Акулов прочитал справку Информационного центра, принесённую Шуриком.

— Любопытно! Уголовное дело номер… Возбуждено 29 августа по статье 132 УК РФ. Мера пресечения — подписка о невыезде. Ну кто бы мог подумать! А такой скромный мальчик. Ай-яй-яй, нехорошо!

Миша опустил голову.

— Стыдно? Вижу, что стыдно. А чего сам не рассказал?

— Вы об этом не спрашивали.

— Так я много о чём не спрашивал. Ну, колись, чего натворил. «Насильственные действия сексуального характера». Кого насиловал, поэт? Свою музу? Она не давала вдохновения добровольно?

Миша покраснел и продолжал молчать. Акулов посмотрел на Сазонова:

— Спасибо. — Подразумевалось: «Можешь идти».

Намёк был Шуриком понят:

— Я пока больше не нужен?

— Пока нет.

— Так, может, поеду? Если что — я на трубке.

— Езжай, дорогой.

Сазонов вышел, и Андрей снова обратился к задержанному:

— Миша, ты же понимаешь прекрасно, что уже завтра утром я прочитаю твоё уголовное дело. Чего ты хочешь добиться молчанием? Меня разозлить? Смотри не переусердствуй. Видишь котлован за окном? Ещё недавно на этом месте стоял дом, в который меня не захотели пускать…

— Это была голимая подстава.

— Да что ты говоришь! Давай-ка с этого места поподробнее. Мне хочется знать твою версию…

Версия Миши не отличалась оригинальностью. Большинство преступников, попавшихся на домогательствах и изнасилованиях, придерживаются подобной канвы, стремясь оправдать свои действия.

В конце августа Михаил бухал в кабаке. Компания состояла из нескольких человек. Не друзья, а так, знакомые из числа местных завсегдатаев. У кого-то из них были деньги, то ли заработанные, то ли украденные, так что все накушались изрядно. Кто-то заснул в туалете, кто-то рухнул под стол. Самые сознательные расползлись по домам, а Миша ощутил зов плоти и свёл знакомство с какой-то девчонкой. Откуда она появилась, Миша не помнил, но вроде бы удалось сговориться. Каролина тогда как раз была на работе и не могла появиться дома раньше утра, так что Миша пригласил новую «музу» заглянуть в гости и полюбоваться коллекцией марок. Она ответила, что из всех марок предпочитает немецкие, номиналом по сотне, и эта фраза Михаила обидела. Обидела, видать, до глубины души, до селезёнки и печени, ибо ничего другого из разговора с девчонкой он не запомнил, даже в имени её теперь сомневался, только помнил, что оно какое-то простое, вроде Анюты. Ещё Миша помнил, что постоянно бегал к стойке бара звонить, проверяя, не появилась ли дома Принцесса — вдруг заболела или выступления раньше закончились. Звонил и корчил бармену рожи, делал большие глаза, предлагая разделить восторг от знакомства с Анютой. Бармен, кажется, фишку не просекал, и Михаила это задевало. Задетый, он выпивал рюмку водки и бежал к столику, где пил пиво, а потом опять вскакивал позвонить, кривлялся и выпивал… Куда и с кем ушла Анюта, осталось неизвестным, а Михаил очухался уже вне стен кафе, бредущим вдоль проспекта с бутылкой «Свинского специального» и лёгким бланшем под глазом. Бланш, конечно, портил настроение, но не так, чтобы сильно — ведь было понятно, что противник Михаила одним синяком не отделался, что он был низвержен и унижен и что пузырь пива, скорее всего, был преподнесён им в знак уважения. Поругав меркантильную Анюту, Миша рассудил, что без неё даже лучше. А вдруг бы Каролина застукала? В кабаке такой поворот казался невероятным, теперь же, слегка протрезвев, поэт был доволен, что не потащил ценительницу дойчмарок в гости.

Прямолинейное движение поэта по проспекту оборвалось в тот момент, когда он сунул руку в карман и обнаружил там сто рублей, которых не было прежде. Деньги придали мыслям новое направление. Разбогатев, Михаил продолжил путь «противолодочными зигзагами», высматривая какую-нибудь свободную жрицу быстрой любви.

Когда не надо — об них спотыкаешься на каждом шагу, но только приспичит — и все они оказываются занятыми или выглядят так, что ни «Виагра», ни алкоголь не помогают.

Наконец он разглядел в кустах свободную «бабочку», подрулил и сделал предложение, от которого она не должна была отказаться.

Странно, но она отказалась и даже предприняла попытку отойти, объясняя, что не работает, а просто ловит такси. Но опытный поэт, конечно же, ей не поверил. Не поверил и стал уговаривать. В процессе уговоров, которые подзатянулись и утомили, Михаил, дабы не терять времени даром, решил прицениться к товару внимательнее, для чего принялся ощупывать вторичные половые признаки, проверяя форму и объём.

В процессе ощупывания как-то так вышло, что Миша и девушка упали в кусты. Возня в партере закончилась тем, что Михаил снял с девушки гольфы. Зачем это ему понадобилось, сказать невозможно, ибо поэт хоть и был сильно пьян, но даже в таком состоянии понимал: главная цель находится значительно выше, а то, что он произвёл, чистой победой не признает никто, и даже «по очкам» такими темпами выиграть невозможно.

Потом арену осветили фары патрульной машины, и Михаил предложил девушке затаиться, переждать, пока мусора не уедут. Но девушка таиться не стала и подняла вой почище корабельной сирены.

Дальше последовала унизительная процедура задержания и доставления в дежурную часть. Задерживали Михаила очень долго, так долго, словно брали не одного рифмоплёта, а большую вооружённую банду. Михаил искренне не понимал, за что его так ненавидят. Желая умиротворить господ полицейских, он стал читать им свои стихи, но солдафоны не понимают поэзии…

Потом трое суток Миша зализывал раны в камере изолятора временного содержания, искренне не понимая, за что ему выпали такие страдания. Крючкотвор, который возбудил дело, объяснял, что потерпевшая — из приличной семьи и проституцией не подрабатывает, но Михаил не поверил. Наверное, просто обслужила все отделение, вот они теперь и стараются. А этот, который следователем назвался, мог бы и войти в положение, понять, как мужик мужика. Ладно б баба! А то ведь свояк, можно сказать, предан…

Каролина наняла хорошего адвоката, заплатила ему немерено бабок и вытащила суженого на подписку. С тех пор он несколько раз был у следователя, относил характеристики и справки. На очной ставке, скрепя сердце, извинился перед терпилой. Следак обещал, что на днях дело закончит и сбагрит в суд. Защитник, как водится, озабоченно качал головой и вздыхал, что положение сложилось тяжёлое, но шансы получить условный срок есть. Для их реализации надо ещё платить и платить, но ведь за свободу сколько ни плати — не переплатишь.

— Ты же мне перед этим полчаса заливал о том, как любишь свою Принцессу! — напомнил Андрей, когда Миша окончил свою скорбную повесть.

— Люблю!

— Что ж ты тогда…

— Хороший «левак» укрепляет каждый брак.

— Так то — хороший. А у тебя — на газоне в кустах. И как Принцесса к этому отнеслась?

— С пониманием.

