Классный водитель
Весной, в начале сева, в Быстрянке появился новый парень – шофер Пашка Холманский. Сухой, жилистый, легкий на ногу. С круглыми изжелта-серыми смелыми глазами, с прямым тонким носом, рябоватый, с крутой ломаной бровью, не то очень злой, не то красивый. Смахивал на какую-то птицу.
Пашка был родом из кержаков, откуда-то с верхних сел по Катуни, но решительно ничего не усвоил из старомодного неповоротливого кержацкого уклада.
В Быстрянку он попал так.
Местный председатель колхоза Прохоров Ермолай возвращался из города на колхозном «газике». Посреди дороги у них лопнула рессора. Прохоров, всласть наругавшись с шофером, стал голосовать попутным машинам. Две не остановились, а третья, полуторка, притормозила. Шофер откинул дверцу.
– Куда?
– До Быстрянки.
– А Салтон – это дальше или ближе?
– Малость ближе. А что?
– Садись до Салтона. Дорогу покажешь.
– Поехали.
Шофер сидел, откинувшись на спинку сиденья; правая рука – на штурвале, левая – локтем – на дверце кабины. Смотрел вперед, на дорогу, задумчиво щурился.
Полуторка летела на предельной скорости, чудом минуя выбоины. С одной встречной машиной разминулись так близко, что у председателя дух захватило. Он посмотрел на шофера: тот сидел как ни в чем не бывало, щурился.
– Ты еще головы никогда не ломал? – спросил Прохоров.
– А?.. Ничего. Не трусь, дядя. Главное в авиации что? – улыбнулся шофер. Улыбка простецкая, добрая.
– Главное в авиации – не трепаться, по-моему.
– Нет, не то. – Парень совсем отпустил штурвал и полез в карман за папиросами. Его, видно, забавляло, что пассажир трусит.
Прохоров стиснул зубы и отвернулся.
В этот момент полуторку основательно подкинуло. Прохоров инстинктивно схватился за дверцу. Свирепо посмотрел на шофера.
– Ты!.. Авиатор!
Парень опять улыбнулся.
– Уважаю скорость, – признался он.
Прохоров внимательно посмотрел в глаза парню: парень чем-то нравился ему.
– Ты в Салтон зачем едешь?
– В командировку.
– На сев, что ли?
– Да… помочь мужичкам надо.
Хитрый Прохоров некоторое время молчал. Закурил тоже. Он решил переманить шофера в свой колхоз.
– В сам Салтон или в район?
– В район. Деревня Листвянка… Хорошие места тут у вас.
– Тебя как зовут-то?
– Меня-то? Павлом. Павел Егорыч.
– Тезки с тобой, – сказал Прохоров. – Я тоже по батьке Егорыч. Поехали ко мне, Егорыч?
– То есть как?
– Так. Я в Листвянке знаю председателя и договорюсь с ним насчет тебя. Я тоже председатель. Листвянка – это дыра, я тебе должен сказать. А у нас деревня…
– Что-то не понимаю: у меня же в командировке сказано…
– Да какая тебе разница?! Я тебе дам такой же документ… что ты отработал на посевной – все честь по чести. А мы с тем председателем договоримся. За ним как раз должок имеется. А?
– Клуб есть? – спросил Пашка.
– Клуб? Ну как же!
– Сфотографировано.
– Что?
– Согласен, говорю! Пирамидон.
Прохоров заискивающе посмеялся.
– Шутник ты… (Один лишний шофер да еще с машиной на посевной – это пирамидон, да еще какой!) Шутник ты, Егорыч.
– Стараюсь. Значит, клубишко имеется?
– Имеется, Паша. Вот такой клуб – бывшая церковь!
– Помолимся, – сказал Пашка.
Оба – Прохоров и Пашка – засмеялись. Так попал Павел Егорыч в Быстрянку. Жил Пашка у Прохорова. Быстро сдружился с хозяйкой, женой Прохорова, охотно беседовал с ней вечерами.
– Жена должна чувствовать! – утверждал Пашка, с удовольствием уписывая жирную лапшу с гусятиной.
