Однажды утром Эмма и Гарриет прогуливались вдвоем и уже, по мнению Эммы, на целый день наговорились о мистере Элтоне. Больше было положительно некуда, ни в утешение Гарриет, ни в наказание за провинности ей самой, и на обратном пути она старалась отделаться от надоевшего предмета — но только порадовалась, что преуспела в этом, как он снова вторгся в разговор, и когда, заведя речь о том, как тяжело приходится бедным людям зимней парою, она в ответ услышала лишь жалобное: «Мистер Элтон так печется о бедных!», то поняла, что следует прибегнуть к иному средству.

Они как раз приближались к дому, где жили миссис и мисс Бейтс, и Эмма решила зайти к ним, уповая найти спасение в численности. Оказать им подобное внимание были все причины: миссис и мисс Бейтс обожали принимать гостей, и Эмма знала, что те немногие, кто осмеливается видеть в ней несовершенства, укоряют ее в небрежении, полагая, что она вносит неподобающе малую лепту в их скромные радости.

Много раз намекал ей на это упущение мистер Найтли, а порою и собственная совесть, но пересиливало убеждение, что это чересчур неприятно — пустая трата времени — две скучные гусыни, а ужасней всего — опасность встретиться с местной публикой второго и третьего сорта, которая вечно у них толчется; и Эмма предпочитала держаться подальше от их дома. Теперь же в одну минуту решила не проходить мимо, о чем и объявила Гарриет, заметив, что нынче, по ее расчетам, их не должны потчевать письмом от Джейн Фэрфакс.

Миссис и мисс Бейтс занимали гостиный этаж в доме, принадлежащем купцу; здесь в тесной квартирке, составляющей все их владения, посетительниц приняли с распростертыми объятьями, даже с благодарностью; опрятная, тихонькая старушка, сидящая с вязаньем в самом теплом углу, порывалась уступить мисс Вудхаус свое место; суетливая, говорливая дочь ее готова была уморить их добротою и вниманием, бессчетно благодаря за визит, тревожась, не промочили ли они ноги, участливо осведомляясь, здоров ли мистер Вудхаус, радостно сообщая о добром здравии своей матушки и доставая из буфета сладкий пирог. Только сию секунду от них ушла миссис Коул, заглянула на десять минут и была столь добра, что просидела целый час, — так вот она отведала пирожка и любезно сказала, что очень вкусно, а потому, она надеется, мисс Вудхаус и мисс Смит доставят им удовольствие и тоже скушают по кусочку.

Упоминание о Коулах означало, что неизбежно упомянут будет и мистер Элтон. Они были приятели, и мистер Коул имел от мистера Элтона известия после его отъезда. Эмма знала, что сейчас последует: в который раз придется разбирать по косточкам письмо и поддакивать, что он долгонько не едет — верно, отбоя нет от приглашений, ведь он повсюду и всегда любимец общества, и какой пышный бал открыл церемониймейстер… Она проделала это достойно, показывая вид, как и требовалось, будто все это интересно и похвально, и не давая Гарриет вставить ни словечка.

К этому, направляясь сюда, она была готова, но полагала, что, отдав должное мистеру Элтону, ей не станут навязывать более тягостных предметов, а предоставят свободу перебирать в разговоре местных дам и девиц и их карточные вечера. Она не была готова к тому, что мистера Элтона сменит Джейн Фэрфакс, однако мисс Бейтс, скороговоркой покончив с ним, внезапно опять перескочила на Коулов, дабы затем перейти к письму от своей племянницы.

— Ах да! Мистер Элтон, сколько я понимаю… возвращаясь к балам… в бальных залах Бата, по словам миссис Коул… кстати, миссис Коул засиделась у нас за разговорами о Джейн, так мило с ее стороны — не успела войти, как первым долгом осведомилась, что о ней слышно. Они в Джейн души не чают — всякий раз как она приедет к нам погостить, миссис Коул не знает, что и придумать, чтобы ее побаловать, хотя Джейн, надо сказать, вполне того стоит. Да, так спросила она, что слышно, и говорит: «За последние дни, конечно, ничего нового, письму быть еще не время», и когда тут же услышала на это: «А вот и нет, только утром получили от Джейн письмо», то прямо ахнула от удивления: «Неужели правда? Скажите же скорей, что она пишет».

Вежливость, тотчас пришедшая на выручку, помогла Эмме изобразить на лице интерес и сказать с улыбкой:

— Значит, у вас от мисс Фэрфакс есть свежие вести? Какая радость! Надеюсь, она здорова?

— Спасибо! Вы так добры, — в блаженном заблуждении отозвалась любящая тетка, суетливо ища письмо. — Ах, вот оно! Я же помню, что оно должно быть где-то здесь, просто, видите, нечаянно поставила сверху рабочую корзинку и закрыла его от глаз, а ведь только сейчас держала в руках и наверное знала, что оно должно быть на столе. Сперва читала его миссис Коул, а когда она ушла, перечла еще раз матушке, для нее это первое удовольствие — письмо от Джейн! — без конца готова слушать, и я уверена была, что оно где-то под рукою, так и оказалось, прямо под рабочей корзинкой, и раз уж вы любезно изъявили желание послушать, о чем она пишет, — но прежде позвольте мне, как того требует справедливость, извиниться за Джейн, что письмо такое коротенькое, всего две странички, и то неполных, — у ней вообще такая привычка, испишет целую страницу и половину вымарает. Матушка иногда только диву дается, как это я ухитряюсь разбирать. Скажет, бывало, когда мы только вскроем письмо: «Ну, Хетти, будет тебе теперь работы разбираться в этой мозаике!» — верно я говорю, сударыня? А я отвечаю, что она бы и сама разобралась, когда бы некому было за нее это сделать — поразмыслила бы над ним немножко, и все прочла бы до последнего слова. Поверите ли, хотя у матушки уже не те глаза, что прежде, она в очках видит на удивленье хорошо, слава Богу! Это такое благо! Такому зрению, как у матушки, можно позавидовать. Вот и Джейн, когда приезжает, нет-нет да и скажет ей: «Хороши у вас должны быть глаза, бабушка, если вы так видите — и это после того, как всю жизнь занимались тонким рукодельем! Вот бы мне так послужили глаза!»

Высыпав все это горохом, мисс Бейтс вынуждена была сделать передышку, и Эмма, заполняя паузу, из вежливости пробормотала что-то об изящном почерке мисс Фэрфакс.

— Вы чересчур добры, — просияв от удовольствия, отозвалась мисс Бейтс, — но кому и судить, как не вам, вы сами пишете так красиво. Для нас нет дороже похвалы, чем из уст мисс Вудхаус. Матушка не расслышала, она, знаете ли, туговата на ухо. Вы слышите, сударыня, какие лестные слова говорит мисс Вудхаус о почерке Джейн?

