ГЛАВА ТРЕТЬЯ
— Старик, ну это совсем ни о чем…
Щекастый старший оперуполномоченный криминальной милиции Станислав Иванович Слепнев, возглавлявший бригаду по раскрытию убийства братьев-цыган, вернул прочитанную справку Копейкину.
— Что знаю, то и написал. Я всего полгода на районе, — спокойно, без обиды в голосе ответил тот.
— Дело на контроле в Москве. Через неделю первая проверка, а у нас ни хрена по личностям убитых.
— Я не Википедия.
— Хватит острить. Сходи, что ли, в архив, может, на них материалы были. Хоть для толщины в дело подошьем. Участкового попроси, пусть у себя поищет. Ну чего тебя учить? Сам знаешь — прежде всего смотрят на объем.
— Согласен.
— Ну и работай… Погоди. Буйвола опросил?
— Да.
— И что?
— Написал явку с повинной и взял на себя еще четыре мокрухи.
— А серьезно?
— А серьезно — пустая трата времени. Я сразу говорил, не фиг его и дергать. Теперь только осторожней будет.
— Василь показал, что у Рамира с ним был конфликт. Формально обязаны опросить.
— У нас все формально. Потому и не раскрываем. Я в архив…
Копейкин покинул отделенческий актовый зальчик, где временно размещался штаб по раскрытию убийства братьев. Обычными, то есть не резонансными, убийствами занимался районный убойный отдел, но это было «громким», поэтому создали бригаду, в которую помимо куратора Слепнева входили несколько «убойщиков», пара омоновцев (непонятно зачем), Копейкин, Леша Батраков и представитель Следственного комитета. Расположились джентльмены не в убойном отделе, а здесь, в территориальном — он находился гораздо ближе к цыганскому поселку. Удобно вызывать людей и добираться самим в случае необходимости.
Архив располагался тут же, в здании, рядом с туалетом. Сырая комната без окон с изъеденными грибком стенами и стеллажами до потолков, где хранились в основном списанные материалы проверок по заявлениям граждан и жили крысы. Из мебели только столик и пара хлипких стульев. Свет, проникавший через щелку двери, говорил, что сейчас там кто-то трудится. И вряд ли крыса.
Копейкин глотнул свежего воздуха, словно ныряльщик, и зашел внутрь бумажного царства.
— Оба… Здрасте, Ольга Андреевна.
— Здравствуй, Кирилл.
Сегодня она была не в строгом деловом костюме, а в нежно-лиловой блузке с необходимым и достаточным вырезом и черной юбке. Добавилось и макияжа — он грамотно подчеркивал достоинства лица, чувствовалась рука платного мастера. В свете единственной лампочки она смотрелась очень даже ничего. Словно злая, но симпатичная колдунья, ищущая в волшебной книге тайное заклинание. Не хватало только свечи, черепа на столе и летучих мышек.
— Много накопали?
— На тебя пока нет…
Вообще-то Ольга ничего и не копала. Ей надо было найти повод для визита в отдел. А самый лучший повод — посещение архива. Для сотрудников собственной безопасности там всегда отрыта дверь. Затем она планировала «случайно» столкнуться в коридоре с Копейкиным и затеять разговор. Здесь не Лувр и не Эрмитаж — пересечение не вызовет подозрений.
Ольга решила убить двух зайчиков. Проверить Тимура и сблизиться с Копейкиным. Нет, она не будет строить ему глазки и делать откровенные намеки, как предлагал Бойков. Но историю с пельменями доиграет. А что дальше? Дальше как всегда. По обстоятельствам, а не со зла. Поглядим, как Копейкин отреагирует.
— Ну правильно, — улыбнулся опер, — я следов не оставляю. Не возражаете, мне тут тоже кое-что поискать надо.
— Да, конечно.
Копейкин взял с полки пару толстых журналов учета преступлений, пододвинул второй стул и уселся прямо напротив Ольги. Пару минут они молча листали страницы журналов, будто в читальном зале публичной библиотеки, незаметно поглядывая друг на друга.
Ольга никак не могла решиться на первый шаг. Дома раз двадцать отрепетировала, выучила написанный текст, но теперь совершенно растерялась. Любая авантюра без четкого плана может закончиться черт-те чем. И, опять-таки, будь на месте Копейкина кто-то другой…
Но он сам сделал этот шаг:
— Ольга Андреевна, такое ощущение, что вы хотите меня о чем-то попросить, но стесняетесь.
Ольга для вида немного смутилась, словно девушка на первом свидании. Это было не трудно — она действительно испытывала определенную неловкость. Возможно, примерно то же ощущает палач, к которому на пытку привели симпатичную ведьму. «Не обижайтесь, сударыня, но я поджарю вам пяточки».
— Да… В прошлый раз ты сказал, если будут проблемы с ремонтом, могу обращаться?
— Я такое говорил?
— Да… Что ты мой должник.
— Хорошо. Допустим… И что?
— Наверно, это глупо выглядит, но… У меня дверца от шкафа отвалилась, а самой не вставить — тяжелая. Я просила наших, но все завтраками кормят, а в мастерскую звонить по такой ерунде… Ты не поможешь? После работы, часов в восемь.
Копейкин озадаченно посмотрел на Ольгу. Как тот же президент ядерной державы, все-таки нажавший красную кнопку.
— Но, если ты занят…
— В принципе, нет… А инструменты есть?
— Да… Отвертка точно. Я тогда за тобой зайду в полвосьмого, — она закрыла журнал, поставила на полку, — я здесь закончила, буду в канцелярии.
В канцелярии ей тоже ничего не нужно, но находиться с человеком, перед которым заранее считаешь себя виноватым, как-то некомфортно. Интересно, а внедренные киногерои, изображающие пламенные чувства, испытывают потом угрызения? Или не киношные, а обычные герои. Они ведь используют запрещенный прием. Или цель оправдывает средства?
В канцелярии она набила эсэмэску Тимуру. «Буду дома в восемь. Приходи за вещами». Он подтвердил, что приедет.
Копейкин заглянул в семь вечера, когда она в четвертый раз перелистывала журнал входящей информации.
— Ольга Андреевна, я забыл совсем…
«Все, мимо. Разработке конец».
— Мне пацана с секции забирать, поэтому, если хотите, поехали сейчас.
«Нет. Еще не конец».
Это не совсем укладывалось в ее планы, но выбора не было. Она попытается его задержать.
— Хорошо.
Быстро набила новую эсэмэску. «Буду раньше. Жду». Тимур не ответил.
* * *
По пути домой она попросила остановиться возле супермаркета:
— Кирилл, буквально на минуту…
Купила пару свиных стейков, овощи, бутылку вина. Выбрала самую длинную очередь к кассе. Плохо, если Тимур опоздает.
Доехали без приключений и пробок. Юрьевск еще не столкнулся с этой мировой проблемой. Когда заходили в подъезд, часы показывали половину восьмого.
В прихожей она кивнула на тапочки Тимура. Кирилл не спросил, чьи. Спокойно переобулся, прошел в комнату.
— Вот. — Ольга показала на дверь, прислоненную к шкафу.
Копейкин осмотрел повреждение, тут же вынес диагноз:
— Ползунок погнулся и слетел. Надо выпрямить и прикрутить обратно. Минут на пять работы. Давайте инструменты.
«Пять минут, пять минут, это много или мало?..»
Пару минут выиграла, доставая коробку с инструментами из кладовой. Хоть бы Тимур приехал пораньше!
— Вот… Там отвертки, ключи. Если надо что-то еще, я у соседей попрошу.
— Разберемся.
Он положил дверь на пол, принялся откручивать ползунок.
— Кирилл, я пока стейки поджарю. Ты же голодный, наверное?
— Да ничего, спасибо… Я тороплюсь.
— Это быстро. Минут пять. Зато пельмени варить не надо.
Ольга, не дав возразить, переместилась на кухню, где накануне сделала генеральную уборку. Бросила мясо на сковороду, достала пару тарелок, фужеры, подсвечник. Поморщилась и спрятала его обратно. Обойдемся без соплей. На первый раз исключительно деловой ужин. Принялась резать овощи.
Звонок в дверь.
Тимур приехал без команды, но со спортивной сумкой. Значит, оправдываться, падать в ноги и молить о прощении не собирается. Теперь уже и непонятно, хорошо это или плохо.
— Привет, — коротко бросил он и перешагнул порог, — попить дашь? Сушняк.
