Андрей Кивинов
Вертикаль
Порой так нестерпимо хочется поверить в чудо.
Когда, к примеру, видишь раскуроченные петли на дверях собственной дачной недвижимости. И замок, который валяется под припорошенной снегом скамейкой, словно боец, трусливо сбежавший с поля брани.
И первая мысль, конечно, о чуде — замок выпрыгнул из петель по собственному хотению, чтобы порезвиться на свежем снежке. А там, за дверью, все в порядке, все на местах, даже банки с маринованными грибами. Правая рука автоматически выводит крестное знамение — свят, свят, свят.
Но, увы, жизнь безжалостна, как палач, и чудеса случаются только в рекламе одноименного творожка.
Обеспокоенный глаз хозяина недвижимости узрел не только отсутствие банок с грибами, но и перфоратора, доперестроечного переносного телевизора «Электроника», финского набора дачных инструментов, подаренного супругой на сорокалетие, электрической бритвы «Браун» образца 1979 года, резиновых сапог и прочего имущества, список которого вряд ли уместился бы в школьной тетради. Белорусские обои, правда, сохранились, но не обоями едиными живут стены. Часы с кукушкой, зеркало с мозаикой и, наконец, картина собственной кисти. Теперь ничего этого не было.
Картина называлась «Ублюдок на Марсе». Масло, холст. Размер пятьдесят на семьдесят. Автор Верещагин. Но не Василий, написавший ужастик «Апофеоз войны», а Владимир Викторович, стоящий в настоящую секунду в центре опустошенной комнаты, словно крестьянин, пришедший жать рожь на Куликово поле и увидевший вместо колосьев скопище окровавленных, изувеченных тел. Однофамилец великого художника. Но и сам склонный к живописи. Имел в школе пятерку по рисованию и посещал два раза в неделю изостудию при доме пионеров. Но жизнь сложилась прозаично, и великим рисовальщиком Владимир Викторович не стал. «Ублюдок на Марсе» был его единственной серьезной работой, написанной прошлым летом прямо здесь, на даче, перед сараем. И не родился бы шедевр, кабы после ремонта дома не осталась краска. Трех цветов. Белая, зеленая и синяя. Но при смешении дававшая богатую оттенками палитру. И Верещагин решил пустить продукцию подмосковного завода лакокрасочных изделий на вечность, а не на дверь сарая или тот же парник. Иногда в любом из нас просыпается творец, причем, как правило, в самое неподходящее время.
На чердаке, среди старых деревянных ящиков, не выкинутых рулонов обоев и пустых банок обрастал паутиной портрет в раме тезки — Владимира Ильича Ленина, оставшийся на память от прежнего хозяина дома, служившего когда-то в коммунистической номенклатуре. Можно было порубить раму на дрова, но, как любой человек, считающий себя в душе художником, Верещагин не смог поднять руку даже на конвейерное политическое творчество. Тем более что холст был качественным, а рама, сделанная из резного багета под позолоту, при легкой реставрации еще могла послужить людям. В то прекрасное время власти не могли позволить, чтобы портреты вождя обрамлялись дешевкой.
Творец извлек вождя на свет, протер холст от пыли и муравьиных личинок, установил его на сколоченный из подручных материалов мольберт и принялся живописать, в качестве палитры используя фанерную крышечку от почтового ящика. Тема возникла как-то сама собой. Перспектива со стороны сарая открывалась эпическая — иван-чайное поле, березово-еловый лес, закатное небо с белыми ленточками, тянущимися за празднолетающими сверхзвуковыми истребителями, словно перегар за пьяницей. Вышка сотового оператора, высоковольтная линия. Немного портила пейзаж куча мусора с воткнутой, словно флаг во взятую высотку, табличкой на лыжной палке: «Свалка бытовых отходов запрещена». Но ее можно игнорировать. Дальше, за леском, начинались поганые болота, где по ночам, со слов соседа Эдуардыча, вставали чьи-то тени.
Отбросив сомнения, Владимир Викторович приступил к творчеству. Легкими мазками плоской малярной кисти создавал шедевр. Ну, может, и не шедевр, но вещь, которой потом мог бы гордиться, а не прятать стыдливо глаза. Карандашных эскизов не делал — мешал Ленин. Но и без карандаша дело спорилось.
Через сорок минут основная стадия была завершена. Теперь вместо вождя мирового пролетариата на холсте красовался трехцветный с оттенками пейзаж кусочка Ленинградской области. Плевок в вечность.