И Эмме выпало счастье слушать, как ее пустую похвалу дважды повторяют почтенной старушке, дабы она уразумела, о чем речь. А Эмма в это время ломала голову, как бы поделикатней спастись бегством, покуда не начали читать письмо, и совсем уже было решилась улизнуть под благовидным предлогом, когда мисс Бейтс, оборотясь к ней, вновь завладела ее вниманием:

— Матушка глуховата лишь самую малость — так, пустяки. Скажешь чуточку громче два-три раза, она и услышит, она ведь привыкла к моему голосу. Но самое поразительное, что Джейн она всегда слышит лучше, чем меня. Джейн говорит так внятно! Впрочем, она убедится, что за минувшие два года ее бабушка не стала слышать хуже, а в таком возрасте это что-нибудь да значит — верите ли, целых два года минуло с тех пор, как она приезжала в последний раз. Никогда не бывало, чтобы мы так долго ее не видели, и теперь, как я говорила миссис Коул, знать не будем, куда ее усадить и чем потчевать.

— И скоро ли вы ждете к себе мисс Фэрфакс?

— Да, очень — на следующей неделе.

— Вот как! Воображаю, как вы рады.

— Благодарю вас. Вы так добры. Да, на следующей неделе. Все удивляются, и каждый говорит те же сердечные слова. Она, конечно, счастлива будет свидеться со своими друзьями в Хайбери, как и они — с нею. Да, в пятницу или субботу, более точно она сказать не может, потому что в один из этих дней полковнику Кемпбеллу самому понадобится карета. Страшно мило, что они берутся доставить ее до самого места. Хотя, вы знаете, они всегда так делают. Да, словом, в пятницу или в субботу. Об этом она и пишет. По этой причине и написала, что называется, раньше срока, а по закону письму бы полагалось прийти только на будущей неделе, не раньше, — во вторник или среду.

— Да, мне так и представлялось. Я и думала, что сегодня едва ли услышу новости о мисс Фэрфакс, — к сожалению.

— Спасибо вам на добром слове! И не услышали бы, когда бы не эта оказия — что она вот-вот приезжает. Матушка просто в восторге, ведь она пробудет у нас месяца три, не меньше. Три месяца, сказано с полной определенностью, о чем я и буду иметь удовольствие вам прочесть. Дело в том, видите ли, что Кемпбеллы, уезжают в Ирландию. Миссис Диксон уговорила отца и мать теперь же приехать к ней в гости. Они собирались к ней только летом, но ей слишком не терпится повидаться с ними, ведь она, до того как в октябре вышла замуж, ни разу не разлучалась с ними даже на неделю и должна себя чувствовать очень неуютно в чужом королевстве, то бишь, виновата, оговорилась в чужом краю, а потому написала матери — или отцу, я уж не помню, но это мы сейчас выясним из письма Джейн — не только от себя написала, но и от имени мистера Диксона, упрашивая их приехать теперь, а они встретят их в Дублине и отвезут в свое загородное поместье Бейликрейг, редкостной красоты уголок. Джейн много наслышана о тамошних красотах, от мистера Диксона, я хочу сказать, и, сколько мне известно, от него одного, но ведь это так естественно, когда молодой человек, ухаживая за девицей, желает рассказать ей о родном гнезде, — а поскольку во время прогулок их чаще всего сопровождала Джейн, так как полковник Кемпбелл и его жена строго следили, чтобы их дочь пореже гуляла вдвоем с мистером Диксоном, и я нимало их не виню — то все, что он рассказывал мисс Кемпбелл о своем поместье в Ирландии, понятно, слышала и она. Она, по-моему, писала, что он показывал собственные рисунки с видами поместья. Милейший молодой человек, сколько можно судить, очаровательный. Джейн после всех его рассказов прямо-таки загорелась желанием побывать в Ирландии.

Каждая жилка вдруг встрепенулась в Эмме от пронзительной догадки насчет Джейн Фэрфакс, неотразимого мистера Диксона, несостоявшейся поездки в Ирландию, и она, с коварным умыслом побольше выведать, сказала:

— Вам посчастливилось, что мисс Фэрфакс отпустили к вам в такое время. Зная, какою тесной дружбой связана она с миссис Диксон, вы вряд ли могли рассчитывать, что ей не придется сопровождать чету Кемпбеллов в Ирландию.

— Правда ваша, истинная правда. Этого мы как раз всегда опасались — неприятно было бы, если б она на несколько месяцев укатила в такую даль и, случись что у нас, не могла сюда добраться. Но, как видите, все обернулось к лучшему. Они — мистер и миссис Диксон — ужасно хотят, чтобы она приехала с полковником и его женою, твердо на это полагаются, в самых любезных и настойчивых выражениях шлют ей, как вы сейчас узнаете из письма Джейн, совместное приглашение — мистер Диксон никогда не скупится на знаки внимания. Прелестнейший молодой человек! С того дня, как он отвел от Джейн беду во время морской прогулки в Уэймуте, когда неожиданно развернуло какой-то парус и ее чуть не сбросило в воду, и непременно бы сбросило, если бы он с величайшим присутствием духа не схватил ее вовремя за рукав (подумать об этом не могу без содрогания) — с тех пор, как нам известна стала эта история, я положительно питаю слабость к мистеру Диксону.

— И все же, вопреки всем настояниям своей подруги, вопреки собственному желанию побывать в Ирландии, мисс Фэрфакс предпочитает провести это время с вами и миссис Бейтс?

— Да, и единственно по своей воле, по собственному выбору, причем полковник Кемпбелл с супругой считают, что она поступает как нельзя более правильно, они бы и сами рекомендовали ей это, и в особенности ей полезно подышать родным воздухом, так как она в последнее время не очень хорошо себя чувствует.

— Мне жаль это слышать. По-моему, они умно рассуждают. Вот только для миссис Диксон это будет большое огорчение. Миссис Диксон, ежели не ошибаюсь, не слишком хороша собой, ее никак не сравнишь с мисс Фэрфакс.

— О да! Очень мило, что вы это говорите, — но так оно и есть. Никакого сравнения. Мисс Кемпбелл всегда была совершеннейшей дурнушкой, но сколько в ней изысканности, обаяния.

— Это — да, конечно.

— Джейн, бедненькая, сильно простудилась, еще седьмого ноября (как вы узнаете из письма), и с того времени никак не поправится. Очень уж надолго привязалась к ней простуда, вы не находите? До сих пор она ничего не говорила, чтобы нас не волновать. Как это на нее похоже! Сама заботливость!.. Тем не менее чувствует она себя очень неважно, и Кемпбеллы, как добрые ее друзья, думают, что ей разумнее поехать домой, в тот климат, который всегда действовал на нее благотворно. Они не сомневаются, что за три-четыре месяца в Хайбери она совершенно выздоровеет, — и правда, раз она нездорова, ей следует ехать не в Ирландию, а сюда. Кто еще так за нею будет ухаживать, как мы?