Не дождавшись ответа, прошел на кухню. Ботинки не снимал.
— Ой…
Накрытый стол не оставлял вариантов для трактовки. Она решила помириться, сделать ему сюрприз. Поняла, видимо, что никому не нужна. Что лучше его, драгоценного, никого не найдет. Опять-таки, не в халатике встретила замызганном, а в блузочке с романтичным вырезом. Макияж, причесочка.
Но надо оставаться джентльменом.
— Оль… Да можно было и не готовить…
Он решил поиграть в великодушие. Да, вспылила, прогнала, теперь локти кусает. Но он мудрый, добрый и все понимающий. Так и быть — простит. Хоть это и непросто.
Но доиграть не получилось.
— Я подругу жду, — холодно пояснила бывшая сожительница, протягивая ему стакан с водой.
И как бы в подтверждение слов о подруге из комнаты донесся суровый мужской кашель.
Тимур, не сделав ни глотка, поставил стакан и посмотрел на Ольгу, словно на соседа, идущего домой со свежекупленным перфоратором. Но без угрозы. Просто расстройство чувств и досада.
«Неужели ревнует? Может, не все потеряно?»
Она пошла следом.
— Хороша подруга… Добрый вечер, девушка.
— Здрасте, — буркнул сидящий на корточках Копейкин, пытавшийся плоскогубцами выпрямить ползунок.
— Ах, вот оно в чем дело? — Тимур обернулся к стоящей в дверях Ольге. — А я-то думал…
Она не стала объяснять, что это просто знакомый, которого попросила починить шкаф. Пусть, что хочет, то и думает. Проверка на ревность должна быть качественной.
Но Тимур трактовал событие по-своему. Подруга сама загуляла, а стрелки решила перевести на него, как бы уличив в измене. Лучший способ защиты — нападение. Вот лицемерка!
Сожитель обошел Копейкина, раскрыл сумку и принялся засовывать в нее свои вещи. Приятный запах подсказал, что свининка подгорает. Ольга метнулась на кухню. Схватила ручку сковородки, от волнения забыв, что та не очень холодная. Сковорода прыгнула на пол. Мясо улетело под стол, превратившись в свинину «под пылью». И само обратно не вернулось. Пришлось вытаскивать. Затем смывать с него пыль. Свинина подгорела не сильно и была вполне еще пригодна в пищу. Рука ныла, Ольга на всякий случай облила ее подсолнечным маслом. Не помогло. Отыскала на полочке бутылочку медицинского спирта. Обработала ожог. Подставила ладонь под холодную струю.
Шум воды не смог заглушить шум, который донесся из комнаты и вызвал ощутимый резонанс. Полочка на стенке качнулась, а фужеры на столе подпрыгнули. Шум состоял из глухих ударов и звонкого мата.
Ольга плюнула на мясо (в переносном смысле этого слова) и бросилась обратно в комнату.
Увиденное напоминало известную древнегреческую скульптуру «Борьба спартанских мальчиков». Оба мальчика стояли в партере, мальчик по имени Кирилл сверху, мальчик Тимур, соответственно, снизу. Верхний заламывал нижнему руку, тот безуспешно пытался вырваться, матерился и даже плевался. Копейкин благородно отложил плоскогубцы в сторону и не использовал их в качестве холодного оружия. Ее «мужегон» валялся на полу. В разбитом горшке.
— Прекратите! — Ольга жестко попыталась остановить схватку и по профессиональной привычке на автомате добавила: — На «сутки» захотели?!
Но спартанские мальчики, согласно обычаям, бьются до конца. Копейкину удалось поднять соперника с пола, не прекращая болевого приема. Удерживая локоть противника в замке, левой рукой он подхватил сумку и коленом подтолкнул Тимура к дверям:
— На выход!
— Кирилл, отпусти его!
Голос подал только второй мальчик. Сквозь пока целые зубы:
— Ты справку у него проверь! Из психушки!
Процессия проследовала через прихожую до входных дверей. На пороге Копейкин ослабил захват, вытолкнул соперника на площадку и туда же швырнул сумку. При этом не проронив ни слова. Просто терминаторщина какая-то.
Сожитель обратно не рвался. По инерции саданул кулаком по захлопнувшейся перед носом двери. Потом послышался топот ног.
Копейкин, проверив надежность замка, помассировал кисть руки — не исключено, заработал легкий вывих. Все-таки Тимур выступал в более тяжелой весовой категории. Ольга заметила на скуле опера свежую рассеченную ранку — след от тимуровского перстня.
— У тебя кровь. Пойдем, надо обработать.
На кухне смочила спиртом ватку, несильно прижала к ране.
— Подержи, я найду пластырь.
— Что это за чудик? — голосом упомянутого Терминатора поинтересовался раненый спартанец.
— Извини… Это Тимур. Мы расстались… За вещами приходил.
Она пока не знала, как отнестись к произошедшему. Для этого надо знать, из-за чего они подрались. Возможно, Тимур прошел испытание. Приревновал. Почему же она не побежала за ним, не остановила?
Не захотела.
— Муж, что ли? — уточнил Кирилл.
— Нет… Мы не расписывались. И что тут у вас случилось?
— А сама не поняла? — Копейкин как бы нечаянно перешел на «ты». — Познакомились.
Она наконец нашла пластырь, осторожно приклеила к скуле.
— Больно?
— Погоди.
Опер закрыл глаза, набрал воздуха, поднял голову и по-волчьи завыл на кухонный светильник. Ольге оставалось лишь обалдевать, что она и делала.
— Кирилл, что с тобой?
Он повыл еще немного, после тряхнул головой.
— Нормально все… Рыдающее дыхание. В Таиланде монах один научил. Снимает боль и успокаивает нервы.
— Рыдающее? И что, помогает?
— Да. Раньше таблетки жрал, а сейчас вот так. Никогда не задумывалась, почему дети кричат? Защитная реакция. А взрослые все держат в себе. А зря. Кстати, женщины живут дольше мужчин потому, что чаще плачут.
— У тебя были проблемы с нервами?
— В голову как-то дали на задержании. Встряхнули волосок. Я на профосмотрах не говорю, иначе турнут.
— Но… Это не опасно?
— Уже нет. Научился контролировать.
Тут она вновь почувствовала боль в ладони и поморщилась. Горячая сковорода — это вам не птичье перышко.
— Ударилась?
— Обожглась.
— Так не проблема. Повой. Хочешь, научу?
* * *
…Они сидели за столом друг против друга и, запрокинув головы, выли, словно волк с волчицей. Бас и тенор, или скорее бас и меццо-сопрано. Не хватало тыквы на столе с зажженной свечкой и тазика со свежей кровью.
Но боль, действительно, проходила, не обманул тайский монах.
А сосед, испытывавший на балконе запрещенную травку, понял, что новый дилер его не обманывал, гарантируя еще и звуковой эффект.
* * *
Ничто на земле не проходит бесследно… Особенно если есть хороший диктофон. Диктофон у Ольги имелся. Лежал в сумочке на боевом дежурстве. Подарок Чистова на Восьмое марта. Ну что еще подарить женщине? Пять часов работы без подзарядки аккумулятора, высокая чувствительность. И когда Копейкин перешагнул порог ее квартиры, она подарок включила. На всякий случай. Мало ли, оборотень набросится на нее и загрызет. Или просто застрелит. А так хоть какая-то улика на долгую память.
Вчера, когда он, так и не угостившись «подстольной» свининой, ушел забирать сына из секции плавания, она несколько раз прослушала запись. И сегодня, сидя за рабочим столом, вновь крутила «музыку». Словно понравившуюся песню.
Солировал Тимур. Он и начал партию. Обиженным голосом:
— Красиво… В измене обвинила, а сама… Ненавижу, когда из меня дурака делают. Ну почему все нельзя решить нормально? Надоел? Другого встретила? Так и скажи! Зачем какие-то комбинации крутить? Или это у всех ментов так?
Ольга поморщилась. Это был ее нелюбимый момент.
— Вот прикинь…
— Послушай, старичок, — перебил Копейкин тоном немецкого танкиста, случайно попавшего на автобан, — мне это неинтересно. Меня шкаф попросили починить. Иди на улицу бухтеть.
— Я тебя просто предупреждаю, — ответил Тимур, словно старший братик, провожающий младшего в армию, — хочешь слушай, хочешь нет… Но я перед ней оправдываться и доказывать, что не верблюд, не собираюсь. Не дождется… А ты, случайно, не мент?