— Деньги на адвоката она зарабатывала?

Михаил потупил взгляд. Нельзя сказать, чтоб это было вызвано скромностью. Поэту не хотелось метать бисер перед свиньями. Все равно мент ни хрена не понимает в настоящей любви, судит обо всём со своей колокольни с погонами.

Отдельные фрагменты рассказа задержанного вызывали сомнение. Будь все так, как он описал — возбудили бы, скорее всего, «хулиганку», а не 132-ю статью. Но Акулов не счёл нужным колоть его дальше. Он и так примерно представлял, какие нюансы опустил или исказил Миша. Завтра это можно будет проверить, ознакомившись с делом. На текущий момент они, скорее всего, большого интереса не представляют. Есть множество других мелочей, которые следует осветить, а время уже поджимает.

Андрей смотрел на собеседника и думал, что не может составить о нём полновесного впечатления. Симпатий Миша не вызывал. Может быть, в своём кругу, среди друзей и поклонников, если таковые имелись, он вёл себя иначе и казался человеком достойным. Наверное, какие-то положительные качества видела в нём и Принцесса — иначе бы не стала с ним жить. Но сейчас, в ситуации если не экстремальной, то близкой к тому, все хорошее с Миши осыпалось, как мишура. Разглядывая его, анализируя услышанное, Акулов ощущал брезгливость в сочетании с лёгкой злостью. Лёгкой — потому что казалось нелепым растрачивать сильные эмоции на столь ничтожную личность. Андрей невольно вспомнил фразу, прочитанную в каком-то боевике и характеризующую задержанного с большой долей точности: таких, как он, не бьют, а хлещут по щекам.

Все это, тем не менее, не давало ответа на главный вопрос.

Мог Миша совершить преступление?

Вроде бы мог.

Он его совершал?

Вроде бы нет.

Словно угадав мысли сыщика, Михаил поднял голову:

— Да если б я девчонок застрелил — разве стал бы после этого дома сидеть и ждать, когда вы меня заберёте?

— А что бы ты сделал?

— Откуда я знаю? Я ведь не стрелял. Уехал бы, наверное.

— Куда?

— Страна большая…

Больше всего Акулова удивляла реакция Михаила на подброшенную наркоту. Он не понтовался, а действительно видел, как Сазонов сунул в чулан банку с «травой». Видел — и моментально понял, каким образом проще всего отмазаться от ответственности. Не стал терять время на контробвинения в провокациях, не стал взывать к совести оперов и апеллировать к понятым, убеждая их засвидетельствовать его благонадёжность. «Перевёл стрелки» на Каролину, готов был, наверное, и обрез с боеприпасами приписать ей, но остерёгся делать это сразу, боясь попасть под горячую руку. Понимал, как мало людей поверят в сказку о том, что она надыбала трёхлинейку, опасаясь быть изнасилованной в подъезде, и самолично обрезала ствол и приклад.

Понятые, кстати, характеризовали Мишу исключительно с отрицательной стороны. И дама в халате, и муж-подкаблучник иначе, как дармоедом, его не называли. Отмечали пьянство и заносчивость, припомнили ряд эпизодов, когда он лаялся с соседями. Видя, что никто из оппонентов задать ему физическую трёпку не может, что дальше ругани, в которой он и сам был силён, конфликт не зайдёт, Михаил со смаком рекомендовал им подать судебный иск, если кому-то не нравится его поведение. К Шажковой относились теплее. Женщина пожалела её, сетуя, что работящей девчонке достался такой никчёмный супруг. Подкаблучник, отводя глаза, подтвердил, что Каролина вела себя скромно, при встречах здоровалась и всегда старалась угомонить Михаила, если доходило до стычек с соседями по поводу громкой музыки или «протечки» на нижний этаж. О роде деятельности Каролины, а также о том, что с Михаилом она не расписана, понятые не знали и пытались уточнить это у оперов, но Андрей не стал потворствовать их любопытству и отделался общими фразами.

Отвлекшись от мыслей, Акулов обратил внимание, что уже несколько секунд из-за двери доносятся какие-то шорохи. Заподозрив, что это «греет уши» Сазонов, Андрей хотел встать и задать ему взбучку, но вовремя остановился. Шурик, будучи отпущенным домой, не стал бы тратить время на подслушивание вещей, которые ему, по крупному счёту, до фонаря. Андрей решил, что Волгин привёз свидетельницу Марину и втихаря показывает ей Михаила. Зачем напарнику потребовалось идти на столь крупное нарушение, Акулов не понимал — всё равно ведь необходимо будет проводить официальное опознание. Тем не менее, он поспешил ему подыграть, переключая на себя внимание Миши, который тоже услышал подозрительный шум и стал коситься на дверь.

— Значит, сегодня ты из квартиры выходил только за сигаретами?

— Да.

— И ни около школы, ни около озера Верхнего не был?

— Я даже не знаю, где это находится.

— Школа?

— И то, и другое.

— Школу видно из окон квартиры.

— Я не знал, что у них там репетиция. Каролина это скрывала. Говорила, что её подбирает Анжелка — она на машине, — и они вдвоём едут куда-то на другой конец города. Я не уточнял адрес. Какой смысл? Далеко, я не стал бы туда таскаться.

— Напомни мне ещё один момент. У кого вы сняли квартиру?

— Я же уже говорил! Хозяйка выехала в Германию. Я её не видел ни разу. Когда из Шахты приехал — Каролина уже здесь жила. Кажется, адрес ей подсказали в каком-то агентстве.

— Больше похоже, что она снимала жильё у знакомой.

— Не могу точно сказать, хозяйством я не занимался.

— Черт, совсем я забыл, что ты у нас — личность творческая. Платить за квартиру, забивать гвозди и выносить мусор должна была твоя Принцесса. Хорошо устроился! Прямо как в сказке.

Шорохи за дверью утихли, и Акулов уверился в правильности догадки относительно Волгина и Марины.

Интересно, каков результат? Он был равно готов к отрицательному и положительному. Но в положительный верилось чуточку больше.

В следующую секунду он получил ответ на свой вопрос.

Форма ответа была, прямо скажем, шокирующей.

На то, чтобы связаться с Денисом, ушло много времени.

Его мобильник был по-прежнему отключён, в дежурной части агентства не знали, где он находится. Звонить домой Николай передумал, зная о сложных отношениях Дениса с супругой. Что-то подсказывало, что он уехал от неё, сославшись на дела, и можно подлить масла в огонь, если она догадается, что на работе о Денисе ничего не известно.

С безопасного расстояния Максим приглядывал за домом и сообщал напарнику о действиях постовых:

— Приехал «козелок». Двое вышли…

Чувствуя себя виноватым, Максим на Колю не смотрел.

Николай скармливал прожорливому таксофону всё новые и новые жетоны.

Наконец повезло. Один из детективов агентства, до которого Николаю удалось дозвониться, предположил, что Ермаков может быть на конспиративной квартире:

— Я видел, как он брал в дежурке ключ. У его осведомителя шикарная корма и грудь, параллельная полу. Попробуй, вдруг повезёт! «Прозвон» помнишь? Два гудка, отбой, а потом жди, пока он ответит. Хотя я на его месте к телефону бы не подходил.