Дочка, двадцатилетняя студентка юридического факультета, оторвавшаяся от подготовки к сессии, вполне благосклонно оценила отцовское начинание:
— А неплохо… Напоминает раннего Кандинского. Это Марс?
— Почему Марс? — обалдел отец, никак не рассчитывавший на подобные ассоциации.
— Потому что здесь пусто, как на Марсе.
С этим нельзя было не согласиться. Композиции, больше напоминавшей жовто-блакитный флаг, нежели пейзаж, явно недоставало яркого пятна, кульминации, за которую мог бы зацепиться привередливый зрительский глаз. Например, обнаженной женской натуры или хотя бы портативного ядерного взрыва. Той же кучи мусора, в конце концов, намекающей на природоохранную позицию автора.
Пока Владимир Викторович прикидывал, чем бы усилить полотно, из леска выполз тот самый сосед Эдуардыч с потрепанным брезентовым рюкзаком на спине, напоминавшим сдувшийся воздушный шарик. На ногах кеды, грязно-зеленые военные брюки с генеральскими лампасами, на верней половине — желтая футболка, когда-то бывшая красной. Эмблема английского «Арсенала», номер «23» и фамилия «ARSHAVIN». В лес «ARSHAVIN» ходил не за грибами-ягодами и не траву с зайцами косить. Собирал оставшуюся после туристов-шашлычников стеклотару. Уважали всякие моральные уроды эти сказочные места. Костерок, мангал, водочка, природа, песни под гитарку про тех, кто в море. И разумеется, экологию не блюли. Где жрали свои вонючие шашлыки, там и гадили. И бутылки не вывозили, а складировали под ближайшим кустом. Хорошо, есть Эдуардыч — зеленый патруль. Брал рюкзак и на бескровную охоту. Найденную посуду мыл, погружал в старую детскую коляску и отвозил в приемный пункт. На полученные доходы покупал алкоголь и счастливо жил до следующих выходных. И природе хорошо, и ему.
Как его зовут и сколько ему лет, Верещагин не знал, а спросить стеснялся. Эдуардыч, и Эдуардыч. Сосед. Вот уже пять лет как соседствует. Возраст — чуть выше среднего, по характеру умеренный, но местами порывистый, до ураганного. Живет один, без семьи. Профессия — собиратель народного эпоса.
В тот день, видимо, с эпосом не повезло. Минувшие выходные объявили рабочими, и народ шашлыками не злоупотреблял. Отсюда и результат — пустой рюкзак и, как следствие, соответствующее выражение лица. Словно у человека, идущего с похорон.
Именно эта одинокая трагическая фигура на фоне заката показалась Владимиру Викторовичу чем-то поэтическим и метафористичным. Вот он — маленький человек, ищущий себя в таком большом и непростом мире. И не находящий…
Словно специально, Эдуардыч остановился и оглянулся на лес. Вся его поза олицетворяла тоску. Замри мгновенье! Верещагин схватил кисть и увековечил соседа в масле. Собиратель получился темно-синим, словно расписной уголовник. Увы, сказалось отсутствие желтой и красной красок. Но ничего, изобразительное искусство и не обязано документально отражать правду жизни. А призвано передать эмоции и ощущения творца от живописуемого объекта. Зато теперь пейзаж выглядел завершенным. И мог удовлетворить самого взыскательного критика.
Вторым после дочери полотно оценил сын, перешедший в десятый класс математической школы.
— А это что за ублюдок? — ткнул он пальцем в еще не засохшую фигуру соседа. Вернее, в его художественное воплощение.
— Какой тебе ублюдок?! — справедливо возмутился отец, пожертвовавший краской не корысти ради. — Это Эдуардыч.
— Ну, не знаю, — почесал бритый затылок отпрыск, — по-моему, не очень похож. Говорю ж, типичный ублюдок. Или снежный человек.
— Поменьше тарантиновскую стряпню смотри, — парировал Владимир Викторович, снимая холст с мольберта.
Затем он отнес пейзаж в большую комнату и торжественно повесил на стену, прямо над раскладным диваном постпенсионного возраста, но продолжавшим службу на дачных фронтах.
Таким вот незамысловатым образом основатель первого в мире государства рабочих и крестьян превратился в «Ублюдка на Марсе». Ничего не поделать, название прикипело мгновенно — первое впечатление самое сильное, и отвязаться от него практически невозможно. Все равно что переименовать собственного ребенка в пятилетнем возрасте.
О политической стороне вопроса Владимир Викторович не задумывался вовсе. Хотя он и воспитывался при советской власти, но никогда не считал Ленина эталоном мужской красоты.
