Книга: Джейн Эйр. Грозовой перевал
Назад: 22
Дальше: 24

23

Дождливую ночь сменило сырое утро — не то идет снег, не то моросит, — и дорогу нам пересекали шумные потоки, набегавшие со взгорья. Ноги у меня насквозь промокли; я была сердита и угнетена — самое подходящее настроение для такого неприятного дела! Мы вошли в дом через кухню, чтобы проверить, вправду ли нет мистера Хитклифа: я не очень-то полагалась на его слова.
Джозеф сидел и, видно, блаженствовал — один у бушующего огня; рядом на столе — кварта эля с накрошенными в него большими кусками подрумяненной овсяной лепешки; и короткая черная трубка во рту. Кэтрин подбежала к очагу погреться. Я спросила, дома ли хозяин. Мой вопрос долго оставался без ответа, и, подумав, что старик оглох, я повторила громче.
— Не-э! — буркнул он или, скорее, просопел в нос. — Не-э, ступайте-ка назад, откуда пришли.
— Джозеф! — кричал одновременно со мной капризный голос из комнаты. — Сколько раз мне тебя звать? Тут осталась только горсточка красных угольков. Джозеф! Сейчас же иди сюда!
Могучая затяжка и решительный взгляд, уставившийся в топку, дали понять, что уши старика глухи к призыву. Ключница и Гэртон не показывались: женщина ушла куда-то по делам, а Гэртон, верно, работал. Мы узнали голос Линтона и вошли.
— Ох, хотел бы я, чтоб ты когда-нибудь помер на своем чердаке! сдох бы с голоду! — сказал мальчик, заслышав наши шаги и подумав, что идет наконец его нерадивый слуга.
Он замолчал, поняв свою ошибку; двоюродная сестра кинулась к нему.
— Это вы, мисс Линтон? — сказал он, поднимая голову с подлокотника большого кресла, в котором лежал. — Нет… не целуйте меня: от этого я задыхаюсь. Ох! Папа мне сказал, что вы придете, — продолжал он, отдышавшись после объятий Кэтрин, а та стояла и смотрела на него в раскаянии. — Будьте так любезны, притворите дверь, вы не закрыли ее за собой. Эти… эти подлые твари не несут угля подкинуть в огонь. Мне так холодно!
Я помешала в топке и сама принесла ведерко угля. Больной начал жаловаться, что на него напустили пепла. Но он был измучен кашлем, и было видно, что его лихорадит, так что я не стала его упрекать за привередливость.
— Ну, Линтон, — тихо сказала Кэтрин, когда его нахмуренный лоб разгладился. — Ты рад, что видишь меня? Могу я что-нибудь сделать для тебя?
— Почему вы не приходили раньше? — спросил он. — Вы должны были навещать меня, а не писать. Меня страшно утомляло писание этих длинных писем. Гораздо было бы приятней разговаривать с вами. А теперь мне и разговаривать трудно — мне все трудно. Не понимаю, куда пропала Зилла! Может быть, вы (он посмотрел на меня) пройдете на кухню и посмотрите?
Я не увидела благодарности за прежние свои услуги и, не желая бегать взад-вперед по его приказу, ответила:
— Там нет никого, кроме Джозефа.
— Я хочу пить! — крикнул он в раздражении и отвернулся. — Как папа уехал, Зилла только и делает, что шляется в Гиммертон: это подло! Мне приходится сидеть здесь внизу — они сговорились не откликаться, когда я зову их сверху.
— А ваш отец внимателен к вам, мастер Хитклиф? — спросила я, увидав, что дружба, предлагаемая девочкой, отклонена.
— Внимателен? Он хоть их заставляет быть немного внимательней, — проворчал больной. — Мерзавцы! Знаете, мисс Линтон, эта скотина Гэртон смеется надо мной! Я его ненавижу! правда, я ненавижу их всех: они препротивные!
Кэти искала воды; она увидела на полке кувшин, наполнила стакан, принесла ему. Линтон попросил подбавить ложку вина из бутылки на столе. Отпив немного, он стал спокойней на вид и сказал, что она очень добра.
— А ты рад, что видишь меня? — сказала она, повторяя свой прежний вопрос и радуясь проблеску улыбки на его лице.
— Да, я рад. В этом есть нечто новое — слышать голос такой, как ваш! — ответил он. — Но меня возмущало, что вы не приходите. А папа клялся, что я сам виноват; он называл меня жалким, плюгавым, никудышным созданием и говорил, что вы презираете меня и что он на моем месте давно уже был бы хозяином Мызы вместо вашего отца. Но ведь вы меня не презираете, нет, мисс Линт…
— Я хочу, чтобы ты меня звал просто Кэтрин или Кэти и на «ты», — перебила моя молодая госпожа. — Презирать тебя? Нет! После папы и Эллен я люблю тебя больше всех на свете. Но я не люблю мистера Хитклифа. И мне нельзя будет приходить, когда он вернется. Он долго будет в отъезде?