— Случайно ты у меня сейчас в глаз получишь.
Это был ее любимый момент.
— Ну точно — мент… Вот и встретились два околоточных…
Это не очень похоже на Тимура. Он никогда не шел первым на конфликт. Значит, обида велика.
Дальше последовала небольшая пауза. От уха Ольги не укрылся звук положенных на пол плоскогубцев. Соперники готовились к рукопашной.
Ольга нажала на паузу, потому что мат слышала неоднократно. Копейкин за всю сцену больше не проронил ни слова. Даже непечатного. Ничего удивительного. За годы работы в милиции у него тоже появился барьер. Если отвечать каждому, кто тебя обзывает, нервов не хватит… Поэтому достаточно одного удара, короткого «Заткнись» и грамотно проведенного болевого приема.
Однако у него действительно проблемы с нервами. Подумаешь, ментом обозвали! И даже не обозвали, а так — намекнули!
Но Тимур… Конечно — полгода не срок, но все же… Они же жили вместе. Значит, что-то их сближало? Не ее же жилплощадь? А она? Ведь уже не девочка, готовая бежать за тем, кто подарил ей цветы и покатал на верблюде. Однако побежала. Почему? И почему только сейчас поняла, что ошиблась. Что не надо было садиться на верблюда.
Копейкин, к слову, повел себя более благородно. Не возмущался, не кричал и не предлагал упаковать Тимура на пятнадцать суток. Повыл и ушел.
Любовная лирика была грубо прервана человеком, дарящим женщинам на праздники исключительно технические гаджеты. На последний Новый год он подарил жене кулон со встроенным фоторегистратором с объемом памяти на пять лет. Снимок происходит через каждые тридцать секунд. А снять кулон можно, только набрав на замочке пин-код. Очень удобно. Вечером, в обнимку усевшись на диване, муж с женой смотрели «слайд-шоу» и обсуждали увиденное. Зато никаких измен. Надо ли говорить, что фамилия человека была Чистов и что секретный «пин» знал только он.
— Есть связь с Москвой! — Техник поставил перед Ольгой раскрытый ноутбук. — Колька по почте кое-что скинул. Они с Жуковым на посту, но, слава богу, есть вай-фай, и, слава богу, на счету есть бабки.
Антон Иванович пощелкал кнопочками, и на дисплее появилось не очень качественное фото.
— Вот. Колька на видео писал, но и щелкнул пару раз.
На фотографии, несмотря на легкую смазанность, угадывался ее подопечный Копейкин. Он находился в несколько необычном антураже. На краю крыши пятиэтажного дома. Да еще с биноклем в руке, словно командир Красной Армии.
— И что это значит?
— Как что? Повыл и вышел на охоту.
Про то, что Копейкин выл в кабинете, Чистов уже знал. Бойков не мог не рассказать о таком занятном факте.
— Может, это по работе. Мы тоже иногда в бинокли смотрим.
— Может, и по работе. Только уж больно объект наблюдения интересный.
Чистов щелкнул кнопочкой, и появилось новое фото. Выходящий из подъезда дома Буйвол со своим стадом бычков-охранников.
— Это тот самый знаменитый Буйвол, который стоит в списке Копейкина вторым после Рамира. А в этом доме одна из его квартир. Едва он уехал, Копейкин смылся тоже. Через чердачную дверь. Мне кажется, Бэтмен снова вышел на охоту.
— Пока это ни о чем не говорит, — возразила Ольга, — Бирюков наркоторговец, Кирилл может его разрабатывать.
— Уже Кирилл?.. Ладно, мое дело маленькое — обеспечить вас техникой и связью. Фотки я перекину.
Чистов забрал ноутбук и исчез за дверью.
Черт… Как ни крути, а Иваныч прав. Наблюдать с крыши, чтобы просто узнать, когда человек бывает дома, резона никакого. Можно посидеть в машине. Другое дело — выбирать точку для снайперского выстрела…
Где гарантия, что о́пера не переклинило и не начал он устранять товарищей, причастных к наркотрафику. Или не переклинило. Хладнокровно расчищает дорогу. Для себя или для того парня…
Кто он такой? Она ведь его совсем не знает. Личное дело не в счет, туда оперативную информацию не подшивают, и характеристики исключительно положительные. Собирать информацию у бывших коллег опасно, тут же сольют. Но информацию собирать надо, и как можно быстрее.
Ольга сняла трубку местного телефона.
— Наташа, срочно все данные на Бирюкова Константина Сергеевича. Тридцать семь лет. Желательно номер мобильного. Запрос после напишу… Спасибо.
* * *
Константин Сергеевич согласился на встречу с Ольгой Андреевной в небольшом кафе со смешным названием «Фисташка». Если бы она пригласила его в кабинет или была бы мужчиной, он попросил бы прислать весточку-повесточку. Ольге же было все равно, в какое кафе приезжать. Они здесь не ужинать будут.
С номером мобильника Буйвола помог Чистов, имевший в сотовых компаниях секретные коррупционные связи.
Они заняли столик в глубине зала — Константин Сергеевич никогда не садился возле окон. Не любил, когда прохожие через стекло заглядывают в тарелку. Как воспитанный человек, отодвинул перед Ольгой стул. Он вообще с детских лет радовал окружающих вежливостью. Когда в музыкальной школе маленький Костик разбил скрипку о голову отвернувшегося педагога, то не пнул лежащего, а негромко произнес:
— Извините, Самуил Михайлович, но музыка — это не мое.
Охранники уселись за соседний столик и угощались фисташковым мороженым. Ольга от угощения отказалась. Разговор, как принято в деловых кругах, негласно писался на диктофон обеими сторонами. Ольга пояснила, что встреча носит неофициальный характер, направлена во благо Буйвола, и тот в любой момент может убраться восвояси.
— Да, я знаю Копейкина, — утвердительно кивнул Буйвол, услышав первый вопрос, — на днях, кстати, он меня вызывал.
— Зачем? — прикинулась дурочкой Ольга, прекрасно знавшая содержание их беседы.
— По убийству цыган. Думает, я при делах. Но я там и близко не стоял.
— И чем закончился разговор?
— Ничем… Я вообще не понял, зачем эти базары, ой… беседы.
Зато Ольга, кажется, поняла. Копейкин хотя бы формально должен был вызвать Бирюкова — основного конкурента Рамира. Вот и вызвал. Поговорил, отпустил, отчитался, что улик нет. Дабы Бирюков и начальство успокоились… А сам полез на крышу. Позицию выбирать.
— Но хоть что-то он предъявил? Он же не просто так вас вызвал?
— Ничего! Одни намеки дешевые. Мол, будут проблемы.
— Проблемы от него?
— Я не понял. То ли от него, то ли от Василя. Это батька цыганский.
— И все-таки, — не успокаивалась Ольга, — он вызвал именно вас. Значит, есть основания?
— Не знаю, что у него там за основания. — Буйвол явно нервничал и принялся энергично ломать зубочистки, выуживая их из салфетницы. — Он меня, если честно, достал. Один раз машину обыскал на ровном месте, второй — на пятнадцать суток хотел отправить.
— А почему не отправил?
— Судья, слава богу, разобрался.
Под словом «бог» Константин Сергеевич, как правило, подразумевал наличность.
— И за что он вас так не возлюбил?
— Послушайте. Вы сказали, что хотите мне помочь. А сами пытаете, как студента на экзамене.
Метафора радовала. Прогресс со счетов не сбросишь. Лет десять назад Буйвол сказал бы: «Как фраера ушастого» или «чушка позорного».
— Успокойтесь… Константин Сергеевич, у нас есть данные, что вы следующий.
— В смысле «следующий»?
— После Рамира и его брата.
Нельзя сказать, что Бирюков испугался, но кличка «Буйвол» ему в этот момент абсолютно не шла. Скорее — «Фисташка» или «Растишка». Потому что он то ли позеленел, то ли побледнел. И испуг был вполне натуральным.
— Не понял… Он меня мочкануть, что ли, хочет? — Бирюков сделал ударение на слове «меня».
— Это пока только подозрения.
Ольга поняла, что поспешила. Как бы Буйвол не нанес упреждающий удар.
— Пока не проверенные подозрения.
— А поконкретней? Стукнули или другое?
— Другое…
— Что ж мне, теперь из дома не выходить?