Костеря своего шефа, Николай принялся набирать номер «явки». Одновременно, желая поддержать Макса, он произнёс:

— Макарыч — сука.

— Думаешь, с ним бы мы справились?

— Теперь этого не узнаешь… Алло! Денис, у нас проблемы…

Слушая информацию, Ермаков растирал затылок ладонью. Только узнав голос Коли, он догадался, что произошли неприятности. Готовился к худшему — к тому, что кто-то из них всерьёз пострадал или что все загремели в милицию, откуда их придётся вызволять с ущербом как для кармана, так и для репутации предприятия. Выслушав, вздохнул облегчённо: директор агентства ничего не узнает, а с Акуловым он как-нибудь объяснится. Если б не сестра, было бы совсем просто. А так, из-за её отношений с Андреем, всё равно останется неприятный осадок. Даже если десять раз перед ним извинишься и сто раз все исправишь. Хотя исправить тут вряд ли что-то удастся, как профессионал, Ермаков это хорошо понимал.

— Коля, я всё понял. Макарыч, говоришь, отказался? Я с ним потом разберусь. В дом больше не суйтесь. Твоя трубка окончательно накрылась? Тогда перезвони мне минут через пятнадцать, я скажу, что делать дальше.

Прежде чем сделать сообщение на пейджер Андрея, Ермаков созвонился с сестрой.

Вполне возможно, что руководили им самые лучшие побуждения.

Марина Викторовна распахнула дверь кабинета настолько решительно, что Волгин не успел её удержать. Дело было не в физической силе — он просто не ожидал от подвыпившей женщины такого напора и резкости.

Она ворвалась, как ураган.

— Ах ты, подонок! Думал, я тебя не узнаю? — Оказавшись перед ошарашенным Михаилом, она влепила ему пощёчину. — Педрила вонючий! Что зенки вылупил? Не ты под окнами шарился? На, получи!

Волгин перехватил занесённую правую руку, но Викторовна изловчилась и врезала левой, коротко и точно, как хороший боксёр, только что не кулаком, а раскрытой ладонью. Врезала левой и, прежде чем Волгин её оттащил, лягнула ботинком по голени, от чего Миша вскрикнул и подался вперёд, так что неминуемо нарвался бы на встречный удар, но Сергею удалось справиться с женщиной и оттащить её в коридор.

— Что это было? — спросил Михаил, когда дверь кабинета захлопнулась.

— Возмущённая общественность.

На пальце Марины был перстень, которым она рассекла Мише бровь. Рана неопасная, но кровищи из неё бывает — ведро.

Конечно, в соответствии с законами Мэрфи, так и произошло. Михаил приложил ладонь к лицу, подержал, отнял и ужаснулся:

— Она меня чуть не убила!

— Не переигрывай. — Акулов думал, как поступить.

Официальное опознание сорвано, это раз. Можно попробовать выкрутиться, оформить это по-другому, протоколами допросов, но веры таким бумагам будет немного. Если их и примут в качестве доказательства, то лишь тогда, когда удастся подкрепить обвинение более серьёзными уликами. Михаил состряпает жалобу — это два. Изменился психологический настрой разговора — три, и это самое худшее. Теперь Миша чувствует себя обиженным не по делу, он чувствует себя чуть ли не правым. Теперь он перестанет оправдываться и объясняться, он будет обличать и требовать восстановления попранной справедливости. Акулов и раньше догадывался, а теперь убедился окончательно: Михаил принадлежал к той категории людей, которых больше угнетает не прямое физическое воздействие, а угроза его применения. Стоит нанести первый удар — и они как будто обретают новые силы для противодействия, раскрывают такие черты характера, которые в них трудно было предположить. От Михаила можно было добиться большего хитростью и разговором, а не тумаками.

Марина Викторовна спутала все планы оперативника.

Михаил продолжал размазывать кровь по лицу.

— Мне нужен врач! Вы что, ничего не видите?

— Не голоси. Ты понял, что тебя опознали?

— Кто, эта алкоголичка? Да она дура полная! Я ей как-то замечание сделал, чтобы свою собаку гребаную держала на поводке, вот она и окрысилась. Вы что, неужели ей верите? Я требую своего адвоката!

В кабинет зашёл Волгин. Вид у него был озлобленный, но Акулов видел, что злоба напускная. Волгин переживал за допущенную ошибку; стремясь хоть в чем-нибудь исправить положение, он включился в игру, благо знал напарника и мог представить, какую линию тот избрал после эксцесса подвыпившей дамы.

— Кто тут говорил про адвоката? Ты что, до сих пор не въезжаешь, как сильно ты вляпался? Все, абзац! Приехали! Она тебя помнит, а ты её — нет? Пошевели мозгами…

Дослушать речь Волгина, а говорил он долго и убедительно, Акулову помешал пейджер. Одно за другим пришли два сообщения:

и

Акулов потянулся к телефону, взял трубку. Подумал, что здесь спокойно поговорить не удастся, и вышел из кабинета, мимикой дав Волгину понять, чтобы он сильно не убивался. Случались казусы и похлеще — если не терять голову, то все можно исправить.

Марины Викторовны на этаже не было. Видимо, Сергей спровадил буйную свидетельницу домой. Правильно, свою роль она уже отыграла, оставлять её дальше — нарываться на новый скандал. А всё-таки, чёрт побери, здорово Волгин опростоволосился! Акулов и не помнил, когда его напарник прежде допускал подобный ляп. За четыре месяца, что они отработали в связке, у Сергея, конечно, случались промашки, но назвать их заметными было нельзя. И раньше, сколько Акулов слышал, Волгин действовал исключительно грамотно, выверяя каждый свой шаг и подстилая соломку везде, где потенциально можно было упасть. Что ж его сегодня-то так подкосило? Споткнулся практически на ровном месте, упорол косяк, достойный выпускника школы милиции, а не опера с десятилетним стажем работы. А началось всё с того, что он связался с Тростинкиной…

Часть коридора, где располагались помещения уголовного розыска, была отгорожена фанерной перегородкой с дверью, снабжённой кодовым замком. Акулов присмотрелся к истёртым кнопкам и безошибочно набрал нужную комбинацию. Вошёл.

В распоряжении оперов имелось пять кабинетов. Четыре двери были закрыты и опечатаны, но самая ближняя к фанерной перегородке, по правую руку, открыта. До ареста, в свою бытность заместителем начальника отдела, Акулов занимал эту комнату, а теперь здесь обосновался Борисов. За последний месяц отношения между ними слегка улучшились. Андрей по-прежнему считал Борисова взяточником и карьеристом, которого не прихватили за руку лишь потому, что никто этим всерьёз не занимался. Кроме того, он был уверен, что Александр приложился и к его аресту. Борисов, в свою очередь, посчитал Андрея ретроградом, не желающим идти в ногу с перестроившимся обществом и придерживающимся принципов, которые опасны для окружающих. Умные люди, по мнению Александра, путали государственный карман со своим. Постепенно таких становилось всё больше, но ещё встречались отдельные идиоты, которые поступали наоборот и продолжали пахать за идею, которая давно себя исчерпала, пахать, невзирая на постоянные задержки издевательски малой зарплаты и другие препоны, созданные умными для того, чтобы глупые не мешали им обогащаться.