— Чудесный план, как мне кажется, лучшего не придумаешь.

— Таким образом, она в пятницу или субботу приезжает к нам, а Кемпбеллы в следующий понедельник отправятся из города на Холихед, в чем вы удостоверитесь, когда я вам прочту письмо от Джейн. Такая неожиданность!.. Нетрудно догадаться, дорогая мисс Вудхаус, в какое возбуждение меня повергла эта новость! Если бы все не омрачала ее болезнь… но, боюсь, мы должны быть готовы к тому, что увидим ее исхудалой и бледной. А тут еще, скажу я вам, со мною приключилась такая незадача! У меня правило: до того, как читать письмо от Джейн вслух матушке, прочесть его сначала про себя — знаете, вдруг там окажется что-нибудь, что ее огорчит. Таково было желание Джейн, и я всегда исполняю его — вот и сегодня тоже прибегла к этой предосторожности, но едва лишь дошла до слов о том, что она нездорова, как у меня с перепугу вырвалось: «Заболела! Бедная Джейн!» — а матушка, следившая за мною, расслышала это и сильно встревожилась. Правда, читая дальше, я убедилась, что все не так страшно, как мне почудилось в первую минуту, и стала говорить об этом между прочим, так что она несколько успокоилась. Только уму непостижимо, как это я могла совершить такую оплошность! Если Джейн скоро не станет лучше, позовем к ней мистера Перри. Это тот случай, когда с расходами не считаются, и хотя он, со свойственной ему широтою и из любви к Джейн, вероятно, не захочет ничего взять за визит, мы этого не допустим. У него есть жена и семейство, которых надобно содержать, и он не может тратить свое время даром. Ну, а теперь, когда я вам дала некоторое представление о том, что пишет Джейн, приступим к чтению письма, и вы увидите, рассказ из первых уст звучит куда более складно, чем пересказ.

— Боюсь, что нам пора бежать, — сказала Эмма, оглядываясь на Гарриет и поднимаясь с места. — Нас уже заждался мой батюшка. Я не рассчитывала… Идучи к вам, я полагала, что мы посидим минут пять, не больше. Я заглянула только справиться о здоровье миссис Бейтс, не могла пройти мимо — и задержалась по столь приятному поводу! Теперь, однако, нам настало время проститься с вами.

Все уговоры остаться оказались безуспешны. Эмма вновь очутилась на улице, рада-радешенька, что хотя многое навязали ей против воли, хотя она, в сущности, выслушала-таки все содержание письма Джейн Фэрфакс — но все же чтения самого письма ей удалось избежать.

Джейн Фэрфакс, единственное дитя младшей дочери миссис Бейтс, была сиротой.

В свое время женитьба лейтенанта Н-ского пехотного полка Фэрфакса на мисс Джейн Бейтс явилась громким и радостным событием, возбудившим во многих душах надежду и интерес; теперь же ничего не осталось, кроме скорбных воспоминаний о том, как он погиб на поле брани в чужой стороне, — а вдова ненадолго пережила его, истаяв от чахотки и горя, — и кроме этой девочки.

По рождению она принадлежала Хайбери, и когда, лишась в три года матери, осталась на бабушку и тетку, став их питомицей, их утешением и баловницей, то по всему ей выходило осесть там навеки, учиться, сколько дозволят самые мизерные средства, и вырасти с тем, что дала природа: приятною внешностью, умной головкой и двумя любящими, пекущимися о ее благе родственницами — вырасти дичком, не облагороженным преимуществами, кои даются положением и связями.

Однако участливое сердце человека, связанного дружбой с ее отцом, решило судьбу ее иначе. То был полковник Кемпбелл, который высоко ценил Фэрфакса как отличного офицера и во всех отношениях достойного молодого человека, а сверх того почитал себя обязанным ему жизнью за то, что Фэрфакс выходил его, когда он лежал в тяжелом тифу. Время не стерло этих заслуг из его памяти, хотя не один год миновал после смерти несчастного Фэрфакса, пока полковник вернулся в Англию и смог что-то предпринять. Воротясь наконец, он разыскал девочку и принял в ней участие. Он был женат; из всех его детей в живых оставалась только дочь, девочка почти тех же лет, что и Джейн; Джейн стала часто и подолгу гостить у них в доме, сделавшись там всеобщей любимицей; ей шел девятый год, когда полковник, видя, как привязалась к ней его дочка, и желая также быть истинным другом отцу ее, предложил, что возьмет на себя все расходы по ее образованию. Предложение было принято, и с тех пор Джейн вошла в семью полковника Кемпбелла и окончательно поселилась у них, лишь время от времени навещая свою бабушку.

Ей предстояло выучиться учить других, так как жить независимо на те несколько сот фунтов, которые достались ей от отца, было невозможно. Обеспечить ее иначе полковник Кемпбелл не имел средств, ибо, при весьма порядочном жалованьи, владел сравнительно небольшим капиталом, который целиком предназначался его дочери, но он надеялся, давая девочке образование, предоставить ей приличный способ впоследствии зарабатывать себе на жизнь.

Такова была история Джейн Фэрфакс. Она попала в хорошие руки; не видела от Кемпбеллов ничего, кроме доброты, и получила прекрасное образование. Жизнь в доме сведущих, здравомыслящих людей открыла перед нею возможности для истинного воспитания чувств и совершенства духа, а так как дом этот находился в Лондоне, то, стараниями первоклассных учителей, получила полное развитие и всякая склонность в ней к изящному. Она, впрочем, как по характеру, так и по способностям была достойна всего, чем может одарить щедрая дружба, и в восемнадцать — девятнадцать лет вполне уже сама годилась исправлять должность наставницы, насколько столь ранний возраст соответствен с попечением о детях; ее, однако же, любя, не отпускали. Отец и мать равно не в силах были приблизить расставанье; их дочь — не в силах перенесть его. Роковой день продолжали откладывать. Легко было говорить себе, что она еще слишком молода; и Джейн оставалась у них, предаваясь, наравне с их дочерью, благопристойным удовольствиям изысканного общества, разумно перемежая домашние занятия развлечениями и омрачаясь одним лишь будущим, отрезвляющими напоминаниями рассудка, что скоро все это может кончиться.

