Как Андрей Иванович Куринков, ювелир, получил 15 суток
Андрей Иванович – это такой попрыгунчик, резиновый человек, хороший ювелир, изобретатель… Правда хороший ювелир и изобретатель, но он думает, что он единственный в своем роде ювелир и изобретатель, неповторимый, везде об этом трещит, но вечно ему чего-нибудь не хватает, чтобы сделать такое, чтобы все ахнули. То материала нет подходящего, то инструмент не тот. Чаще всего – материал не тот.
– Ты дай мне настоящий янтарь! – говорит он с вызовом и значительно. – Дай мне кусок настоящего янтаря – я тебе сделаю.
Может, он и сделает, если получит в руки «кусок настоящего янтаря», но он ужасно много говорит об этом, раздражает всех, и тогда кто-нибудь языкастый заявляет:
– Тебе, как тому танцору, – что-нибудь да мешает.
– Нет, ты дай мне кусок настоящего янтаря! – волнуется Андрей Иванович. И начинает всех разить знаниями; говорит он складно, и если бы не много, то, наверно, было бы даже интересно послушать его. Вся беда – много говорит. – Сидела мушка на веточке много-много миллионов лет назад, на нее капнула капля смолы, ее сшибло с веточки, дальше, на эту капельку упала другая… Ну, и так далее.
Ты дай мне этот кусок, я уберу лишнее, сделаю тебе такую иголку к галстуку – все будут не на тебя смотреть, а на эту иголку с мушкой.
У нас один карат бриллианта – это горошина со всеми накладными, со всеми налогами – тысяча рублей. Так? Но у нас – тридцать шесть характеристик бриллиантов, грубо говоря, тридцать шесть сортов. И вот ты дай мне…
Это он в пивной разглагольствует, и на это «ты дай мне» ему часто говорят: «На!»
Андрей Иванович очень не любил своего соседа по жилью, Трухалева Илью Георгиевича, закройщика ателье номер какого-то. Этот Илья Георгиевич откровенно называл Андрея Ивановича трепачом. Андрей Иванович на это выпячивал нижнюю челюсть, зло смотрел на закройщика, некоторое время молчал, потом начинал говорить:
– Чем отличается граненый бриллиант от бриллианта, который не побывал в руках мастера? Граненый играет. А тебя, когда делали, чуть-чуть только тронули – чтобы вес не потерять: ты дурак. Тяжелый, но дурак.
Опять, на беду свою, много, долго и одинаково – про бриллианты, гранения, игру… И дожидался, что Трухалев ему на все это кратко говорил:
– Трепач. Барахло. – И уходил.
И получалось, что это он говорил последние слова, слова тяжкие, обидные, а Андрей Иванович оставался со множеством точных, образных слов – не высказанных; он злился и на малейшие шумы, звуки в квартире Трухалева, сладострастно, с ожесточением садил черенком половой щетки в потолок (Трухалев жил над ним). Трухалев на это стукнет пару раз, точно скажет: «трепач», «барахло» – и жизнь в его квартире идет так же, как и шла: ходят, постукивают, передвигают стулья.
За время, пока они жили так – друг над другом, – ювелир Куринков накопил на закройщика много зла и обиды. Тот отвечал тем же, кроме того, кажется, куда-то писал на ювелира, что он не дает соседям покоя: всем стучит в стены щеткой. Если им случалось вместе ехать в лифте или зимой выколачивать рядом ковры на снегу, они оскорбляли друг друга.
– Опять вас продернули, – начинал ювелир. – Сшили пиджак, а рукава – вот по этих пор. Не видал по телевизору?
– Мы такие специально для ювелиров шьем, чтобы бриллианты было видно. А нормальным людям мы шьем нормально.
– Но про ювелиров ни разу не было передачи, а про вас – то и дело.
– Делать-то нечего, вот и показывают. Если ты мне еще будешь стучать в пол, я спущусь и надену тебе мусорное ведро на голову. И буду тоже стучать по нему. Молотком.
– Попробуй. Я те алмазным резцом вырежу на лбу: «Дурак».
– От дурака слышу. Трепач. Барахло.
И закройщик уходил.