Несмотря на всю полярность взглядов, Акулов и Борисов последнее время не ссорились. По крайней мере, на людях.

— Я позвоню? — спросил Андрей для проформы, входя в свой бывший кабинет.

Борисов, не отрываясь от дела, кивнул. Ни история с бюстгальтером супруги, ни последовавшая за нею пьянка на лице Борисова не отразились. Он сидел, довольный собой, и пересчитывал деньги в большом многосекционном лопатнике.

— Нет бабок — нет девок. Есть бабки — есть девки. Есть девки — нет бабок… — Закончив считать, Борисов ухмыльнулся и спрятал бумажник в карман. — Работаете?

— Ну.

— Я так слышал, убийцу вы взяли? Что, не можете расколоть?

— Не факт, что он при делах.

— Если что, я в течение часа на месте. Как сеструха?

— На операции.

— Я думаю, всё обойдётся.

Сначала Андрей набрал номер, оставленный Ермаковым. Дожидаясь ответа, разглядывал кабинет — после освобождения бывать в нём ещё не приходилось. От старой обстановки остался только сейф, перекрашенный из зелёного в розовый цвет. Всё остальное оборотистый Борисов заменил. Появилась офисная мебель приличного качества, жалюзи вместо штор, телевизор и видик, ПК последнего поколения. О ведомственной принадлежности помещения напоминали только розыскные ориентировки, пришпиленные на стену, да сляпанный на «компе» плакатик с портретом Дзержинского и приписываемым ему изречением: «Отсутствие у вас судимости — не ваша заслуга, а наша недоработка». Эти слова Андрею приходилось читать во многих оперских кабинетах, и он привык относиться к ним снисходительно, как к беззлобному приколу, но здесь, над головой сытенького Саши Борисова, они воспринимались без всякого юмора, как бывало в обшарпанных, без всяких признаков евростандарта, стенах отделов, где трудились «правильные» менты.

Когда-то и 13-й отдел был таким. Сейчас — давно уже нет.

Денис ответил. В первую очередь он принёс извинения, потом рассказал о случившемся, снова извинился и спросил, что делать дальше. Как бы Ермаков ни маскировался, но по голосу чувствовалось: он сильно жалеет о том, что согласился помочь, и был бы рад отказаться от продолжения.

— Не нужно ничего делать, — решил Андрей, осмыслив случившееся. — В третий раз туда никто не придёт.

— Я тоже так думаю. Значит, снимать ребят, да?

— Снимай.

— Понимаешь, мы-то все думали, что он без оружия будет.

— Понимаю. Спасибо. Маше ты позвонил?

— Кому? А, я! Извини, я думал, что она уже в курсе, вот и проговорился. Ты же не предупредил, что не надо ей ничего говорить!

— Ничего страшного. До свидания.

«Ну и день сегодня! — подумал Акулов, вешая трубку. — Ни у кого ничего не получается». Сообщение Ермакова не удивило, а корявые действия частных сыщиков если и вызвали раздражение, то лишь в первый момент. Было бы глупо ругаться на посторонних после того, как сам упустил неизвестного парня. Прыткий, однако, мальчишечка! Любопытного ухажёра нашла себе Вика… Или это всё-таки не ухажёр дважды пытался прорваться в квартиру?

Звонить Маше Андрей не хотел. Оттягивал разговор, обманывая себя тем, что якобы рассуждает о деле. Стоял, положив руку на телефон, смотрел в окно.

— Я тебе не мешаю? — спросил Борисов.

— Во всяком случае, не помогаешь.

— Мне не впадлу выйти, когда очень надо. — К удивлению Андрея, Борисов запер сейф, встал и, подбрасывая на руке связку ключей, покинул кабинет.

Акулов посмотрел на закрывшуюся за Александром дверь и ничего не понял. Чем-чем, а щепетильностью Борисов прежде не отличался, тем более — по отношению к Андрею. В туалет ему, что ли, приспичило? Или вчерашний лифчик так сильно подействовал, вынудил переоценить ценности и отношение к окружающим?

Андрей набрал номер Машиного мобильника. Он представлял её реакцию и не ошибся в предположениях.

— Акулов, ты в своём уме? Почему я обо всём узнаю последней?

— Извини, но я был очень занят.

— По-твоему, Вика для меня — никто? Да как ты мог!..

— А что изменилось бы, позвони я часом раньше?

— Как — что?

— Маша, постарайся хоть немного успокоиться и начать рассуждать здраво.

— Акулов, я вылетаю к тебе ближайшим же рейсом.

— Твой клиент не будет возражать?

— Плевать я хотела на его возражения!

— Машенька, ты мне здесь ничем не поможешь. Ну посуди ты сама: я же буду сутками пропадать на работе. Нам даже некогда с тобой будет встречаться! И я пока что не представляю, сколько времени это может продлиться. Не мне тебе объяснять, ты же знаешь нашу работу…

— Этой универсальной формулой ты оправдываешь всё что угодно!

Набравшись терпения, Андрей продолжил разговор. Он действительно не хотел, чтобы в ближайшие дни Маша была рядом с ним. В одиночку действовать проще. Ситуация, ставшая кинематографическим штампом, не так уж редко повторяется в жизни: герой и его подруга спасаются от преследователей, либо же догоняют кого-то, и в самый сложный момент она закатывает истерику, чтобы выяснить, любит ли он её, а если любит, то почему так невнимателен, и вместо того, чтобы прыгать на подножку уходящего поезда или заряжать опустошённое оружие, герою приходится целоваться, давать клятвы и объяснения. В кино после этого ещё можно спастись, перо сценариста придержит злодеев на безопасной дистанции, вынудит их заблудиться, подраться между собой или впасть в явный маразм на время, необходимое положительным персонажам для того, чтобы пообниматься, промокнуть сопли и отыскать выход из западни. В жизни такие злодеи встречаются редко, и если начало ситуации может быть сходно с киношным, то её окончание, если герои вместо того, чтобы заняться делом, станут выяснять отношения, обойдётся им дорого. Боксёр выходит на ринг один, без родственников и невесты. Как бы протекал поединок, если бы после каждого пропущенного удара девушка кидалась ему на шею, плакала и умоляла все бросить, а мама охала и падала в обморок? Акулов был готов допустить, что в нём говорит мужской шовинизм, наличием которого так часто попрекает Мария, но менять решение не собирался. Отыскать убийцу представлялось ему важнейшей, первостепенной задачей, и до тех пор, пока дело не прояснится, он бы хотел не отвлекаться на Машу. При всём её понимании оперативной работы она в первую очередь — женщина, и было бы глупо, несправедливо требовать от неё одобрения многих вещей, которые Андрею, возможно, придётся делать, чтобы результативно провести розыск преступника. Обоснованием позиции Андрея служил целый ряд обстоятельств, из которого он мог озвучить лишь три, чтобы не ранить самолюбие Маши. В течение ближайших дней он надеялся определиться по узловым моментам расследования. Именно эти дни Маша, согласно договору с клиентом, должна была провести в Москве. Покинув столицу, она портила свою репутацию, нарушала контракт и провоцировала возникновение других непредсказуемых и наверняка отрицательных последствий, однако не могла при этом ни помочь раненой Вике, ни способствовать изобличению преступника. Её порыв бросить все и приехать был продиктован не логикой, а эмоциями.