Любовь всего семейства и в особенности пылкая привязанность дочери еще и потому делали честь их благородству, что Джейн как красотой, так и способностями определенно превосходила мисс Кемпбелл. Молодая девица не могла не видеть, что природа наградила ее подругу лучшей внешностью, как и родители не могли не замечать ее умственного превосходства. И тем не менее, это не помешало им дожить в нерушимом согласии до самой свадьбы мисс Кемпбелл, которая — по прихоти судьбы, большой любительницы подшутить над матримониальными чаяниями, наделяя привлекательностью среднее в обход превосходного, — чуть ли не с первой встречи покорила сердце богатого и приятного молодого человека по имени Диксон, с каковым и сочеталась браком, благополучно и счастливо, меж тем как Джейн Фэрфакс предстояло в поте лица зарабатывать свой хлеб.

Событие это произошло совсем недавно — так недавно, что менее удачливая из двух подруг не успела еще предпринять никаких шагов, ведущих на трудовое поприще, хоть и достигла уже возраста, который назначила себе для этого. Она давно решила, что начнет трудиться в двадцать один год. С послушническою стойкостью назначила себе в двадцать один год принести себя в жертву, навсегда отречься от мирских радостей, от общения, питающего ум, отринуть душевный покой и надежду и со смирением исполнять наложенную на себя епитимью.

Здравый смысл подсказывал Кемпбеллам не противиться такому решению, как ни восставали против него их чувства. Покуда они были живы, ей не было необходимости надрываться, их дом мог по-прежнему служить ей домом; ради себя они предпочли бы не отпускать ее, но понимали, что это эгоизм — чем раньше случится неизбежное, тем лучше. Теперь, может быть, им стало казаться, что разумнее и добрее было бы в свое время не соблазняться отсрочкой — пусть бы она вообще не вкусила сладость довольства и праздности, если должна от них отказаться. А любовь все равно рада была ухватиться за любой удобный предлог оттянуть горькую минуту. С самой свадьбы их дочери Джейн не переставала прихварывать, и ей, покамест ее здоровье не окрепнет окончательно, сочли должным запретить приниматься за обязанности, никоим образом не совместимые с надломленным здоровьем и душевною неустойчивостью, а напротив, даже при самых благоприятных обстоятельствах требующие для мало-мальски сносного их отправления нечеловеческих сил, как телесных, так и духовных.

О том, почему она не едет с Кемпбеллами в Ирландию, Джейн поведала тетке сущую правду, хотя, может быть, и не всю правду. Это ей принадлежала мысль пожить в Хайбери, покуда они будут в отъезде, провести последние, возможно, месяцы полной свободы у добрых родственниц, которым она столь дорога; и Кемпбеллы, из тех или иных побуждений, как сообща, так и каждый в отдельности, охотно дали на то согласие, сказав, что несколько месяцев в родном климате, по их мнению, окажутся полезней для ее здоровья, чем любые лекарства. Ясно было одно: что она приезжает, и обитателям Хайбери вместо долгожданной, никем не виданной новинки — мистера Фрэнка Черчилла — придется покамест удовольствоваться относительной новизною Джейн Фэрфакс, которую не видели всего два года.

Эмму это не радовало — три долгих месяца делать милое лицо, встречаясь с особою, которая ей неприятна! Делать из вежливости более, чем хотелось бы, и менее, чем бы следовало! Ответить, за что она невзлюбила Джейн Фэрфакс, было бы затруднительно; мистер Найтли сказал однажды: за то, что видит в ней гармоническое сочетание достоинств, какими сама желала бы обладать в глазах других, и хоть Эмма тогда с жаром отвергла это обвинение, случались минуты, когда она, наедине со своею совестью, не могла оправдать себя до конца. И все же «с нею сблизиться невозможно, она не знает, в чем тут дело, но эта холодность и замкнутость, это подчеркнутое безразличие к тому, нравится она или нет, и эта ее тетушка, которая болтает без умолку! А как все носятся с нею! И отчего это всегда считалось, что они непременно должны подружиться, — неужели если они ровесницы, то обязаны быть без ума друг от друга?» Таковы были ее резоны — лучших не находилось.

Неприязнь эта была столь мало обоснована, столь раздут был воображением каждый приписываемый недостаток, что всякий раз, впервые видя Джейн после значительного перерыва, Эмма невольно чувствовала, что незаслуженно обижает ее; вот и теперь, когда, по случаю приезда Джейн после двухлетнего отсутствия, она, как полагается, пришла с визитом, на нее заново произвели разительное впечатление те самые манеры и внешность, о которых она эти два года не уставала отзываться с пренебрежением. Джейн Фэрфакс была очень изысканна — удивительно изысканна; а изысканность Эмма ценила превыше всего. Она была хорошего роста — такого, что всякий назвал бы ее высокою и никто — долговязой; прекрасно сложена, грациозна; не толста и не худа, а в самую меру, хотя налет болезненности, пожалуй, склонял чашу весов в сторону последнего из двух зол. Всего этого Эмма не могла не увидеть, и потом, это лицо — эти черты — она совсем забыла, как они прекрасны; неправильные, но такие, что залюбуешься. Глазам, глубоким, серым, с темными бровями и ресницами, она никогда не отказывала в похвале, но и кожа, которую привыкла бранить, находя несколько землистой, была так чиста, нежна, что румянец только испортил бы ее. Пред нею была та особая красота, в которой главенствует изящество, и Эмма, по чести и совести, по всем правилам своим, не могла ей не отдать дань восхищения — с изяществом, будь оно внешним или внутренним, она встречалась в Хайбери так редко. Здесь не было и тени вульгарности, — были высокие и неподдельные достоинства.

Короче, во время первого визита Эмма сидела и глядела на Джейн Фэрфакс, вдвойне довольная собою от сознания, что ей приятно и что справедливость восстановлена, и начинала верить, что с неприязнью теперь покончено. Напоминая себе ее историю, размышляя о том, какая этой изысканности уготована участь, что оставляет она позади, как будет жить, невозможно было испытывать ничего, кроме жалости и уважения, — особенно если к известным всем подробностям, наделяющим ее притягательностью, прибавить то весьма вероятное обстоятельство, столь естественно напросившееся Эмме, что она влюблена в мистера Диксона. В этом случае тем более благородна была и достойна сострадания жертва, на которую она решилась. Эмма уж не спешила с прежнею легкостью обвинять ее в умысле отвадить мистера Диксона от жены и прочих кознях, подсказанных ей вначале воображением. Ежели любовь и была, то скорее уж безыскусная, тайная, напрасная — только с ее стороны. Она скорее всего впитывала губительную отраву, сама того не замечая, когда вместе с подругой заслушивалась его речами, а теперь из самых лучших, из чистейших побуждений лишила себя этой поездки в Ирландию с твердым намерением бесповоротно оборвать все нити, связывающие ее с ним и его близкими, и начать в ближайшее время тяжелую трудовую жизнь.

