Светлые души
Михайло Беспалов полторы недели не был дома: возили зерно из далеких глубинок.
Приехал в субботу, когда солнце уже садилось. На машине. Долго выруливал в узкие ворота, сотрясая застоявшийся теплый воздух гулом мотора.
Въехал, заглушил мотор, открыл капот и залез под него.
Из избы вышла жена Михайлы, Анна, молодая круглолицая баба. Постояла на крыльце, посмотрела на мужа и обиженно заметила:
– Ты б хоть поздороваться зашел.
– Здорово, Нюся! – приветливо сказал Михайло и пошевелил ногами в знак того, что он все понимает, но очень сейчас занят.
Анна ушла в избу, громко хлопнув дверью.
Михайло пришел через полчаса.
Анна сидела в переднем углу, скрестив руки на высокой груди. Смотрела в окно. На стук двери не повела бровью.
– Ты чего? – спросил Михайло.
– Ничего.
– Вроде сердишься?
– Ну что ты! Разве можно на трудящий народ сердиться? – с неумелой насмешкой и горечью возразила Анна.
Михайло неловко потоптался на месте. Сел на скамейку у печки, стал разуваться.
Анна глянула на него и всплеснула руками:
– Мамочка родимая! Грязный-то!..
– Пыль, – объяснил Михайло, засовывая портянки в сапоги.
Анна подошла к нему, разняла на лбу спутанные волосы, потрогала ладошками небритые щеки мужа и жадно прильнула горячими губами к его потрескавшимся, солоновато-жестким, пропахшим табаком и бензином губам.
– Прямо места живого не найдешь, господи ты мой! – жарко шептала она, близко разглядывая его лицо.
Михайло прижимал к груди податливое мягкое тело и счастливо гудел:
– Замараю ж я тебя всю, дуреха такая!..
– Ну и марай… марай, не думай! Побольше бы так марал!
– Соскучилась небось?
– Соскучишься! Уедет на целый месяц…
– Где же на месяц? Эх ты… акварель!
– Пусти, пойду баню посмотрю. Готовься. Белье вон на ящике. – Она ушла.
Михайло, ступая догоряча натруженными ногами по прохладным доскам вымытого пола, прошел в сени, долго копался в углу среди старых замков, железяк, мотков проволоки: что-то искал. Потом вышел на крыльцо, крикнул жене:
– Ань! Ты, случайно, не видела карбюратор?
– Какой карбюратор?
– Ну такой… с трубочками!
– Не видела я никаких карбюраторов! Началось там опять…
Михайло потер ладонью щеку, посмотрел на машину, ушел в избу. Поискал еще под печкой, заглянул под кровать… Карбюратора нигде не было.
Пришла Анна.
– Собрался?
– Тут, понимаешь… штука одна потерялась, – сокрушенно заговорил Михайло. – Куда она, окаянная?
– Господи! – Анна поджала малиновые губы. На глазах ее заблестели светлые капельки слез. – Ни стыда ни совести у человека! Побудь ты хозяином в доме! Приедет раз в год и то никак не может расстаться со своими штуками…
Михайло поспешно подошел к жене.
– Чего сделать, Нюся?
– Сядь со мной. – Анна смахнула слезы.
Сели.
– У Василисы Калугиной есть полупальто плюшевое… хоро-ошенькое! Видел, наверно, она в нем по воскресеньям на базар ездит!
Михайло на всякий случай сказал:
– Ага! Такое, знаешь… – Михайло хотел показать, какое пальто у Василисы, но скорее показал, как сама Василиса ходит: вихляясь без меры. Ему очень хотелось угодить жене.
– Вот. Она это полупальто продает. Просит четыре сотни.
– Так… – Михайло не знал, много это или мало.
– Так вот я думаю: купить бы его? А тебе на пальто соберем ближе к зиме. Шибко оно глянется мне, Миша. Я давеча примерила – как влитое сидит!
Михайло тронул ладонью свою выпуклую грудь.
– Взять это полупальто. Чего тут думать?
– Погоди ты! Разлысил лоб… Денег-то нету. А я вот что придумала: давай продадим одну овечку! А себе ягненка возьмем…
– Правильно! – воскликнул Михайло.
– Что правильно?
– Продать овечку.
– Тебе хоть все продать! – Анна даже поморщилась.
Михайло растерянно заморгал добрыми глазами.
– Сама же говорит, елки зеленые!
– Так я говорю, а ты пожалей. А то я – продать, и ты – продать. Ну и распродадим так все на свете!
Михайло открыто залюбовался женой.
– Какая ты у меня… головастая!
Анна покраснела от похвалы.
– Разглядел только…
Из бани возвращались поздно. Уже стемнело.
Михайло по дороге отстал. Анна с крыльца услышала, как скрипнула дверца кабины.
– Миша!
– Аиньки! Я сейчас, Нюся, воду из радиатора спущу.
– Замараешь белье-то!
Михайло в ответ зазвякал гаечным ключом.
– Миша!
– Одну минуту, Нюся.
– Я говорю, замараешь белье-то!
– Я же не прижимаюсь к ней.
Анна скинула с пробоя дверную цепочку и осталась ждать мужа на крыльце.
Михайло, мелькая во тьме кальсонами, походил около машины, вздохнул, положил ключ на крыло, направился к избе.
– Ну, сделал?
– Надо бы карбюратор посмотреть. Стрелять что-то начала.
– Ты ее не целуешь, случайно? Ведь за мной в женихах так не ухаживал, как за ней, черт ее надавал, проклятую! – рассердилась Анна.
– Ну вот… При чем она здесь?