– Правильно, Егорыч, – поддакивал Ермолай, согнувшись пополам, стаскивая с ноги тесный сапог. – Что это за жена, которая не чувствует?
– Если я прихожу домой, – продолжал Пашка, – так? – усталый, грязный – то, се, я должен первым делом видеть энергичную жену. Я ей, например: «Здорово, Маруся!» Она мне весело: «Здорово, Павлик! Ты устал?»
– А если она сама, бедная, наработается за день, то откуда же у нее веселье возьмется? – замечала хозяйка.
– Все равно. А если она грустная, кислая, я ей говорю: пирамидон. И меня потянет к другим. Верно, Егорыч?
– Абсолютно! – поддакивал Прохоров.
Хозяйка притворно сердилась и называла всех мужиков охальниками.
В клубе Пашка появился на второй день после своего приезда. Сдержанно-веселый, яркий: в бордовой рубахе с распахнутым воротом, в хромовых сапогах-вытяжках, в военной новенькой фуражке, из-под козырька которой русой хмелиной завивался чуб.
– Как здесь население… ничего? – равнодушно спросил он у одного парня, а сам ненароком обшаривал глазами танцующих: хотел знать, какое он произвел впечатление на «местное население».
– Ничего, – ответил парень.
– А ты, например, чего такой кислый?
– А ты кто такой, чтобы допрос устраивать? – обиделся парень.
Пашка миролюбиво оскалился.
– Я ваш новый прокурор. Порядки приехал наводить.
– Смотри, как бы тебе самому не навели тут.
– Ничего. – Пашка подмигнул парню и продолжал рассматривать девушек и ребят в зале.
Его тоже рассматривали.
Пашка такие моменты любил. Неведомое, незнакомое, недружелюбное поначалу волновало его. Больше всего, конечно, интересовали девки.
Танец кончился. Пары расходились по местам.
– Что за дивчина? – спросил Пашка у того же парня: он увидел Настю Платонову, местную красавицу.
Парень не захотел с ним разговаривать, отошел. Заиграли вальс.
Пашка прошел через весь зал к Насте, слегка поклонился ей и громко сказал:
– Предлагаю на тур вальса!
Все подивились изысканности Пашки; на него стали смотреть с нескрываемым веселым интересом.
Настя спокойно поднялась, положила тяжелую руку на сухое Пашкино плечо; Пашка, не мигая, ласково смотрел на девушку.
Закружились.
Настя была несколько тяжела в движениях, ленива. Зато Пашка с ходу начал выделывать такого черта, что некоторые даже перестали танцевать – смотрели на него. Он то приотпускал от себя Настю, то рывком приближал к себе и кружился, кружился… Но окончательно он доконал публику, когда, отойдя несколько от Насти, но не выпуская ее руки из своей, пошел с приплясом. Все так и ахнули. А Пашка смотрел куда-то выше «местного населения» с таким видом, точно хотел сказать: «Это еще не все. Будет когда-нибудь настроение – покажу кое-что. Умел когда-то».
Настя раскраснелась, ходила все так же медленно, плавно.
– Ну и трепач ты! – весело сказала она, глядя в глаза Пашке.
Пашка ухом не повел.
– Откуда ты такой?
– Из Москвы, – небрежно бросил Пашка.
– Все у вас там такие?
– Какие?
– Такие… воображалы.
– Ваша серость меня удивляет, – сказал Пашка, вонзая многозначительный ласковый взгляд в колодезную глубину темных загадочных глаз Насти.
Настя тихо засмеялась. Пашка был серьезен.
– Вы мне нравитесь, – сказал он. – Я такой идеал давно искал.
– Быстрый ты. – Настя в упор посмотрела на Пашку.
– Я на полном серьезе!
– Ну и что?
– Я вас провожаю сегодня до хаты. Если у вас, конечно, нет какого-нибудь другого хахаля. Договорились?
Настя усмехнулась, качнула отрицательно головой. Пашка не обратил на это никакого внимания.
Вальс кончился.
Пашка проводил девушку до места, опять изящно поклонился и вышел покурить с парнями в фойе.
Парни косились на него. Пашка знал, что так бывает всегда.
– Тут поблизости забегаловки нигде нету? – спросил он, подходя к группе курящих.
