Глава третья
Йегер

Всякий, кто много летает по Соединенным Штатам на пассажирских самолетах, вскоре начинает узнавать звучащий по селектору голос пилота авиалиний – с характерным растягиванием слов, употреблением просторечий и домашним спокойствием, настолько преувеличенным, что оно кажется пародией, хотя этот голос действительно успокаивает. Голос, который сообщает вам, что авиалайнер находится в зоне грозовой деятельности и поэтому будет прыгать вверх-вниз на тысячу футов; который просит вас проверить ремни безопасности, потому что «возможна небольшая болтанка». Голос, который говорит вам (рейс из Феникса, на подлете к аэропорту имени Кеннеди, Нью-Йорк, на рассвете): «Это командир экипажа… ммм… Тут у нас на приборной панели загорелась маленькая красная лампочка. Она хочет нам сказать, что шасси… гм… не принимают нужное положение… В общем, так… Я не верю, что эта маленькая красная лампочка понимает, о чем говорит, – я думаю, что она просто неисправна…» Смешок и долгая пауза, словно бы заявляющая: я не уверен, что обо всем этом действительно стоит рассказывать, но это может вас развлечь… «Но… Нужно играть по правилам, и мы будем потакать этой маленькой лампочке… Так что мы выпустим их в двух-трех сотнях футов над посадочной полосой в аэропорту, а там, на земле, наши ребята постараются произвести осмотр старых добрых шасси, – с шасси он тоже на «ты», как и с любой другой частью своей мощной машины, – и если я прав… они скажут нам, что все в порядке, и мы просто-напросто сядем». А затем, после пары низких пролетов над полем, голос появляется вновь: «Что ж, эти ребята, там, внизу… наверное, сейчас для них слишком рано… Думаю, они еще не проснулись… и не могут сказать, выпущены шасси или нет… Но знаете, мы здесь в кабине уверены, что они выпущены, так что мы просто сядем на них. Ах, да, я чуть не забыл… Пока мы немного полетаем над океаном, чтобы сжечь лишнее топливо, которое нам больше не понадобится. Видите дым за крыльями? А. наши милые девушки… если они будут так добры… в общем, сейчас они пройдут по проходу и покажут вам, что такое „принять правильное положение"…» Еще один смешок (мы делаем это так часто, и это так смешно – у нас даже есть особое смешное название)… а стюардессы, немного мрачнее на вид, чем звук этого голоса, начинают говорить пассажирам, чтобы те сняли очки, вытащили из карманов авторучки и другие острые предметы… потом показывают им, как надо наклонить голову… А внизу, в аэропорту, по летному полю уже носятся желтые аварийные грузовички… Вы знаете, что в вашей жизни наступил критический момент, но, несмотря на колотящееся сердце, потные ладони и мешанину в голове, еще не можете заставить себя поверить в это. Ведь как же тогда командир экипажа, этот человек, который лучше всех осознает ситуацию, может так забавно растягивать слова, хихикать и говорить глупости этим своим особенным голосом…

Ну кто же не знает этот голос! И кто может забыть его – даже если капитан оказался прав и катастрофы не случилось?

У этого особого голоса может быть легкий южный или юго-западный акцент; но происходит он с Аппалачей. Он появился в горах Западной Виргинии, в краю угольных шахт, в округе Линкольн, где в горных ложбинах было так темно, что местные жители вынуждены были загонять туда солнечный свет. В конце сороковых – начале пятидесятых этот горский голос спускался все ниже, ниже, ниже и из верхних слоев братства проник во все круги американской авиации. Это было поразительно – «Пигмалион» наоборот. Военные, а затем гражданские пилоты, пилоты из Мэна, Массачусетса, из обеих Дакот и Орегона – словом, отовсюду, – начали говорить с протяжным западновиргинским акцентом или, по крайней мере, подражать ему, насколько можно. Это был говор самого праведного из всех обладателей нужной вещи – Чака Йегера.

Йегер был во Вторую мировую войну тем же, кем и легендарный Фрэнк Люк из 27-й авиационной эскадрильи в Первую, да и начинал он так же. То есть Чак был паренек из глуши, окончивший только среднюю школу, без рекомендаций, лишенный всякого лоска и изящества. Он сменил комбинезон приказчика в лавке на униформу, забрался в самолет и взлетел над Европой.

Йегер вырос в Хэмлине, штат Западная Виргиния, в городе на реке Мад, недалеко от городков Нитро, Харрикан-Велвинд, Солт-Рок, Мад, Сод, Крам, Лит, Долли, Рут и Альюм-Крик. Его отец был бурильщиком – добывал природный газ, его старший брат тоже был бурильщиком, и сам он стал бы бурильщиком, если бы в 1941 году, в восемнадцать лет, не завербовался в военно-воздушные силы. В 1943 году, когда Чаку исполнилось двадцать, он стал летным офицером, то есть сержантом, которому разрешалось летать, и отправился в Англию, чтобы летать на истребителях над Францией и Германией. Даже в суматохе и путанице войны Йегер оставался своего рода загадкой для большинства пилотов. Невысокий, гибкий, но мускулистый парень с черными вьющимися волосами и хулиганским выражением лица, которое, как казалось посторонним, говорило: «Лучше не смотри мне в глаза дятел, а то я проделаю в твоем носу четыре лишние дырки». Но. удивляло не это, а то, как Йегер разговаривал В его речи встречались староанглийские обороты, синтаксис и спряжение – все это сохранилось в верховьях Аппалачей.

За свои первые восемь вылетов двадцатилетний Йегер сбил два немецких истребителя. Во время девятого вылета он был сбит зенитным огнем над территорией оккупированной немцами Франции и получил тяжелые ранения. Чак выпрыгнул с парашютом, его подобрали французские подпольщики и, переодев крестьянином, тайно переправили через Пиренеи в Испанию. В Испании его ненадолго арестовали, затем выпустили, после чего он вернулся в Англию и участвовал в боях, которые вели союзнические войска во Франции. 12 октября 1944 года Йегер сбил пять немецких истребителей подряд, а 6 ноября на своем пропеллерном «Мустанге Р-51» он сбил один из новых немецких реактивных истребителей «Мессершмитт-262» и повредил еще два. Ну а 20 ноября Йегер сбил четыре истребителя FW-190. Это было настоящее проявление воинской ярости и личной доблести в стиле Фрэнка Люка. К концу войны на счету Йегера числилось уже больше дюжины сбитых самолетов. Ему было двадцать два года.

В 1946–1947 годах Йегер обучался на летчика-испытателя на базе Райтфилд, в Дейтоне. Он поражал инструкторов умением проделывать фигуры высшего пилотажа, не говоря уже о запрещенном развлечении – «возне». Благодаря этому да еще его тягучему горскому говорку все считали, что Йегер «просто родился за рулем и с тягучим выговором». И вот этот молодой пилот, практически не имеющий опыта испытательных полетов, оказался среди тех, кого отобрали для участия в проекте «XS-1» в Мьюрок-Фидц, штат Калифорния.

Мьюрок находился в высокогорных районах пустыни Моджейв. Это место казалось окаменелым первобытным ландшафтом, который не затронул процесс эволюции Земли. Здесь было полно огромных высохших озер, и самое крупное из них – Роджерс. Кроме полыни единственной растительностью в Мьюроке были деревья Джошуа – скрюченные уродцы, нечто среднее между кактусом и японским бонсай, с темно-зелеными стволами и невероятно уродливыми ветками. В сумерках силуэты деревьев Джошуа на фоне ископаемой пустыни казались искалеченными артритом. Летом температура обычно поднималась до сорока трех градусов, высохшие озера заносило песком, а песчаные бури и ураганы были совсем как в фильмах об Иностранном легионе. Ночью температура падала ниже нуля. В декабре начинались дожди, сухие озера всего на несколько сантиметров наполнялись водой, из ила выползали какие-то омерзительные доисторические креветки, а из-за гор, с океана, прилетали чайки, чтобы полакомиться этими маленькими атавизмами. Это нужно было видеть: стаи чаек кружат в воздухе посреди горной пустыни, в разгар зимы, и кидаются на допотопных рачков, выползающих из первобытной тины.

Ветер гонял воду взад-вперед, и дно озера становилось гладким и ровным. А когда весной вода испарялась и солнце прогревало почву, высохшее озеро превращалось в превосходнейшее естественное летное поле – и, главное, такое огромное: в запасе всегда оставалась площадь для исправления ошибок. А это было крайне желательно, учитывая характер того, чем занимались в Мьюроке.