И вот как-то в воскресенье к ювелиру Куринкову заехал брат, военный. Брат ехал в отпуск на юг, по пути завернул на сутки к брату. Домашних Куринкова – жены и дочери-студентки – дома не было, братья взяли винца, посидели, повспоминали немного, потом брат сказал, что очень устал, и пошел соснуть. А ювелир остался один. Он задумался чего-то… Жизнь идет себе, неопределенно, с тоской думал он. Идет себе и идет. И в душе ювелира назревал какой-то тоже не вполне определенный протест, что жизнь – идет и идет. Тут, как на грех, над ним опять задвигали стульями, стали ходить… Ювелир вполне определенно обозлился опять на закройщика, вспомнил все его обидные слова… Взгляд его упал на военный мундир брата, мысль в голове вспыхнула и ясно высветила картину: вот он, военный, входит к закройщику… Дальше он даже додумывать не стал – дальше как-то все было понятно. Почему-то он враз сообразил, что делать дальше.
Закройщик с женой собрались как раз ужинать, когда в дверь к ним резко, требовательно позвонили.
– Кто это? – удивился закройщик.
Жена пожала плечами:
– Телеграмма?..
– Ну, иди, – велел закройщик.
Хозяйка открыла дверь… В квартиру стремительно вошел ювелир Куринков в форме капитана.
– Именем Уголовного кодекса, – сказал он. – Собирайтесь.
У закройщика и у его жены вытянулись лица… Они ошалели.
– А чего такое? – нерешительно спросил закройщик. – Как это?
– Ста-ать! – заорал ювелир.
Закройщик встал…
– А чего такое-то? – опять спросил он, во все глаза глядя на… на кого? Кто это? Что это?
Ювелир меж тем прошелся по комнате, бегло оглядел ее всю… Четко развернулся, подошел к закройщику, пронзительно и трезво глядя ему прямо в глаза.
– Мне надоели ваши шорохи, – сказал ювелир. – Что у вас за возня каждую ночь?
– Ты же ювелир, чего ты… – начал было закройщик.
– Молчать! – приказал ювелир. Закройщик потом рассказывал, что он потому так ошалел и растерялся, что ювелир очень все делал «натурально». – Для ВАС я был ювелир… поэтому терпел все ваши шорохи. И оскорбления – так надо было. Кстати, сколько вы на меня заявлений написали?
– Да я… это…
– Сколько?
– Два.
Ювелир посмеялся:
– Обои эти бумажки попали ко мне же – я сходил с ними в одно место. За каждое ваше заявление я получал благодарность – что хорошо притворяюсь. Ясно? Вы думали, с вами тут в бирюльки играют?
Ювелир стал опять раздражаться. Опять прошелся по комнате… Заглянул мимоходом в книжный шкаф.
– А чего я такое сделал? – вдруг осмелел закройщик. – Куда это собираться-то?
Ювелир остановился перед закройщиком, заложив руки за спину, качнулся несколько раз с носков на каблуки, с каблуков на носки, все это время в упор глядя на него, заговорил тихо, четко, значительно:
– Нам известно про всю вашу деятельность.
– Какую дея…
– Молчать! Сядьте! Сесть!
Закройщик сел.
– Нам все известно, даже чего вам неизвестно.
Ювелир тоже сел. Но тотчас встал и стал снова ходить по комнате – ему, как видно, особенно нравилось ходить в форме.
Он ходил долго. Он думал.
– С арестом я, кажется, подожду, – сказал он. – Вы знаете армянина, на углу тут сидит… чистильщик. Здоровый такой.
– Знаю, – сказал закройщик.
– Каждое утро будете подходить к нему и спрашивать: «У вас продается славянский шкаф из карельской березы?» Он будет ругаться и кричать – не обращайте внимания. Даже если полезет драться – терпите. Нам его надо расколоть.
– Я с такими делами не связываюсь, – решительно заявил закройщик. – Я не умею.
– Что значит «не умею»? Научим! Никто сперва не умеет – научим. Я терпел все ваши выходки – это, думаете, легко? – Расчет у ювелира, надо признать, был жестокий: вспыльчивый армянин показал бы такой «славянский шкаф», что закройщик всю жизнь потом помнил бы эту таинственную игру в разведчиков. – Спрашивать надо каждый день, но об этом ни-ко-му. Ясно?
Пока ювелир инструктировал закройщика, тому вдруг бросилось в глаза вот что: китель на ювелире явно не с его плеча. Профессиональный глаз портного не подвел.