— Несколько дней, — ответил Линтон, — но он теперь часто ходит на болото — началась охотничья пора, и ты могла бы просиживать со мною часок-другой, пока его нет дома. Скажи, что ты согласна. Я думаю, что с тобой я не буду капризен: ты не станешь раздражать меня попусту, всегда будешь готова помочь мне, правда?
— Да, — сказала Кэтрин, гладя его длинные мягкие волосы, — если бы только папа разрешил, я половину времени проводила бы с тобой. Милый Линтон! Я хотела бы, чтобы ты был моим родным братом.
— И тогда ты любила бы меня, как своего отца? — сказал он, оживившись. — А мой папа говорит, что ты полюбишь меня больше, чем отца, и больше всех на свете, если станешь моей женой. Так что я хотел бы лучше, чтоб ты вышла за меня замуж.
— Нет, я никогда никого не буду любить больше, чем папу, — ответила она решительно. — К тому же люди иногда ненавидят своих жен, а сестер и братьев никогда. И если бы ты был мне братом, ты жил бы с нами, и мой папа любил бы тебя так же, как меня.
Линтон стал, спорить, что так не бывает, чтоб люди ненавидели своих жен; но Кэтрин уверяла, что так бывает, и не нашла ничего умней, как привести в пример нелюбовь его собственного отца к ее покойной тетке. Я попыталась остановить ее неразумную речь, но не успела: девочка выложила залпом все, что знала. Мастер Хитклиф в сильном раздражении заявил, что ее россказни — сплошная ложь.
— Мне это сказал папа, а папа никогда не лжет, — ответила она с вызовом.
— Мой отец презирает твоего! — закричал Линтон. — Он его называет дураком и подлой тварью.
— Твой отец — дурной человек, — возразила Кэтрин, — и некрасиво с твоей стороны повторять то, что он говорит. Он, конечно, дурной, раз тетя Изабелла вынуждена была его бросить.
— Она его не бросила, — сказал мальчик. — И ты ни в чем не должна мне перечить.
— Бросила, бросила! — кричала моя молодая госпожа.
— Хорошо, так я скажу тебе кое-что, — объявил Линтон: — Твоя мать не любила твоего отца, — вот тебе!
— О-о! — вскрикнула Кэтрин в таком бешенстве, что не могла продолжать.
— А любила моего, — добавил он.
— Ты лгунишка! Теперь я тебя ненавижу! — Она задыхалась, и ее лицо стало красным от возбуждения.
— Любила! Любила! — пел Линтон в глубине своего кресла и, запрокинув голову, наслаждался волнением противницы, стоявшей позади.
— Бросьте, мистер Хитклиф! — вмешалась я, — это вы тоже, должно быть, говорите со слов отца?
— Нет, не с его слов. А вы придержите язык! — ответил он. — Да, Кэтрин, да, она его любила! Любила!
Кэти, не совладав с собой, сильно толкнула кресло, и Линтон от толчка повалился на подлокотник. Его тут же стал душить кашель, быстро положив конец его торжеству. Приступ длился так долго, что напугал даже и меня. А Кэти расплакалась в ужасе от того, что натворила, хоть и не сознавалась в том. Я обняла мальчика и держала его, покуда кашель не прошел. Тогда он меня оттолкнул и молча откинул голову. Кэтрин тоже перестала плакать, чинно села против него и глядела на огонь.
— Как вы чувствуете себя теперь, мастер Хитклиф? — спросила я, выждав минут десять.
— Хотел бы я, чтобы она себя так чувствовала, — ответил он, — злая, жестокая девчонка! Гэртон никогда меня не трогает, он ни разу в жизни не ударил меня. А мне было сегодня лучше — и вот… — Голос его дрогнул, он всхлипывал.
— Я тебя не ударила! — пробормотала Кэти и прикусила губу, не давая воли новому взрыву чувств.
Линтон стонал и вздыхал, точно в сильном страдании, и тянул так с четверть часа; нарочно, видно, чтобы привести в отчаяние свою сестру, потому что каждый раз, когда он улавливал ее приглушенное всхлипывание, в его голосе звучала новая боль и волнение.
— Мне жаль, что я причинила тебе вред, Линтон, — сказала она наконец, не выдержав терзания. — Но со мной ничего бы не сделалось от такого легкого толчка, и я не думала, что он может повредить тебе. Но ведь он тебе не очень повредил — не очень, Линтон? Не могу же я уйти домой с мыслью, что сделала тебе зло. Отвечай же! Говори со мной!