Кроме ветра, песка, перекати-поля и деревьев Джошуа в Мьюроке имелись еще два стоявших бок о бок ангара из гофрированного железа, пара бензонасосов, бетонная взлетно-посадочная полоса, несколько толевых будок и палаток. Офицеры жили в будках, называвшихся «казармами», а низшие чины – в палатках, где они замерзали ночью и погибали от жары днем. На каждой дороге, ведущей сюда, была установлена сторожевая застава с солдатами. В этом забытом богом и людьми месте армия разрабатывала сверхзвуковые реактивные и ракетные самолеты.

К концу войны выяснилось, что у немцев есть не только первый в мире реактивный истребитель, но и самолет с ракетным двигателем, который на испытаниях развивал скорость 596 миль в час. Сразу после окончания войны британский реактивный истребитель «Глостер Метеор» развил 606 миль в час, побив тем самым официальный мировой рекорд скорости, составлявший 469 миль в час. Следующей крупной вехой должна была стать скорость звука – 1 Мах, и именно на этом в первую очередь сосредоточилось армейское командование.

Скорость звука, как известно из работ физика Эрнста Маха, меняется в зависимости от высоты, температуры и скорости ветра В ясный день при температуре 15,6 градуса на уровне моря скорость звука составляла примерно 760 миль в час, а на высоте сорок тысяч футов при температуре поверхности 15,6 градуса – примерно 660 миль в час. Трудности и неприятности происходили в околозвуковой зоне, начинавшейся примерно с 0,7 Маха. На таких скоростях затыкались аэродинамические трубы. Пилоты, приближавшиеся к скорости звука в пикировании, докладывали, что рычаги управления блокировались, «замерзали» или даже начинали выполнять совершенно непривычные для них функции. Пилоты разбивались и погибали из-за того, что им не удавалось сдвинуть с места рукоятку рычага. Как раз в прошлом году Джеффри де Хавилланд, сын известного британского конструктора и дизайнера самолетов, попытался преодолеть предел 1 Мах на DH-108, самолете своего отца. Началась аэродинамическая тряска, самолет рассыпался на куски, и Джеффри погиб. Это заставило инженеров предположить, что при скорости 1 Мах ударные волны настолько сильны и непредсказуемы, что ни один самолет их не выдержит. Начались разговоры о «звуковой стене» и «звуковом барьере».

Вот в чем заключалась задача, которую в Мьюроке решала кучка пилотов, инженеров и механиков. Место было крайне пустынным: ничего кроме каркасов, выцветшего брезента и гофрированной жести, просто-таки излучавшей тепловые волны. Самое подходящее место для честолюбивого молодого пилота! Мьюрок был словно аванпост на краю земного шара, доступный лишь для немногих праведников и закрытый для всего остального человечества, включая начальство из штаба округа, находившегося в Райтфилде. Командующий офицер в Мьюроке был по званию лишь полковником, а начальство из Райтфилда не слишком стремилось устраивать там вечеринки. Но для пилотов это доисторическое летное поле стало… креветочным раем! пустырями Олимпа!

Обработанное антисептиком и низкооплачиваемое совершенство… да. И еще здесь имелись главные традиционные ценности пылких «летучих жокеев»: полет-и-выпивка, выпивка-и-автомобиль.

Немного к юго-западу от базы находилось расшатанное ветрами заведение в стиле тридцатых годов – гостиница «Полет». Владела и управляла им Панчо Барнес. Она носила обтягивающие белые свитера и обтягивающие брюки, как Барбара Стенуик в «Двойной гарантии». Когда Йегер приехал в Мьюрок, Панчо был всего сорок один год, но лицо ее было так потрепано ветром, что она казалась старше, особенно молодым пилотам. А еще она повергала их в шок своим острым языком. Все, кто ей не нравился, были для нее «ублюдками» или «сукиными сынами». Те, кто нравился, тоже были «ублюдками» и «сукиными сынами»: «Я сказала этому ублюдку, чтобы он опустил на стул свою задницу, и дала ему выпить». Панчо Барнес была само воплощение низкой арендной платы. Она приходилась внучкой Тадеушу С. К. Лоуи – изобретателю системы фуникулеров «Маунт Лоуи». В девичестве ее звали Флоренс Леонтина Лоуи. Она росла в Сан-Марино – одном из богатейших пригородов Лос-Анджелеса, примыкавшем к Пасадене, а ее первым мужем (всего она выходила замуж четыре раза) был пастор пасаденской епископальной церкви, преподобный Рэнкин Барнес. Миссис Барнес не слишком-то разделяла традиционные интересы матрон из Пасадены. В конце двадцатых годов супруга пастора переправляла морем и по воздуху оружие мексиканским революционерам, за что и получила прозвище Панчо. В 1930 году она побила рекорд скорости полетов среди женщин, установленный Амелией Ирхарт. Затем она выступала по всей стране как гвоздь программы «Волшебного воздушного цирка Панчо». Эта женщина всегда появлялась на публике в брюках и туфлях для верховой езды, в летной куртке, с белым шарфом на шее и в белом свитере, обтягивающем ее потрясающий бюст а-ля Барбара Стенуик. При гостинице имелись взлетная полоса, плавательный бассейн, курортное ранчо с большой площадкой для верховой езды, огромный старый дом для постояльцев и здание, где находились бар и ресторан. В баре полы, столы, стулья, стены, балки и стойка были сделаны из видавшего виды дерева, а раздвижные двери страшно громыхали. Если бы кто-нибудь надумал снимать здесь фильм о заре авиации, то ему ничего не пришлось бы менять в этих естественных декорациях. За стойкой, в плохо сделанных рамках, криво висело множество испещренных автографами и дарственными надписями фотографий самолетов и летчиков. Было здесь и старое пианино, высохшее и растрескавшееся до невозможности. Иногда ночью орава пьяных летчиков пыталась сыграть на этом дребезжащем и гремящем инструменте мелодии старого доброго Коула Портера. Но обычно все начиналось не с музыки. Когда громыхали раздвижные двери и в бар кто-нибудь заходил, все присутствующие долго изучали его. Если пришедший не имел отношения к базе, то на него смотрели, как на калеку-пастуха из «Шейна».

Самолет, который должен был преодолеть звуковой барьер, первоначально имел кодовое название «Х-1»; которое впоследствии так за ним и закрепилось. Этот самолет строила для военных по контракту авиационная корпорация Белла. Сердцевиной машины был ракетный двигатель, изобретенный юным моряком Робертом Труа еще в годы войны. Форма фюзеляжа напоминала пулю пятидесятого калибра – при такой обтекаемости, как было известно, гораздо легче достичь сверхзвуковой скорости. Военным пилотам редко доверяли серьезные испытания; обычно этим занимались высокооплачиваемые штатские, работающие на авиационные корпорации. Главным пилотом Х-1 стал человек, которого Белл считал лучшим из своих специалистов. Он был похож на кинозвезду, на летчика из «Ангелов преисподней». Да и имя у него было подходящее: Слик Гудлин.

При испытаниях Х-1 планировалось осторожно доходить до околозвуковой зоны – до 0,7, 0,8, 0,9 скорости звука (0,7, 0,8, 0,9 Маха), – и лишь потом пробовать достичь и скорости звука, 1 Мах, хотя Белл и военные уже знали, что ракетный двигатель Х-1 достаточно мощен, чтобы развить 1 Мах и больше, если, конечно, это «больше» существует. После гибели Джеффри де Хавилланда авиаторы и инженеры пришли к заключению, что скорость звука абсолютна, как плотность земли. Звуковой барьер был фермой в небе, которую вы могли купить. И Слик Гудлин начал входить в околозвуковую зону. дойдя до 0,8 Маха. Каждый раз, приземляясь после полета, он рассказывал что-нибудь захватывающее. Например, аэродинамическая тряска: она была столь сильной, что слушатели, воображение которых было сильно возбуждено, практически наяву видели, как самолет несчастного Джеффри де Хавилланда распадается на куски в атмосфере. А проклятая аэродинамика? Тут слушатели представляли себе человека в бальных туфлях, убегающего по льду от медведей. Споры возникали лишь из-за размеров вознаграждения, которое Слик Гудлин получит после победы над пугающей цифрой «1 Мах». Премии для работающих по контракту пилотов считались обычным делом, но сто пятьдесят тысяч долларов – это было уже слишком. Военные не захотели разоряться и взяли Йегера. Ему платили 283 доллара в месяц, то есть 3396 долларов в год, что составляло его капитанское жалованье.

