Я посадил Юки на переднее сиденье и открыл окно. По-прежнему моросило, мелкие капли было не различить на глаз. Только асфальт на дороге все больше чернел, да в воздухе пахло дождем. Прохожие шагали кто под зонтом, кто без. Такой вот дождик. Ветра тоже особо не было. Просто беззвучные капельки отвесно падали с неба. Я высунул из окна ладонь, подождал немного — но так и не понял, намокла она или нет.

Юки выставила локоть в окно, легла на него подбородком и, чуть наклонив голову, высунулась наружу. Она сидела так очень долго, не двигаясь. Только спина и плечи подрагивали в такт дыханию. Еле-еле заметно. Чуть вдохнула — чуть выдохнула. Казалось, вдохни она чуть поглубже — эти локоть, шея и голова разобьются на тысячу мелких осколков. Откуда эта пугливая беззащитность? — думал я, глядя на нее. Или мне только так кажется — просто потому, что я уже взрослый? Просто потому, что я, несмотря на собственное несовершенство, уже наловчился как-то выживать в этом мире, а эта девочка — пока еще нет?

— Чем тебе помочь? — спросил я.

— Ничем, — тихо ответила Юки и, не меняя позы, сглотнула слюну. Это получилось у нее неестественно громко. — Отвези куда-нибудь, где тихо и никого нет. Только не очень далеко.

— К морю?

— Куда хочешь. Только не гони, хорошо? А то меня укачает и стошнит.

Я взял ее голову в ладони, бережно, словно хрупкое яйцо, переместил на подголовник сиденья и наполовину закрыл окно. Потом завел двигатель и медленно, насколько позволяли правила движения, повел машину в сторону побережья Кунифудзу. Когда мы добрались до моря, она вышла из машины и объявила, что ее сейчас вырвет. Ее стошнило прямо на песок под ногами. Ничего особенного в ее желудке не оказалось. По крайней мере, ничего, что вызывало бы рвоту. Жидкая кашица шоколадного цвета да желудочный сок с пузырящейся пеной — вот и все. Самый мучительный случай: все тело трясет и колотит, а на выходе — ничего. Судорога выжимает организм, как лимон. Желудок скукоживается до размеров кулака… Я легонько погладил ее по спине. Мелкий дождь по-прежнему то ли падал, то ли висел странным туманом в воздухе, но Юки, похоже, не обращала на него внимания. Я пощупал ее мышцы на спине, напротив желудка. Всё как каменное. Она стояла на четвереньках, зажмурившись, упираясь руками и ногами в песок — в своем летнем шерстяном свитере, линялых джинсах и красных кедах. Я собрал ее волосы в копну, чтобы не испачкались, и придерживал так, другой рукой продолжая плавно массировать ей спину.

— Так ужасно… — выдавила Юки. По щекам ее текли слезы.

— Знаю, — сказал я. — И очень хорошо понимаю.

— Псих ненормальный, — скривилась Юки.

— Когда-то меня рвало примерно так же. Очень мучительно. Поэтому я тебя понимаю. Но тебе скоро полегчает. Потерпи еще немного — и все кончится.

Она кивнула. И опять содрогнулась всем телом.

Через десять минут судороги прекратились. Я вытер ей губы носовым платком и присыпал песком лужицу под ногами. Поддерживая за локоть, отвел к дамбе, где она смогла сесть, опершись на бетонную стену.

Мы долго сидели с ней рука об руку, намокая все больше под бесконечным дождем. Прислонившись к бетону, вслушиваясь в шелест шин на трассе Западного побережья Сёнан, и наблюдая, как дождь заливает море. Капли становились все заметнее, с неба лило сильнее. Вдоль дамбы виднелись редкие фигурки рыболовов, но эти люди не обращали нас никакого внимания. Даже не обернулись на нас. В мышиного цвета дождевиках с капюшонами, они несли свою вахту на бетонной дамбе, сжимая спиннинги, точно знамена, и вглядываясь в морскую даль. Кроме них, на побережье не было ни души. Юки, обессиленная, зарылась лицом мне в плечо и сидела так, не произнося ни слова. Окажись рядом кто-нибудь посторонний — ей-богу, принял бы нас за парочку любовников.

Закрыв глаза, Юки тихонько сопела у меня на плече. Казалось, она мирно уснула. Намокшая челка разметалась по лбу, ноздри чуть подрагивали. Загар месячной давности еще оставался у нее на коже — но под серым пасмурным небом выглядел каким-то не очень здоровым. Я достал носовой платок, вытер ей лицо от дождя и слез. Линия горизонта давно потерялась за пеленой дождя. В небе, натужно ревя, проносились противолодочные самолеты Сил Самообороны, похожие на стрекоз.

