — загорать, усиливать свою красоту. И знакомиться с новыми мальчишками. Сколько лет прошло, и песенка все-таки напомнила о тех временах: «У Серебряного бора на кругу мы часы остановили на бегу…»

А вот еще один адрес. Я — взрослая, замуж пора, где вы, женихи? Вот они мы! Вернее — вот он, я! Но тут мое повествование прерывается, так как он не стоит моего вождения пером по бумаге. Тогда зачем, спросите вы, сказала я А, и не говорю Б? А затем, что было все это на Покровке. И врезалась в мое сердце роковая та ошибка молодости. Но Покровку я полюбила, а потом и песенка получилась: «На Покровке я родился…»

Словом, читайте мои книги, слушайте песни на мои стихи, и все любимые мною московские уголки предстанут перед вами.

Вот так я обычно отвечаю на вопрос — есть ли в Москве для меня памятные места?

Есть, есть они у меня.

И я есть у этих мест.

И это тоже приятно.

Просто надо разделять успех и счастье.

Счастье, я уже давно сформулировала, это когда есть кого кормить и чем кормить.

И еще если есть с кем делиться.

У меня была тетка — тетя Соня, папкина сестра. Она в деревне на Украине всю жизнь прожила. Да какая там жизнь — война, тиф, всех родных немцы убили, дочку она потеряла. Горя на десятерых хватило бы. Но она не стала злой, угрюмой. Мы с братом Валеркой все детство у нее провели — выезжали каждый год на три месяца. Тетя Соня умница была. Так вот, она, когда хотела сказать о человеке, что он хороший, первым делом говорила: «Он (или она) — подельчивый!» Вот это слово! И я подельчивая и считаю, что счастье — это когда есть с кем делиться.

А по поводу успеха.

Неплохо, конечно, но это совсем другое. Имея успех, и живется попроще, особенно если по телевизору в хорошей программе покажут. Тут и на рынке цены тебе понижают, и двери многие сами собой раскрываются. И билеты на концерты расходятся, и книжки раскупаются.

Но вы, наверное, поняли — что для меня важней?!!

У меня есть племянница Светланка — дочка братика моего. Она вот-вот станет врачом. Так вот, когда вопрос по поводу Олимпа я обдумывала, она как раз позвонила. И я вопрос этот ей озвучила. И она не раздумывая сказала: «Ничего ты, Лариса, не потеряла. Просто Олимп тебя приобрел. И очень многие тоже приобрели тебя через твои стихи и песни. И все мои друзья удивляются, что тетка моя на Олимп этот самый забралась, а такая нормальная».

А от себя я вот что скажу — где этот Олимп?! Я что-то запамятовала. И какая дорога к нему ведет? Если я по ней и иду, то это чистая случайность. Да, Олимп-то этот, кажется, гора?

А как же насчет того, что умный в гору не пойдет, умный гору обойдет?

Мне главное — подольше по прямой топать и постараться не упасть на ровном месте.

На этот вопрос я могу дать только общий ответ — каждый платит свою цену.

У кого-то она конкретно выражена в денежных единицах, у кого-то цена — отказ от моральных принципов и вечных заповедей.

Лично мне ничего не пришлось делать такого, чтобы я считала это ценой.

У японцев есть очень звучное слово — «гамбарэ!» — что значит: «Держись!»

Да, я умею терпеть и держаться. Такой родилась, так живу.

Почти никогда не кричу, не выхожу из себя.

Внимательно слушаю людей. Выполняю обещания. Не заставляю себя ждать.

Да вообще — золотой характер.

Но только до тех пор, пока кто-нибудь не тронет кого-то из моих, ох он и получит! Куда только девается моя мягкость и доброжелательность! Вот и про мужа моего, Давида, я ему к дню рождения песенку написала:

И, кстати, так было с самого детства.