— Я не могу говорить с тобой, — прошептал он. — Ты так сильно толкнула меня, что теперь я не усну всю ночь, задыхаясь от кашля. Если бы и с тобой так бывало, ты бы знала, что это такое, но ты будешь преспокойно спать, пока я тут мучаюсь один-одинешенек. Хотел бы я посмотреть, как бы ты сама проводила такие страшные ночи! — И он громко расплакался от жалости к самому себе.
— Если страшные ночи для вас — привычное дело, — сказала я, — значит, не из-за барышни вам не спиться; не приди она вовсе, вы спали бы ничуть не лучше. Впрочем, так это или не так, она больше не станет вас тревожить, и, может быть, вам будет покойнее, когда мы уйдем.
— Уйти мне? — спросила печально Кэтрин, склоняясь над ним. — Ты хочешь, чтобы я ушла, Линтон?
— Ты не можешь изменить того, что сделала, — ответил он сердито, отшатнувшись от нее, — или изменишь только к худшему: разволнуешь, и у меня поднимется жар.
— Значит, мне лучше уйти? — повторила она.
— Во всяком случае, оставь меня в покое, — сказал он, — не переношу, когда ты много говоришь.
Она медлила и еще несколько томительных минут не сдавалась на мои уговоры уйти; но так как он не заговаривал и не глядел на нее, она в конце концов направилась к двери, и я за ней. Нас заставил вернуться громкий стон. Линтон сполз с кресла и нарочно бился на полу перед огнем, точно скверный избалованный ребенок, решивший доставлять всем вокруг как можно больше огорчений и тревоги. По всему поведению мальчишки я сразу поняла его натуру и видела, что было бы безумием потакать ему. Но мисс Кэтрин не разобралась: она в ужасе кинулась назад, стала на колени, и плакала, и ласкала его, и уговаривала, покуда он не утих, потому что стал задыхаться, никак не из сожаления, что огорчил ее.
— Я положу его на кушетку, — сказала я, — и пусть катается по ней, сколько ему угодно: не век же нам стоять и смотреть. Надеюсь, вы теперь убедились, мисс Кэти, что не тот вы человек, который может его исцелить, и что причина его болезни не в нежных чувствах к вам. Ну его совсем! Идем. Как только он увидит, что рядом нет никого, кто стал бы обращать внимание на его дурь, он будет рад полежать спокойно.
Она положила подушку ему под голову, поднесла ему воды; он оттолкнул стакан и беспокойно заерзал на подушке, точно это был камень или полено. Кэти попробовала положить ее удобней.
— Так я не могу, — сказал он. — Слишком низко голове.
Кэтрин принесла вторую подушку и положила их одна на другую.
— А так слишком высоко, — заворчал неугомонный.
— Как же мне устроить? — спросила она в отчаянии.
Он свесился к ней, когда она стояла возле кушетки, пригнув одно колено, и не нашел ничего лучшего, как опереться на ее плечо.
— Нет, так не годится! — сказала я. — Хватит с вас подушки, мастер Хитклиф. Барышня и так потратила на вас слишком много времени: мы больше не можем сидеть тут и пяти минут.
— Можем, можем! — оборвала меня Кэти. — Теперь он хороший и терпеливый. Он понял наконец, что этой ночью я буду куда несчастней его, если поверю, что ему стало хуже из-за моего прихода, и что я не посмею поэтому прийти еще раз. Скажи правду, Линтон, — я ведь и в самом деле больше не должна приходить, если причинила тебе вред.
— Ты можешь приходить, чтоб лечить меня, — ответил он, — ты должна приходить, потому что ты в самом деле причинила мне вред: очень большой — ты это знаешь! Когда вы пришли, я не был так плох, как сейчас, — ведь не был?
— Но вы сами себя довели до беды плачем и капризами.
— Ничего я тебе не сделала, — сказала его двоюродная сестра. — Во всяком случае, теперь мы будем друзьями. И я тебе нужна: ты хочешь, чтобы я иногда навещала тебя, правда?
— Я же сказал, что хочу, — ответил он нетерпеливо. — Сядь на кушетку и дай мне опереться на твои колени. Так мама сидела со мной — целыми днями. Сиди тихо и не разговаривай, но можешь спеть мне песню, если умеешь петь; или читай наизусть какую-нибудь длинную интересную балладу — из тех, которым ты обещала меня научить; можно и какой-нибудь рассказ. Но лучше балладу. Начинай.