Парни молчали, смотрели на Пашку насмешливо.
– Вы что, языки проглотили?
– Тебе не кажется, что ты здесь слишком бурную деятельность развил? – спросил тот самый парень, с которым Пашка говорил до танца.
– Нет, не кажется.
– А мне кажется.
– Крестись, если кажется.
Парень нехорошо прищурился.
– Выйдем на пару минут… потолкуем?
Пашка отрицательно качнул головой:
– Не могу.
– Почему?
– Накостыляете сейчас ни за что… Потом когда-нибудь потолкуем. Вообще-то чего вы на меня надулись? Я, кажется, никому еще на мозоль не наступал.
Парни не ожидали такого поворота. Им понравилась Пашкина прямота. Понемногу разговорились.
Пока разговаривали, заиграли танго, и Настю пригласил другой парень. Пашка с остервенением растоптал окурок. Тут ему рассказали, что у Насти есть жених, инженер из Москвы, и что, кажется, у них дело идет к свадьбе. Пашка внимательно следил за Настей и, казалось, не слушал, что ему говорят. Потом сдвинул фуражку на затылок, прищурился.
– Посмотрим, кто кого сфотографирует, – сказал он и поправил фуражку. – Где он?
– Кто?
– Инженеришка.
– Его нету сегодня.
– Я интеллигентов одной левой делаю.
Танго кончилось.
Пашка прошел к Насте.
– Вы мне не ответили на один вопрос.
– На какой вопрос?
– Я вас провожаю сегодня до хаты?
– Я одна дойду. Спасибо.
Пашка сел рядом с девушкой. Круглые кошачьи глаза его опять смотрели серьезно.
– Поговорим, как жельтмены.
– Боже мой, – вздохнула Настя, поднялась и пошла в другой конец зала.
Пашка смотрел ей вслед. Слышал, как вокруг него сочувственно посмеивались. Он не чувствовал позора. Только стало больно под ложечкой. Горячо и больно. Он тоже встал и пошел из клуба.
На следующий день к вечеру Пашка нарядился пуще прежнего: попросил у Прохорова вышитую рубаху, перепоясал ее синим шелковым пояском с кистями, надел свои диагоналевые синие галифе, бостоновый пиджак – и появился в здешней библиотеке (Настя работала библиотекарем, о чем Пашка заблаговременно узнал).
– Здравствуйте! – солидно сказал он, входя в просторную избу, служившую и библиотекой и избой-читальней одновременно.
В библиотеке была только Настя, и у стола сидел молодой человек, смотрел «Огонек».
Настя поздоровалась с Пашкой и улыбнулась ему, как старому знакомому.
Пашка подошел к ее столу и начал спокойно рассматривать книги – на Настю ноль внимания. Он сообразил, что парень с «Огоньком» и есть тот самый инженер, жених Насти.
– Почитать что-нибудь? – спросила Настя, несколько удивленная тем, что Пашка не узнал ее.
– Да, надо, знаете…
– Что хотите? – Настя невольно перешла на «вы».
– «Капитал» Карла Маркса. Я там одну главу не дочитал.
Парень отложил «Огонек» и посмотрел на Пашку.
Настя хотела засмеяться, но, увидев строгие Пашкины глаза, сдержала смех.
– Как ваша фамилия?
– Холманский Павел Егорыч. Год рождения тысяча девятьсот тридцать пятый, водитель-механик второго класса.
Пока Настя записывала все это, Пашка незаметно, искоса разглядывал ее. Потом оглянулся. Инженер наблюдал за ним. Встретились взглядами. Пашка растерялся и… подмигнул ему.
– Кроссвордами занимаемся?
Инженер не сразу нашелся что ответить.
– Да… А вы, я смотрю, глубже берете.
– Между прочим, Гена, он тоже из Москвы, – сказала Настя.
– Ну?! – Гена искренне обрадовался. – Вы давно оттуда? Расскажите хоть, что там нового.
Пашка излишне долго расписывался в карточке. Молчал.
– Спасибо, – сказал он Насте. Подошел к столу, швырнул толстый том, протянул Гене руку. – Павел Егорыч.
– Гена. Очень рад!
