Дерек Хартфильд – несмотря на огромное количество своих произведений – крайне редко говорил о жизни, мечте или любви прямым текстом. В своей полуавто-биографической, относительно серьезной книге "Полтора витка вокруг радуги" (1937) – серьезной в смысле отсутствия инопланетян или монстров – Хартфильд сбивает читателя с толку иронией и цинизмом, шуткой и парадоксом, чтобы потом в нескольких скупых словах выразить сокровенное.

"На самой святой из всех святых книг в моей комнате – на телефонном справочнике – я клянусь говорить только правду. Жизнь – пуста. Но известное спасение, конечно, есть. Нельзя сказать, что жизнь пуста изначально. Для того, чтобы сделать ее напрочь пустой, требуются колоссальные усилия, изнурительная борьба. Здесь не место излагать, как именно протекает эта борьба, какими именно способами мы обращаем нашу жизнь в ничто – это выйдет слишком долго. Если кому-то непременно надо это узнать, то пусть он почитает Ромена Ролана – "Жан Кристофф". Там все есть."

Почему "Жан Кристофф" так привлекал Хартфильда, понять несложно. Этот неимоверно длинный роман описывает жизнь человека от рождения до смерти, в строгой хронологической последовательности. Хартфильд придерживался убеждения, что роман должен служить носителем информации, таким же, как графики или диаграммы – и достоверность этой информации прямо пропорциональна ее объему. "Войну и Мир" Толстого он обычно критиковал. Не за объем, конечно – а за недостаточно выраженную Идею Космоса. Из-за этого изъяна впечатление от романа становилось у Хартфильда дробным и искаженным. Выражение "Идея Космоса" в его употреблении звучало обычно как "бесплодие".

Своей любимой книгой он называл "Фламандского пса". "Неужели вы думаете, – говорил он, – что собака может умереть ради картины?"

Во время одного интервью репортер спросил Хартфильда:

– Герой вашей книги Уорд погибает два раза на Марсе и один раз на Венере. Разве здесь нет противоречия?

На что Хартфильд ответил:

– А вы разве знаете, как течет время в космическом пространстве?

– Нет, – сказал репортер. – Но таких вещей не знает никто!

– Так какой же смысл писать о том, что знают все?

Среди работ Хартфильда есть рассказ "Марсианские колодцы" – вещь для него необычная, во многом предвосхитившая появление Рэя Брэдбери. Читал я ее очень давно и в деталях не помню. Изложу здесь только сюжетную линию.

По поверхности Марса разбросано неимоверное множество бездонных колодцев. Известно, что колодцы выкопаны марсианами много десятков тысяч лет назад – но самое интересное то, что они аккуратнейшим образом обходят подземные реки. Зачем марсиане их строили, никому не ясно. Собственно говоря, никаких других памятников, кроме колодцев, от марсиан не осталось. Ни письменности, ни жилищ, ни посуды, ни железа, ни могил, ни ракет, ни городов, ни торговых автоматов. Даже раковин не осталось. Одни колодцы. Земные ученые не могут решить, называть ли это цивилизацией – а между тем колодцы сработаны на совесть, ни один кирпич за десятки тысяч лет не выпал. Конечно, в колодцы спускались искатели приключений и исследователи. Но колодцы были так глубоки, а боковые туннели так длинны, что веревки всегда не хватало и приходилось выбираться обратно. А из тех, кто спустился без веревки, не вернулся никто. И вот однажды в колодец спустился молодой парень, космический бродяга. Он устал от грандиозности космоса и хотел погибнуть незаметно для других. Колодец по мере спуска стал казаться ему все уютнее, а тело мягко наполнялось необъяснимой силой. На глубине около километра он обнаружил подходящий туннель и углубился в него. Бесцельно, но настойчиво все шел он и шел по изгибавшемуся коридору. Часы его остановились, ощущение времени пропало. Может, прошло два часа, а может, двое суток. Он не чувствовал ни голода, ни усталости, а диковинная сила по-прежнему переполняла его. Вдруг он увидел солнечный свет. Туннель связывал два колодца – поднявшись, он снова очутился наверху. Присел на краешек, чтобы оглядеть бескрайнюю пустыню и нависшее над ней солнце. Что-то было не так. В запахе ветра, в солнце… Оно стояло высоко, но выглядело заходящим – огромный оранжевый ком.

– Через двести пятьдесят тысяч лет солнце погаснет! – прошептал ему ветер. – Щелк!

– и выключилось. Двести пятьдесят тысяч лет – совсем немного. Не обращай на меня внимания, я просто ветер. Если хочешь, зови меня "марсианин". Звучит неплохо. Хотя для меня слова не имеют смысла…

– Но ведь ты говоришь?!

– Я? Это ты говоришь! Я только подсказываю тебе.

– А что случилось с солнцем?

– Оно состарилось. Скоро умрет. Мы здесь бессильны – что ты, что я.

– Почему так быстро?

– Нет, не быстро. Пока ты шел через колодец, прошло полтора миллиарда лет. Время летит, как стрела – у вас ведь так говорят? Колодец, в который ты спустился, прорыт вдоль искривленного времени. Мы можем путешествовать по нему. От зарождения Вселенной – и до ее конца. Поэтому для нас нет ни рождения, ни смерти. Только Ветер.

– Ответь мне на один вопрос.

– С удовольствием.

– Чему ты учился?

Ветер захохотал, и весь воздух мелко затрясся. А потом поверхность Марса снова окутала вечная тишина. Парень достал из кармана пистолет, приложил дулом к виску и нажал на спусковой крючок.