Вот помню, было у моей бабушки колечко. Главный камешек посередине и россыпь мелких вокруг. И вот я, небольшая еще школьница, колечко это из шкатулочки достала, пальчик нарядила и сижу у окошка — любуюсь, пока бабушка не видит. И вдруг слышу Валеркин голос. Выглядываю в окно — какой-то дылда братишку моего мучает — руку за спину ему завернул, к стенке прижал, бить собирается. Я пулей вылетела на улицу и дылду этого отдубасила по полной программе. Он даже оторопел, не ожидал такого поворота. Отскочил от брата и убежал к себе во двор. Я, довольная, домой пришла и тут только вспомнила, что колечко с пальца не сняла, побежала брата спасать. Посмотрела — слава богу, на месте. Ой, а камушка-то одного не хватает! Потеряла в бою, когда обидчику наподдавала. И чтобы бабуля моя не заметила, взяла фольгу от конфетки шоколадной, пожевала и иголкой дырочку, где раньше камушек это был, заткнула. С тех пор прошло шестьдесят лет. И сейчас так это колечко и выглядит — посередине главный камушек, а вокруг россыпь мелких. И тот фантик до сих пор дырочку закрывает. Правда, бабушка сразу все заметила, но мне совсем не попало. Такие поступки в моей семье уважали.

Так что, в разведку со мной идти можно, а вот выходить на тропу войны — поверьте, не стоит.

Гамбарэ!

Ах, простите, у меня звонит мобильник. Что, мелодия нравится? Мне тоже. Очень. Любимый мой певец:

И я его люблю — Челентано. Только с ним бы и стала петь вдвоем в программе «Две звезды». А больше ни с кем.

Кстати, как-то я участвовала в одной телепрограмме. Там собрались экстрасенсы и обещали любому человеку в студии приворожить кого он захочет. У них даже прейскурант был — цены на услуги: сколько — за приворот мужчины к женщине, сколько — за женщины к мужчине. Особенной статьей были цены за приворот однополых. Бледная девчонка, краснея, просила о каком-то Косте. Дядька здоровый ржал и называл имя своей начальницы в таксопарке.

Я была как бы генералом на свадьбе, и мне предложили любой приворот совершенно бесплатно. Ну я и попросила: «Давайте Челентано». Обещавший экстрасенс сказал: «Запросто». Просто уйдет на это дело недели две. И вот я жду уже лет пять, что приворот подействует. Да что-то безрезультатно. Хотя, как так, безрезультатно? Разве не Челентано зовет меня из мобильника?

Если бы мы говорили о Японии лет десять назад, вы бы устали от моих бесконечных рассказов. Сейчас у меня поутих интерес к этой стране. Многие загадки я разгадала, что-то так и осталось тайной. И пусть тайной и останется. А историй было много. Вот, например, такая.

Я работала в «Спутнике» — это было в те времена бюро международного туризма. Приезжали молодые туристы отовсюду, и я набирала знаний в японском языке в качестве гида-переводчика с японскими группами. Это как раз было время, когда прозвучала ставшая всем известной фраза «В СССР секса нет». Так вот, циркуляр с подобными фразами раздавался всем переводчикам. Там был целый список правильных, советских социалистических ответов на гнусные капиталистические вопросы. Мы должны были объяснить иностранцам, что голливудские звезды нашим в подметки не годятся, что «Запорожец» — автомобиль будущего, и так далее. Никаких возражений не должно было быть, и мы, молодые овцы, блеяли эти глупости на всех языках земного шара.

Как-то раз мы с японцами гуляли по Красной площади вдоль витрин ГУМа. На выставленных там вещах стояли ценники, и японцы ошалело таращили глаза, когда поняли, как дорого стоят у нас колготки.

У меня, к слову сказать, тогда колготок еще не было — это было действительно дорого для гида, получавшего три рубля в день за работу.

Наступил день отъезда группы на родину. Мы уже стали друзьями, я научила их петь русские песни, они меня — японские. Расставаться было жаль. Перед тем как сесть в автобус, глава делегации всех построил в рядок и стал произносить прощальную благодарственную речь в мою честь. Затем он протянул мне подарки — японский веер, а также большущий пакет, через который просвечивали упаковки с колготками. Видимо, вся женская часть группы отдала все свои запасы. Только я почувствовала, что счастье близко, как рядом нарисовался один и спутниковских начальников и стал внимательно наблюдать за моими действиями. И я, хитроумная овца, торжественно беру веер и говорю по-японски главе делегации:

— Если можно, пакет я потом возьму, в автобусе. Спасибо большое.

Глава закивал:

— Мотирон, мотирон, — что означает «конечно, конечно».

А начальник спрашивает:

— Что ты им сказала?