С Йегером возникла лишь одна проблема – этого человека постоянно нужно было сдерживать. При первом полете на Х-1 он сразу же выполнил запрещенную «бочку» с нулевой перегрузкой и полным расходом ракетного топлива, а затем поставил самолет на хвост и достиг скорости 0,85 Маха в вертикальном наборе высоты, также неразрешенном. В последующих полетах, на скоростях между 0,85 и 0,9 Маха, Йегер попадал практически во все возможные неприятности: отказ руля высоты, элерона и руля направления, повышенное балансировочное давление, «голландский шаг», вращение вокруг поперечной оси и многое другое – но, достигнув 0,9 Маха, был все же убежден, что при скорости в 1 Мах ничего страшного не произойдет. Попытка преодолеть отметку «1 Мах» – «сломать звуковой барьер» – была назначена на вторник, 11 октября 1947 года. Йегер, который не был инженером, не верил, что этот «барьер» существует.

В воскресенье, 12 октября, Чак Йегер зашел вечерком к Панчо. С ним была жена, Гленнис, симпатичная брюнетка – Чак познакомился с ней в Калифорнии во время учебы. Она была до того хорошенькая, что он сделал надпись «Восхитительная Гленнис» сначала на носу своего Р-51, а затем и на Х-1. Йегер пошел к Панчо и слегка выпил, но не потому, что через два дня предстояло серьезное испытание. И не по случаю конца недели. Нет. в ту ночь он напился просто потому, что наступила ночь, а он был пилотом из Мьюрока. Именно так и следовало поступать в согласии с военной традицией полета-и-выпивки – и только потому, что солнце уже село. Ты шел к Панчо, пил и слушал, как громыхают раздвижные двери, как другие пилоты терзают пианино, как входят в гремящие двери одинокие прохожие и Панчо классифицирует всех их как «старых ублюдков» и «несчастных дятлов». Вот что ты делал, если ты был пилотом из Мьюрока, а солнце уже заходило.

Примерно в одиннадцать часов Йегеру пришла в голову идея: будет чертовски забавно, если они с Гленнис оседлают пару лошадей Панчо и устроят небольшие скачки при лунном свете. Это было в полном соответствии с традицией полета-и-выпивки, выпивкн-и-автомобиля, разве что здесь был доисторический Мьюрок. а вместо машины – лошади. Итак, Йегер и его жена понеслись галопом по пустыне в лунном свете, между изуродованными артритом деревьями Джошуа. Когда они возвращались в загон, Йегер скакал впереди. Вследствие экстремальных обстоятельств – вечер, проведенный у Панчо, коктейль из отвратительно исполненных песен и страшных проклятий – он слишком поздно заметил, что ворота загона закрыты. Как и многие другие пилоты, садящиеся за руль ночью, Чак не осознал, что не может в равной степени управлять любой машиной. Он врезался в ворота, вылетел из седла и упал на правый бок. Страшная боль!

На следующий день, в понедельник, бок продолжал болеть. Боль пронзала при каждом движении, при каждом глубоком вдохе, при каждом шевелении правой рукой. Йегер знал, что, если он обратится к врачу в Мьюроке или скажет что-нибудь кому-нибудь, кто имеет хоть отдаленное отношение к его начальству, его отстранят от полета во вторник. Более того, на его место могут пригласить какого-нибудь несчастного дятла. Поэтому Йегер сел на мотоцикл – старую развалюху, которую дала ему Панчо, – и отправился к врачу в ближайший город, Розамонд. Всякий раз, когда мотоцикл наезжал на камешек, бок начинал болеть. В Розамонде врач сообщил пилоту, что у него сломаны два ребра, забинтовал их и посоветовал пару недель держать правую руку неподвижно и избегать любого физического напряжения или резких движений – и тогда все будет в порядке.

Во вторник Йегер встал до рассвета – сегодня ему предстояло сломать звуковой барьер, а ребра по-прежнему невыносимо болели. Пока жена везла его на летное поле, он прижимал правую руку к боку, чтобы было полегче. В день полета, на рассвете, услышать Х-1 можно было гораздо раньше, чем увидеть. Топливом для этого самолета служили спирт и кислород, превращенный в жидкость при температуре ниже ста градусов. Когда жидкий кислород подавали по шлангам в брюхо Х-1, он начинал закипать, и машина ревела и гудела, как чайник на плите. Вокруг собралось девять или десять человек – целая толпа, по понятиям Мьюрока. Они заправляли самолет, и этот зверь продолжал реветь.

Выглядел Х-1. как жирная оранжевая ласточка с белыми отметинами. Но, по сути, это был лишь отрезок трубы с четырьмя ракетными отсеками. У него имелись крошечная кабина, игольчатый нос, небольшие прямые лопасти-крылья (всего сантиметров десять в толщину) и хвост, установленный высоко, чтобы избежать звуковой волны от крыльев.

Хотя бок летчика разрывался от боли, а правая рука была практически бесполезна, Йегер рассчитывал, стиснув зубы, выдержать полет, но вот как быть с одним маневром, который он должен был исполнить? Топлива в самолете хватало лишь на две с половиной минуты полета. Х-1 поднимался на высоту двадцать шесть тысяч футов прикрепленным снизу под бомбардировщиком В-29. На высоте семь тысяч футов Йегер должен был спустить из бомбового отсека В-29 лестницу к открытой двери Х-1, подсоединить кислородную систему и переговорное устройство, надеть аварийный шлем и подготовиться к выпуску ракеты – он осуществлялся на высоте двадцать пять тысяч футов. Кстати, шлем Йегера был настоящим самодельным шедевром. Раньше такой вещи, как аварийный шлем, не существовало вовсе – его надевали только при выполнении фигур высшего пилотажа. Во время войны пилоты использовали старый добрый обтягивающий шлем с наушниками. Но в кабине Х-1 пилота бросало из стороны в сторону так нещадно, что возникала опасность удариться о стены. Поэтому Йегер купил большой кожаный футбольный шлем – пластиковых в то время не было, – обработал его охотничьим ножом так, чтобы тот налезал на обычный летный шлем, и вырезал отверстия под наушники и кислородный шланг. Итак, инженер Йегера Джек Ридли, спускался по лестнице и устанавливал на место дверь кабины, которая опускалась на цепи из брюха В-29. Потом Йегер должен был закрыть дверь герметично, чтобы не проходил воздух. Так как кабина Х-1 была совсем крошечной, можно было действовать только правой рукой, причем требовалось прилагать немалые усилия. Левая же рука в этом почти не участвовала.

В ангаре Йегер тайком пытался потренироваться в закрывании двери – боль была такой жуткой, что он понял: с двумя сломанными ребрами дверь закрыть нельзя. Придется кому-нибудь довериться, и самый подходящий человек – Джек Ридли. Ридли был не только авиационным инженером, но и пилотом, а вдобавок – славным парнем из Оклахомы. Он знал, что такое полет-и-выпивка, выпивка-и-гонки между проклятыми деревьями Джошуа Поэтому в жестяном ангаре Йегер отвел Ридли в сторонку и сказал:

– Джек, у меня тут небольшая проблема. После того вечера у Панчо я… черт побери, повредил ребра.

– Что значит повредил? – спросил тот.

– Ну, можно сказать, почти… сломал парочку.

И Йегер обрисовал предстоящие трудности.

Ридли неспроста был инженером этого проекта. У него мигом появилась идея. Он попросил Сэма, дворника, отрезать сантиметров двадцать от рукоятки метлы. Пока никого не было поблизости, он засунул палку в кабину Х-1 и дал Чаку несколько советов.

С этим дополнительным «бортовым оборудованием» Йегер и поднялся в воздух.

На высоте в семь тысяч футов он спустился по лестнице в кабину Х-1, присоединил шланги и тросы и кое-как натянул свой футбольный шлем. Потом по лестнице спустился Ридли и установил дверь на место. По инструкции Ридли, Йегер засунул палку между ручкой двери и самой дверью. Это дало ему достаточно дополнительной механической силы, чтобы захлопнуть дверь левой рукой. Закрыв таким образом дверь, он приготовился к полету.