В общем, уходила от нее Эмма столь размягченная и подобревшая, что по дороге домой окидывала мысленным взором Хайбери и досадовала, что не видит ни одного подходящего молодого человека, который подарил бы Джейн независимость, — такого, чтобы залучить его для Джейн в силки.

Благостны были эти порывы, однако же недолговечны. Раньше, чем Эмма успела сделать последний шаг, во всеуслышанье объявив себя отныне и навеки другом Джейн Фэрфакс и отрекшись от былых предубеждений и ошибок, когда только сказала мистеру Найтли: «Она и правда недурна собою — лучше, чем недурна!», Джейн, с бабушкою и теткой, провела вечер в Хартфилде, и снова все воротилось на старое место. Прежние раздражители ожили с новой силой. Тетушка была утомительна, как всегда, даже больше, потому что к восторгам по поводу совершенств племянницы присоединились теперь тревоги о ее здоровье. Им пришлось выслушать доскональный отчет о том, что за завтраком ею съедается лишь такусенький кусочек хлебца с маслом, а за обедом — вот столечко баранинки, а также тщательно обследовать обновы, привезенные ей и ее матери: чепцы и мешочки для рукоделья; и Джейн опять впала в немилость. Они музицировали; Эмму уговорили играть, затем, как водится, благодарили и хвалили — с потугами на искренность, как ей представлялось, и с величественным видом, а в сущности-то лишь похвалялись, на высокий манер, собственной блистательной игрою. И главное — она была так холодна, так осмотрительна! Не допытаться, что думает на самом деле. Маска вежливости, с уст которой никогда не сорвется неосторожное слово. Отталкивающая и подозрительная скрытность.

Наибольшую сдержанность — хотя, казалось бы, куда уж больше — выказывала она, когда речь заходила об Уэймуте и о Диксонах. Она, можно было подумать, связала себя зароком никому не открывать, что за человек мистер Диксон, какое она оставила мнение об его обществе и хорошая ли они с мисс Кемпбелл пара. Одни только общие слова, доброжелательные и гладкие, без задоринки, без единой живой краски. Только это ее не спасло. Она скрытничала напрасно. Несмотря на все ее ухищрения, Эмма видела ее насквозь и вернулась к первоначальной своей догадке. Вероятно, ей все-таки было что скрывать, помимо собственных чувств, — наверно, мистер Диксон был очень близок к тому, чтобы изменить одной подруге с другою, а если и остался верен мисс Кемпбелл, то единственно из видов на двенадцать тысяч фунтов.

Подобная же сдержанность распространялась и на другие предметы. В одно время с нею был в Уэймуте мистер Фрэнк Черчилл. Все знали, что они немного знакомы, однако никаких сведений о том, что он собою являет в действительности, — ни звука — Эмма так и не добилась. «Хорош ли он?» — «Слывет молодцом, сколько ей известно». — «И приятен в обращении?» — «На этом, большею частью, сходятся единодушно». — «Производит ли впечатление мыслящего молодого человека — человека просвещенного?» — «Будучи на водах или мимолетно видясь в Лондоне, трудно сделать заключение о свойствах такого рода. При недолгом знакомстве, как у них с мистером Черчиллом, можно смело судить разве что о манерах. Манеры его как будто все находят отменными». Эмма не могла ее простить.

Эмма не могла ее простить, — однако это зло, как и причина, вызвавшая его, укрылись от внимания мистеpa Найтли, который тоже был в числе гостей и усмотрел с обеих сторон лишь должную внимательность и милое поведение, а потому, снова придя наутро в Хартфилд по делу к мистеру Вудхаусу, с одобрением отозвался о вчерашнем вечере — не столь открыто, как мог бы, не будь в комнате ее отца, но все же достаточно вразумительно для Эммы. Привыкши думать, что она несправедлива к Джейн, он теперь с большим удовольствием отмечал перемену к лучшему.

— Очень приятный вечер, — начал он, как только втолковал мистеру Вудхаусу необходимое, услышал в ответ, что все понятно, и убрал со стола бумаги. — В высшей степени приятный. Вы и мисс Фэрфакс угостили нас музыкой на славу. Есть ли большая роскошь, сэр, чем посиживать себе с удобством, когда две такие девицы целый вечер развлекают вас то музыкою, то разговором. Уверен, Эмма, что и мисс Фэрфакс осталась довольна вечером. Вы превзошли самое себя. Хорошо, что вы заставили ее так много играть, ведь в доме ее бабки нет инструмента и для нее, должно быть, это был настоящий подарок.

— Я рада, что вам понравилось, — с улыбкой сказала Эмма, — хотя, надеюсь, вообще не часто грешу невниманием к гостям Хартфилда.

— Что ты, душенька, — тотчас отозвался ее отец, — в чем другом, а в этом тебя не упрекнуть. Никому не сравниться с тобою в радушии и любезности. Скорее уж ты грешишь избытком гостеприимства. Взять хоть вчерашний вечер, когда обносили булочками, — по-моему, довольно было бы и одного раза.

— Да, нечасто, — почти одновременно с ним отозвался мистер Найтли. — Нечасто вы грешите также недостатком хороших манер и проницательности. И оттого, я думаю, понимаете, о чем я говорю.

Лукавый взгляд сказал ему: «И очень понимаю», меж тем как вслух она молвила только:

— Мисс Фэрфакс очень сдержанна.

— Немножко, — я давно вам говорил. Однако излишнюю сдержанность, ту, которая проистекает от застенчивости, вы скоро преодолеете. Ту же, что подсказана благоразумием, надлежит уважать.

— Это вы находите ее застенчивой. Я не нахожу.

— Милая Эмма, — сказал он, пересаживаясь на стул, стоящий ближе к ней, — надеюсь, вы не хотите сказать, что были недовольны вчерашним вечером.

— Нет, отчего же! Была довольна тем, что с таким упорством задаю вопросы, и позабавилась, наблюдая, как мало сведений получаю в ответ.

— Вот оно что! Не ожидал, — отрывисто заметил он.

— Надеюсь, все приятно провели время, — со свойственным ему благодушием проговорил мистер Вудхаус. — Я — очень. Была минута, когда мне сделалось жарковато у камина, но я чуточку отодвинул стул, совсем чуть-чуть, и жар уже не доставал до меня. Мисс Бейтс, по обыкновению, была так говорлива, оживлена — правда, она говорит несколько быстро. Но при всем том, милейшая особа, и миссис Бейтс, на иной лад, тоже. Люблю старых друзей! И мисс Джейн Фэрфакс очень милая барышня, прехорошенькая и прекрасно воспитана. Ей должен был понравиться этот вечер, мистер Найтли, потому что с ней была Эмма.

— Справедливо, сэр. А Эмме — потому что с ней была мисс Фэрфакс.