Наконец она шевельнулась и, не отнимая головы от моего плеча, пристально посмотрела мне в глаза. Затем вытащила из кармана джинсов пачку “Вирджиниа Слимз”, сунула сигарету в губы и зачиркала спичкой о коробок. Спичка не зажигалась — слишком ослабли пальцы. Но я не стал ее останавливать. И не сказал ей: “Сейчас тебе лучше не курить”. Кое-как прикурив, она щелчком выкинула спичку. Затем пару раз затянулась — и так же, щелчком, выкинула сигарету. Окурок упал на бетон, подымил еще немного и, намокнув, погас.

— Как живот? — спросил я.

— Болит немного, — ответила она.

— Ну, давай, посидим еще чуть-чуть. Не холодно?

— Нормально. Я люблю под дождем мокнуть.

Рыболовы маячили на дамбе, вглядываясь в воды Тихого океана. Что же особенного они находят в своей рыбалке? — подумал я. Зачем этим людям так нужно весь день торчать под дождем и глазеть на море? Хотя, конечно, дело вкуса. В конце концов, мокнуть под дождем у моря с нервной тринадцатилетней пигалицей — тоже дело личного вкуса, ничего более.

— Этот твой друг… — сказала вдруг Юки. Тихо, но очень жестко.

— Друг?

— Который в кино играл.

— По-настоящему его зовут Готанда, — сказал я. — Как станцию метро. Знаешь, на кольцевой, между Мэгуро и Одзаки…

— Он убил эту женщину.

Я покосился на нее. Она выглядела страшно усталой. Сидела, ссутулившись, вся перекрученная — одно плечо выше другого — и тяжело дышала. Словно человек тонул, но его спасли в последнюю секунду. Что за бред она несет — сам черт бы не понял.

— Убил? Кого?

— Эту женщину. С которой он спал утром в воскресенье.

Я по-прежнему не понимал, что она хочет сказать. В голове началось что-то странное. Казалось, к ощущению реальности в моем мозгу примешивается чья-то чужая воля. И нарушает естественный ход вещей. Но я не мог ни совладать с этой волей, ни даже уловить, откуда она возникла. И я невольно улыбнулся.

— В том фильме никто не умирает. Ты с каким-то другим кино перепутала.

— Я не про кино говорю. Он на самом деле убил. В настоящем мире. Я это поняла, — сказала Юки и стиснула мой локоть. — Так страшно. Будто в животе что-то застряло и проворачивается. И дышать не могу. Воздух в горле застревает от ужаса. Понимаешь — оно опять на меня навалилось… То, о чем я рассказывала. Поэтому я знаю. Точно знаю, без дураков. Твой друг убил эту женщину. Я не чушь болтаю. Это правда.

Наконец до меня дошло, о чем она. Вмиг похолодела спина. Язык прилип к нёбу, и спросить ничего больше не получалось. Каменея под дождем, я сидел и смотрел на Юки, не в силах пошевелиться. Что же, черт возьми, теперь делать? — думал я. Вся картина моей жизни фатально перекосилась. Все, что я до сих пор держал под контролем, вывалилось из рук…

— Прости. Наверно, я не должна была тебе это говорить, — вздохнула Юки и отняла руку от моего локтя. — Если честно, я сама не понимаю. Чувствую это как реальность. Но не уверена, настоящая это реальность или нет. Боюсь, если начну тебе такое говорить — ты тоже станешь злиться, ненавидеть меня, как и все остальные. С другой стороны, не сказать тоже нельзя. Но как бы то ни было, правда или неправда — я-то действительно это вижу! И ощущение внутри меня остается, и никуда от него не денешься! Очень страшно. Я одна с этим не могу… Поэтому, пожалуйста, не сердись на меня. Если сильно меня ругать, я просто не выдержу.

— Никто тебя не ругает. Успокойся и говори, как чувствуешь. — Я взял ее за руку. — Значит, ты это видишь?

— Вижу. И очень ясно. В первый раз у меня такое… Как он душит ее. Ту женщину, актрису из фильма. А потом кладет ее труп в машину и куда-то увозит. Куда-то далеко-далеко. На той самой машине, итальянской. На которой мы с тобой однажды катались. Ведь это его машина, верно?

— Верно. Его машина, — кивнул я. — А что еще ты чувствуешь? Не спеши, подумай как следует. Любые мелочи. Какие угодно детали. Что происходит — то и рассказывай.

Юки оторвалась от моего плеча и повертела головой, разминая шею. Вдохнула носом, набрала в грудь побольше воздуха. И наконец сообщила:

— Да, в общем, немного… Землей пахнет. Лопата. Ночь. Птицы поют. Вот и все, наверное. Задушил, увез на машине и в землю закопал. И больше ничего. Только знаешь, странно так… Ничьей злобы не чувствуется. То есть, нет ощущения, что этот человек — преступник. Точно и не убийство, а церемония какая-то, вроде похорон. Очень спокойно все. И убийца, и жертва такие спокойные, аж жутко. От этого спокойствия очень жутко. Не могу объяснить… Ну, как будто на край света попал — вот такое спокойствие.