— Кстати, нелишне. И без нужды не подходите к окнам. Еду слуги принесут, — Ольга кивнула на охранников, — и еще одна просьба. Запустите слух, что на днях собираетесь уехать из страны. Например, в Испанию или Англию. И возможно, насовсем. Бизнесом будете руководить оттуда.
— И сколько мне прятаться?
— Пока не дадим отбой… Вот моя визитка. Если вдруг позвонит Копейкин, сразу перезвоните. Возможно, мы ошибаемся, но лучше подстраховаться.
— Вы уж там на совесть страхуйтесь… Может, материально подсобить?
— Мы не КАСКО. Да и вы не «мерседес». Всего доброго.
* * *
Ольга вышла из «Фисташки» с легкой, чуть злорадной, если не сказать стервозной улыбочкой.
«А ведь он напрягся. Пальчики задрожали, глазки забегали. Ха! Конечно, Копейкин — не покупной карманный судья и не ручной опер из „наркомдури“. Хлопнет как муху, и никакие охранники не спасут…»
Она испытала что-то вроде скрытого удовольствия. От того, что справедливость существует, от того, что у этого гада, почти открыто торгующего дурью и оборзевшего от безнаказанности, заиграло очко. От того, что понял: и на него есть управа, пускай хоть такая. «Дрожи, тварь, трясись. А все равно пулю получишь!»
«Боже мой, о чем это я?! Я, служительница закона, которая должна вбить осиновый кол в грудь оборотню, радуюсь тому, что тот собирается совершить убийство! Искренне радуюсь! Что происходит?!»
Она поняла, что происходит… Сколько раз, выпуская на свободу очередного подонка, на которого не хватило улик, или перекупившего свидетелей, или по вине дряхлого закона, она мечтала, что справедливость рано или поздно восторжествует. Неважно каким образом, но восторжествует. Хоть пресловутый кирпич на башку свалится. Но справедливость не торжествовала. Увы. Практически никогда. Даже если удавалось довести дело до суда. «Суд счел возможным назначить наказание ниже нижнего предела…» Как хотелось иногда выхватить пистолет. Или просто дать графином по наглой улыбающейся морде. Не за себя, за справедливость.
Но она мучительно подавляла эти мысли, прекрасно понимая, что вершить правосудие можно только законным оружием. Иначе начнется беспредел. Она смирилась и научилась гасить эмоции. Она привыкла к несправедливости, как бы грустно это ни звучало. Как к утреннему кофе и к очереди в маршрутное такси. И лишь в самых тайных мыслях да нередко во сне видела себя в черном крылатом плаще, в черной маске с острыми ушками и пуленепробиваемом костюме…
А Копейкин не привык и не смирился. Он не стал ограничиваться утробным воем от ярости и бессилия. Не стал предаваться бесполезным мечтам. Он просто начал мочить сволочей! Он воплотил ее тайную мечту об Идеальном охотнике, неуловимом и справедливом, которым обычный служитель закона стать не может в силу всяких там юридически-бюрократическо-коррупционных причин. Нет, никому он не расчищает дорогу, это очевидно. Ей это абсолютно очевидно.
Вот почему он вызывает ее интерес. Он смог стать тем, кем не смогла стать она. Кем никогда бы не стал Тимур или Сергей.
Но ведь так недолго из объекта Наблюдения превратиться в объект Желания.
Чур меня! Чур!
Никого он не убивает… Это просто стечение обстоятельств. И ее глупые фантазии.
И ей надо реализовать разработку. Чтобы хотя бы не подвести других.
…Или не фантазии?
* * *
— Зря сказала, — молвил слово коллега Бойков, выслушав отчетный доклад Ольги, севшей в салон его «девятки», — как бы он сам Копейкина не взорвал. С него станется. Фисташка, блин.
— Да я уж поняла, — виновато согласилась та безо всякого притворства — теперь она реально переживала, что вполне могла подставить подопечного под пулю. — С другой стороны, разговора бы не получилось… Копейкин действительно пытался его прессовать. Машину обыскивал, на «сутки» отправлял, но не вышло.
— И поэтому решил применить более эффективный способ, — Коля завел двигатель, — Ба́тман хренов. Наслушался, наверно, в Таиланде монашеских бредней и давай правосудие вершить. Хотя обыватель или зритель сериалов его бы понял. А чего?! Благородные цели — город без наркотиков! Что не может государство, можем мы. Да здравствует справедливость! Только не верю я в батманов. Особенно в благородных. Ни в «Белую стрелу», ни в «Зеленую соплю».
Бойков газанул с места, подчеркивая свое негативное отношение к решению вопросов неконституционными методами. Окатил грязной водой из лужи невинную женщину с ребенком.
— В отдел? Или на «точку»?
— На «точку»… Коль, у нас пока одни предположения.
— Глушитель, маска, перчатки, бинокль… Может, ты объяснишь, к чему этот набор интимных аксессуаров? Ролевой секс?
Объяснить Ольга не могла. Как ни хотелось. Но от опытного Бойкова не укрылось ее замешательство.
— Как он? Отвечает взаимностью?
— Что?!
— Только слепой не заметит милых глазу перемен. Прическу для кого накрутила?
— Коль, ты с ума сошел?! — Ольга возмутилась не столько от того, что Бойков предположил, сколько от того, что попал в точку, — это разработка! Очень опасного человека. Ты понял?!
— Да понял, понял, — улыбнулся напарник, — у тебя не только прическа, но и макияж другой. Тебе, кстати, так гораздо лучше. Прям красотка. С такой боевой раскраской и пистолет искать гораздо удобней.
— В каком смысле?
— Нам же надо опередить Буйвола? А опередить можно одним способом. Усадить Батмана. А чтоб усадить, нужно найти пистолет. Логика, по-моему, металлическая. В кабинет залезать опасно, но домой к нему ты зайти вполне сможешь. Заодно посмотришь, как живут простые российские батманы.
— Хватит называть его Батманом. Уже не смешно.
— Хорошо… Благородный мститель. — На этот раз Коля окатил водой из лужи ни в чем не повинную пенсионерку. — Так как насчет визита к нему домой? Он, кстати, сегодня снова отсыпается после дежурства.
— И под каким соусом я к нему приду?
— Послушай знающего жизнь человека, чьи предки были поголовно лысыми людьми. Если к одинокому мужчине заглянет на огонек симпатичная женщина, то он ее ни за что не прогонит. Ни за что! Иначе он не мужчина. И не надо тут никакого соуса.
И в доказательство справедливости своих слов старший оперуполномоченный отдела собственной безопасности облил грязной водой одиноко стоящего оппозиционера с плакатом «Хватит!».
* * *
Для операции под условным названием «Гостья из настоящего» Ольга надела самое красивое платье цвета безоблачного неба, купленное на распродаже в бутике, голубые итальянские туфельки на высоком каблуке, приобретенные в кредит, и белый плащик «Прада», пошитый китайскими мастерами на юрьевской подпольной фабрике контрафактных товаров. По легенде, плащик должен не сильно пострадать, поэтому и был взят на дело, хотя дождем на улице сегодня и не пахло. Вчерашние лужи, подчиняясь законам физики, испарились. Аксессуарами служили бирюзовые бусы в тон платью, серебристая сумочка, в которой лежали подарочный диктофон и мобильник, светло-серый шарфик-платок и серебряный браслетик безо всяких секретных устройств. Просто браслетик.
Чистое время, проведенное у зеркала, составило один час, десять минут, тридцать секунд. Грязное — чуть больше двух часов. Уходила, возвращалась, подправляла, уходила и снова возвращалась. В итоге — подведенные серым карандашом глаза, так называемые смоки-айз, легкая ненавязчивая помада, серебристый блеск для губ, французский маникюр и небрежная челка. Как и рекомендовал каталог «AVON».
До дома Копейкина добралась на маршрутке. Подлец Бойков, заявив, что у него помимо Ольгиных заморочек куча своих, страховать отказался. Жуков тоже был занят, а других в таинство разработки благоразумно не посвящали.
Логово предполагаемого идеального охотника на поверку оказалось кирпичной трехэтажкой, возведенной во времена брежневского застоя. Застой не застой, но без капремонта дом успешно выполнял свои функции до сегодняшних демократических дней. Путь от остановки до подъезда был целиком расписан разноцветными рекламными объявлениями, словно стены пещеры наскальными рисунками. За рекламу на асфальте власти пока денег не брали, поэтому город рисковал превратиться в огромную рекламную газету. Пока Ольга шла, она успела узнать про курсы бальных танцев для пенсионеров, горящие туры на Камчатку, ремонт холодильников «Юрюзань», срочную продажу пятнадцатилетнего «фольксвагена», уверенное снятие порчи и стойкое изгнание бесов. Перед самым подъездом красовалась афиша порносайта с припиской: «Перешли адрес десяти друзьям, и будет тебе скидка».