– Москва-то? – переспросил Пашка, придвигая к себе несколько журналов. – Шумит Москва, шумит… – И сразу, не давая инженеру опомниться, затараторил: – Люблю смешные журналы! Особенно про алкоголиков – так разрисуют всегда…
– Да, смешно бывает. А вы давно из Москвы?
– Из Москвы-то? – Пашка перелистнул страничку журнала. – А я там не бывал сроду. Девушка меня с кем-то спутала.
– Вы же мне вчера в клубе сами говорили! – изумилась Настя.
Пашка глянул на нее.
– Что-то не помню.
Настя посмотрела на Гену, Гена – на Пашку. Пашка разглядывал картинки.
– Странно, – сказала Настя. – Значит, мне приснилось.
– Бывает, – согласился Пашка, продолжая рассматривать журнал. – Вот пожалуйста – очковтиратель, – сказал он, подавая журнал Гене. – Кошмар!
Гена улыбнулся.
– Вы на посевную к нам?
– Так точно. – Пашка оглянулся на Настю: та с интересом разглядывала его. Пашка отметил это. – Сыграем в пешки? – предложил он инженеру.
– В пешки? – удивился инженер. – Может, в шахматы?
– В шахматы скучно, – сказал Пашка (он не умел в шахматы). – Думать надо. А в пешечки – раз, два – и готово.
– Можно и в пешки, – согласился Гена и посмотрел на Настю.
Настя вышла из-за перегородки и подсела к ним.
– За фук берем? – спросил Пашка.
– Как это?
– За то, что человек прозевает, когда ему надо рубить, берут пешку, – пояснила Настя.
– А-а… Можно брать. Берем.
Пашка быстренько расставил шашки на доске. Взял две, спрятал за спиной.
– В какой?
– В левой.
– Ваша не пляшет. – Ходил первым Пашка. – Сделаем так, – начал он, устроившись удобнее на стуле; выражение его лица было довольное и хитрое. – Здесь курить, конечно, нельзя? – спросил он Настю.
– Нет, конечно.
– По – что? – нятно! – Пашка пошел второй. – Сделаем некоторый пирамидон, как говорят французы.
Инженер играл слабо, это было видно сразу. Настя стала ему подсказывать. Он возражал против этого:
– Погоди! Ну так же нельзя, слушай… зачем же подсказывать?
– Ты же неверно ходишь!
– Ну и что! Играю-то я.
– Учиться надо.
Пашка улыбался. Он ходил уверенно, быстро.
– Вон той, Гена, крайней, – опять не стерпела Настя.
– Нет, я не могу так! – возмутился Гена. – Я сам только что хотел этой, а теперь не пойду принципиально.
– А чего ты волнуешься-то? Вот чудак!
– Как же мне не волноваться?
– Волноваться вредно, – встрял Пашка и подмигнул незаметно Насте.
Настя покраснела.
– Ну и проиграешь сейчас! Принципиально.
– Нет, зачем?.. Тут еще полно шансов сфотографировать меня, – снисходительно сказал Пашка. – Между прочим, у меня дамка. Прошу ходить.
– Теперь проиграл, – с досадой сказала Настя.
– Занимайся своим делом! – обиделся Гена. – Нельзя же так, в самом деле. Отойди!
– А еще инженер. – Настя встала и пошла к своему месту.
– Это уже… неостроумно. При чем тут инженер-то?
– «Боюсь ему понравиться-а», – запела Настя и ушла в глубь библиотеки.
– Женский пол, – к чему-то сказал Пашка.
Инженер спутал на доске шашки, сказал чуть охрипшим голосом:
– Я проиграл.
– Выйдем, покурим? – предложил Пашка.
– Пойдем.
В сенях, закуривая, инженер признался:
– Не понимаю: что за натура? Во все обязательно вмешивается.
– Ничего, – неопределенно сказал Пашка. – Давно здесь?
– Что?
– Я, мол, давно здесь живешь-то?
– Живу-то? Второй месяц.
– Жениться хочешь?
Инженер с удивлением глянул на Пашку.
– На ней? Да. А что?
– Ничего. Хорошая девушка. Она любит тебя?
Инженер вконец растерялся.