На высоте двадцать шесть тысяч футов В-29 пошел в мелкое пикирование, затем взмыл, швырнув Йегера вместе с Х-1 вниз, словно бомбу. В этот же момент Х-1 рванул вперед со скоростью несущего самолета. Йегера понесло прямо к солнцу. Казалось, что светило находится не более чем в шести футах впереди, заполняя все небо и ослепляя. Но Йегеру удалось восстановить равновесие и выпустить по очереди четыре ракетных отсека. А затем он пережил то, что стало считаться самым сильным ощущением при полете: звуковой удар со «свечой». Волна от выпущенных ракет так сильно откинула пилота к спинке сиденья, что ему с трудом удалось вытянуть руки на несколько сантиметров, чтобы достать до рычагов управления. Казалось, Х-1 несется вверх по абсолютно перпендикулярной траектории, словно решив преодолеть земное тяготение наиболее коротким путем. На самом деле он поднимался под углом в сорок пять градусов, как и было запланировано. Примерно при 0,87 Маха началась тряска.

На земле инженеры уже не видели Йегера. Они могли лишь слышать… этот бесстрастный, тягучий голос с западновиргинским акцентом.

– Тут небольшая тряска… Обычная неустойчивость…

Обычная неустойчивость?

Затем Х-1 достиг скорости 0,96 Маха, и тогда этот неподражаемый сверхспокойный тягучий голос произнес:

– Слышишь, Ридли… сделай заметку, ладно? – (Если тебе больше нечего делать.) – …Восстановилась работа руля высоты.

Как и предсказывал Йегер, при приближении к 1 Маху стабильность восстанавливалась. Йегер не отрывал взгляда от махометра. Стрелка достигла отметки «0,96», дрогнула и исчезла со шкалы.

А на земле они услышали… этот голос.

– Слышишь, Ридли? Сделай еще одну заметку, ладно? – (Если ты не слишком устал.) – …Что-то не то с этим махометром… – (Смешок.) – …Он будто чокнулся…

И в этот момент на земле услышали гул, прокатившийся над пустыней, как и предсказывал физик Теодор фон Карман много лет назад.

И потом голос Ридли из В-29:

– Если это оно, Чак, то мы справились. Но лично я думаю, что у тебя галлюцинации.

И вновь бесстрастный тягучий голос Йегера:

– Похоже на то, Джек… И я продолжаю подниматься вверх, как летучая мышь.

Х-1 прошел сквозь «звуковую стену» без всяких последствий. На скорости 1,05 Маха Йегер почувствовал, будто пробил насквозь небо. Оно стало темно-фиолетовым, показались звезды и луна – и в то же время светило солнце. Он достиг верхнего слоя атмосферы, где воздух был настолько разрежен, что в нем отсутствовали отражающие частицы пыли. Когда Х-1 капотировал в конце подъема, Йегер на семь минут погрузился в… настоящий рай для пилотов. Он летел быстрее любого человека за всю историю авиации, и здесь была почти полная тишина, потому что ракетное топливо кончилось, и он находился так высоко в безбрежном пространстве, что лишился ощущения движения. Чак был хозяином неба. Это было ничем не нарушаемое одиночество короля, над куполом мира Оставалось семь минут, чтобы спланировать вниз и приземлиться в Мьюроке. И он успел-таки проделать несколько торжествующих двойных, переворотов через крыло, пока внизу кружились озеро Лейк и Хай-Сиеррас.

На земле тут же все поняли, когда услышали короткий разговор Йегера с Ридли. Проект был секретным, но переговоры по радиосвязи мог перехватить кто угодно в округе. Упомянув про «чокнутый махометр», Йегер хотел сказать, что приборы на Х-1 показывают величину 1 Мах. Когда он приземлился, тут же проверили самописцы. Не оставалось никаких сомнений: аппарат достиг сверхзвуковой скорости. Поразительную новость немедленно сообщили начальству в Райтфилд. Через два часа из Райтфилда позвонили и дали несколько серьезных указаний. Утренние события становились совершенно секретными. Само собой разумеется, в прессу ничто не должно было просочиться. И вообще никому ничего не полагалось знать. Известия не должны были пересечь взлетно-посадочную полосу. А тем, кто непосредственно принимал участие в проекте и, естественно, все знал, запрещалось устраивать какие-либо празднования. Трудно понять начальство из Райтфилда Несомненно, большую роль здесь сыграли пережитки военного времени, когда каждое изобретение, потенциально имеющее стратегическое значение, окутывалось покровом тайны. Все молчали. А может, шеф из Райтфилда просто не знал, что ему делать с Мьюроком. Ведь там, в толевых палатках посреди пустыни, жили какие-то таинственные, грубые, безумные монахи…

Так или иначе, к вечеру подвиг Йегера был почти забыт. Вокруг утренних событий воцарилась странная и неправдоподобная тишина. Конечно, предполагалось, что никаких торжеств не будет, но наступила ночь… Йегер, Ридли и еще несколько человек зашли к Панчо. В конце концов, закончился рабочий день, а они были пилотами. И потому они немного промочили горло. И были вынуждены посвятить Панчо в тайну, потому что та обещала угостить бесплатным бифштексом любого пилота, который достигнет сверхзвуковой скорости, и еще потому, что им хотелось видеть выражение ее лица при этой новости. Панчо угостила Йегера огромным бифштексом и сказала, что, несмотря на это, все они – орава несчастных дятлов. А пустыня остывала, и поднимался ветер, и гремели раздвижные двери. Они выпили еще и затянули песни под старое рассохшееся пианино. На небе появились луна и звезды; Панчо выкрикивала ругательства, которых еще никто никогда не слышал; Йегер с Ридли орали, видавшая виды стойка гудела; и сотни фотографий погибших пилотов качались на проволоке; а лица живых отражались в зеркалах. Вскоре они ушли, покачиваясь, спотыкаясь, крича и визжа среди изувеченных артритом деревьев. Проклятье! – никому нельзя было рассказать, за исключением Панчо и чертовых деревьев Джошуа!

В течение последующих пяти месяцев Йегер достигал сверхзвуковой скорости больше десяти раз, но руководство военно-воздушных сил по-прежнему настаивало, чтобы всё держалось в тайне. Журнал «Эйвиэйшн уик» опубликовал заметку об этих полетах в конце декабря (не упоминая имени Йегера), и это вызвало лишь незначительную полемику в прессе: разгласила ли газета государственную тайну? А ВВС отказывались делать это достижение достоянием гласности вплоть до июня 1948 года. Только тогда все узнали имя Йегера. Он получил лишь долю той известности, которую мог бы получить, если бы мир узнал о нем сразу же, 14 октября 1947 года, как о человеке, «сломавшем звуковой барьер». Этот затянувшийся процесс признания имел любопытные последствия.

В 1952 году в Соединенных Штатах показали британский фильм «Пробивая звуковой барьер» с Ральфом Ричардсоном в главной роли, и его продюсерам пришло в голову пригласить на премьеру человека, который действительно сделал это, – майора военно-воздушных сил США Чарльза Э. Йегера. ВВС дали согласие, и у Йегера должна была начаться полоса праздничных мероприятий. На просмотре фильма Йегер испытал настоящее потрясение. Он не мог поверить в то, что увидел. Фильм «Пробивая звуковой барьер» был основан вовсе не на его, Чарльза Э. Йегера, подвигах – нет, создателей вдохновила гибель Джеффри де Хавилланда, разбившегося на DH-108. В конце фильма британский пилот разгадывает тайну барьера, двигая рычаги управления в обратную сторону во время пикирования с работающим двигателем. Аэродинамическая тряска вот-вот разнесет его машину на куски, и здравый смысл подсказывает летчику перевести рычаг назад, чтобы избежать катастрофы, но он переводит его вниз… и преодолевает 1 Мах спокойно, как птица, восстанавливая полный контроль над самолетом!

«Пробивая звуковой барьер» стал одним из самых захватывающих фильмов об авиации. Он казался чрезвычайно реалистичным, и люди уходили с сеанса убежденными в двух вещах: звуковой барьер преодолел англичанин, и сделал он это, переведя в околозвуковой зоне рычаги управления в обратную сторону.