Сейчас, рассматривая осиротевшую стену, он думал не о трагических последствиях демократизации общества, а о том, что беда не приходит одна, как банально это ни звучит. И все большие проблемы всегда начинаются с мелких неприятностей.
Первой неприятностью была утренняя ссора с женой. Поцапались, как всегда, из-за ерунды. То есть денежных знаков — честно заработанных, но до сих пор не полученных. Заработал, но не получил муж.
Работодатели, бессовестно прикрываясь мировым финансовым кризисом, переносили время справедливой расплаты на совсем уж неприличный срок. Супругу, в свою очередь, мало интересовали ссылки мужа на чужую совесть. Не дали, потому что не смог выбить.
— Что ж, мне бухгалтера в заложники брать? — оправдывался Верещагин.
— А на что мне продукты покупать?! — вопрошала в ответ жена. — Или в магазине оставлять расписки? И объяснять, что мой муж размазня?!
Владимир Викторович, не считавший себя размазней, намекнул, что семейный бюджет состоит не только из его доходов, чем усугубил ситуацию. Женщина, когда-то перед алтарем поклявшаяся любить законно выбранного мужа и в богатстве, и в нищете, теперь заявила, что не намерена терпеть дискриминацию по финансовому признаку и в ближайшее время постарается найти спонсора. После таких слов любой нормальный мужчина указал бы женщине на дверь ногой, но Владимир Викторович, третий десяток лет не снимавший обручального кольца, уехал сам, понимая, что за бравадой супруги ничего не стоит. И никакой спонсор на его дражайшую половину, как бы это грустно ни звучало, увы, уже не позарится.
Все обвинения в низком финансировании семейства он считал несостоятельными. Вон, его коллега, отставной военный, своих домочадцев заставляет рапорта писать на материальную помощь. Нужны жене, к примеру, колготки или дочке помада — будьте любезны — рапорт на стол. С обоснованием и суммой. Глава семьи рассмотрит и завизирует, если сочтет нужным. После покупки товарный чек сдается и прикладывается к рапорту для отчетности. Рапорта помещаются в специальную папку и хранятся вечно. Вдруг развестись захотят и раздел имущества затеять? У нас все учтено. С рапортом не поспоришь.
А Владимир Викторович почти ни в чем супруге не отказывает. Шмоток — и целого шкафа мало. Коробки с обувью с полок и антресолей свисают, подобно лавине, угрожая в любую секунду сорваться и похоронить под собой все живое, в том числе невинного кота. И обратно — виноват. Хорошо, хоть дача есть — можно на время скрыться от напрасных обвинений. Участок, к слову, тоже приобрел по женской прихоти, продав «хрущевскую» «трешку» покойной матушки.
Откопал свой старенький «опель» из снежных завалов — и в путь-дорогу. Заодно картошку из погреба привезет да грибков маринованных.
Вторая неприятность поджидала в засаде на подъезде к садоводству. Возле железнодорожного переезда, оборудованного автоматическим шлагбаумом, который, как выяснилось позже, был вовсе не автоматическим. Едва Верещагин пересек контрольную полосу, едущая впереди фура затормозила по неведомой причине и перегородила дальнейший путь. Не только «опелю», но еще четверке иномарок, двигавшихся следом. В результате все перечисленные транспортные средства, кроме фуры, оказались в опасной зоне. И, словно по заказу, предупредительные фонари замигали, шлагбаумы с двух сторон опустились, а из кустов выскочил инспектор ГИБДД с выражением попранной справедливости на широком лице и цифровым фотоаппаратом в руке. Фура тут же завелась и укатила, а пяти легковушкам инспектор жестом указал на обочину. Протестовать не имело смысла — фото на дисплее аппарата доказывало вину водителей на сто процентов. Машины на путях, шлагбаумы опущены, фонари горят. Лишение прав на полгода как минимум.
От предложенного офицером альтернативного варианта в пять тысяч карбованцев пришлось отказаться. Деньги — это ж не бутылки, в лесу не валяются. Имевшаяся в наличии сотня положение не спасла бы, поэтому Владимир Викторович про нее и не заикался. Как и про запасное колесо — единственно ценную вещь в его «опеле». В итоге протокол, повестка в суд и грустные перспективы ездить на участок на электричке.
Через сотню-другую метров за переездом он увидел ту самую фуру, двигавшуюся уже в обратном направлении. Надо ли говорить, что шлагбаумы снова были подняты, а фонари не мигали. Увы, тысячу раз прав был старина Плутарх, изрекший, что легче купить подержанный саван, чем встретить честного дорожного центуриона.