Я, честно глядя ему в глаза:

— Сказала, как в наших правилах написано: «Спасибо за веер, традиционный японский сувенир, а колготки у нас в стране сувениром не считаются, у меня у самой их полным-полно, и забирайте их к себе в Японию».

Начальник остался очень мной доволен и потом на общем собрании очень хвалил меня и приводил всем в пример.

Колготок хватило надолго мне и всем моим подружкам.

Спасибо, самураи!

Боюсь, что я врагов не заслужила.

Когда я училась в школе, любимым литературным героем для меня был Лука из «На дне». Лука — утешитель. Вот и я немножко Лука. Не от слова «лукавый», в смысле хитрый.

Но утешитель — да, это про меня. Я очень неохотно подвергаю критике людей, и сказать композитору, что не очень нравится сочиненная на мои стихи музыка, я не могу.

Не люблю, когда люди, ничего не умеющие сами, начинают отчаянно критиковать чью-либо работу. Конечно, может что-то не нравиться, но говорить об этом создателю надо иметь право.

Возможно, я не права.

И если бы могла прямо говорить, что думаю, больше бы моих песен распевала страна. Но я всегда испытываю чувство благодарности, что композитор обратил внимание на мои стихи и сочинения. Поэтому я всегда одобряю музыку. «Да, да, очень хорошо, спасибо большое». И меня лучше не спрашивать в надежде получить на вопрос правильный ответ. Я заранее готова одобрять, хвалить. Лишь изредка я позволяю себе сказать примерно так: «Да, наверное, вы правы, хотя иногда я думаю по-другому».

Чисто японский оборот.

А может, стоит кому-то у меня этому поучиться?

В судьбу я то верю, то не верю.

Не хочу говорить общие слова, но иногда я сдаюсь: «Что поделаешь, судьба…»

Иногда борюсь и побеждаю, но и это, наверное, судьба. За многое я ей благодарна, за многое на нее обижена.

А в песенке написала так:

И пусть эти случайные сплетения продолжаются подольше.

Вот есть люди, предназначение которых — быть судьями, экзаменаторами.

А я — врожденный конкурсант, хотя много раз мне приходилось сидеть в различных жюри и участвовать в чьей-то судьбе. Но, на самом деле, мне все время хочется испытывать себя — на быстроту и игру ума, на особенности памяти.

Поэтому я очень люблю всякие телеигры, а азартные заведения мне лучше обходить стороной. Я, конечно, не потеряю рассудок и не стану банкротом, оказавшись в казино. Но долларов сто просажу запросто. Когда я оказалась в команде «Что? Где? Когда?» — не было человека счастливей меня. Тогда наша команда ни разу не проиграла, но мы решили отдать игру знатокам. Я даже песенки по этому поводу написала.

Я много езжу, выступаю — рассказываю всякие истории, пою как умею. Всякий раз радость, что залы полны, люди слушают — радуются, страдают. Иногда бывает страшно: вот стою на сцене я — немолодая, некрасивая, толстоватая тетка, рассказываю о самых простых вещах, а люди смотрят с таким теплом, слушают внимательно. После концертов подходят и говорят мне удивительные слова. Иногда я даже протестую: «Ой, не говорите мне этого. Не портьте характер», а они мне: «Нет, вы уже не испортитесь».

Хорошие люди.

Раньше, мне кажется, были зрители постарше, а сейчас «…слух обо мне пошел…». Какая наглость с моей стороны в этой связи цитировать Великого! Но действительно, уже по нескольку раз приезжаю в один и тот же город и вижу, что молодежи приходит все больше.

Особенно меня удивляет, что мужчины приходят тоже. Мне не верится, что они приходят добровольно. Наверное, в чем-нибудь провинились перед женами и теперь отрабатывают повинность и плетутся, куда жены прикажут.

Я еще не знаю, какой будет обложка новой книги. Но какую бы фотографию там ни поместили, все равно на ней я — улыбающаяся, довольная, и, наверное, трудно поверить, что все, кто населяет мои нехитрые повествования — бедолаги разные, аварийные тетки, разлучницы и изменницы — это все я и есть. Давно живу на свете, разное бывало.

«И вот сегодня у меня генеральная уборка», — подумала я. С этих пыльных полок взметнулась пыль воспоминаний, и вы узнали обо мне всё. Ну, почти всё.