– Любит?.. По-моему, да.
Помолчали. Пашка курил и сосредоточенно смотрел на кончик сигареты. Инженер хмыкнул и спросил:
– Ты «Капитал» действительно читаешь?
– Нет, конечно. – Пашка небрежно прихватил губами сигаретку – в уголок рта, сощурился, заложил ладони за поясок, коротким, быстрым движением расправил рубаху. – Может, в кинишко сходим?
– А что сегодня?
– Говорят, комедия какая-то.
– Можно.
– Только это… пригласи ее… – Пашка кивнул на дверь библиотеки, нахмурился участливо.
– Ну а как же! – тоже серьезно сказал инженер. – Я сейчас зайду к ней… поговорю…
– Давай, давай!
Инженер ушел, а Пашка вышел на крыльцо, облокотился о перила и стал смотреть на улицу.
…В кино сидели вместе все трое. Настя – между инженером и Пашкой.
Едва только погасили свет, Пашка придвинулся ближе к Насте и взял ее за руку. Настя молча отняла руку и отодвинулась. Пашка как ни в чем не бывало стал смотреть на экран. Посмотрел минут десять и опять стал осторожно искать руку Насти. Настя вдруг придвинулась к нему и едва слышно шепнула на ухо:
– Если ты будешь распускать руки, я опозорю тебя на весь клуб.
Пашка моментально убрал руку.
Посидел еще минут пять. Потом наклонился к Насте и тоже шепотом сказал:
– У меня сердце разрывается, как осколочная граната.
Настя тихонько засмеялась. Пашка опять начал искать ее руку. Настя обратилась к Гене:
– Дай я пересяду на твое место.
– Загораживают, да? Эй, товарищ, убери свою голову! – распорядился Пашка.
Впереди сидящий товарищ «убрал» голову.
– Теперь ничего?
– Ничего, – сказала Настя.
В зале было шумно. То и дело громко смеялись.
Пашка согнулся в три погибели, закурил и стал торопливо глотать сладкий дым. В светлых лучах отчетливо закучерявились синие облачка. Настя толкнула его в бок:
– Ты что?
Пашка погасил папироску… Нашел Настину руку, с силой пожал ее и, пригибаясь, пошел к выходу. Сказал на ходу Гене:
– Пусть эту комедию тигры смотрят.
На улице Пашка расстегнул ворот рубахи, закурил. Медленно пошел домой.
Дома, не раздеваясь, прилег на кровать.
– Ты чего такой грустный? – спросил Ермолай.
– Да так… – сказал Пашка. Полежал несколько минут и вдруг спросил: – Интересно, сейчас женщин воруют или нет?
– Как это? – не понял Ермолай.
– Ну как раньше… Раньше ведь воровали?
– А-а! Черт его знает! А зачем их воровать-то? Они и так, по-моему, рады, без воровства.
– Это конечно. Я так просто, – согласился Пашка. Еще немного помолчал. – И статьи, конечно, за это никакой нет?
– Наверно. Я не знаю, Павел.
Пашка встал с кровати, заходил по комнате. О чем-то сосредоточенно думал.
– «В жизни раз бывает восемна-адцать лет», – запел он вдруг. – Егорыч, на́ рубаху. Сэнк-ю!
– Чего вдруг?
– Так. – Пашка скинул вышитую рубаху Прохорова, надел свою. Постоял посреди комнаты, еще подумал. – Сфотографировано, Егорыч!
– Ты что, девку какую-нибудь надумал украсть? – спросил Ермолай.
Пашка засмеялся, ничего не сказал, вышел на улицу.
Была сырая темная ночь. Недавно прошел хороший дождь, отовсюду капало. Лаяли собаки. Тарахтел где-то движок.
Пашка пошел в РТС, где стояла его машина.
Во дворе РТС его окликнули.
– Свои, – сказал Пашка.
– Кто свои?
– Холманский.
– Командировочный, что ль?
– Ну.
В круг света вышел дедун сторож, в тулупе, с берданкой.
– Ехать, что ль?
– Ехать.
– Закурить имеется?
– Есть.
Закурили.
– Дождь, однако, ишо будет, – сказал дед и зевнул. – Спать клонит в дождь.