В подъезде объявления продолжились. Здесь агитировали за «Единственную Россию», рекомендовали посетить бассейн, просили не пускать в подъезд рекламных агентов под угрозой избиения и предлагали скинуться на ремонт домофона.
На первом этаже Ольга приступила к реализации коварного плана. Достала из сумочки бутылку с грязной водой, дрогнувшей рукой обрызгала плащик «Прада», пустую бутылку поставила в темный угол. После поднялась на второй этаж, где жил фигурант, если не врала анкета в личном деле.
Сердечко отбивало: «Тук-тук-тук», голова слегка кружилась. Ольга постаралась взять себя в руки. Долой сантименты! Взять не получалось. Так всегда бывает, когда к общественному поручению примешивается смутный личный интерес.
Быстренько достала из сумочки зеркальце, проверила боевую раскраску, сделала глубокий вдох и нажала кнопку звонка.
Звонок не зазвонил. Она повторила. Ноль на фазе. Вот она, суровая правда жизни — если борешься со вселенским злом, времени на починку звонка не остается. Придется стучать. Точнее «постучать».
Тук-тук-тук…
«Тук-тук-тук», — отозвалось сердечко.
Шаги. Ура, он дома!
Замок щелкнул, дверь скрипнула.
На пороге стоял мальчик лет восьми. В тренировочном костюме. С игрушечным пистолетом. Блин, или настоящим?!
Точно настоящим! И ствол был направлен точно в ее голову.
— Мальчик… Не стреляй…
— Вам кого? — Голос юноши не отличался нежностью и добротой Чебурашки.
— Кирилла… Павловича…
Пистолет опустился.
— Па, говорят, к тебе!.. Документы я не проверял! — Мальчик отошел в сторону, посчитав, что охранные функции выполнены. А ведь мог и продолжить допрос. А то и курок спустить.
— Никита, кто там? — знакомый голос раздался из комнаты.
— Тетенька какая-то.
Хорошо, не тетка…
Спустя секунду появился и хозяин. В тельняшке, шортах и шлепанцах на босу ногу. На шее цепочка с какой-то висюлькой, спрятанной под тельняшку.
— О! Привет… Никит, опять пистолет взял? У тебя свой есть!
— Мой не настоящий.
— Вырастишь, получишь настоящий. — Копейкин забрал у пацана оружие и сунул его в карман шорт, повернулся к Ольге. — Он в тебя целился?
Ольга молча кивнула, за что получила от пацана добрый взгляд, в котором читалось: «Жаль, я тебя не хлопнул».
— Я тебе сколько раз говорил, что нельзя целиться в людей? Все, ты наказан. Марш в угол!
Обидевшийся отрок сразу, без возражений, ушел в комнату.
— Вообще-то оружие от детей лучше прятать. — Ольга смогла прийти в себя после первых ярких эмоций.
— Да он без патронов. У меня на «постоянке», а магазин я сразу вынимаю. Какими судьбами, Ольга Андреевна?
— Хм… Я тут шла случайно… Джип окатил. — Она показала на грязное пятно на плаще. — Мне грязь смыть. Иначе потом не отстирать. Извини, вламываться в частный сектор без предупреждения — не мой стиль. Хотела позвонить, но номер твой наизусть не помню. Пустишь?
— Тебя не пусти, завтра с санкцией придешь, — усмехнулся Копейкин, — проходи. Только у меня помойка… Не прибрано. Тапки на полу, ванная там. Порошок, мыло.
Ольга застирала плащик, использовав порошок, стоявший на полу около стиральной машины. Тут же на веревочке сушились вещи.
Она не без тайного удовлетворения отметила, что женских среди них нет. Как нет и женских тапочек.
В ванную заглянул хозяин.
— Повеситься можно в комнате. На стуле.
— Ага, спасибо.
Копейкин уже переоделся. В знакомую футболку с надписью «Sex Trainer» и джинсы.
Она бы не сказала, что в квартире помойка. Для холостяцкого жилища вполне достойно. Если не считать новогодней елки.
— А елка зачем?
— Да все не убрать. А с другой стороны, зачем? Скоро опять наряжать. Годы, увы, летят стрелою. Она ж не настоящая, пить не просит. Кстати, о питье. Чай будешь?
— Да… Спасибо.
— Тогда садись.
Он указал на старенькое кресло, на котором висела плечевая кобура, и подошел к окну. Внимательно осмотрел двор и скосился на гостью.
— И где ж ты такую лужу нашла?
Да, это прокол. Погоде нет дела до оперативных комбинаций.
— Наверно, трубу прорвало. Мне уйти?
— Да ладно, сиди, не жалко. Куда ты в мокром плаще?
Он ушел на кухню.
* * *
Ольга осмотрелась. Мальчик, вместо того чтобы стоять в углу, сидел за компьютером, с ожесточением уничтожал монстров и не обращал на нее никакого внимания. Яблочко от яблоньки…
Однокомнатная квартира. Тесновато. Диван, буфет, шкаф, рабочий стол. Елка. Коврик на полу. В буфете за стеклом несколько фотографий. Мальчика, самого Копейкина с буддийским монахом в обнимку, мужчины с женщиной в возрасте, по всей видимости — родителей. Никакого намека на наличие больших финансовых накоплений. Если это не маскировка. Многие оборотни чуть ли не в общагах живут. В прошлом году они разоблачили обычного сержанта постовой службы, который руководил бандой налетчиков. Жил в убогой съемной комнате, а на швейцарском счету оказалось два миллиона долларов.
— А вы кто? — спросил мальчик, не отрываясь от убийства монстров.
— Я… С Кириллом работаю… Павловичем. А ты его сын?
— Да.
— Никит… Извини, что я тебя подвела. Но пистолет, правда, не игрушка.
— Так и я уже не ребенок, — резонно ответил мальчик, — а вы его новая жена?
Ольга слегка обалдела. Пацан-то уже и вправду не ребенок.
— Нет, не жена. С чего ты взял?
— Папа никогда не наказывает меня при чужих. Значит, вы ему своя.
— Никит, иди сюда, — донесся с кухни голос отца, — помойку вынеси.
Мальчик поставил игрушку на паузу и вышел, недовольно бормоча:
— Как в людей целиться, еще маленький, а как помойку — уже большой.
Гостья тут же воспользовалась благоприятным моментом. Достала из сумочки мобильник и начала фотографировать обстановку. Вдруг придется ставить прослушку и сюда? На цыпочках подошла к столу, выдвинула ящик. Ничего достойного. Ни золота, ни бриллиантов, ни пластиковых карт, ни левых пистолетов, ни черных списков приговоренных, ни мотоциклетных колес. Компьютерные диски, авторучки, блокнотик, перочинный ножик, старый мобильник, зарядное устройство, набор отверток, косточки от фисташек… Два билета в цирк-шапито. Пиратский DVD с сериалом «Декстер» — шесть сезонов. Все по теме: позитивный маньяк режет плохих маньяков. Удивительно, если б здесь лежали «Летят журавли». На всякий случай она сфотографировала и содержимое ящика. На самом столе книжка «Инквизиция. Правда и вымысел». Ничего лишнего, все в тему! Услышав шаги, задвинула ящик и села на кресло.
Декстер-инквизитор-Копейкин поставил на стол небольшой поднос с дымящейся чашкой и блюдечком с кусочком лимонного бисквита. Чай в пакетике, но Ольге было все равно.
Хозяин, видимо прикинув, что в футболке принимать даму все-таки не очень правильно, открыл створку шкафа и принялся переодеваться в рубашку. Мелькнул фрагмент обнаженного торса — вполне на уровне — профессионально отметила шпионка.
— Вы уходите? — с еле заметной ноткой разочарования в голосе спросила она.
— Да, в кино собрались… А у тебя?.. Дети есть?
— Нет… Не сложилось. Это тот самый монах? — Она кивнула на фото.
— Да. Прикольный дядька. Зовут Свинкой.
— Как?
— Настоящее имя знают только родители.