– А попрошу документы! – сказал он. И встал.
– Молчать! – заорал ювелир и стукнул ладонью об стол.
– Нина, закрой дверь на ключ! – крикнул закройщик.
Ювелир хотел уйти со словами:
– Хорошо, мы потолкуем в другом месте.
И пошел было, но большой закройщик прыгнул на него, легко подмял под себя и заорал жене:
– Звони в милицию!
Маленький ювелир отчаянно боролся с закройщиком, но все напрасно.
…Ночь Андрей Иванович провел в вытрезвителе. Утром еще кое-как крепился, а когда их, человек двенадцать, повезли в закрытой машине в суд, сильно затосковал. Другие – хоть бы что, а он молчал. Особенно он боялся, что нарисуют его на доске «Не проходите мимо», напишут фамилию, имя… А у него дочь студентка. Хорошо ей будет смотреть на такого папашу?
Судили три женщины…
Кто был тут не первый раз, выходили из комнаты, где вершился суд, изумленные.
На вопрос: «Сколько вломили?» – только махали рукой:
– Под завязку.
– Что-то они сегодня… не в настроении, что ли, – сидели, толковали.
– Они в понедельник всегда так, – сказал один мрачный.
– Куринков! – вызвали.
– Эгей? – подскочил ювелир. – Иду.
Он вошел в большую комнату и, слегка поклонившись, вежливо сказал:
– Здравствуйте.
– Садитесь, – велели ему.
Куринков скромненько присел на краешек скамьи с высокой спинкой, устремил взор на судей – весь внимание.
– Вчера, восемнадцатого июня, вы, будучи в нетрезвом состоянии, надели не принадлежащую вам военную форму…
– Пошутил! – воскликнул ювелир. И хотел даже посмеяться, но у него вышло коротко и ненатурально. – Я вообще шутник большой. Бывает, соберемся у нас в мастерской – чего я только ни выделываю! Я в ювелирной мастерской работаю. Я вот вижу у вас колечко… – Ювелир хотел встать и поближе посмотреть кольцо на руке одной из женщин.
– Сидеть, – сказал ему старшина.
– Господи, чего тут такого? – негромко сказал ювелир. – Просто смотрю: неважно сделано…
– Вы признаете факт шантажа и запугивания с вашей стороны?
– Только не шантаж! – вскочил ювелир и даже протянул руку к судье. – Только не… это… не надо разных слов. Шутка – да, юмореска…
– Вы угрожали Трухалеву Илье Георгиевичу арестом?
– Ну, шутка, шутка!.. – Ювелир прижал руку к сердцу: – Ну, Трухалев шуток не понимает, но вы-то!..
– Сядьте, – опять сказал ему старшина…
Ювелир сел… И вдруг ему стало противно, что он трусит, юлит и суетится. Он как-то сразу устал и успокоился.
– Угрожал, – сказал он спокойно.
– Вы сознаете, что это… неумно по крайней мере? Что за мысль вам пришла – пойти арестовывать? Почему?
– Не знаю, – сказал ювелир. – Мне не нравится этот Трухалев. Вообще, чего тут много говорить? Давайте мне пятнадцать суток… и разойдемся, как в море корабли. – Ювелир смело посмотрел на старшину и даже подмигнул ему. Что на него такое нашло, непонятно. – Чего тут долго-то?
Женщина-судья серьезно смотрела на него.
– Только не надо, – сказал ювелир.
– Что «не надо»?
– Не надо меня пугать строгим взором. Прошу дать мне пятнадцать суток. Я все понимаю, всю карикуляцию.
– Почему вы решили, что именно пятнадцать?
– Вы же всем сегодня по пятнадцать даете.
Женщины тут же, не сходя с места, негромко посовещались, и судья объявила:
– Пятнадцать суток.
– О’кей! – сказал ювелир. И вышел в коридор к другим.
– Сколько вломили? – спросили.
– Пятнадцать, – сказал ювелир.
В эту минуту ему было все равно, даже хорошо, что пятнадцать, а то перед другими было бы неудобно. Он сел в пестрый рядок тех, кто уже получил свои «сутки».
– В понедельник к ним лучше не попадать, – опять сказал мрачный человек. Он тоже получил пятнадцать суток.