После показа фильма Йегеру поручили встретиться с прессой, а он даже не знал, с чего начать. Ему вся эта картина казалась возмутительной. Он не хотел показывать свое раздражение, ведь интервью устраивалось военно-воздушными силами. Пытаясь держаться как можно спокойнее, пилот сообщил всем и каждому, что фильм – полное надувательство от начала и до конца. Продюсеры несколько смущенно ответили, что фильм, напротив, документальный. Йегер согласился – что ж, пусть будет так. Но прошло некоторое время, и начали твориться страшные вещи. Йегер постепенно понял: люди думают, будто он – первый американец, преодолевший звуковой барьер… и что он узнал, как перевести рычаги в обратном направлении, от англичанина, который сделал это первым в мире. Последней каплей, переполнившей чашу терпения, стал звонок министра военно-воздушных сил.

– Чак, можно я кое-что спрошу? Это правда, что ты прорвал звуковой барьер, двигая рычаги в обратном направлении?

Йегер был потрясен. И это говорит министр военно-воздушных сил США!

– Нет, сэр, – ответил он, – это… неправильно. Всякий, кто переведет таким образом рычаги в околозвуковой зоне, погибнет.

Йегеру и другим пилотам из Мьюрока было нелегко справляться со своей популярностью. С одной стороны, они ненавидели разговоры с репортерами и другими прощелыгами, слетавшимися, словно мухи на мед, и неизменно искажавшими факты. Но дело было вовсе не в этом! Главная проблема состояла в том, что репортеры разрушали невидимые стены братства. Они обрушивались с вопросами и говорили грубые слова обо всем непроизносимом, например о храбрости и страхе (они произносили эти слова!), и спрашивали, как ты себя чувствовал в такой-то момент. Это было непристойно! Журналисты думали, что обладают знанием, которого у них не было и на которое они не имели права. Какой-нибудь писатель мог запросто подойти бочком и сказать: «Я слышал, Дженкинс впилился. Это плохо». «Впилился!» – слово, принадлежащее исключительно их братству, произносила какая-то букашка, не видевшая того момента, когда Дженкинс много лет назад сделал первый шаг вверх по пирамиде. Это было отвратительно! Но с другой стороны… каждый пилот, обладавший здоровым эгоизмом, любил славу – упивался ею, купался в ней! В этом не было никаких сомнений. Обычный пилотский эгоизм. Ребята не обращали внимания на своих поклонников. Их не особенно беспокоило, что раз в году приходилось появляться на балконе над огромной площадью, где собиралось полмира. Они махали руками. Мир захлебывался в радостных криках, аплодировал, тонул и получасовой буре приветствий и слез (и все это – из-за их нужной вещи!). А затем все заканчивалось. И женам оставалось лишь вклеивать газетные заметки в альбом.

Небольшая лесть во славу ордена: вот то, чего действительно хотели истинные братья, стоявшие на верхушке пирамиды.

Йегер получил почти все значительные награды и ордена, вручаемые летчикам-испытателям, но его слава росла не в прессе, не среди публики, а внутри братства. С 1948 года, когда полет Йегера стал достоянием гласности, каждый летчик в стране знал, что он должен попасть в Мьюрок, если хочет подняться на вершину. В 1947 году по Указу № 10 Управления национальной безопасности военно-воздушные силы сухопутной армии стали военно-воздушными силами США, а через три года военно-воздушную базу Мьюрок переименовали в Эдвардс – в честь летчика-испытателя Гленна Эдвардса, который погиб, испытывая бесхвостый самолет под названием «Летучее крыло». «Эдвардс» стало теперь волшебным словом. Гражданские летчики (а почти все они прошли обучение в армии) могли служить именно в Эдвардсе, при центре НАКА. Некоторые пилоты реактивных самолетов так и поступили, в том числе Скотт Кроссфилд, Джо Уокер, Говард Лилли, Герб Хувер и Билл Бриджмен. Пит Эверест, Кит Мюррей, Айвен Кинчелоу и Мел Эпт присоединились к Йегеру в качестве пилотов военно-воздушных сил. Между НАКА и военно-воздушными силами шло постоянное соперничество по расширению границ возможностей реактивных самолетов. 20 ноября 1953 года Кроссфилд поставил на D-558-2 скоростной рекорд – 2 Маха. Три недели спустя Йегер достиг на Х-1А границы 2,4 Маха. Программа ракетостроения быстро выходила за границы атмосферы. Поэтому НАКА и военно-воздушные силы стали разрабатывать новый проект: реактивный самолет Х-15, который должен был подняться на высоту пятьдесят миль – гораздо выше того, что еще можно назвать словом «воздух».

Боже мой! Что значило в конце сороковых – начале пятидесятых быть составной частью Эдвардса?! Даже просто находиться на земле и, услышав взрыв на высоте тридцать пять тысяч футов над пустыней, знать, что это кто-то из истинных братьев выпустил ракету… на Х-1, Х-1А, Х-2, D-558-I, на ужасном XF-92A, на прекрасном D-558-2… И знать, что вскоре он будет высоко, в разряженном воздухе на границе космоса, где в полдень видны звезды и луна, в такой прореженной атмосфере, где обычные законы аэродинамики больше не действуют, где самолет может войти в плоский штопор, как миска с кашей на навощенной пластиковой стойке, после чего начнет падать – не планировать и не пикировать, – а именно падать, как кирпич… В этих самолетах, похожих на трубы с маленькими острыми крыльями, люди начинали испытывать «страх вплоть до паники» – и это выражение не было шуткой. Как говорил Сент-Экзюпери, в скольжениях, падениях и штопорах человек на самом деле думает только об одном: что мне дальше делать? Иногда в Эдвардсе прослушивали магнитофонные записи с речью пилотов, отправлявшихся в свое последнее пикирование – то самое, в котором они погибли. Пилот падал в пятнадцатитонном отрезке трубы с давно уже отказавшими приборами, и никакая молитва не помогала, а он знал это и кричал в микрофон – но звал он не мать, не Бога, не безымянного духа Агоры. Он пытался сообщить последнюю крупицу информации: «Я попробовал А! Я попробовал В! Я попробовал С! Я попробовал D! Скажите, что еще можно сделать?» А затем слышался тот самый призрачный щелчок. «Что мне дальше делать?» (В тот самый момент, когда врата рая уже распахиваются.) И все сидящие за столом переглядывались, кивали, и в их молчании читалось: «Жаль! У этого парня была нужная вещь». Конечно, в таких случаях не объявлялся национальный траур. Никто за пределами Эдвардса не знал имени погибшего. Если его любили, то в его честь на базе могли назвать какой-нибудь пыльный отрезок дороги. Он, вероятно, был младшим офицером, получавшим за свою работу четыре-пять тысяч в год. Наверное, у него имелось всего два костюма, и лишь в одном из них этот пилот рискнул бы появиться в обществе незнакомых людей. Но в Эдвардсе, в их братстве, это никого не беспокоило.

Но что было действительно прекрасно для истинного брата – так это то, что добрые пять лет Эдвардс оставался заброшенным и низкооплачиваемым местом, где не было ничего, кроме серого ландшафта с допотопными креветками, палаток, палящего солнца, голубого неба и ракет, стонущих и ревущих перед рассветом. Даже в заведении Панчо ничего не изменилось – разве что оно стало еще дешевле. Но в 1949 году у Панчо стали появляться в невероятных количествах девочки. Юные, милые, игривые – их было так много всегда, в любое время, в любой день недели! Но они не были проститутками, хотя позже их в этом и обвиняли. Просто юные прелестные девушки лет двадцати с восхитительными формами. Иногда их называли собирательным понятием «стюардессы», но стюардессами на самом деле являлись лишь некоторые из них. Нет, это были симпатичные молоденькие красотки, появлявшиеся так же загадочно, как чайки в поисках выползающих креветок. Маленькие пташки с зовущими влажными губами, каким-то образом узнавшие, что в этом загадочном пустынном месте живут самые пылкие юные пилоты в мире и что именно тут все и происходит. Они входили, припрыгивая и визжа, в раздвижные двери бара – и это завершало картину пилотского рая. Полет-и-выпивка, выпивка-и-автомобиль, автомобиль-и-танцы. Пилоты стали называть ранчо «Конно-спортивный клуб "Счастливой посадки!"» – именно так оно и было.

О, блаженство братства! Ни один пилот не лишался его из-за того, что на него «смотрит общественность». И даже асы, летавшие на реактивных истребителях, не строили из себя звезд и не отделялись от остальных. Большинство из них тоже выполняло повседневные обязанности летчика-испытателя. Некоторые из своих легендарных подвигов Йегер совершил лишь в сопровождении другого истребителя. Однажды Йегер летел на высоте в двадцать тысяч футов и заметил, что сопровождающий его пилот проделывает в воздухе какие-то странные маневры. Связавшись с ним по радио, Йегер понял, что парень страдает от гипоксии – вероятно, был поврежден кислородный шланг. Некоторые летчики в таком состоянии становились похожими на буйных пьяниц и потом теряли сознание. Йегер велел парню проверить кислородную систему и снизить высоту, но тот продолжал вытворять невероятные трюки, которые не смог бы выполнить и сам Йегер. И тогда Чак пошел на уловку, которая могла прийти в голову только ему.