Эмма видела, что он расстроен, и, желая утешить его хотя бы на время, сказала с неподдельною искренностью:

— Она такое изящное создание, что глаз не оторвать. Всякий раз гляжу и любуюсь — и сочувствую ей от души.

На лице мистера Найтли изобразилось нескрываемое удовлетворение, но он не успел отозваться, ибо в этот миг мистер Вудхаус, коего мысли заняты были Бейтсами, произнес:

— Какая жалость, что им приходится жить в столь стесненных обстоятельствах! Ужасно жаль! Мне часто хочется… но многое ли можно сделать, не обидев, — побаловать их изредка чем-нибудь не совсем обычным, маленьким подношением… Вот закололи свинку, и Эмма думает послать им ногу или филейчик, мясо молоденькое, нежное — хартфилдская свинина совсем не то, что свинина вообще — но все-таки свинина… так что пусть, Эмма, душенька, они ее непременно разделают на ломтики и легонько обжарят, как жарят у нас, без жиринки, а ни в коем случае не запекают, никакой желудок не выдержит запеченной свинины… Пожалуй, лучше будет послать ножку — ты как полагаешь, душа моя?

— Папенька, я послала половину задней части целиком. Я знала, что вы бы так хотели. Окорок они засолят, он очень для этого хорош, как вы знаете, а филей пойдет прямо к столу, в том виде, какой им больше понравится.

— Правильно, душенька моя, совершенно правильно. Мне сразу в голову не пришло, но это самое лучшее. Пусть только не пересолят окорок — когда он засолен в меру, его еще проварить хорошенько, как проваривает для нас Сэрли, и, если есть очень понемножку, с вареной репой, да туда же морковки или пастернака, то получается, я сказал бы, не столь уж обременительное для желудка блюдо.

— Эмма, — начал спустя немного мистер Найтли, — у меня для вас новость. Вы ведь охотница до новостей — так вот, я по дороге сюда узнал такую, которая, думаю, будет вам любопытна.

— Новость? Ах, верно, — я всегда рада новостям! Что же это за новость? И чему вы так усмехаетесь?.. Где вы ее узнали — не в Рзндалсе?

Он только успел сказать:

— Да нет, — я нынче не был в Рэндалсе… — как дверь распахнулась и в комнату вошли мисс Бейтс и мисс Фэрфакс. Распираемая благодарностью, но распираемая и новостями, мисс Бейтс положительно не знала, чему отдать предпочтение. Мистер Найтли скоро увидел, что момент упущен и не ему быть рассказчиком.

— Ах, сударь, здравствуйте — доброе утро! Мисс Вудхаус, дорогая моя, я слов не нахожу! Какая чудесная свинина, и вся половина задней части! Вы чересчур щедры! А слышали вы новость? Мистер Элтон женится.

Эмма, которая меньше всего в эту минуту думала об мистере Элтоне, невольно вздрогнула от неожиданности при этом имени и чуть заметно покраснела.

— Это и есть моя новость, я полагал, вам она покажется любопытной, — сказал мистер Найтли с усмешкою, таящей осуждение и намек на известные им обоим события в недавнем прошлом.

— Но от кого же вы могли слышать, мистер Найтли? — вскричала мисс Бейтс. — Кто мог вам сказать? Ведь пяти минут нету, как я получила записку от миссис Коул, — не прошло и пяти минут — от силы десять… я как раз собиралась выйти, надела уже и капор, и спенсер, хотела лишь еще разок наведаться к Патти насчет свинины… Джейн в это время стояла в коридоре, — верно, Джейн? — потому что матушка беспокоилась, не маловата ли будет для засолки наша большая кастрюля. Вот я ей и сказала, что сойду вниз посмотрю, а Джейн говорит: «Не лучше ли мне спуститься? Вы, по-моему, немного простужены, а Патти только что мыла кухню». «Ах, милая…» — говорю я ей, и тут-то принесли записку… На некой мисс Хокинс — это все, что мне известно. Мисс Хокинс, которую он встретил в Бате. Но вы, мистер Найтли, — как вы могли узнать? Ведь не успел мистер Коул сообщить об этом миссис Коул, как она сразу села писать мне записку. Что это некая мисс Хокинс…

— Я полтора часа назад был у мистера Коула по делу. Когда вошел, он только что кончил читать письмо от Элтона и тотчас протянул его мне.

— Вот как! Понимаю… конечно, всем интересно узнать такую новость. Сударь, щедротам вашим, право же, нет конца. Матушка просила вам кланяться, она вас тысячу раз благодарит и решительно не знает, что с вами поделать.

— Мы считаем, — отозвался мистер Вудхаус, — что наша хартфилдская свинина не идет ни в какое сравнение со всякою другой, так оно и есть, несомненно, и потому для нас с Эммой первое удовольствие…

— Ах, сэр, правду говорит моя матушка: наши друзья чрезмерно к нам добры! Ну кто еще, не будучи слишком богат, имеет все чего душа пожелает? Кто, как не мы, может по справедливости сказать: «Межи наши прошли по прекрасным местам, и наследие мое приятно для меня!..» Так вы, мистер Найтли, стало быть, читали письмо собственными глазами — и что же…

— Письмо короткое — одно это известие и больше ничего, но, разумеется, радостное, торжествующее. — Хитро покосившись на Эмму: — Что, дескать, имеет счастье… — уж не помню точно, как там сказано, — да и не к чему запоминать, — но суть, как вы правильно изволили сказать, та, что он женится на некой мисс Хокинс. По его тону можно заключить, что все решилось только-только.

— Итак, мистер Элтон женится! — проговорила Эмма, когда к ней вновь вернулся дар речи. — Пожелаем же ему счастья.

— Ему рано жениться, — вывел свое заключение мистер Вудхаус. — Напрасно он торопится. По-моему, ему и так жилось прекрасно. Мы всегда рады были видеть его в Хартфилде.

— Будет нам, мисс Вудхаус, новая соседушка! — радостно объявила мисс Бейтс. — Моя матушка так довольна! Ей грустно было, что бедный дом викария стоит без хозяйки. Да, это новость так новость! Джейн, тебе ведь не приводилось видеть мистера Элтона, не удивительно, что ты сгораешь от любопытства!

Может быть, Джейн и сгорала от любопытства, но мысли ее при этом, сколько можно было заметить, витали вдалеке.

— Мистера Элтона?.. — вздрогнув, откликнулась она на этот призыв. — Нет, не приводилось. Он что… высок ростом?

— Как на такой вопрос ответить? — воскликнула Эмма. — Батюшка скажет — да, мистер Найтли — нет, а мы с мисс Бейтс — что он среднего роста, которого лучше быть не может. Когда вы поживете у нас подольше, мисс Фэрфакс, то поймете, что мистер Элтон для Хайбери — образец совершенства, как внешнего, так и внутреннего.