Копейкин, переодевшись, закрыл шкаф. Теперь он был в клетчатой рубашке с коротким рукавом. И безо всяких надписей. Уселся в кресло напротив, вальяжно закинув ногу на ногу.
— Там у всех клички. Тайцы страшно суеверные. Скрывают настоящие свои имена. Чтобы злые духи не узнали и не навредили. А свинья у них не оскорбительное слово. На Руси, кстати, одно время было нечто похожее. Детей до семи лет называли числительными по порядку рождения. Например, второй — Вторак, третий — Третьяк. А младший — Другак. Потом другак превратился в дурака… Иван-дурак вовсе не глупый, а просто младший. Есть еще версия, что дурак произошел от глагола «дурый», но первая мне нравится больше. Если тебя обзовут дураком, не так обидно.
— Интересно… А дура?
— У «дуры» латинское происхождение. Юридическое. Закон суров, но это закон. Как будет по-латыни?
— Дура лекс, сед лекс, — вспомнила Ольга институтскую программу.
— Правильно. Законы были настолько громоздкими, а иногда просто глупыми, что эту фразу приходилось повторять постоянно, сократив до «дуры». А потом дурами стали называть глупых, неповоротливых женщин. Наш Уголовно-процессуальный кодекс тоже из этой серии. Если соблюдать каждую статью, не раскроешь ни одного преступления.
С этим нельзя было не согласиться. Ольга, проработав в «следствии» пять лет, прочувствовала это на собственной шкуре. Но в устах Копейкина этот тезис звучал несколько зловеще. Учитывая маску и глушитель.
«А парень-то не совсем от сохи… Латынь, этимология, книжки почитывает. Да и в Таиланд ездит не по ночной Паттайе шляться, а по монастырям… Хотя, может, и по Паттайе. Одно другому не мешает. Интересно, на какие шиши?»
Опер, по всей видимости, умел читать мысли. Либо мысли сотрудников ОСБ были типовыми.
— Я там два раза был, пока паспорт кадровики не отобрали. А что? Дорогу министерство оплачивало, а на «две звезды» за год накопить можно. Весной снова полечу, если отпустят. У тебя тоже паспорт сдан?
В прошлом году всем сотрудникам, имеющим допуск к секретам, приказали сдать загранпаспорта в отдел кадров. И выехать за рубеж, даже такой безобидный, как Украина, можно только по рапорту с разрешения целой кучи начальников. Якобы режим секретности. На самом деле, чтоб не летали по десять раз в год на Мальдивы или в Доминикану. И не позорили страну несоответствующим зарплате уровнем жизни.
— Да, сдан. Чем мы лучше?
— А ты где-нибудь была?
— В Египте. Один раз. Отпустили… Что, интересуешься историей? — Ольга кивнула на книжку про инквизицию.
— К нам недавно выставка приезжала. Из Питера, из Петропавловки. Орудия пыток.
— Мы ходили! — послышался детский голосок из кухни.
— Не подслушивай!.. Да, ходили. Любопытные там есть штуковины. Я тогда подумал: чтобы заставить человека сказать правду, много не надо. Поджарь пятки или иголку под ноготь… Зачем тогда все эти приспособления? Одно дело казнь. Тут можно и пофантазировать, особенно если приговоренный того заслуживает. А пытка? Заложенная в человеке склонность к садизму? Или что-то более рациональное? Как думаешь?
— Не знаю, — чуть растерялась Ольга, никак не рассчитывавшая, что они станут обсуждать тему садизма вместо, например, романтического синематографа.
— Я тут и вспомнил про инквизицию. Там особенно извращались. Испанские сапоги, шипованные кресла, «железные девы»… Зачем? Неужели из-за любви к мучениям других? Но не могли же церковники все подряд быть садюгами? И знаешь, что оказалось?
— Не знаю. Я просто этим не интересовалась.
— Это, конечно, версия, но тем не менее. Все безобразия творились под предлогом защиты от дьявола. Мол, святая церковь стоит на страже. И если в человека вселился дьявол, мы вычислим. Вычисляли как раз пытками. Истязали несчастного, пока не находили на его теле место, не реагирующее на боль. Как только находили, беднягу на костер и его жилище туда же. Сжигали. То есть пытки служили конкретной цели — найти эту самую безболезненную точку.
— И что это за точка?
— Отмирание тканей — первый симптом чумы. Понимаешь? Святая инквизиция не базировалась в одном месте. Она разъезжала по странам, словно выездной суд. Так вот, умные люди посмотрели географию выездов. И оказалось, что она совпадает с местами, где свирепствовала чума. Как только начинался мор, туда выезжала бригада. Но простому люду невозможно объяснить, что мы сжигаем вас, потому что вы заражаете других. Что нет у нас пока противоядия и вакцины. Поэтому объясняли дьяволом. В это народ верил. Конечно, случались перегибы, кто-то входил во вкус. В той же Чехии стали сжигать красивых девушек. Всех, без разбора. Мол, если красивая, значит, служишь дьяволу… В итоге оставались одни уродины. Тебя бы, кстати, тоже сожгли.
Ольга не знала, как реагировать на последнее предположение. Вроде бы комплимент, но уж слишком нестандартный.
— Спасибо…
— Что-то похожее случалось и после. Рационализм, прикрытый идеей. Тот же Сталин. Под предлогом борьбы с врагами революции морил народ. Иначе просто бы не прокормил. И ничего бы не построил. А так — столько бесплатной рабочей силы. И, заметь, тоже были люди, искренне верившие в идею. Верившие, что действительно в лагерях исключительно враги народа. Или вот…
Рингтон из «Убойной силы» прервал интеллектуальную беседу. Копейкин ловко выхватил трубку из поясной сумочки, словно ковбой пистолет. Крутанул его между пальцев и поднес к уху.
— У аппарата… Ну?.. Палыч, вообще-то, у меня законный отсыпной! Я сплю! Лежу в кровати и сплю! Нет, один!.. А Леха где?.. Блин, ладно, давай адрес. — Копейкин открыл стол, взял карандаш и написал что-то на полях рекламной газеты. — Да понял, понял… Хорошо.
Отключив связь, повернулся к Ольге:
— Кино отменяется. Дежурный звонил. Там заявочка стремная образовалась, Батраков кражу оформляет, в отделе никого. Я сгоняю, тут рядом.
Кирилл снова полез в стол, пошарил рукой и вытащил пистолетный магазин, вставил его в пистолет, надел кобуру. Поверх натянул короткую спортивную куртку.
— Можно с тобой? — Ольга прикинула, что вряд ли он оставит ее у себя дома. Да и ей это ни к чему.
— Ну если делать нечего… Бога ради. Только не вмешивайся.
Она поставила кружку на поднос и только тут заметила, что пила не чай, а воду — пакетик с заваркой свисал с ручки, а в кипяток была опущена этикетка. Понятное дело, она волновалась. А он? Или решил подколоть?
— Никит, никуда не уходи, мы скоро! Дверь никому не открывай.
Плащик остался на кресле, бисквит на блюдечке.
* * *
Сегодня машина завелась сразу, карбюратор не капризничал.
— Что за заявка?
— Дедок один позвонил. Ружье у него пропало.
— Какое ружье?
— Охотничье, двустволка. Утром было, а сейчас нет. Я заявку приму, отзвонюсь в отдел, а завтра заштампуем.
Надо было взять плащик. Хоть и мокрый. Погода, словно подхватив ее легенду, грозила дождем.
До дома заявителя они доехали минут за десять. Он находился в секторе, застроенном одноэтажными домиками. Вообще-то, Юрьевск на семьдесят процентов состоял из таких одноэтажек, что делало его похожим на некоторые районы Лос-Анджелеса и Лондона. Жаль, что он не так известен и сюда никто не стремится. К домику обычно прилагался небольшой участок. Но если в упомянутых городах на подобных участках устраивали барбекю на аккуратно подстриженных газонах, то на наших теснились грядки, парники или кусты смородины.
На участке, возле которого остановился Копейкин, ничего подобного не теснилось. Здесь наблюдался тяжелый экономический кризис. Безо всяких перспектив выхода. И даже не помог бы транш Газпрома или Евросоюза.
Заявитель, сильно небритый пенсионер, смутно напоминавший Шона Коннери, облаченный в ватник без рукавов, встречал гостей на пороге веранды, тряся зажатым в руке охотничьим билетом.
— Сюда, сюда! Скорее! Вот стервец!