На объяснения ушло почти двадцать минут. Тщательно подбирая слова, Акулов снова и снова раскладывал свои аргументы по полочкам, отметал контрдоводы, гасил амбиции и скрыто льстил. В конце концов, Маша сдалась и обещала не торопиться и задержаться в Москве, но при условии, что Андрей будет звонить трижды в день, чтобы отчитаться о здоровье сестры и ходе работы.

— Ты представляешь, как мне будет неудобно перед Ириной Константиновной за то, что я не приехала?

— Маме я все объясню.

Несмотря на то, что все точки были расставлены и соглашение принято, казалось, Маша жалела, что позволила себя уговорить. Достаточно малой искры, чтобы конфликт вспыхнул заново, и она, нарушив данное обещание, приехала в город.

Положив трубку, Акулов вздохнул. Диалог оставил тяжёлый осадок, но он, отмахнувшись, решил: «Позже можно будет объясниться». Сейчас главное — дело. Если он напортачит, отвлекшись от работы на личную жизнь, оператор не выключит камеру, а режиссёр не даст передышки, чтобы Андрей освежил в памяти сценарий и сосредоточился перед вторым дублем. Черновиков нет, все играется набело.

Пока он разговаривал с Машей, в отделение приехала Тростинкина.

Борисов сидел в кабинете и присматривал за Михаилом, а Рита и Волгин курили в коридоре. Когда Акулов приблизился, девушка оборвала себя на полуслове, улыбнулась и помахала перед мужчинами дымящейся сигаретой:

— С понедельника бросаю курить.

— С завтрашнего?

— Ага. Начинаю новую жизнь.

Андрей подумал, что до него они говорили о личном. Судя по виду Тростинкиной, она выражала неудовольствие какими-то поступками Волгина, и Акулов мысленно возмутился: «Да кто она такая, чтоб на него наезжать?» Возмутился и тут же вспомнил, что забыл передать Сергею её просьбу перезвонить. Может, причина разлада именно в этом? Он хотел признать свою ошибку и принести извинения, но сделать этого не успел.

Высокий черноволосый мужчина в кожаном пальто и роскошной меховой шапке «удача грабителя», при «дипломате», поднялся по лестнице и уверенно направился к ним.

— Адвокат Мамаев, — представился он.

— Следователь районной прокуратуры Тростинкина. Это я вам звонила.

— Очень приятно. — Мамаев предъявил документы: удостоверение и ордер на защиту Михаила.

Движения адвоката были нарочито неторопливы, каждый жест выверен. Казалось, что Мамаев одновременно любуется собой со стороны, наслаждается своей значимостью и благополучием. Одна заколка для его галстука стоила больше, чем зарплаты Акулова, Волгина и Маргариты, взятые вместе, а стоимость флакончика туалетной воды, которой он обрызгался перед выездом, была сопоставима с квартальной сметой денежных средств, выделяемых Северному ОУР на оперрасходы.

— Я бы хотел поговорить с Михаилом наедине, — Адвокат убрал свои документы.

— Да, конечно. Сейчас мы вам найдём какое-нибудь помещение. Вы так быстро приехали…

— Я не привык медлить, когда интересы клиента требуют решительных действий. Итак, где мы сможем уединиться?

Андрею хотелось ответить: «На кладбище». Посмотрев на Сергея, он прочитал в его глазах те же мысли. Самоуверенный лощёный адвокат им одинаково не понравился. Вдобавок Акулов кое-что слышал о нём во время нахождения под стражей. В переводе с тюремного на литературный язык Мамаев характеризовался сидельцами как человек беспринципный, жадный и ловкий. Услуги его стоили дорого, но и результата он, как правило, добивался. В случаях, когда клиент оказывался недоволен, от наката его оберегали мощные связи среди братков. Некогда Мамаев служил в милиции, но давно снял погоны и тот период жизни вспоминал неохотно.

Мысли Андрея и Сергея совпали, но оба, естественно, промолчали. Тростинкина, стоявшая лицом к адвокату, обернулась и посмотрела на них, взглядом давая понять: «Не я же буду искать кабинет!»

Помог Борисов. Он приковал задержанного наручниками к батарее и вышел в коридор:

— Можете здесь посидеть. А мы уйдём, чтобы вам не мешать. Когда закончите — позовите.

Доброжелательный тон Борисова насторожил адвоката. Он нахмурился с видом «Знаю я ваши ментовские штучки!», пригладил тонкие усики и зашёл в кабинет, зацепив «дипломатом» дверную коробку.

— Какого чёрта вы его пригласили? — спросил Акулов напарника, хотя и был уверен в ответе: приехала Рита, Миша увидел её, приободрился и вспомнил о своих правах.

Так и оказалось. Опередив Волгина, ответила Рита:

— Мне нужно было его допросить, а он отказался разговаривать без адвоката. Мне пришлось позвонить. Мамаев защищал его ещё по первому делу, договор заключён давно и действует до сих пор, так что формальных поводов для отказа я найти не могла. Хотела бы я знать, откуда деньги на такого защитника?

— А ты догадайся…

— В дежурке как раз была «скорая помощь», — сообщил Волгин. — Я их позвал, так что Мишу успели немного подштопать. Царапина у него пустяковая, но если Мамаев поднимет шум, с нас спросят так, словно мы отымели Мишу в задний проход. Причём отымели неоднократно.

— Он обязательно расшумится, — заверила Маргарита. — У него такой метод работы и много знакомых, от «нужных» врачей и экспертов до тестя.

— А кто его тесть?

— Зампрокурора города. Собутыльник моего папочки, они вместе парятся в бане и ходят играть на бильярде. Так что, если будете со мной дружить, всё обойдётся.

— Да, мир тесен и несправедлив.

— Вы сами-то с Михаилом поговорили? Какой он из себя?

— Гнилой. Клянётся, что любил Каролину до гроба и ничего не знает про убийство. Врёт, но непонятно зачем. Сам, как мне кажется, не при делах.

— Может быть, кого-то прикрывает?

— Непохоже.

Борисов с интересом прислушивался к разговору, одновременно что-то напряжённо обдумывая. Пальцем расколупал плохо заделанную трещину в стене, обтёр ладонь о штаны, оценивающе посмотрел на Тростинкину. Решился:

— Серёга, можно тебя на несколько слов?

— Пошли.

Борисов распахнул дверь с кодовым замком, пропустил вперёд себя Волгина и, приглашая, посмотрел на Андрея. Извинился перед Маргаритой:

— Хочу провернуть одно оперативное мероприятие. Если получится — будем знать, почему этот козёл нам лапшу на уши вешает. Подожди здесь, хорошо? Без обид…

Рита вздёрнула носик и отвернулась. С независимым видом, скрестив на груди руки, пошла по коридору, удаляясь от перегородки, за которой располагались кабинеты уголовного розыска. Борисов проводил её взглядом, в котором мужского было больше, чем профессионального, одобрительно поднял белёсые брови и, вслед за Андреем, перешагнул порог оперского отсека. Несколько раз хлопнул дребезжащей дверью, пока ригель замка не вошёл под запорную планку, выругался:

— Давно пора это дерьмо поменять, да руки никак не доходят. Никакой шумоизоляции! Всё, что мы между собой говорим, на лестнице слышно.