— Очень метко сказано, мисс Вудхаус, так оно и есть. Прекраснейший молодой человек… Но, Джейн, милая, если помнишь, я говорила тебе вчера, что он в точности такого роста, как мистер Перри. Мисс Хокинс… наилучших правил, должно быть, девица. Его крайнее внимание к моей матушке… усадил ее на одну из скамей, отведенных для семьи викария, там лучше слышно, а матушка, знаете ли, глуховата, не то чтобы очень, но может не расслышать с первого раза. Джейн говорит, полковник Кемпбелл тоже глуховат. Возлагал надежды на водолечение — теплые ванны, — но большой пользы, по ее словам, от них не было. Полковник Кемпбелл, вы знаете, просто наш добрый ангел. Да и мистер Диксон, такое у меня впечатление, прелестнейший молодой человек и вполне ему под стать. Какое счастье, когда жизнь сводит вместе хороших людей, а ведь так обыкновенно и происходит. Посмотрите — приедут мистер Элтон с мисс Хокинс, а тут им и Коулы — такие отличные люди, и мистер Перри с женою — счастливее и лучше четы нигде не встретишь! Знаете, сэр, — относясь к мистеру Вудхаусу, — я думаю, не много найдется мест, где собралось бы такое общество, как в Хайбери. Я всегда благословляю судьбу за то, что послала нам таких соседей… Сударь, если и есть у моей матушки любимое блюдо, то это свинина — запеченный свиной филей…

— Любопытно бы узнать, — поторопилась сказать Эмма, — кто такая эта мисс Хокинс, давно ли он с нею знаком. Едва ли это давнее знакомство. Он ведь только четыре недели как уехал.

На этот счет никаких сведений ни у кого не оказалось, и Эмма, полюбопытствовав в пространство еще немного, сказала:

— Вы все молчите, мисс Фэрфакс, но я надеюсь, что и вы рано или поздно выкажете интерес к этой новости. Вы столько за последнее время наслышаны о подобных предметах, столько повидали, так были всем этим поглощены, благодаря мисс Кемпбелл — мы не простим вам безучастия к мистеру Элтону и мисс Хокинс.

— Когда я увижу мистера Элтона, — возразила Джейн, — мне, вероятно, станет интересно, но ранее этого не думаю. А с тех пор, как мисс Кемпбелл вышла замуж, прошел не один месяц, и впечатления мои несколько поблекли.

— Да, ровно четыре недели, как он уехал, — сказала мисс Бейтс, — вы совершенно верно заметили, мисс Вудхаус, — как раз вчера было четыре недели… Мисс Хокинс… А мне-то представлялось всегда, что это будет девица из здешних, — не то чтобы я хоть раз позволила себе… Миссис Коул, правда, шепнула однажды… но я ей тотчас ответила: «Нет. Хоть у мистера Элтона и много достоинств, но…» Короче говоря, выходит, я не очень-то дальновидна в такого рода делах. Ну что же, нет так нет. Значит, далее того, что у меня перед глазами, я не вижу. Хотя, по совести сказать, никого бы не удивило, если бы мистер Элтон решился просить… Мисс Вудхаус так снисходительна, я заболталась, а она меня не останавливает. Она знает, что я ни в коем случае не хочу сказать ничего обидного. А как поживает мисс Смит? Кажется, совсем поправилась? А от миссис Найтли слышно что-нибудь в последнее время? Ах! Что за восторг эти милые малютки! Знаешь ли, Джейн, я всегда рисую себе мистера Диксона похожим на мистера Джона Найтли. По виду, я хочу сказать, — тоже высокий, и что-то в выражении лица… и тоже не очень разговорчивый.

— Совсем не то, милая тетушка, — между ними совершенно нет сходства.

— Вот странно! Хотя заранее никогда не составишь себе точного портрета. Даешь волю воображению, и оно заводит неведомо куда. Так ты говоришь, мистера Диксона нельзя назвать красивым в полном смысле слова?

— Красивым? Отнюдь! Наоборот — он явно некрасив.

— Но, милая, ты сказала, мисс Кемпбелл так не считает — и что ты тоже…

— Я? Мое суждение не имеет ровно никакой цены. Я ежели к кому расположена, то всегда нахожу привлекательной и его внешность. Назвавши его некрасивым, я высказала общее мнение, сколько оно мне известно.

— Ну что ж, Джейн, милочка моя, — пожалуй, нам настало время бежать. Что-то небо нахмурилось, бабушка будет волноваться. Вы очень любезны, дорогая мисс Вудхаус, но нам, право, нужно идти. Такая приятная новость! Я по пути на минутку загляну к миссис Коул — трех минут у нее не пробуду, — ты же, Джейн, иди-ка прямо домой, иначе можешь попасть под дождь, а для тебя с ним шутки плохи!.. Мы находим, ей уже стало лучше за то время, что она в Хайбери. Да, в самом деле, спасибо. К миссис Годдард я заходить не буду — она, я знаю, признает только вареную свинину… вот поспеет окорок, тогда другое дело. До свиданья, сударь. Что, и мистер Найтли с нами? Ах, это очень!.. Ежели Джейн устанет, вы, я уверена, не откажете в любезности подать ей руку… Да, мистер Элтон и мисс Хокинс… Прощайте же, до свиданья.

Оставшись наедине с отцом, Эмма слушала краем уха его сетованья о том, что молодые люди зачем-то спешат жениться — и на ком жениться, на посторонних, — и в это же время прислушивалась к собственным мыслям. Ее самое эта новость и позабавила и успокоила, с очевидностью подтвердив, что мистер Элтон страдал недолго, но она с жалостно думала о Гарриет — Гарриет больно будет это узнать. Оставалась одна надежда — первой сообщить ей новость, пока удар внезапно не нанесли другие. Близился тот час, когда она обыкновенно приходила. Что, если ей по дороге встретится мисс Бейтс!.. Стал накрапывать дождь, вынуждая Эмму смириться с предположением, что Гарриет может, пережидая его, задержаться в доме миссис Годдард, где ее, без сомненья, нежданно-негаданно и ошеломят этим известием.