– А ты спи, – посоветовал Пашка.
– Нельзя. Я тут давеча соснул было, дак заехал этот…
Пашка прервал словоохотливого старика:
– Ладно, батя, я тороплюсь.
– Давай, давай. – Старик опять зевнул.
Пашка завел свою полуторку и выехал со двора РТС.
Он знал, где живет Настя – у самой реки, над обрывом.
Днем разговорились с Прохоровым, и он показал Пашке этот дом. Пашка запомнил, что окна горницы выходят в сад.
Сейчас Пашку волновал один вопрос: есть у Платоновых собака или нет?
На улицах в деревне никого не было. Даже парочки попрятались. Пашка ехал на малой скорости, опасаясь влететь куда-нибудь.
Подъезжая к Настиному дому, он совсем почти сбросил газ, вылез из кабины. Мотор не заглушил.
– Так, – негромко сказал он и потер ладонью грудь: он волновался.
Света не было в доме. Присмотревшись во тьме, Пашка увидел сквозь голые деревья слабо мерцающие темные окна горницы. Сердце Пашки громко заколотилось.
«Только бы собаки не было».
Он кашлянул, осторожно потряс забор – во дворе молчание. Тишина. Каплет с крыши.
«Ну, Пашка… или сейчас в лоб получишь, или…»
Он тихонько перелез через низенький забор и пошел к окнам. Слышал сзади приглушенное ворчание своей верной полуторки, свои шаги и громкую капель. Весна исходила соком. Пахло погребом.
Пашка, пока шел по саду, мысленно пел песню про восемнадцать лет, одну и ту же фразу: «В жизни раз бывает восемнадцать лет». Он весь день сегодня пел эту песню.
Около самых окон под его ногой громко треснул сучок. Пашка замер. Тишина. Каплет. Пашка сделал последние два шага и стал в простенке. Перевел дух.
«Одна она тут спит или нет?» – возник новый вопрос.
Он вынул фонарик, включил и направил в окно. Желтое пятно света поползло по стенкам, вырывая из тьмы отдельные предметы: печка-голландка, дверь, кровать… Пятно дрогнуло и замерло. На кровати кто-то зашевелился, поднял голову – Настя. Не испугалась. Легко вскочила и пошла к окну в одной ночной рубашке. Пашка выключил фонарик.
Настя откинула крючки и раскрыла окно.
Из горницы пахнуло застойным сонным теплом.
– Ты что? – спросила она негромко. Голос ее насторожил Пашку – какой-то отчужденный.
«Неужели узнала?» – испугался он. Он хотел, чтобы его принимали пока за другого. Он молчал.
Настя отошла от окна. Пашка включил фонарик. Настя прошла к двери, закрыла ее плотнее и вернулась к окну. Пашка выключил фонарь.
«Не узнала. Иначе не разгуливала бы в одной рубахе».
Пашка услышал запах ее волос. В голову ударил горячий туман. Он отстранил ее и полез в окно.
– Додумался? – сказала Настя слегка потеплевшим голосом.
«Додумался, додумался, – думал Пашка. – Сейчас будет цирк».
– Ноги-то вытри, – сказала Настя, когда Пашка влез в горницу и очутился с ней рядом.
Пашка продолжал молчать. Обнял ее, теплую, мягкую. Так сдавил, что у ней лопнула на рубашке какая-то тесемка.
– Ох, – глубоко вздохнула Настя, – что ж ты делаешь? Шальной!..
Пашка начал ее целовать. И тут что-то случилось с Настей: она вдруг вывернулась из его объятий, отскочила, судорожно зашарила рукой по стене, отыскивая выключатель.
«Все. Конец». Пашка приготовился к самому худшему: сейчас она закричит, прибежит ее отец и будет его фотографировать. Он отошел на всякий случай к окну.
Вспыхнул свет. Настя настолько была поражена, что поначалу не сообразила, что стоит перед посторонним человеком почти нагая.
Пашка ласково улыбнулся ей:
– Испугалась?
Настя схватила со стула юбку и стала надевать. Надела, подошла к Пашке. Не успел он подумать о чем-либо, как ощутил на левой щеке сухую горячую пощечину. И тотчас такую же – на правой.