Копейкин, как того требовали правила приличия и закон о полиции, представился, Ольгу представлять не стал. Потом перешел к сути:
— Спокойно, отец. Вас как зовут?
— Михаил я. Егорыч… Пойдемте, пойдемте. — Дедок распахнул двери, приглашая сотрудников в дом.
Запах, оккупировавший внутреннее пространство, сильно отличался от аромата Ольгиного «Жана-Поля Готье». И не в лучшую сторону. Такое ощущение, что здесь одновременно находились цех по переработке костей, филиал городской свалки и привокзальный сортир очкового типа.
В большой комнате, убранством напоминавшей камеру в разорившейся тюрьме, хозяин подвел гостей к платяному шкафу, собранному в годы коллективизации, если не раньше. Одну из створок украшал загаженный мухами календарь двухлетней давности с фотографией певца Михайлова.
— Вот! Я уж и замок повесил, так ему ничего не помеха! — Дедок продемонстрировал навесной замок, оторванный от створок шкафа вместе с хилыми петлями. — Сволочь такая! Посадите вы, наконец, его, иначе натворит бед!
— Посадим с удовольствием, — пообещал Копейкин, — для начала скажите, кого?
— Да Ромку! Внука! Он же все на наркотики спустил, теперь вот и до ружья добрался! Ружье хорошее, хоть и старое. Двустволка, «Ижмаш». Пятнадцать тысяч за нее давали!
Копейкин помрачнел и сменил тон:
— Патроны были?
Михаил Егорович сунул голову в шкаф.
— Вот ведь паразит! Забрал! Картечь!
— Когда он ушел?
— Я ж не знаю! Спал! В четыре прилег отдохнуть, просыпаюсь, а замок на полу валяется! Скотина какая! Ни дня не работал!
— Кто здесь еще живет?
— Витька! Второй внук.
— У него спрашивали?
— Бесполезно. Пьяный дрыхнет на веранде. С утра! Всю ночь гужбанил где-то!
— А родители? — Ольга решила поучаствовать в опросе, чтобы не выглядеть неким инородным телом.
— Генка, зять, водкой отравился в том году, а Надька гуляет где-то второй месяц! Вырастил шалаву, позорит отца…
— Куда он мог пойти? — спросил Копейкин.
— Да откуда ж я знаю? Витька, может, скажет…
— Я сейчас. Подождите. — Опер быстро вышел из комнаты.
Михаил Егорыч продолжал причитать:
— Стервец! Лучше б в армию забрали!
— Сколько ему лет? — продолжила за Копейкина Ольга.
— Двадцать первый!
— Давно колется?
— Давно! Все ведь продал! Даже телевизор старый! Посадите, посадите вы его, наконец!
Ольга, работая в следствии, не любила подобные дела. Потерпевшие на эмоциях писали заявления, милиция находила украденное, иногда с большим трудом. После чего родственники тут же канючили не давать делу хода. «Ну как же ж я родного сына посажу?» И бесполезно объяснять, что милиция не бюро добрых услуг по розыску барахла, что должен быть предусмотренный законом итог.
Интересно, что предпримет Копейкин? Настоящие качества проявляются, когда человек уверен, что за ним не наблюдают и не пишут на видео.
Она приложила палец к губам и, стараясь не цокать каблуками итальянских туфель, переместилась в коридор, а оттуда к веранде, дверь на которую, к счастью, оказалась приоткрытой ровно на ширину глаза.
Старший сын «Шона Коннери» спал на тахте, положив ноги на подушку. Копейкин безуспешно пытался его растормошить. Поняв, что Витенька не проснется, заглянул в рукомойник, висевший на стене. Снял его и полил спящего водичкой. Это оказало бодрящее воздействие лучше всякого кофе. Человек разлепил глаза.
— Не понял… Чего, бля, за дела?
Из песни Шнурова, как говорится, мат не выкинешь. И не запикаешь. Это не реалити-шоу.
— Здравствуй, Виктор.
Парень, тощий, как планшетник, и бледный, как поганка, сел на тахту.
— Ромка где?
— А тыыбля кто такой?
Вместо ответа Копейкин несильно ткнул собеседника кулаком в живот. Тот согнулся и закашлялся.
— Повторить вопрос?
Предсказуемый ответ не заставил себя ждать. Планшетник был, хоть и слаб телом, но крепок духом:
— Да пошел ты!
С такими надо ласково, по-человечески.
— Ладно, старик… Извини, ошибся я. Спи дальше.
Копейкин протянул руку для пожатия. Причем левую, словно был левшой. Витька злобно посмотрел на странного гостя, но руку все же пожал. Худой мир, как говорится, лучше носорога.
Через секунду стало понятно, почему протянута была именно левая рука. В правой Кирилл Павлович держал два граненых карандаша импортного производства — отечественных карандашей наша промышленность давно не выпускала, потому что из нефти карандаш не сделать. С ловкостью фокусника, отработанным, хорошо поставленным движением он воткнул карандаши между пальцев Витька и сжал его кисть. Теория не расходилась с практикой. Первый способ заставить человека говорить правду.
Ольга, как человек, давно находившийся в системе, слышала про этот трюк, называемым в народе «рукопожатие уголовного розыска», но видела впервые. Говорят, боль от такого приема парализующая, и, какого бы сложения ни был человек, он сопротивляется не очень активно. Конечно, против Федора Емельяненко или депутата Валуева с карандашами не попрешь, но на такого перца, как Витька, вполне эффективная мера воздействия. Что последний и подтвердил, вскрикнув от боли. Копейкин же повторил вопрос:
— Где Ромка?
— Не знаю! Спал я! Бухой! А-а-а!!! Пусти!!!
— Не бухай и не бухим будешь… Напрягись!
Витек прикинул, что пальцы дороже брата, и сдался:
— К Борману пошел! Пусти!
— К Борисову? Стасу?
— Да!..
— Зачем, сказал?
— Бабок тот ему должен! Пусти! Больно! — Витька сполз с тахты и упал на колени.
— Давно?
— С минут сорок!
— У кого Ромка берет героин? — Копейкин не ограничился узкой темой. Почему бы не узнать больше, воспользовавшись благоприятным моментом.
— Не знаю! Про Буйвола что-то трепал!
Ольга решила не дожидаться очередного вопроса. В конце концов, она куратор, а не подельник.
— Кирилл! Ты что?
Копейкин обернулся, отпустил руку, убрал в карман куртки карандаши. Похлопал Витьку по плечу.
— Отдыхай. Считай, что я тебе приснился.
Быстро вышел с веранды, вернулся в комнату. Михаил Егорович по-прежнему причитал.
— Так, отец… Шкаф не трогай, я вернусь, составлю протокол осмотра. Сейчас иди в отдел, напиши заявление.
Пенсионер тут же прекратил стоны.
— А зачем заявление?
— Сам же просил посадить.
— Так… — он растерянно посмотрел на Копейкина и на стоявшую за его спиной Ольгу, — так, может… Кто другой напишет? Внук все-таки…
* * *
Когда они садились в машину, Ольга, опять-таки из кураторских побуждений, задала служебный вопрос:
— Почему участковый не изъял ружье? Это же притон.
— Если б каждый делал то, что должен, было бы скучно жить.
Зато теперь весело…
Через пару минут она перешла к теме увиденной ею сцены опроса невинного свидетеля:
— Хоть бы меня постеснялся.
Копейкин догадался, о чем шла речь. Карандашики, инквизиция, теория о рациональности… Слова это слова, а дела — вот они.
— Я стеснялся. Можешь написать рапорт и провести служебную проверку.
— И часто ты так? С карандашами? Или еще с чем…
— Только в особо торжественных случаях.
— Торжественный — это каждый второй?
— Нет. Когда тяжесть разрушений может предотвратить еще большие разрушения. В законе это называется крайняя необходимость.
— В законе это называется превышение полномочий… Втянуться не боишься? Потом ведь всех подряд пытать будешь.
Он, не глядя на нее, достал карандаши и протянул:
— Больше не буду.
Ольга сунула их в сумочку, посмотрела в окно.
— А куда мы едем? Отдел же в другой стороне.
— К Борману. Он же Борисов Стас. Скупка краденого, мошенничество и жизнь не по средствам. Человек, никогда не дающий в долг. Надеюсь, он еще жив.
Копейкин достал мобильник, нажал кнопочку.
— Палыч, это я. Садовая, шестнадцать. Давай всех туда. ГАИ, ОВО, сам приезжай. Кроссворд потом дорешаешь… Долго объяснять.