Я долго молчал, зажмурившись. И во мраке закрытых глаз пробовал собраться с мыслями. Бесполезно. Я ступал в поток мыслей, как в реку, и пытался удержаться на ногах — но у меня ни черта не получалось. Вещи, явления и события этого мира — всё, что хранилось в моем мозгу до сих пор, — вдруг утратило всякую взаимосвязь. Картина Вселенной раскалывалась, и осколки разлетались в разные стороны.

Рассказ Юки я воспринял как информацию. Не то чтобы я поверил ей полностью. Но и сомнений особых не испытал. Душа пропиталась ее словами, как губка. Конечно, это всего лишь версия. Возможность, не более. Но странное дело: энергия этой возможности оказалась просто сокрушительной. Стоило какой-то малявке лишь намекнуть, что такое вообще может быть, — и вся система причин и следствий, что я худо-бедно выстроил за несколько месяцев, развалилась, словно карточный домик. Система эта, условная, призрачная, вечно страдавшая нехваткой доказательств, все же была достаточно стройной, чтобы тоже иметь право на существование. Вот только места для альтернатив теперь оставалось все меньше.

Возможность существует, подумал я. И тут же почувствовал: что-то оборвалось. Что-то закончилось — едва уловимо, но бесповоротно. Что же именно? Однако думать ни о чем не хотелось. Ладно, сказал я себе. Подумаем позже. И ощутил, как к горлу вновь подкатывает одиночество. Здесь, на бетонной дамбе у моря в обществе тринадцатилетней девчонки, я был невыносимо, космически одинок.

Юки легонько сжала мое запястье.

Мы сидели так очень долго, а она все сжимала его. Маленькой, теплой, почти нереальной ладонью. Будившей целый ворох воспоминаний. Воспоминания, подумал я. От которых тепло. Но которыми уже ничего не исправишь.

— Пойдем, — сказал я. — Отвезу тебя домой.

Я отвез ее в Хаконэ. Всю дорогу мы оба молчали. Тишина была нестерпимой. Я нашарил в бардачке кассету и сунул в магнитофон. Заиграла музыка, какая — я и сам не понимал. Я вел машину, сосредоточившись на дороге. Координируя движения рук и ног, аккуратно переключая скорости, бережно сжимая руль. Перед глазами, мерно цокая, плясали дворники: тик-так, тик-так, тик-так…

Мне не хотелось снова встречаться с Амэ, и я не стал заходить в дом.

— Эй, — сказала Юки на прощанье. Выйдя из машины, она остановилась и говорила со мной, обнимая себя за плечи, словно ей было очень холодно. — Только не вздумай глотать, как утка, все, что я говорю. Просто я так вижу, и все. Говорю тебе — я сама не понимаю, что там правда, что нет. И не злись на меня из-за этого, слышишь? Если еще ты на меня будешь злиться — вообще не знаю, что со мной будет…

— Вовсе я на тебя не злюсь, — улыбнулся я. — И ничего не глотаю, как утка. Когда-нибудь мы поймем, как все было на самом деле. Туман уйдет, истина останется. Это я точно знаю. Если все действительно так, как ты говоришь — значит, истина иногда проясняется через тебя, вот и все. Ты не виновата, я знаю. Я должен пойти и сам все проверить. Иначе проблемы не решить.

— Ты встретишься с ним?

— Конечно, встречусь. И спрошу обо всем напрямую. Другого выхода нет.

Юки поежилась.

— Значит, ты на меня не злишься?

— Конечно, не злюсь, — сказал я. — С чего мне на тебя злиться? Ты же ничего дурного не сделала.

— Ты был очень хороший, — сказала Юки. Почему-то в прошедшем времени. — Я никогда не встречала такого человека, как ты.

— Я тоже никогда не встречал такую девчонку, как ты.

— Прощай, — сказала она. И пристально посмотрела на меня. Было видно: она сомневается. И явно хочет сделать что-то еще: то ли добавить еще пару слов, то ли руку пожать, то ли поцеловать меня в щеку. Но ничего этого она, конечно, делать не стала.

Всю дорогу домой в салоне машины я ощущал ее сожаление о чем-то несделанном. Слушая музыку, буравя глазами шоссе и сжимая руль, я вернулся в Токио. На съезде с магистрали Токио-Нагоя кончился дождь. Но о том, что нужно выключить дворники, я вспомнил, лишь подъезжая к стоянке на Сибуя. То есть, я сразу заметил, что дождь перестал, — но мысль о том, чтобы выключить дворники, почему-то не возникла. В голове была полная каша. Что-то нужно со всем этим делать… Уже выключив двигатель, я долго сидел в “субару”, сжимая баранку и глядя перед собой. Прошла уйма времени, прежде чем я наконец оторвал пальцы от руля.