Потом некоторое время стояли друг против друга, смотрели… У Насти от гнева расцвел на щеках яркий румянец. Она была поразительно красива в эту минуту.
«Везет инженеру», – невольно подумал Пашка.
– Сейчас же убирайся отсюда! – негромко приказала Настя.
Пашка понял, что она не будет кричать – не из таких.
– Побеседуем, как жельтмены, – заговорил Пашка, закуривая. – Я могу, конечно, уйти, но это банально. Это серость. – Он бросил спичку в окно и продолжал развивать свою мысль несколько торопливо, ибо опасался, что Настя возьмет в руки какой-нибудь тяжелый предмет и снова предложит убираться. От волнения Пашка стал прохаживаться по горнице – от окна к столу и обратно. – Я влюблен, так. Это факт, а не реклама. И я одного только не понимаю: чем я хуже этого инженера? Если на то пошло, я могу легко стать Героем Социалистического Труда. Надо только сказать мне об этом. И все. Зачем же тут аплодисменты устраивать? Собирайся, и поедем со мной. Будем жить в городе. – Пашка остановился. Смотрел на Настю серьезно, не мигая. Он любил ее, любил, как никого никогда в жизни еще не любил.
Она поняла это.
– Какой же ты дурак, парень, – грустно и просто сказала она. – Чего ты мелешь тут? – Она села на стул. – Натворил делов и еще философствует, ходит. Он любит!.. – Настя странно как-то заморгала, отвернулась. Пашка понял: заплакала. – Ты любишь, а я, по-твоему, не люблю? – Настя резко повернулась к нему – в глазах слезы.
Она была на редкость, на удивление красива. И тут Пашка понял: никогда в жизни ему не отвоевать ее. Всегда у него так: как что чуть посерьезнее, поглубже – так не его.
– Чего ты плачешь?
– Да потому, что вы только о себе думаете… эгоисты несчастные! Он любит! – Она вытерла слезы. – Любишь, так уважай хоть немного, а не так…
– Что же я такого сделал? В окно залез – подумаешь! Ко всем лазят…
– Не в окне дело. Дураки вы все, вот что. Тот дурак тоже… весь высох от ревности. Приревновал ведь он к тебе. Уезжать собрался.
– Как уезжать? Куда? – Пашка понял, кто этот дурак.
– Куда… Спроси его!
Пашка нахмурился.
– На полном серьезе?
Настя опять вытерла ладошкой слезы, ничего не сказала. Пашке стало до того жалко ее, что под сердцем заныло.
– Собирайся! – приказал он.
Настя вскинула на него удивленные глаза.
– Поедем к нему. Я объясню этим московским фраерам, что такое любовь человеческая.
– Сиди уж… не трепись!
– Послушайте, вы!.. Молодая, интересная… – Пашка приосанился. – Мне можно съездить по физиономии, так? Но слова вот эти дурацкие я не перевариваю. Что значит – не трепись?
– Куда ты поедешь сейчас? Ночь глубокая…
– Наплевать. Одевайся. На́ кофту!
Пашка снял со спинки стула кофту, бросил Насте. Настя поймала ее, поднялась в нерешительности. Пашка опять заходил по горнице.
– Из-за чего же это он приревновал? – спросил он не без самодовольства.
– Танцевали… ему сказал кто-то. Потом в кино шептались. Он же дурак набитый.
– Что же ты не могла ему объяснить?
– Нужно мне объяснять! Никуда я не поеду.
Пашка остановился.
– Считаю до трех: раз, два… А то целоваться полезу!
– Я те полезу! Что ты ему скажешь?
– Я знаю что!
– А я к чему там?
– Надо.
– Да зачем?
– Я не знаю, где он живет. Вообще надо ехать. Точка.
Настя надела кофту, туфли.
– Лезь. Я за тобой. Видел бы кто-нибудь сейчас…
Пашка вылез в сад, помог Насте. Вышли на дорогу.
Полуторка ворчала на хозяина.
– Садись, ревушка-коровушка!.. Возись тут с вами по ночам.