Дверь своего кабинета Борисов закрыл так же тщательно, после чего потёр руку об руку, словно смывал мыльную пену под слабым напором воды. Был у него такой жест, будто позаимствованный у отрицательного персонажа посредственной пьесы. Своего недостатка он не замечал, Волгин же давно отметил, что это выскакивает у Александра в моменты сильного душевного волнения, когда он готовится предпринять что-то не очень законное. Сергей невольно усмехнулся, представляя Борисова во время получения взятки. От переживаний его руки мельтешат, как пропеллер, и заинтересованным лицам приходится изрядно попотеть, чтобы всучить пачечку баксов. Любопытно, что три или четыре года назад, когда Александр пришёл в РУВД юным опером, непуганым и практически честным, хотя морально и готовым продаться, никакого «умывания» рук за ним не наблюдалось. Это потом, точно в насмешку над шумной, но бестолковой антикоррупционной операцией МВД, Борисов пристрастился изображать «чистые руки» перед очередным грязным делом.

Он начал говорить без предисловий, обращаясь в основном к Волгину, с которым поддерживал более ровные отношения:

— Хотите узнать, о чём адвокат шепчется с вашим Мишаней?

— Есть способы?

— Есть. На днях мне презентовали набор шпионской спецтехники. Для проверки я зарядил прослушками неск… именно тот кабинет. Мне включить, или мы станем изображать девственников?

Предлагаемое Александром было незаконно, но эффективно. Как показалось Сергею, Акулов был готов отказаться — не от излишней щепетильности, а по причине нежелания иметь дело с Борисовым. Опережая напарника, Волгин согласился:

— Включай. Первый раз, что ли?

Борисов сел за письменный стол, достал из ящика небольшой приёмник с линейной шкалой:

— Прошлый век, но работает классно. Только, мужики, просьба: молчок. Никому ни полслова, о'кей? Прокуратуры и начальства я не боюсь, но ведь если узнают, то из других отделов налетят, будут упрашивать. Сколько раз такое бывало: одолжишь кому-нибудь, договоришься конкретно, а потом несколько месяцев выцарапываешь обратно. Я уже зарёкся посторонним давать! Кому надо — пожалуйста, приезжайте сюда со своими людьми и слушайте их, сколько влезет.

Ещё раз потерев руки, Борисов настроил приёмник. Слышимость действительно была превосходной.

Как быстро стало понятно, ничего существенного опера не пропустили.

Говорил адвокат:

— Что с бровью? Били?

— Чумовая тётка засветила.

— Следачка, что ли? Эта, в голубых джинсах?

— Не! Другая, старая такая, бухая. Забежала из коридора и врезала мне. По ноге ещё попала, вот сюда. Но там следов не осталось.

— Насчёт этого не переживай, следы мы найдём. Другие синяки есть?

— Откуда? Локоть только разбит, так это я упал неделю назад, когда из кабака возвращался.

— Отлично! Наше дело все написать, а менты пусть отмываются. Итак, Михаил, я тебя слушаю. Что произошло? По телефону я понял, что тебе шьют какое-то убийство?

— Каролину застрелили.

— Что?

— Каролину, говорю, ё…нули!

— Кто?

— А я почём знаю? Я дома сидел.

— Рассказывай по порядку.

— Нечего говорить. В школе их замочили, на репетиции. Каролину и Анжелу наповал, третья в больнице валяется. Менты пришли ко мне, сделали обыск. Обрез нашли, патроны, кинжал и анашу.

— Твои?

— Обрез мой.

— Откуда?

— Из дома привёз.

— Ну и дурак.

— Я его продать хотел…

— Дважды дурак. Продолжай. Патроны твои?

— Херня с ними полная. Толстые — мои, десять штук было, как сейчас помню. Но там ещё другие нашли, мелкие. Откуда?

— Могли подбросить?

— Не, я бы заметил. Они «траву» мне подсунули, в банке.

— Понятые это подтвердят?

— Соседи? Навряд ли. У меня с ними отношения ху…вые. Наоборот, они топить меня станут. Я эту толстуху с её недомерком столько раз строил, что она всё что угодно напишет, лишь бы мне насолить.

— Напрасно ты так себя вёл. Потенциальных понятых надо с самого начала к себе приручать. Трудно, что ли, лишний раз поздороваться или с Восьмым марта поздравить? Теперь расхлёбывай за тебя.

— Кабы помнил, где подстелил, туда бы и шмякнулся. Про «травку» я сразу сказал, что это Каролина заныкала. Мол, баловалась раньше.

— Толково. Как они это восприняли?

— Да как-то странно. Как будто не успели договориться. Один сует, а трое про это не знают. Больше патронами интересовались. Мелкие — те же самые, какими девчонок стреляли.

— Час от часу не легче…

Оперативники услышали скрип отодвигаемого стула и равномерные звуки шагов. Видимо, Мамаев стал прохаживаться по кабинету, разминая длинные ноги и обдумывая бедственное положение, в котором оказался клиент. На самом деле, как прекрасно понимали Акулов и Волгин, он давно оценил перспективы и знал, что Михаилу ничего по-настоящему серьёзное не угрожает, но профессия обязывала делать вид, что проблема значительна и с кондачка её не решить. Надо думать, много-много думать. Например, о том, что единственная кормилица Михаила погибла и отныне платить ему нечем.

Пауза затягивалась. Были слышны только шаги адвоката и бряцанье оков на запястье задержанного.

— Больно? — неожиданно спросил адвокат. — Жмёт?

— Да не, не очень.

— Попробуй затянуть туже, чтобы остались следы от «браслета». Мы это включим в нашу жалобу.

— Не получается.

— Жаль. Опытные, на фиксатор поставили!

Мамаев возобновил хождение.

В кабинете Борисова было значительно теплее, чем в других помещениях отделения, благодаря отопителю, включённому на полную мощность, и качественной заделке щелей оконного переплёта. Акулов сначала расстегнул куртку, а потом и вовсе её снял, положил на банкетку возле стены.

Как только он перестал шуршать курткой, послышался голос Мамаева:

— Результаты обыска я отобью. Можно не пачкать светлое имя Каролины Викентьевны и повесить все на хозяйку квартиры.

— На «винтаре» мои «пальцы», наверное, остались.

— Скверно. В таком случае ничего не попишешь, придётся Шажкову грузить. Тебя за это не привлекут. Ты мог видеть у неё оружие, даже трогать его, но доносить на свою сожительницу не обязан. Если у ментов на тебя ничего больше нет, через трое суток, максимум — десять, будешь свободен.

— Спасибо. Но меня одна тётка заметила.

— Кто такая?

— Та, которая рожу разбила. Чумовая. Я к школе ходил, а она там с собакой гуляла. Запомнила.

— А зачем ты около школы топтался? Таблицу умножения вспомнить хотел?

— Не, Принцессу проверял. Она ведь мне свистела, что они в другом месте репетируют. Я случайно узнал, решил посмотреть, чем они на самом деле занимаются.

— Ревновал, что ли?