Хлынул дождик, проливной, но короткий, и не прошло после него пяти минут, как появилась Гарриет, с тем самым разгоряченным, возбужденным видом, который говорил, что она торопилась сюда излить душу, а восклицание, которое немедленно вырвалось у нее: «Ах, мисс Вудхаус, подумайте, что случилось!» — свидетельствовало, что душа эта в неописуемом волненье. Удар был нанесен, а значит, поняла Эмма, лучшее, что можно сделать для нее, — это выслушать, не перебивая; и Гарриет, захлебываясь, еле переводя дух, выложила перед нею то, с чем пришла. Она вышла от миссис Годдард полчаса назад — испугалась, что пойдет дождь, он грозил начаться с минуты на минуту, — но подумала, что успеет прежде добраться до Хартфилда, ежели пойдет быстрым шагом, а как дорога ей лежала мимо дома, где живет девушка, которая шьет для нее платье, то она решила, что забежит взглянуть, как подвигается работа, пробыла там, кажется, всего полминутки, но когда пошла дальше, все-таки полил дождь, — что было делать? — она пустилась во всю прыть прямо к Форду и укрылась там. Форд был торговец сукнами, полотняным и мелочным товаром; все это, вместе взятое, продавалось в лавке, которую он содержал, — самой большой и модной в Хайбери. И вот просидела она там, наверно, целых десять минут, ни о чем таком не помышляя, ничего не подозревая, как вдруг входит — кто бы вы думали? — это так удивительно, хотя, правда, они всегда покупают у Форда, — входит не кто иной, как Элизабет Мартин и с нею ее брат.

— Дорогая мисс Вудхаус, вообразите только! Мне чуть дурно не стало! Я не знала, что делать. Я сидела прямо у входа, и Элизабет сразу увидела меня, а он — нет, он возился с зонтом. Я уверена, что она узнала меня, но она тотчас отвернулась и сделала вид, будто меня не замечает, они отошли вдвоем в самый дальний угол лавки, а я осталась сидеть подле двери!.. Ах, не могу передать, как мне было худо! Я, верно, стала белая, как мое платье. Уйти было нельзя, на дворе шел дождь, но я готова была сквозь землю провалиться… Ах, мисс Вудхаус, если б вы знали!.. В конце концов он, вероятно, оглянулся и увидел меня, во всяком случае, они перестали заниматься покупками, а начали перешептываться — обо мне, я уверена. И скорее всего он убеждал ее заговорить со мною — как вы думаете, мисс Вудхаус, могло это быть? Потому что она вскоре подошла ко мне, стала рядом, спросила, как я поживаю, и видно было, что она готова протянуть мне руку, если и я отвечу тем же. Все это она делала не так, как бывало, я видела, что она другая, но она хотя бы старалась держаться дружески, и мы пожали друг другу руки и постояли, разговаривая, только не помню, что я говорила, — меня всю колотило от волнения!.. Она, я помню, говорила о том, как ей жаль, что мы теперь совсем не видимся, и поразила меня своей добротой в самое сердце! Дорогая мисс Вудхаус, я чувствовала себя такой гадкой! Дождь в это время стал стихать, и я решила, что не останусь там более ни под каким видом, но тут — вы не поверите! — увидела, что он тоже подходит ко мне, медленными шагами и с таким лицом, знаете, словно не очень уверен, то ли он делает. Но все-таки подошел и заговорил, я ответила и минуту стояла с таким ужасным чувством, не могу вам передать, потом набралась духу и сказала, что дождь кончился и мне пора идти, — выхожу, но не успела отойти от двери и трех ярдов, как он догнал меня, и для того только, чтобы остеречь, что ежели я направляюсь в Хартфилд, то лучше будет дать крюку и пройти мимо конюшни мистера Коула, потому что на ближней дороге будут после дождя одни лужи. Ах, мисс Вудхаус, легче мне было умереть в эту минуту! Я сказала, что весьма ему обязана — не могла не сказать, как вы понимаете, — и он воротился опять к Элизабет, а я пошла дальней дорогой, мимо конюшни, — наверное так, хотя я плохо понимала, где я и что я. Мисс Вудхаус, я все на свете отдала бы, чтобы этого не случилось, но знаете, где-то в глубине души была рада, что он так добр и так мило себя ведет. И Элизабет тоже. Дорогая мисс Вудхаус, поговорите со мною, успокойте меня.

Эмма искренне рада была бы сделать это, но не вдруг нашла в себе силы. Ей надобно было сначала поразмыслить. У нее самой было не очень-то спокойно на сердце. За поведением молодого человека — и сестры его — она угадывала неподдельное чувство и невольно проникалась к ним состраданием. В поведении их, как описала его Гарриет, трогательно смешались оскорбленная любовь и утонченное благородство. Впрочем, она ведь и прежде знала, что они благонамеренные, достойные люди, но разве от этого породниться с ними становилось меньшим несчастьем? Глупо смущаться таким происшествием. Разумеется, ему жалко должно быть ее терять — всем им должно быть жалко. И не одна тут любовь была задета, но еще, пожалуй, и честолюбие. Надеялись, вероятно, благодаря знакомству с Гарриет возвыситься в обществе, да и потом, многого ли стоят описания Гарриет — такой покладистой, простенькой — такой близорукой, — что значит ее похвала?

Эмма взяла себя в руки и принялась ее успокаивать, стараясь представить случившееся сущим пустяком, который не заслуживает внимания.

— Неудивительно, что это несколько вас расстроило, — говорила она, — однако, как я могла понять, вы держались превосходно, а теперь все позади и более никогда не повторится — по крайней мере, это, будет уже не первая встреча — а значит, следует все это выбросить из головы.

Гарриет пролепетала, что это «очень верно», что она «выбросит все из головы», но, однако же, только о том и продолжала говорить, ни о чем другом говорить не могла, и, дабы все-таки отвлечь ее от Мартинов, Эмма в конце концов принуждена была без всяких обиняков сообщить ей новость, которую предполагалось преподнести со всевозможной деликатностью, — и сама уже не знала, радоваться ей или сердиться, стыдиться или, может быть, просто посмеяться подобной перемене в душе бедняжки Гарриет — подобному завершению всепоглощающей страсти к мистеру Элтону!

Мало-помалу, впрочем, мистер Элтон был восстановлен в правах. Хоть в первые минуты известие о нем и не произвело того действия, которое могло бы произвести вчера или час назад, но вскоре интерес к нему увеличился, а к концу их беседы Гарриет, за разговорами об этой счастливице мисс Хокинс, столь распалила в себе любопытство, изумление и сожаление, горечь и умиление, что Мартины должным образом отступили в тень.

Эмма постепенно заключила, что все вышло к лучшему. Встреча с Мартинами пригодилась, чтобы смягчить для Гарриет первое потрясение, и теперь, оттесненная назад, не давала оснований для тревоги. При нынешней своей жизни Гарриет никак не соприкасалась с Мартинами, разве что они стали бы сами искать с нею встреч, а они до сих пор то ли не имели на это духу, то ли не снисходили до этого — во всяком случае, сестры Мартин с тех пор, как она отказала их брату, не переступали порога миссис Годдард, и, стало быть, целый год мог пройти, покамест случай снова сведет их вместе и даст возможность хотя бы обменяться несколькими словами.