Пашке эта новая нежданная роль нравилась. Настя залезла в кабину.
– Меня, что ли, хотел увозить? На машине-то?
– Где уж тут!.. С вами вперед прокиснешь, чем…
– Ну до чего ты, Павел…
– Что? – строго спросил Пашка.
– Ничего.
– То-то. – Пашка со скрежетом всадил скорость и поехал.
…Инженер не спал, когда Пашка постучал ему в окно.
– Кто это?
– Я.
– Кто я?
– Пашка. Павел Егорыч.
Инженер открыл дверь, впустил Пашку. Не скрывая удивления, уставился на него.
Пашка кивнул на стол, заваленный бумагами.
– Грустные стихи сочиняешь?
– Я не понимаю, слушай…
– Поймешь. – Пашка сел к столу, отодвинул локтем бумаги. – Любишь Настю?
– Слушай!.. – Инженер начал краснеть.
– Любишь. Значит, так: иди веди ее сюда – она в машине сидит.
– Где? В какой машине?
– На улице. Ко мне зря приревновал: мне с хорошими бабами не везет.
Инженер быстро вышел на улицу, а Пашка, Павел Егорыч, опустил голову на руки и закрыл глаза. Он как-то сразу устал. Опять некстати вспомнились надоевшие слова: «В жизни раз бывает…» В груди противно заболело.
Вошли инженер с Настей.
Пашка поднялся. Некоторое время смотрел на них, как будто собирался сказать напутственное слово.
– Все? – спросил он.
– Все, – ответил инженер.
Настя улыбнулась.
– Вот так, – сердито сказал Пашка. – Будьте здоровы. – Он пошел к выходу.
– Куда ты? Погоди!.. – запротестовал инженер. Пашка, не оглянувшись, вышел.
Уезжал Пашка из этой деревни. Уезжал в Салтон. Прохорову он подсунул под дверь записку с адресом автобазы, куда просил прислать справку о том, что он отработал честно три дня на посевной. Представив себе, как будет огорчен Прохоров его отъездом, Пашка дописал в конце: «Прости меня, но я не виноват».
Пашке было грустно. Он беспрерывно курил.
Пошел мелкий дождь.
У Игринева, последней деревни перед Салтоном, на дороге впереди выросли две человеческие фигуры. Замахали руками. Пашка остановился.
Подбежали молоденький офицер с девушкой.
– До Салтона подбрось, пожалуйста! – Офицер был чем-то очень доволен.
– Садись!
Девушка залезла в кабину и стала вертеться, отряхиваться. Лейтенант запрыгнул в кузов. Начали переговариваться, хохотали.
Пашка искоса разглядывал девушку – хорошенькая, белозубая, губки бантиком – прямо куколка! Но до Насти ей далеко.
– Куда это на ночь глядя? – спросил Пашка.
– В гости, – охотно откликнулась девушка. И высунулась из кабины – опять говорить со своим дружком. – Саша? Саш!.. Как ты там?!
– В ажуре! – кричал из кузова лейтенант.
– Что, дня не хватает? – опять спросил Пашка.
– Что? – Девушка мельком глянула на него и опять: – Саша? Саш!..
– Все начисто повлюблялись, – проворчал Пашка. – С ума все посходили. – Он вспомнил опять Настю: совсем недавно она сидела с ним рядом – чужая. И эта чужая.
– Саша! Саш!..
«Саша! Саш! – съехидничал про себя Пашка. – Твой Саша и так сам себя не помнит от радости. Пусти сейчас – вперед машины побежит».
– Я представляю, что там сейчас будет! – кричал из кузова Саша.
Девушка так и покатилась со смеху. «Нет, люди все-таки ненормальными становятся в это время», – сердито думал Пашка. Дождь припустил сильнее.
– Саша! Как ты там?!
– Порядок! На борту порядок!
– Скажи ему – там под баллоном брезент есть – пусть накроется, – сказал Пашка.
Девушка чуть не вывалилась из кабины.
– Саша! Саш!.. Там под баллоном какой-то брезент!.. Накройся!
– Хорошо! Спасибо!
– На здоровье, – сказал Пашка, закурил и задумался, всматриваясь прищуренными глазами в дорогу.