– Эй, – сказал он. – У меня тут проблема Я не могу удержать машину даже с аварийной системой. Она горит! Давай за мной вниз!

Он начал снижаться, но парень по-прежнему болтался на высоте. И тут Йегер сделал совершенно нехарактерную для него штуку. Он закричал в микрофон!

– Слушай, ты, молодой ученый, давай за мной вниз, кому сказано!

И это изменение тона – Йегер кричит! – подействовало на отравленный гипоксией мозг пилота. Боже! Знаменитый Йегер! Он кричит. Сам Йегер кричит – зовет меня на помощь! Господи Иисусе! И парень начал снижаться. Йегер знал, что если снизиться до двенадцати тысяч футов, то в кабину проникнет достаточно кислорода из воздуха, что и произошло. Эй! Что случилось? После приземления парень понял, что буквально через минуту-другую потерял бы сознание и пробурил дыру в пустыне. Когда он вышел из кабины, F-86 пролетел у него над головой, проделал медленный двойной переворот через крыло в шестидесяти футах над поверхностью, а затем исчез за озером Роджерс. Это была «подпись» Йегера.

Однажды Йегер летел, сопровождая Билла Бриджмана, главного пилота одного из лучших реактивных самолетов – «Дуглас Скайрокет». Внезапно самолет вошел в плоский штопор, после чего началось резкое падение. Бриджману удалось восстановить равновесие, но стекла кабины обледенели. Еще одна обычная опасность при ракетных полетах. Топливо кончилось, и теперь ему приходилось садиться с неработающим двигателем и вслепую. В этот момент Йегер на своем F-86 подлетел ближе и стал глазами Бриджмана. Он подсказывал тому каждый фут пути, словно знал старый добрый «Скайрокет» как свои пять пальцев… словно они отправлялись на рыбалку на Мад… просто приятная прогулочка на солнышке… И этот дурашливый тягучий голос все мурлыкал и мурлыкал рядом, пока Бриджман благополучно не приземлился. Казалось, что ты слышишь, как Йегер говорит Бриджману в своем стиле: «Ну и как тебе теперь ракеты, сынок?»

Именно об этом вы и думали, видя, как F-86 делает медленный двойной переворот через крыло в шестидесяти футах над поверхностью и исчезает за озером Роджерс.

Йегеру тогда едва исполнилось тридцать. Бриджману было тридцать семь. Раньше он не замечал, что Йегер всегда называл его «сынок». В то время это казалось вполне естественным. Йегер был как большой небесный папа, сидящий на куполе мира. Конечно, в согласии с извечными правилами, каждый, кто сказал бы что-нибудь подобное, был бы жестоко осмеян. Потому что существовали ведь и другие летчики с пилотским эгоизмом, которые верили, что они действительно гораздо лучше этого медлительного сукина сына. Однако никто не смог бы оспорить, что в то время, в конце пятидесятых, Чак Йегер стоял на вершине пирамиды и был номером один среди всех истинных братьев.

А этот голос… он постепенно начал спускаться. Сначала на диспетчерском пункте в Эдвардсе стали замечать, что внезапно появилось огромное количество летчиков-испытателей с западновиргинским тягучим говорком. А затем – огромное количество боевых пилотов с западновиргинским тягучим говорком. Воздух над Эдвардсом день за днем заполнялся этим акцентом – просто невероятно! А потом эта бесстрастная дурашливая речь зазвучала за пределами базы, потому что пилоты из Эдвардса считались самыми отъявленными сорвиголовами, их узнавали повсюду, где бы они ни появлялись. И вскоре уже другие диспетчеры стали замечать, что на их базах пилоты зачем-то ужасно растягивают слова. А потом – так как практически все гражданские пилоты проходили обучение в армии – этот выговор стал распространяться все дальше, и вскоре пассажиры самолетов по всей Америке могли услышать этот говорок, доносящийся из кабины: «Это командир экипажа, ммм… Тут у нас на панели приборов загорелась маленькая красная лампочка… Она хочет нам сказать, что шасси… гм… не принимают нужное положение…»

Ну и что из того? Что может быть не так? Ведь у нас к кабине сидит человек без нервов! Это просто глыба льда! Он на сто процентов состоит из победоносной нужной вещи.

В 1954 году Йегер бросил испытания реактивных самолетов и вернулся в военную авиацию. Сначала он отправился на Окинаву испытывать советский истребитель Миг-15, на котором прилетел северокорейский перебежчик Ким Сок Но. Таким образом военно-воздушные силы США впервые получили возможность изучить эту легендарную машину. Обычно американские пилоты, возвращаясь с реки Ялу, говорили, что Миг-15 настолько замечателен, что если пустить F-86 в пикирование с работающим двигателем, то «Миг» сможет облетать его кругами вплоть до самого приземления. Йегер поднялся на Миг-15 на высоту пятьдесят тысяч футов, а затем пролетел до высоты двенадцать тысяч футов в пикировании с работающим двигателем, даже не удосужившись предварительно прочитать инструкцию. Он выяснил, что «Миг» может подниматься выше и разгоняться быстрее, чем F-86, но у F-86 выше максимальная скорость как в горизонтальном полете, так и в пикировании. Миг-15 был хорош, но совершенно не являлся суперистребителем, который мог бы навести ужас на Запад. Йегер лишь посмеивался. Кое-что в жизни никогда не меняется. Дай летчику поговорить о вражеском самолете, и он расскажет, что это лучшая машина, которая когда-либо взлетала с земли. В конце концов, благодаря таким разговорам летчики смотрели на этот самолет совершенно иначе, когда ему удавалось сесть врагу на хвост. А затем Йегер отправился в Германию. Там он летал на «восемьдесят шестых» и обучал американских военных летчиков работе со специальной системой воздушной тревоги. 4 октября 1957 года он вернулся в Соединенные Штаты – на военно-воздушную базу Джордж, примерно в пятидесяти милях на юго-восток от Эдвардса – командовать эскадрильей истребителей F-100. И в это время Советский Союз запустил ракету, которая вынесла на земную орбиту 184-фунтовый искусственный спутник Земли под названием «Спутник-1».

На Йегера это не произвело большого впечатления – так, сущая ерунда. Идея искусственного спутника Земли была не новой для каждого, кто имел отношение к ракетной программе в Эдвардсе. Теперь, через десять лет после того, как Йегер впервые преодолел рубеж 1 Мах, развитие ракетостроения зашло так далеко, что идея беспилотных спутников, таких как «Спутник-1», считалась делом само собой разумеющимся. В 1955 году правительство опубликовало детальное описание ракет, которые в конце 1957-го или в начале 1958 года должны были вывести на орбиту небольшой спутник – это был бы вклад Соединенных Штатов в празднование Международного года геофизики. Инженеры HAKA и военно-воздушных сил, а также несколько авиакомпаний уже разрабатывали пилотируемый космический корабль, который стал бы логическим продолжением серии «X». Отдел предварительного конструирования Североамериканского управления авиации уже разрабатывал эскизы и большую часть спецификаций пятнадцатитонного корабля под названием Х-15В – это был крылатый корабль, который приводился в движение тремя огромными ракетами с тягой в четыреста пятнадцать тысяч фунтов каждая. После запуска два пилота должны были привести в действие весящий 75 000 фунтов двигатель Х-15В, сделать как минимум три витка вокруг Земли, вернуться в атмосферу и приземлиться на высохшем озере в Эдвардсе, как на обычном реактивном самолете серии «X». Это больше не было мечтой. В Северной Америке уже сделали почти столь же многообещающий корабль – Х-15, а Скотт Кроссфилд учился летать на нем. Х-15 должен был достичь высоты в двести восемьдесят тысяч футов, то есть свыше пятидесяти миль: эта величина считалась той границей, где заканчивалась атмосфера и начинался «космос». Через месяц после запуска «Спутника-1» главный инженер Североамериканского управления авиации Харрисон Стормс продемонстрировал в Вашингтоне полностью доработанный проект Х-15В. Это был один из 421 представленного в НАКА и в Министерство обороны проекта пилотируемого космического корабля. Военно-воздушные силы интересовал реактивный планер, подобный Х-15В, который назывался бы Х-20 или «Дина-Сор». Для этого аппарата уже разрабатывалась ракета «Титан», способная обеспечивать необходимые пятьсот тысяч футов тяги. Естественно, пилоты Х-15В, Х-20 и других кораблей – первые американцы и, возможно, даже первые люди в космосе – должны были быть из Эдвардса. Ведь там служили Кроссфилд, Кинчелоу, Уокер и другие, кто уже не раз летал с ракетными двигателями.

