Буря утихла. Ее словно бы и не бывало. Разъяснилось, нигде не виднелось ни облачка, дул свежий ветер, как будто стараясь очистить плиту, или зеркало, или рассудок.

Я стоял на берегу перед арабской крепостью Раттиган, с Крамли и Генри, которые по большей части молчали, и Фрицем Вонгом, который обозревал сцену в поисках мелких и крупных планов.

Внутри дома перемещались, как тени, двое мужчин в белых комбинезонах; мне, полоумному писателю, чей мозг легко рождает сопоставления, они напомнили алтарных прислужников; захотелось — дикая мысль — увидеть здесь еще одну фигуру в белом — отца Раттигана, с курильницей и ладаном и святой водой, пусть бы освятил заново этот дом, который, вероятно, и не был прежде освящен. Боже милосердный, думал я, пошли священника, чтобы очистил это логово беззакония! Маляры внутри усердно трудились, отскребая стены, прежде чем покрыть их свежей краской; они не знали, кому принадлежал этот дом и что там когда-то обитало. Снаружи, на столике у бассейна, стояло пиво для Крамли, Фрица, Генри и меня, а также водка, если нам захочется.

Запах свежей краски вселял бодрость; он обещал безумную свободу, прощение грехов. Новая краска, новая жизнь? Молю, Господи.

— Как далеко она заплывает? — Крамли разглядывал буруны в сотне ярдов от берега.

— Меня не спрашивай, — отозвался Генри.

— Плавает с тюленями, — проговорил я, — или где-нибудь поблизости. У нее там полно друзей. Слышишь?

Тюлени тявкали, громко или тихо, я не знал — просто я их слышал. Это были радостные звуки, дополнение к свежей краске, делавшей старый дом новым.

— Скажи малярам, когда будут красить ее почтовый ящик, пусть оставят место только для одного имени, ja? — распорядился Фриц.

— Правильно, — согласился Генри. Он склонил голову набок и нахмурился. — Долгонько она плавает. Что, если не вернется?

— Это было бы не так уж плохо, — ответил я. — Ей нравится плавать в открытом море.

— После бури море вздувается, резвиться в волнах куда как хорошо. Эй! Что за гром!

Такой гром сопровождает обычно театральный выход.

Безошибочно подгадав ко времени, на подъездную дорогу за домом Раттиган с ревом вкатило такси.

— Боже! — воскликнул я. — Я знаю, кто там! Хлопнула дверь. Проваливаясь в песок, от дома к бассейну двинулась женщина; ладони ее были сжаты в кулаки. Раскаленная, как домна, она встала передо мной и поднесла кулаки к моему носу.

— Имеешь что-нибудь сказать? — крикнула Мэгги.

— Извини? — пролепетал я.

— Извини!

Она замахнулась и изо всех сил врезала мне в нос.

— Вдарь еще раз, — предложил Крамли.

— Еще разочек на счастье, — подхватил Фриц.

— Что происходит? — спросил Генри.

— Ублюдок!

— Знаю.

— Сукин сын!

— Да, — кивнул я.

Она ударила меня снова.

У меня хлынула кровь. Залила подбородок и поднятые руки. Мэгги отступила.

— О господи, — вскрикнула она, — что я сделала!

— Врезала сукину сыну и ублюдку, — отозвался Фриц.

— Точно, — подтвердил Крамли.

— А ты помолчи! — рявкнула Мэгги. — Принесите кто-нибудь пластырь.

Я посмотрел на алые струи у себя на руках.

— Пластырь не поможет.

— Заткнись, бабник паршивый!

— Это уж перебор, — проблеял я.

— Ни с места! — крикнула она и вновь занесла кулак.

Я остался на месте, и Мэгги сникла.

— Нет, нет, хватит, хватит, — заплакала она. — Господи, это просто ужас.

— Давай, я заслужил.

— Заслужил, правда?

— Да.

Мэгги перевела взгляд на далекий прибой.

— Где она? В море?

— Где-то там.

— Надеюсь, никогда не выплывет!

— Я тоже.

— Что, черт возьми, ты имеешь в виду?

— Не знаю. — Я старался говорить спокойно. — Может, ей там место. Может, у нее там друзья, немые друзья, может, ей не надо возвращаться, пусть остается с ними.

— Вздумает вернуться, я ее убью.

— Тогда ей лучше держаться подальше.

— Защищаешь ее, подонок?

— Нет, просто говорю, что ей лучше не возвращаться. В такие дни, после грозы, когда волны улеглись и небо очистилось, она всегда чувствовала себя счастливой. Я наблюдал это несколько раз. Она весь день не прикасалась к спиртному, проводила время в море, и можно было надеяться, что однажды она не вернется.

— Что за мысли у тебя в голове? А у нее?

— Никто не знает. Это происходит все время. Оправдания нет. Просто что-то случается, а дальше ты понимаешь, что все пошло к черту.

— Говори дальше, может, скажешь что-нибудь осмысленное.

— Нет, чем больше говоришь, тем меньше смысла. Она долго пропадала. Теперь, наверное, нашлась. Ерунда, брехня, не знаю. Я пообещал ей, если она заплывет в море со всеми этими именами, то выплывет, наверное, только с одним. Посулы, посулы. Когда она выйдет на берег, узнаем.

— Заткнись. Известно тебе, тупой ублюдок, что я тебя люблю?

— Известно.

— Я все еще люблю тебя, господи помилуй, несмотря ни на что, гад ты эдакий. Неужели такова женская доля?

— Большинства, — отозвался я. — Большинства. Объяснения нет. Причин тоже. Ужасная правда. Пес гуляет. Пес возвращается домой. Пес улыбается. Его бьют. Он прощает, за то, что его простили. И отправляется к себе в конуру или живет один. Я не хочу жить один. А ты?

— Не хочу, помоги мне, Иисусе. Вытри нос.

Я вытер. Кровь все еще шла.

— Прости, — вскричала Мэгги.

— Не извиняйся. Ты ни в чем не виновата. Не извиняйся.

— Стойте! — сказал Генри. — Слушайте.

— Что? — спросили все в один голос.

— Чувствуете?

— Что, черт возьми, что?

— Идет большой прибой, самая большая волна, — пробормотал Генри. — И что-то с собой несет.

Вдалеке затявкали тюлени.

Вдалеке вздыбилась гигантская волна.

Крамли, Фриц, Генри, Мэгги и я затаили дыхание.

И волна пришла.