Кэтрин прочитала самую длинную, какую знала на память. Это занятие очень понравилось обоим. Линтон захотел прослушать вторую балладу и затем еще одну, не считаясь с моими настойчивыми возражениями. Так у них тянулось, пока часы не пробили двенадцать и мы услышали со двора шаги Гэртона, вернувшегося пообедать.
— А завтра, Кэтрин? Ты придешь сюда завтра? — спросил Хитклиф-младший, удерживая ее за платье, когда она нехотя поднялась.
— Нет, — вмешалась я, — ни завтра, ни послезавтра.
Но Кэтрин, видно, дала другой ответ, потому что лицо у Линтона просветлело, когда она наклонилась и что-то шепнула ему на ухо.
— Завтра вы не придете и не думайте, мисс! — начала я, когда мы вышли во двор. — И не мечтайте!
Она улыбнулась.
— Ох, я приму верные меры, — продолжала я. — Тот замок починят, а больше вы никаким путем не улизнете.
— Я могу перелезть через ограду, — рассмеялась она. — Мыза — не тюрьма, Эллен, и ты при мне не тюремщик. А кроме того, мне без малого семнадцать лет, я взрослая. И я уверена, что Линтон быстро поправится, если мне дадут за ним ухаживать. Я старше его, ты же знаешь, и умнее: я не так ребячлива. Я очень скоро научусь направлять его, куда захочу — исподволь, лаской. Он красивый, славный мальчик, если ведет себя хорошо. В моих руках он станет просто прелесть какой! Мы никогда не будем ссориться — ведь не будем? — когда привыкнем друг к другу. Он тебе нравится, Эллен?
— Нравится?! — вскричала я. — Молокосос, заморыш, да еще с прескверным характером. К счастью, как полагает мистер Хитклиф, он не доживет до совершеннолетия. Я даже не уверена, дотянет ли он до весны. Если нет, не велика потеря для его семьи. И счастье для нас, что отец забрал его к себе: чем мягче бы с ним обращались, тем он становился бы назойливей и эгоистичней. Я рада, что он вам не достанется в мужья, мисс Кэтрин.
Кэтрин помрачнела, услышав эти мои слова. Такой небрежный разговор о его близкой смерти оскорбил ее чувства.
— Он моложе меня, — ответила она после довольно долгого раздумья. — Значит, жить ему дольше, чем мне, — и он будет, он должен жить, пока я жива! Он сейчас такой же крепкий, каким был, когда его только что привезли на север, в этом я уверена. Он простудился, как папа, вот и все. Ты говоришь, что папа выздоровеет, — почему же не выздороветь и ему?
— Хорошо, хорошо! — сказала я. — В конце концов нам не о чем беспокоиться. Слушайте, мисс, и запомните, а я свое слово держу: если вы попытаетесь еще раз пойти на Грозовой Перевал со мною или без меня, я все расскажу мистеру Линтону, и, пока он не разрешит, ваша дружба с двоюродным братом возобновляться не должна.
— Она уже возобновилась, — проговорила угрюмо Кэти.
— Ну, так ей будет положен конец! — сказала я.
— Посмотрим! — был ответ; и она пустилась вприпрыжку, оставив меня плестись позади.
Мы обе явились домой раньше обеденного часа, мой господин думал, что мы гуляли в парке, и потому не спросил объяснения нашей отлучки. Едва войдя в дом, я поспешила переобуться, но на Перевале я слишком долго просидела в мокрых башмаках, и это не прошло мне даром. На другое утро я слегла и три недели была не способна исполнять свои обязанности: беда, ни разу до той поры не случавшаяся со мной и, добавлю с благодарностью, ни разу после.
Моя маленькая госпожа была просто ангел — сидела со мною, ухаживала и подбадривала меня в моем одиночестве: меня сильно угнетало, что я не могу встать. Это нелегко для хлопотливой, деятельной женщины; но мне все же грех было жаловаться. Мисс Кэтрин, как только выходила из комнаты мистера Линтона, появлялась у моей постели. Свой день она делила между нами двумя: ни минуты на развлечения; ела наспех, забросила учение, игры и превратилась в самую нежную сиделку. Какое же горячее было у нее сердце, если, так любя отца, она так много давала и мне! Я сказала, что свой день она делила между нами; но господин мой рано удалялся на покой, а мне обычно после шести не нужно было ничего, так что своими вечерами она располагала полностью. Бедняжка! Ни разу я не подумала, чем она там занимается одна после чая. И хотя, когда она забегала ко мне сказать «спокойной ночи», я нередко замечала свежий румянец на ее щеках и ее покрасневшие пальчики, я и помыслить не смела, что краска вызвана быстрой ездой по полям, на холоду: воображала сдуру, что тут виной жаркий огонь в библиотеке.
Назад: 22
Дальше: 24