И вот теперь третий, юбилейный сюрприз. Первые пять минут однофамилец великого художника просто стоял в комнате и переваривал увиденное. Конечно, он слышал про набеги местных печенегов на садоводства, но, как всякий оптимист, успокаивал себя, что именно к нему не заберутся, а если и заберутся, то что тут брать? Оказалось, есть что. Даже диван попытались вытащить, да не смогли — дверь узковата. Владимир Викторович затаскивал его в свое время через окно.
Впрочем, что он мог предпринять для предотвращения агрессии? Решетки на окна повесить или дверь бронированную поставить? Захотят и дверь снимут, и решетки, и крышу. Чтоб хозяева не расслаблялись, чтоб дача виллой не казалась.
Немного отойдя от первых впечатлений, он придвинул диван обратно к осиротевшей стене и присел на него. И что теперь делать? Вызывать милицию? МЧС? Генпрокуратуру? Эдуардыч, в прошлом году тоже пострадавший от набега, говорил, что это пустое занятие. Не приедут, а если и приедут, искать не станут. Не интересно им, скучно и не романтично.
Кстати, об Эдуардыче… Он тоже иногда приезжает зимой, может, и сейчас здесь.
Верещагин оставил разоренную врагом недвижимость, прикрыл не выполнившую своих обязанностей дверь и устремился к соседу.
Тот действительно пребывал на своих шести сотках. Расчищал от снега подходы к сараю, насвистывая песенку про влюбленного маркетолога. Заметив Верещагина, он отбросил лопату и раскрыл руки для объятий.
— Викторыч! Мать твою! — Аршавинская улыбка исказила лицо. — Глянь, сколько снега! А ты знаешь, что снег — это перхоть Господня?
— Хочешь сказать, что Господу пора помыть голову специальным шампунем? Здравствуй, Эдуардыч.
Мужчины пожали руки.
— А меня, кажется, обокрали, — поведал Владимир Викторович, показывая на свою территорию, огороженную заборчиком из старых покрышек.
— «Кажется» обокрасть не могут. Либо обокрали, либо нет.
— Тогда не кажется… Ты давно здесь?
— Вчера часов в десять вечера прибыл. С последней электричкой.
— Ничего ночью не слышал?
Эдуардыч с отчаянием футболиста, не попавшего в ворота с метрового расстояния, махнул рукой и скривился, словно ребенок от рыбьего жира.
— «Арсенал» ноль-два продул «Портсмуту». Аршавин не играл, травма. Ладно б, еще «Манчестеру» слили…
— При чем здесь «Арсенал»? Я про дачу спрашиваю. Дверь раскурочена, может, слышал, как ломают?
— Не-е-е, — покачал головой сосед, — век футбола не видать. Если б слышал, неужто б не вступился? Ружье-то с собой. Я сюда зимой без ружья не приезжаю. Они, гады, не посмотрят, что и хозяин дома… Но если честно… Я немного принял вчера. На свежем воздухе, ну и… Спал крепко. А что утащили-то?
— Все… Кроме дивана.
— Да-а-а… — трагически протянул сосед, словно речь шла о размерах бюджетной зарплаты, — совсем озверел народ. Жаль, смертную казнь отменили. Ну, пойдем, поглядим…
Как известно, человеку свойственна тяга к лицезрению чужого горя. Подмечено, если на кольцевой трассе возникает пробка из-за аварии, то на встречной полосе тоже начинается коллапс. Потому что водители притормаживают, дабы полюбоваться на происшествие, которое случилось не с ними. И чем страшнее авария, тем больше пробка. Но осуждать за это нельзя. Что естественно, то не безобразно.
Закинув лопату на плечо, Эдуардыч решительно направился к верещагинскому участку. Не дойдя до взломанных дверей, неожиданно остановился и кивнул на снег.
— А ломали-то этой ночью. Вон, гляди.
От калитки, в сторону леса прямо по сугробу тянулись следы полозьев и петляющие между ними отпечатки обуви довольно приличного размера. Оглушенный горем, Владимир Викторович поначалу не заметил столь очевидной улики. Хорошо, что сосед оглушен не был.
— А почему этой? — уточнил автор «Ублюдка на Марсе».
— Потому что вчера целый день шел снег, и, если бы тебя обнесли накануне, след бы засыпало. А этой ночью снега не было. Элементарно, Ватсон.
Новоиспеченный детектив нагнулся над следами, что-то прикинул и выдал очередную справку:
— Грабили двое. Высокий и маленький. Курят «Приму» без фильтра, любят семечки и женщин.