Так стоит ли беспокоиться из-за «Спутника-1»? Ведь проблема уже была почти решена.

Именно так рассуждали Йегер и все, кто имел отношение к серии «X». Неясно, почему «Спутник-1» произвел такое впечатление на остальное население страны, особенно на политиков, журналистов и других технических неучей. Непонятно также, как «Спутник-1», если не Миг-15, мог навести ужас на Запад.

Но через две недели всеми овладела невероятная паника. Конгрессмены и журналисты выли на луну, точнее на небо, где по орбите вокруг Земли летал советский стофунтовый спутник. «Спутник-1» стал, по их мнению, вторым решающим событием «холодной войны». Первым была разработка в Советском Союзе водородной бомбы в 1953 году. С чисто стратегической точки зрения то, что у Советов имелись ракеты, достаточно мощные. Для запуска спутника, означало, что теперь русские тоже могут переносить бомбы на трансконтинентальных баллистических ракетах. Но паника из-за тактических вооружений уже перешла границы здоровой тревоги. «Спутник-1» стал чем-то мистическим, особенно, судя по опросам общественного мнения, среди высокопоставленных чиновников. Казалось, всеми завладели первобытные предрассудки о влиянии небесных тел. Это дало жизнь современной, то есть технологической, астрологии. На карту был поставлен, ни более ни менее, контроль над небом. Это был Армагеддон, последняя и решающая битва между силами добра и зла. Линдон Джонсон, лидер большинства в сенате, сказал, что тот, кто контролирует «небесную твердь» космоса, будет контролировать и весь мир. Это выражение – «небесная твердь» – стало популярным. «Римская империя, – заявил Джонсон, – управляла миром, потому что умела строить дороги. Позже, выйдя к морю, правила Британская империя, потому что у нее были корабли. В эпоху воздухоплавания мы были могущественны, потому что имели самолеты. А теперь коммунисты устроили плацдарм в открытом космосе». «Нью-Йорк таймс» заявила в передовице, что Соединенные Штаты теперь участвуют в «гонках на выживание». Паника приобретала все более и более апокалиптический характер. Теперь, когда битва началась, проигравшего ожидала только гибель. Когда Советы запустили на гелиоцентрическую орбиту спутник «Мечта», Выборный комитет по астронавтике, возглавляемый спикером парламента Джоном Маккормаком, заявил, что Соединенные Штаты ждет национальная катастрофа, если не удастся дать достойный ответ советской космической программе: «Не будет преувеличением сказать, что на карту поставлено выживание свободного мира – вернее, всего мира». Общественность, судя по опросам института Гэллапа, ничуть не тревожилась. Но Маккормак, как и многие другие высокопоставленные лица, искренне верил в идею контроля над «небесной твердью». Он был глубоко убежден, что Советы смогут отправить в космос платформы, с которых будут бросать ядерные бомбы, словно камни с эстакады.

Советскую программу окружала аура волшебства. Советы практически не публиковали цифр, фотографий или диаграмм. И никаких имен. Было лишь известно, что советскую программу возглавляла загадочная личность, известная как «Генеральный Конструктор». Но его могущество не подвергалось сомнению! Всякий раз, когда Соединенные Штаты объявляли о новом масштабном космическом эксперименте, Генеральный Конструктор успешно осуществлял его первым, добиваясь поразительных результатов. В 1955 году Соединенные Штаты объявили о планах запуска искусственного спутника Земли в начале 1958 года. Генеральный Конструктор потряс мир, сделав это в октябре 1957 года. Соединенные Штаты объявили о планах запуска спутника на околосолнечную орбиту в марте 1959 года. Генеральный Конструктор осуществил это в январе 1959 года То, что Соединенные Штаты двигались вперед и успешно проводили такие эксперименты точно по графику, ни на кого не производило впечатления, и меньше всего на американцев. В одном из самых мрачных произведений о будущем – романе «Мы», созданном в 1921 году, – Евгений Замятин описывает гигантский огнедышащий ракетный корабль, который должен взмыть в космическое пространство, чтобы покорить неизвестные существа с других планет, возможно, все еще живущие в примитивных условиях свободы, – и все это во имя Благодетеля, правящего Единого Государства. Этот всемогущий корабль называется «Интеграл», а его конструктор известен только как D-503, Строитель «Интеграла». В 1958-м и в начале 1959 года, когда один поистине сказочный успех русских следовал за другим, американцы – причем лидеры государства в гораздо большей степени, чем все остальные, – именно так и смотрели на советскую космическую программу. Она имела размытые, но грандиозные очертания… могущественный «Интеграл»… безымянный, но всемогущий Генеральный Конструктор… Строитель «Интеграла». В федеральном правительстве и кругах, связанных с образованием, становился популярным призыв полностью пересмотреть американскую систему образования, чтобы догнать новое поколение социалистических ученых, из которого выходят такие гении, как Генеральный Конструктор (Строитель «Интеграла») и его помощники.

Росту паники во многом способствовала фигура Никиты Хрущева, который, благодаря самодержавному правлению в Советском Союзе, считался теперь новым Сталиным. Хрущев представлял собой тот человеческий тип, который был понятен американцам и вызывал у них страх. Это был здоровый, прямолинейный и грубый, но проницательный крестьянин, который сейчас мог шутить с присущим ему деревенским юмором, а минуту спустя – мучить мелких животных. После того как был запущен «Спутник-1», Хрущев постоянно и со всем остроумием издевался над Соединенными Штатами, обвиняя их в некомпетентности. Через два месяца после запуска «Спутника-1» военно-морской флот попытался запустить первый американский спутник с ракетой «Авангард». Впервые обратный отсчет транслировали на всю страну по телевидению. «Десять, девять, восемь…» Затем – «Пуск!». Волна шума и пламени. Ракета взлетает – на каких-то пятнадцать сантиметров. Первая ступень, переполненная топливом, взрывается, и ракета падает в песок возле пусковой площадки. Она погружается в песок очень медленно, как старый толстяк, оседающий в мягкое кресло. Зрелище совершенно нелепое, словно специально для любителей грубых шуток. Ну и повеселился же Хрущев! Эта картина – широчайшая реклама, замедленный обратный отсчет и взрыв – была незабываемой. Она стала символом американской космической программы. Пресса впала в ужасное самобичевание, и лучше всего отразил эти настроения один из заголовков – «Капутник!».

Пилоты в Эдвардсе просто не могли понять, что за безумие овладело всеми. Они с тревогой наблюдали за возрождением милитаристскою духа. «Догнать! На всех фронтах!» – это был приказ. И они с трудом могли поверить в результаты встречи, прошедшей в Лос-Анджелесе в марте 1958 года. Это была чрезвычайная (почему чрезвычайная?) встреча членов правительства военных и руководителей авиационной промышленности с целью обсуждения возможности послать человека в космос раньше, чем это сделают русские. Внезапно выяснилось, что времени на постепенное развитие программы уже нет. Чтобы вывести на орбиту Х-15В или Х-20, требуются ракеты, которые будут доработаны только через три-четыре года. Но действовать надо быстро и грубо. Поэтому решено было, используя имеющиеся ракеты, такие как «Редстоун» (70 тысяч фунтов тяги) и только что разработанный «Атлас» (367 тысяч фунтов), запустить в космос не летательный аппарат, а грузовой отсек, контейнер, капсулу с человеком внутри. И человек этот будет не пилотом, а живым пушечным ядром. Он не сможет ни в малейшей степени изменить курс капсулы. Капсула взлетит, как пушечное ядро, и опустится, как пушечное ядро: она сядет на волны океана и будет снабжена парашютом, чтобы замедлить приземление и сберечь жизнь человеческой особи внутри. Работа была поручена HAKA, который теперь превратился в НАСА. Проект получил название «Меркурий».