– При том. Жизни никакой нету.
В избе было чисто, тепло. На шестке весело гудел самовар.
Михайло прилег на кровать; Анна собирала на стол ужин.
Неслышно ходила по избе, носила бесконечные туески, кринки и рассказывала последние новости:
– …Он уж было закрывать собрался магазин свой. А тот – то ли поджидал специально – тут и был! «Здрасти, – говорит, – я ревизор…»
– Хэх! Ну? – Михайло слушал.
– Ну, тот туда-сюда – заегозил. Тыр-пыр – семь дыр, а выскочить некуда. Да. Хворым прикинулся…
– А ревизор что?
– А ревизор свое гнет: «Давайте делать ревизию». Опытный попался.
– Тэк. Влопался, голубчик?
– Всю ночь сидели. А утром нашего Ганю прямо из магазина да в КПЗ.
– Сколько дали?
– Еще не судили. Во вторник суд будет. А за ними давно уж народ замечал. Зоечка-то его последнее время в день по два раза переодевалась. Не знала, какое платье надеть. Как на пропасть! А сейчас ноет ходит: «Может, ошибка еще». Ошибка! Ганя ошибется!
Михайло задумался о чем-то.
За окнами стало светло: взошла луна. Где-то за деревней голосила поздняя гармонь.
– Садись, Миша.
Михайло задавил в пальцах окурок, скрипнул кроватью.
– У нас одеяло какое-нибудь старое есть? – спросил он.
– Зачем?
– А в кузов постелить. Зерна много сыплется.
– Что они, не могут вам брезенты выдать?
– Их пока жареный петух не клюнет – не хватятся. Все обещают.
– Завтра найдем чего-нибудь.
Ужинали не торопясь, долго.
Анна слазила в подпол, нацедила ковшик медовухи – для пробы.
– Ну-ка, оцени.
Михайло одним духом осушил ковш, отер губы и только после этого выдохнул:
– Ох… хороша-а!
– К празднику совсем дойдет. Ешь теперь. Прямо с лица весь опал. Ты шибко уж дурной, Миша, до работы. Нельзя так. Другие, посмотришь, гладкие приедут, как боровья… сытые – загляденье! А на тебя смотреть страшно.
– Ничего-о, – гудел Михайло. – Как у вас тут?
– Рожь сортируем. Пылища!.. Бери вон блинцы со сметанкой. Из новой пшеницы. Хлеба-то нынче сколько, Миша! Прямо страсть берет. Куда уж его столько?
– Нужно. Весь СССР прокормить – это… одна шестая часть.
– Ешь, ешь! Люблю смотреть, как ты ешь. Иной раз аж слезы наворачиваются почему-то.
Михайло раскраснелся, глаза заискрились веселой лаской. Смотрел на жену, как будто хотел сказать ей что-то очень нежное. Но, видно, не находил нужного слова.
Спать легли совсем поздно.
В окна лился негреющий серебристый свет. На полу, в светлом квадрате, шевелилось темное кружево теней.
Гармонь ушла на покой. Теперь только далеко в степи ровно, на одной ноте, гудел одинокий трактор.
– Ночь-то! – восторженно прошептал Михайло.
Анна, уже полусонная, пошевелилась.
– А?
– Ночь, говорю…
– Хорошая.
– Сказка просто!
– Перед рассветом под окном пташка какая-то распевает, – невнятно проговорила Анна, забираясь под руку мужа. – До того красиво…
– Соловей?
– Какие же сейчас соловьи!
– Да, верно…
Замолчали.
Анна, крутившая весь день тяжелую веялку, скоро уснула.
Михайло полежал еще немного, потом осторожно высвободил свою руку, вылез из-под одеяла и на цыпочках вышел из избы.
Когда через полчаса Анна хватилась мужа и выглянула в окно, она увидела его у машины. На крыле ослепительно блестели под луной его белые кальсоны. Михайло продувал карбюратор.
Анна негромко окликнула его.
Михайло вздрогнул, сложил на крыло детали и мелкой рысью побежал в избу. Молчком залез под одеяло и притих.
Анна, устраиваясь около его бока, выговаривала ему:
– На одну ночь приедет и то норовит убежать! Я ее подожгу когда-нибудь, твою машину. Она дождется у меня!
Михайло ласково похлопал жену по плечу – успокаивал.
Когда обида малость прошла, он повернулся к ней и стал рассказывать шепотом:
– Там что, оказывается: ма-аленький клочочек ваты попал в жиклер. А он же, знаешь, жиклер… там иголка не пролезет.
– Ну, теперь-то все хоть?
– Конечно.
– Бензином опять несет! Ох… господи!..
Михайло хохотнул, но тут же замолчал.
Долго лежали молча. Анна опять стала дышать глубоко и ровно.
Михайло осторожно кашлянул, послушал дыхание жены и начал вытаскивать руку.
– Ты опять? – спросила Анна.
– Я попить хочу.
– В сенцах в кувшине – квас. Потом закрой его.
Михайло долго возился среди тазов, кадочек, нашел наконец кувшин, опустился на колени и, приложившись, долго пил холодный, с кислинкой квас.
– Хо-ох! Елки зеленые! Тебе надо?
– Нет, не хочу.
Михайло шумно вытер губы, распахнул дверь сеней…
Стояла удивительная ночь – огромная, светлая, тихая… По небу кое-где плыли легкие, насквозь пронизанные лунным светом облачка.
Вдыхая всей грудью вольный, настоянный на запахе полыни воздух, Михайло сказал негромко:
– Ты гляди, что делается!.. Ночь-то!..