За окном мелькали одноэтажки, только более презентабельные. Город плавно разделялся на богатые и бедные районы. Как во всем цивилизованном мире.
— Знаешь, почему между Таиландом и Францией натянутые отношения? — вроде бы не к месту спросил Копейкин.
— Без понятия. Я даже не знаю, что они у них натянуты.
— Несколько лет назад местная полиция задержала сыночка тогдашнего премьер-министра. За курение травки. Отдыхал на курорте с друзьями. По местным законам — до десяти лет. За героин — сразу к стенке. Естественно, французы попросили сделать исключение, все-таки не какой-то там студент. Но тайцы показали кукиш. Закон один для всех… А тюрьмы там — не чета нашим. Европеец больше двух лет не протянет. Усадили мажора… Вот это я понимаю. А у нас демократия и подписка о невыезде.
— Доказано, что суровость наказания не влияет на криминогенную обстановку.
— Кем доказано?
— Статистика.
— Наша раскрываемость семьдесят процентов. И это тоже вроде как статистика. Но мы то знаем, сколько на самом деле. А? Ссылки на статистику в подавляющем большинстве случаев — оправдание собственного бессилия. Влияет, еще как влияет.
— То есть ты за расстрелы?
— Почему? Мы ж не дикари. Инъекции, газ… Шутка. Я за адекват. Уверен, что этого Ромку хоть раз, но прихватывали.
Все эти рассуждения вполне укладывались в психологический портрет Кирилла Павловича. С подобной позицией и идут вершить самосуд. Раз не может государство, могу я, хотя тоже являюсь частью государства. Бомбист-одиночка.
— Шоколадку хочешь?
— Что? — переспросила Ольга.
— Шоколадку. — Копейкин достал из нагрудного кармана небольшую плитку.
— А… Нет, спасибо. Я к сладкому равнодушна.
— А я наоборот… Тащусь. Даже бисквиты печь научился. В детстве недоел.
Дорога не отняла много времени, машина — крайне полезное изобретение, хоть и экологически вредное. Копейкин не стал тормозить прямо возле забора Борисова. Лучше соблюдать конспирацию. Кто знает, что там происходит? Хорошо, если анекдоты травят или о политике спорят.
— Посиди, я сейчас.
Он покинул машину, во двор Борисова зашел не через приоткрытую калитку, а перемахнул через забор, подставив под ногу валявшуюся старую автомобильную покрышку.
Ольга тоже не осталась в машине, хотя с чистой совестью могла бы разложить на мобильнике пасьянс. Но Копейкин интересней, чем пасьянс.
Через забор она не полезла. Немного постояла возле калитки, прислушиваясь. Забор высокий, из дома ее не видно. Заглянула в щелку. От забора к крыльцу вела узкая галечная дорожка, вдоль которой тянулся жесткий кустарник. Она приоткрыла калитку и осмотрела двор. Спекулянт и мошенник Борисов не пожалел денег на ландшафтного дизайнера. Видимо, потерпевших было немало. Из дома, тоже, кстати, не лишенного скромности, не доносилось никаких звуков. Копейкина во дворе Ольга не увидела, значит, он внутри. Карандашей у него больше нет. Интересно, что он предпримет на этот раз? Какие еще пытки остались в арсенале мастера?
Она тихонько прошмыгнула в калитку, сделала пару шагов по дорожке и замерла, словно на дорожке была не галька, а жидкий цемент.
Из окна первого этажа с торца дома выпрыгнул худосочный паренек со спортивной сумкой на плече. В правой, почерневшей в районе локтевого сгиба, руке он держал двуствольное ружье. Обычно из окон выпрыгивают либо сумасшедшие, либо жертвы пожара или землетрясения. Этот больше походил на лицо из первой категории. И не потому, что землетрясения не ощущалось. Прекрасны юные черты.
— Кирилл! — на автомате закричала Ольга.
А что еще делать в подобной ситуации? Ведь в ее сумочке пистолета не было. Только косметика, диктофон, мобильник и карандаши. Карандаш против двустволки производства ижевского завода — все равно что карандаш против двустволки другого завода.
Неизвестно, услышал ли ее крик Копейкин, но оконный товарищ услышал точно. И отреагировал вполне предсказуемо. Не побежал к высокому забору, а понесся по галечной дорожке к калитке. Прямо на нее.
— Кирилл!!!
Наверно, в спокойной обстановке, за чашечкой кофе, Ольга приняла бы единственно верное решение. Выскочила бы на улицу и захлопнула калитку. Но как легко рассуждать после, когда тебе в лицо не направлены два ствола, из которых в любую секунду может вылететь заряд картечи! Как легко анализировать потом! И как сложно сейчас.
Она не прыгнула за калитку. Она осталась на месте. Она просто не могла пошевелиться. Посчитала, что, если замереть, он, словно слепой носорог, пробежит мимо и не тронет ее. Ей хотелось слиться с окружающей средой, сделаться невидимой. Не получилось.
Носорог не пробежал.
За пару метров до нее притормозил, бросил сумку и поднял ружье.
Ольга сунула руку в сумочку, словно там лежал спасительный амулет. Но от волнения уронила ее на гальку.
Неправда, что за секунду до смерти человек вспоминает всю свою жизнь. Ничего она не вспомнила. И не вспоминала. Лишь одна мысль успела промелькнуть.
Как глупо… Не надо…
И еще ей показалось, что у парня вместо рук когтистые лапы, а вместо лица — волчья морда с желтыми глазами. И в лапах не ружье, а огромный, страшный серп. Как в том кошмаре. А у нее только карандаш Копейкина, который каким-то образом застрял в дрожащих пальцах. Она взмахнула карандашом, словно шпагой…
И тут же раздался выстрел…
* * *
Ольга не почувствовала боли. Зато услышала вопли.
Раз слух остался, значит, она жива.
В кино это один из самых распространенных штампов. Злодей глумливо прицеливается в героя из револьвера или автомата, но вдруг падает сам. А на заднем плане стоит второй главный герой с дымящимся пистолетом. Прием настолько эффективный, что им не брезгуют даже маститые режиссеры, типа Тарантино. А народ с удовольствием смотрит и хлопает в ладоши от радости за счастливый финал.
Сейчас бы тоже захлопал. Вторым героем был Копейкин, пальнувший с веранды. Правда, пистолет не дымился. Пуля попала парню куда-то в район почки, тот выронил ружье и катался по дорожке, вопя и матерясь. Герой же подбежал к ничего не соображающей героине, по пути откинув ногой ружье.
— Я ж сказал, в машине сиди.
И тут Ольгу прорвало. Мелкая дрожь переросла в настоящую трясучку, слезы хлынули непроизвольно, словно она чистила гигантскую луковицу, пальцы вцепились в куртку Копейкина. Выражение «Я в шоке» сейчас не было бы жеманством.
Она жива!
— Ну ладно, ладно… — он погладил ее по голове, — успокойся… Все нормально. Ружье не заряжено… Он бы тебя не убил. Просто попугал.
Копейкин обманывал. Второй ствол заряжен. А из первого был убит мошенник Борисов, чье нафаршированное картечью тело остывало в доме.
Он расцепил ее пальцы, нагнулся и стал собирать в сумочку выпавшие из нее вещи. Когда дело дошло до мобильника, опер нечаянно, а может и специально, нажал кнопочку разблокировки. На дисплее отразилось фото — содержимое его стола. Ольга в спешке не успела закрыть приложение. Копейкин, усмехнувшись, посмотрел на куратора, но ничего не сказал. Убрал мобильник в сумочку, повесил ее на плечо Гориной.
Из шока она пока не вышла. Он несильно приобнял ее, снова начал гладить по волосам.
— Тихо, тихо… Хочешь, повой… Помогает.
А погода была омерзительно прекрасной. Туча, наконец, лопнула, вода хлынула с небес, добавляя драматизма в сцену. Чистое кино!
За забором послышался шум подъехавшей машины. Во дворе появились новые герои. Начальник отдела Сычев, напарник Копейкина Леха Батраков, дежурный Палыч, не дорешавший сканворд.
Но Ольга никак не отреагировала на их появление. Она ничего не видела. Потому что смотрела в одну точку.
На маленький кулон, висевший на цепочке Копейкина. Тот выскочил из-под рубашки, когда опер собирал ее вещи.
Кулон был в форме мотоциклиста, стоящего на заднем колесе на надписи «Speedway».