Эта капсула была идеей широко известного в военно-воздушных силах исследователя-физика, бригадного генерала Дона Фликингера. Проект Фликингера получил название «Человек в космосе как можно скорее». Сидящий в капсуле являлся объектом аэромедицинского исследования, и не более того. Во время самых первых полетов, по замыслу физика, в капсуле должен был находиться шимпанзе. Фликингер, естественно, стал одним из тех пятерых, кому поручили отобрать для «Меркурия» астронавтов – так они должны были называться. То, что НАСА вот-вот начнет отбирать людей для полета в космос, не предавалось гласности, но Скотт Кроссфилд об этом знал. Вскоре после запуска «Спутника-1» Кроссфилд, Фликингер и еще семь человек были избраны в особый комитет по подготовке к космическим полетам. Кроме того, Кроссфилд тесно сотрудничал с Фликингером при испытаниях скафандров во время разработки проекта «Х-15». Так что Кроссфилд подошел к Фликингеру и прямо сказал, что хочет стать астронавтом. Фликингер не просто любил Кроссфилда, но восхищался им. И он сказал: «Скотти, даже не пытайся, тебе откажут. Ты слишком независимый».

Теперь, когда Йегер покинул Эдвардс, Кроссфилд оставался самым многообещающим из пилотов, летавших на реактивных самолетах, и у него имелся вполне развитый эгоизм, как и у других знаменитостей Эдвардса. А еще он лучше всех из летчиков разбирался в технике. Фликингер рассказал ему, что проект «Меркурий» не подходит для истинных братьев прошлых лет, ветеранов тех славных дней в высокогорной пустыне, когда не было ни начальства, ни индейцев, когда пилот с бортинженером сперва забивались в ангар, а потом выходили и поднимали машину в воздух, долетали до звезд, приземлялись на дне высохшего озера и при этом успевали зайти к Панчо попить пивка. Фликингер объяснил, что первым в космос должен полететь шимпанзе… Что ж, все ясно, Кроссфилда это больше не интересовало. Как и большинство других пилотов, собиравшихся испытывать Х-15. Первый полет совершит обезьяна – все говорили только об этом. Слово «астронавт» означало «звездный путешественник», но на самом деле бедняге предстояло стать подопытным кроликом для изучения воздействия невесомости на организм и центральную нервную систему. Все члены братства знали, что по первоначальному проекту астронавт вовсе не должен быть пилотом в каком бы то ни было смысле. «Звездным путешественником» мог стать любой молодой человек с университетским образованием и опытом физически опасной работы, ростом не выше ста семидесяти семи сантиметров – чтобы уместиться в капсулу «Меркурия». В объявлении о наборе добровольцев упоминались не только летчики-испытатели, но и моряки-подводники, парашютисты, исследователи Арктики, скалолазы, ныряльщики, даже плававшие со скубами, офицеры, ветераны боевой подготовки и люди, на которых изучалось воздействие реактивного ускорения и повышенного атмосферного давления на военно-воздушных и военно-морских базах. От астронавта вовсе не требовалось никаких активных действий – только дать согласие.

Представители НАСА уже готовились опубликовать объявление, когда в дело вмешался сам президент Эйзенхауэр. Он предвидел, что начнется страшная неразбериха. Ведь записаться в добровольцы мог любой сумасшедший житель страны. Любой чиновник из Конгресса способен был замолвить словечко за любимого сына. Это же настоящий хаос! Отбор кандидатов затянется на месяцы, а неизбежная процедура проверки благонадежности – еще дольше. В конце декабря Эйзенхауэр приказал НАСА отобрать астронавтов из числа пятисот сорока военных летчиков-испытателей, пусть даже очень квалифицированных. Главное, что их личные дела всегда под рукой, они уже прошли проверку на благонадежность и их можно в любой момент вызвать в Вашингтон. В требованиях к кандидатам указывалось, что они должны быть не выше ста семидесяти семи сантиметров, не старше тридцати девяти лет, окончить школу летчиков-испытателей, иметь налет не менее полутора тысяч часов, опыт полетов на реактивных самолетах и степень бакалавра или равноценную ей. Этим требованиям соответствовал каждый десятый пилот. В отборочном комитете НАСА сомневались, что наберется достаточное количество добровольцев. Хорошо, если завербуется каждый десятый. Но этого мало – нужно двенадцать кандидатов в астронавты. Вернее, для самих полетов требовалось всего шесть человек, но предполагалось, что половина кандидатов отсеется, не выдержав скучной подготовки к тому, чтобы стать всего лишь подопытным кроликом внутри автоматически управляемой капсулы. В конце концов, в НАСА уже знали, о чем думают лучшие летчики-испытатели из Эдвардса. Первый Х-15 был построен осенью 1958 года. Кроссфилд и его коллеги – Джо Уокер и Айвен Кинчелоу – были полностью поглощены работой. Уокер был в этом проекте главным пилотом от НАСА, а Кинчелоу – главным пилотом от военно-воздушных сил. Кинчелоу установил на Х-2 мировой рекорд высоты – 126 тысяч футов, – и в военно-воздушных силах полагали, что из него получится второй Йегер… и даже нечто большее. Кинчелоу был настоящим героем и типичным летчиком-испытателем из фильмов: белокурый, симпатичный, сильный, яркая личность, чрезмерно честолюбивый и популярный среди сослуживцев и других пилотов. Будущее в военной авиации ему было обеспечено. В один прекрасный солнечный день Кинчелоу, как обычно, взлетел на своем F-104, но тут на приборной доске загорелась красная лампочка, и у него оставалась та самая секунда, за которую надо решить – катапультироваться или нет с высоты примерно в пятьдесят футов. Принятие решения осложнялось тем, что в F-104 сиденье выбрасывалось вниз вертикально, из брюха самолета. Кинчелоу попытался опрокинуть машину и катапультироваться вверх, но вылетел в боковом направлении и погиб. Его место в проекте «Х-15» занял его дублер, майор Роберт Уайт. А дублером Джо Уокера стал бывший боевой пилот морского флота Нил Армстронг. Кроссфилд, Уайт, Уокер, Армстронг – у этих ребят не было времени даже подумать о проекте «Меркурий». Этот проект вовсе не означал завершение программы «Х-15». Испытания Х-15 должны были продолжаться с целью разработки настоящего космического корабля, на котором пилот смог бы отправиться в космос, спуститься в атмосферу и приземлиться. Большое внимание уделялось тому, чтобы Х-15 «приземлялся с достоинством», а не просто плюхался в воду, как капсула «Меркурия». Пресса проявляла к Х-15 огромный интерес, потому что это был единственный в стране космический корабль. Репортеры называли Кинчелоу «мистер Космос», так как ему принадлежал рекорд высоты. После его смерти они присвоили этот титул Кроссфилду. Все это очень надоедало, но ребятам надо было привыкать. Проект «Меркурий», в котором человек превращался в живое пушечное ядро, вызвал много паники. Любой пилот, вошедший в капсулу, переставал быть пилотом. Он становился подопечным лабораторным животным, с головы до пят обвешанным медицинскими датчиками. Летчикам приходилось сражаться с этой медицинской чепухой на каждом шагу. Скотт Кроссфилд, поколебавшись, согласился повесить на себя приборы для контроля сердцебиения и дыхания в космических полетах, но отказался от анального термометра. Пилоты, давшие согласие заползти в капсулу «Меркурия» – именно в капсулу, замечали все, а не в корабль, – должны были называться «астронавтами». Но на самом деле они становились подопытными кроликами, опутанными проводами по всему телу. Никто, находясь в здравом уме, не стал бы десять-пятнадцать лет рисковать жизнью, взбираться на пирамиду и в конце концов на купол мира – Эдвардс… только затем, чтобы превратиться в подопытного кролика с колотящимся сердечком, сжавшегося в комок в капсуле и опутанного проводами.

Некоторые из наиболее праведных братьев не соответствовали требованиям проекта «Меркурий». Йегер подходил по возрасту – ему было тридцать пять, – но он никогда не учился в колледже. Кроссфилд и Уокер были штатскими. Однако никто из них не возмущался… в то время. Командующий офицер в Эдвардсе не уставал повторять, что хочет уберечь своих лучших парней от проекта «Меркурий», потому что участвовать в нем – значит загубить свой талант самым смешным образом, стать «консервированным колбасным фаршем». Это выражение – «консервированный колбасный фарш» – сделалось очень популярным в Эдвардсе. Так стали называть проект «Меркурий».