— Было маленько. Чего, думаю, она из этого тайну делает?

— Может, не хотела тебя подругам показывать.

— Не такой уж я страшный…

— Когда тебя видели?

— В четверг вечером. И сегодня. Одна и та же сука, с ротвейлером. Он мне чуть задницу не разорвал, еле удалось ноги сделать.

— На твоём месте я бы не стал много думать об этом. Плохие мысли имеют обыкновение материализовываться.

— Значит, меня всё-таки посадят?

— Ходить вокруг школы в нашей стране не запрещено. Видел, как они репетируют? Посторонних никого не было?

— Никого, только бабы. Я вот что думаю… Принцессу мою стрелять было не за что, я уверен. Это у кого-то из других баб заморочки. Про Анжелику она говорила, что та до денег сама не своя.

— Я тоже, прямо скажем, не бессребреник… — Адвокат снова остановился, потом что-то лёгкое упало на пол, прокатилось, и он, видимо, поднял этот предмет, коротко выругавшись сдавленным голосом. — …Но не считаю это недостатком. Продолжай. Говоришь, жадная девка была?

— Очень. За доллар удавиться готова. Подрабатывала всеми способами, все мечтала разбогатеть. Любила взять в долг, а потом динамить с отдачей. Баксов триста — четыреста запросто замылить могла.

— Должников, как правило, не убивают. А что про вторую знаешь, которая живая осталась?

— Я думаю, как раз из-за неё всё и произошло. Она с бандитом жила. Кажется, его зовут Юрой. Каролина как-то сказала, что его уже несколько лет ищут.

— Менты?

— Я не уточнял. Может, и менты, а может, какая другая братва. Я — что? Я — ничего, мне чужие проблемы по барабану. Своей дуре только сказал, чтоб она поменьше с этой Викой общалась. Только Принцесса, по-моему, не послушалась. Она всегда говорила, что Анжелка, мол, жадная, а Виктория — девка хорошая. Домой её к нам приводила. Я так думаю, что мелкие патроны могут быть её. Спёрла у своего бандита и моей принесла, на сохранность отдана.

— На фига это надо?

— А кто знает? Я хоть стихи и пишу, но баб понимать не научился.

— Ну-ну…

Снова что-то упало на пол. Теперь звук был глухой, и упавший предмет не перекатывался.

— Мамай там что, Мишаню героином заправляет? — спросил Волгин, чтобы разрядить обстановку. Борисов заинтересованно слушал, как задержанный характеризует девчонок, Акулов хмурился и играл желваками, смотрел исподлобья, словно уже принял решение и примеривался, как сподручнее выкинуть Александра за дверь. — Сначала «баян» уронил, теперь — «чек» с наркотой.

— Ничего себе доза! Слышал, как она грохнулась? Да в ней веса будет под килограмм, весь наш отдел целый месяц может торчать, а ты говоришь — одному Мише. — Борисов поддержал Волгина, что удивляло: обычно он не избегал конфликтов с коллегами и уж тем более не отличался тактичностью по отношению к их родственникам.

Поднявшись из-за стола, Александр принялся хлопать себя по карманам:

— Черт, куда я дел сигареты?

Волгин молча протянул пачку «житана».

— Спасибо. Но ведь у меня где-то были, покупал, когда ходил на обед… А, точно! Я их в том кабинете оставил…

Борисов закурил, вслед за ним достал «беломор» и Акулов.

Борисов поморщился:

— Тюремный шик? Здесь же дышать нечем будет!

Из динамика снова донеслись голоса:

— Ты мне все рассказал?

— Как на духу!

— Что будешь делать, если отпустят?

— Да я как-то не думал… Принцессы больше нет, а кому я без неё нужен? Работу надо искать, но кто меня на приличное место возьмёт? Вы же знаете эти издательства, они печатают только своих, только тех, кто по блату пробился. А у меня уже три сборника готовы, давно бы мог публиковаться, но они не хотят рисковать. Я думал за свой счёт маленький тираж выпустить, да не успел денег скопить.

— Что, Принцесса мало приносила? — впервые за время беседы в голосе Мамаева открыто прозвучал сарказм; он не питал иллюзий относительно человеческих качеств подзащитного, но сдерживал себя, покуда тот был платежеспособен. — У тебя сейчас вообще денег нет?

Миша цокнул языком и вздохнул:

— Похоронить даже не на что будет. Она в пятницу все бабки родителям отправила, у неё младший брат приболел. Осталось только то, что заплатили за вчерашнее выступление. Может быть, баксов двести и наберётся, если в квартире пошарить. Только менты, наверное, все там подчистили. Я же помню, один оставался, когда меня в машину повели.

— В жалобе укажем, что пропали полторы тысячи, — машинально откорректировал адвокат, думая о другом. — Одним словом, жить тебе не на что?

— Даже не у кого одолжить. Но вы не переживайте, я все отработаю, все вам отдам! Мне бы только отсюда выбраться…

— Увы, Миша, я давно зарёкся что-нибудь делать в кредит. Сегодня я, так уж и быть, отработаю, а в дальнейшем тебе придётся просить бесплатного адвоката.

— Так ведь у нас договор!

— Договор, Миша, предусматривает права и обязанности обеих сторон, а не только мои. Конечно, я не могу его разорвать официально, но, ты же понимаешь, есть всякие способы… Не делай, пожалуйста, обиженное лицо. Лучше послушай.

— Чего теперь слушать? Без вас меня однозначно посадят.

— Я профессионал, и разрыв договора не означает, что последний час я отработаю спустя рукава. Следователю скажешь, что наркота и всё остальное принадлежало Шажковой. Да, ты это у неё видел и предлагал сдать в милицию. Думал, что она так и сделала, но оказалось, что Каролина криминальное барахло лишь перепрятала. Поэтому ты и не выдал его перед началом обыска — не знал, что оно ещё осталось в квартире. Дальше: про других баб повторишь то же, что говорил и мне. Слово в слово! И подробно расскажешь про свидетельницу, которая ворвалась в кабинет и расцарапала твоё рыло! Это надо, чтобы нейтрализовать её показания. Пусть потом говорит всё что угодно, а ты стой на своём. Да, она тебя видела около школы, но ни в какие окна ты не заглядывал, просто шёл мимо. Гулял. Это не вызовет подозрений, потому что школа находится недалеко от твоего дома, а тебе, как человеку умственного труда, необходим ежедневный моцион. Она тебя запомнила потому, что ты сделал ей замечание по поводу собаки, которая была без поводка и намордника и могла напугать детей. Ты сделал замечание, а женщина тебе в ответ нахамила и пригрозила милицией. Сказала, что у неё там есть знакомый участковый, который устроит тебе неприятности.

— Может быть, лучше оперативник?

— Не будем перегибать палку. Дальше…

Выслушав все наставления, Михаил предпринял вторую попытку разжалобить адвоката, но Мамаев остался неумолим. Ответив твёрдым отказом, он скрипнул дверью и крикнул:

— Товарищ следователь! Мы готовы.

Борисов выключил приёмник.

— Ну как?

— Было кое-что интересное, — неопределённо ответил Сергей.

— Кое-что! А я так думаю, что очень много. Тащите батарейки, господа сыщики. Знаете, сколько эта хреновина жрёт электричества? Никакой зарплаты не хватит. — Александр бросил устройство в ящик стола и поднялся. — Пойду заберу свои сигареты.

Протискиваясь к двери между столом и банкеткой, он уронил куртку Акулова.

— А, чёрт! — Борисов не успел её подхватить и рывком поднял с пола.

Из внутреннего кармана высыпались фотографии.

— Что это? — Борисов наклонился, собирая «поляроидные» прямоугольники.

— Дай сюда! — Акулов выхватил из его руки карточки, но Александр успел рассмотреть изображение:

— Клёвая баба. Сам щёлкал? Никогда бы не подумал, что ты этим увлекаешься. Подари штучку, я на стенку повешу…

— Тебя кто просил трогать?

— А ты чего на меня наезжаешь? Не хочешь, чтобы видели — дома держи, а не таскай с собой.

— Без тебя разберусь, где их держать, ясно?

— Не ясно! Ты кто такой, чтобы указывать мне?

— Если руки кривые…

— У тебя у самого кривые, понял? И руки, и ноги! Блин, по-человечески хотел вам помочь, время своё потратил, а ты… Да пошёл ты! — Борисов бросил Акулову куртку.

Волгин напрягся, готовясь разнимать драку, если таковая завяжется. Слишком удобное у Борисова было положение для того, чтобы ударить, и Сергей опасался, что он нарочно отвлёк внимание Акулова, швырнув ему куртку. В прошлом за Александром водились подобные прецеденты. Он мог затеять мордобой, а позже, вне зависимости от исхода рукопашной, сделать так, чтобы об этом стало известно начальству. Миша Родионов, младший опер ОБНОН, чуть не вылетел на пенсию за то, что как-то съездил Александру по роже. Впрочем, это случилось давно, когда был жив ещё полковник Сиволапов по прозвищу Ванька-вор — заместитель начальника управления и покровитель Борисова. С тех пор, как Сиволапов погиб, позиции Борисова заметно пошатнулись. Даже Катышев, несмотря на все свои недостатки, Александра переваривал с трудом и ждал повода, чтобы вытолкнуть его из района в другое подразделение или уволить.

Может, Борисов сам прекрасно знал эти расклады и поэтому был вынужден сдерживаться, а может, повлияли какие-то другие соображения, но он вдруг сбавил обороты. Ни слова больше не говоря, ушёл, оставив дверь открытой.

Андрей надел куртку и убрал фотографии.

— Видел? — спросил он Сергея, не поднимая головы и раздражённо дёргая застёжку «молнии».

— Да.

— Я забрал их в квартире. По-моему, ни к чему, чтобы карточки фигурировали в деле. Ничего не скажешь, постаралась сестрёнка!

Волгин промолчал. Он не видел ничего предосудительного в том, что кто-то фотографируется без одежды. Лишь бы съёмки проходили добровольно и были в радость участникам, а дальше — хоть дома храни, хоть в журналы отправляй, чтобы остальные люди порадовались. В то же время, он мог понять и недовольство Андрея. Понять — да, разделить — вряд ли. Ну побаловалась девчонка, ну и что? О порочности натуры это, по нынешним временам, не свидетельствует. Тем более что она, в конце концов, актриса. Пусть и не самого высокого жанра, но тем не менее человек творческий и раскрепощённый. У каждого своя правда. Андрея возмущали танцы и фотографии, а Виктория, вполне возможно, пришла бы в ужас, доведись ей увидеть, чем иногда занимается братец. Одно прослушивание, которое они только что провели, чего стоит! Совершенно нормальное, рациональное и результативное с точки зрения специалиста, это мероприятие могло шокировать до глубины души свободолюбивого обывателя, желающего, чтобы одновременно и его права были должным образом защищены, и преступников ловили, не снимая белых перчаток и не повышая голоса при задержании.

Так что Волгин промолчал, дожидаясь, пока Акулов справится с «молнией», а после этого они вдвоём покинули кабинет Александра Борисова и прошли в «ничейный».

Михаил готовился дать показания, а Маргарита собралась их записывать, но не могла отыскать свою авторучку. Перебрав содержимое сумочки, рылась теперь в полиэтиленовом пакете, в котором принесла папку с протоколами и вещдоками, изъятыми при осмотре школы.

— Куда же я её дела?

Адвокат Мамаев улыбнулся и протянул чернильный «паркер» с золотым пером. Чёрные рукава его кожаного пальто отразили свет настольной лампы.

— Пожалуйста.

— Благодарю. — Тростинкина улыбнулась. — Но куда же запропастилась моя?

Борисов снял с задержанного наручники. Сказал, обращаясь исключительно к Волгину:

— Если надо — надевайте свои, а я домой поехал. Дай ещё сигарету! Мои, наверное, в машине остались…

Сергей «окольцевал» Михаила и попросил Риту:

— Выйди, пожалуйста, с нами.

Втроём они встали в коридоре, напротив кабинетной двери.

— Я его задержу, — предупреждая вопросы, сообщила Тростинкина. — Звонила прокурору, он сказал выписывать «сотку», а дальше будет видно. Могу вас, мальчики, заверить, что арест он не санкционирует. По крайней мере, при тех доказательствах, которые мы имеем сегодня. От оружия и наркоты он отопрётся, и не прижать его никак — квартира-то чужая…

— Не будет там никакой наркоты, — заверил Волгин.

— Точно?

— Что я, марихуану не отличу от укропа?

Когда заканчивали разговор, мимо них, по направлению к лестнице, прошёл Борисов. Он помахивал ключами от машины и выглядел вполне довольным жизнью. Нарочито вежливо попрощался, но протягивать руку не стал, ограничился пожеланиями «Всем всего хорошего» и слегка загадочным взглядом, обращённым к Акулову.

— Что это он? — спросил удивлённый Андрей, когда Борисов ушёл. — Соблазнить меня хочет?

Тростинкина отправилась продолжать допрос, Волгин и Акулов спустились во двор, отделения.

— Я возьму мать и съезжу в больницу. Хотя смысла в этом нет никакого. Когда я последний раз звонил, мне сказали, что операция прошла успешно, но от наркоза Вика отойдёт только к утру. Как только освобожусь, сразу тебе позвоню. Может, к тому времени узнаешь что-нибудь новое.

— Позвони… Можно смело сказать, что первый день прошёл не напрасно. Мы собрали массу противоречивой информации, совершили несколько должностных преступлений и напортачили в уголовном деле.

— Ты имеешь в виду сорванное опознание?

— А что же ещё? То есть нет, спорить не стану, может, я и ещё где-нибудь накосорезил, но пока что знаю про один этот случай.

Акулов открыт пассажирскую дверь «восьмёрки» и достал из «бардачка» ежедневник, найденный в квартире сестры:

— Полистай.

Волгин добросовестно взялся за дело, но по мере того, как он прочитывал записи, интерес его угасал.

— И что? По-твоему, это старьё может иметь отношение к убийству?

— Старьё?

— Да. А как ты думал? Не берусь утверждать про номера телефонов, но все бухгалтерские проводки… Знаешь, я на них насмотрелся, когда на «гражданку» свалил. Все это писалось до деноминации, в каком-нибудь лохматом девяносто пятом году…