С семечками и «Примой» без фильтра было понятно — окурок и шелуха сопровождали колею. Но женщины?
— А кто ж их не любит? — пояснил мастер дедукции.
— И что посоветуешь?
— Да тут и советовать нечего… Погоди.
Он вернулся в свой дом и через минуту показался на пороге с двустволкой в одной руке и четырехзубыми вилами в другой. Подойдя к Верещагину, протянул вилы.
— Держи. Немецкие. Заточены под яблочко. Когда будешь бить, бери ниже сантиметров на пять.
— Кого бить? — подрастерялся начинающий живописец.
— Кого словим, того и будем бить… Далеко гады не ушли. — Сосед переломил ружье и вставил в стволы по мощному патрону. — Чувствую, меня они же в прошлом году ограбили.
— Так, может, милицию вызвать?
— Не приедут… А если и приедут, то не скоро. По таким-то сугробам. Не волнуйся, Викторыч, сами справимся. Картечи у меня много. На всех с горкой хватит! Всухую раскатаем!
Откуда у Эдуардыча ружье, Верещагин не уточнял. Какая разница? Может, он член общества охотников и рыболовов.
— Эге-гей! За «Арсенал»! За Венгера! — Охотник пригнулся к следу полозьев и, словно борзая, помчался вперед со скоростью хорошего биатлониста.
Владимир Викторович бросил взгляд на приоткрытую дверь, решил, что воровать у него все равно больше нечего, махнул рукой и, придерживая вилы, словно копье, устремился следом. Бежать ему было труднее, чем соседу, — обычные ботинки менее приспособлены для сугробов, нежели валенки с калошами. Плюс последствия сидячей работы — дыхание сбилось после первого десятка метров. Но он не сдавался, понимая, что страдает за личное имущество.
В некоторых местах след пропадал, но шелуха от семечек подсказывала направление. Похоже, воришки дилетанты. Они б еще визитки через каждые пять метров раскидывали. Или стрелочки рисовали на снегу. Одним словом, не индейцы.
Вообще, так получалось, что за свою сорокачетырехлетнюю жизнь Владимир Викторович всего во второй раз столкнулся с реальным криминалом. Первое столкновение случилось в середине прекрасных девяностых при весьма анекдотических обстоятельствах, хотя на тот момент было не до смеха.
В то далекое время автор «Ублюдка» заключил с одним крупным издательством контракт на написание серии книг криминально-уголовного жанра. К уголовщине, разумеется, он не имел никакого отношения, а к беллетристике — косвенное. После школы закончил филфак университета, отслужил срочную и преподавал русский язык с литературой в лифтостроительном техникуме за девяносто рублей в месяц по тогдашнему социалистическому курсу. Но грянула перестройка, капитализм расправил плечи, промышленность оказалась на задворках вещевого рынка. В том числе лифтостроительная. Да и зачем победившей демократии свои лифты, если проще купить чужие? Техникум держался года два, после чего вследствие недобора студентов перепрофилировался в склад китайского и польского ширпотреба. Владимиру Викторовичу с его филфаком места на складе не нашлось, разве что ночным сторожем сутки через двое. Но природная гордость и университетский диплом не позволяли охранять чужое барахло, предназначенное для спекуляции. Верещагин совсем было загрустил и собирался пропадать с голода, но выручил сокурсник, работавший тогда в крупном издательстве. Он и предложил заняться сочинительством.
— Тема ходовая, востребованная, гонорары хорошие.
— Но я ни черта не смыслю в криминале! — возразил дипломированный филолог.
— Старик, думаешь, те, кто пишут, что-то смыслят? Это вовсе не обязательно. Главное, чтобы был традиционный набор: братва, бандиты, секс, пальба, разборки. А сюжетов я тебе за полчаса с десяток накидаю. Народ схавает, в стране эпидемия триллера. Вон, пройдись по развалам.
Владимир Викторович последовал совету, благо ничего не терял и, главное, не рисковал вложениями. Купил пару боевиков, ознакомился, набросал сюжет и через месяц упорного сочинительства выдал маньячный триллер «Лифт в никуда», где неуловимый преступник подпиливает тросы в лифтах и невинные пассажиры разбиваются вусмерть. Сыщики пытаются найти закономерность в его действиях, но безуспешно, маньяк хитер и осторожен. Приятель отнес рукопись в издательство, после чего начинающий сочинитель получил приглашение от его руководства на совместную пьянку в ресторане средней руки. Во время которой огреб аванс и предложение о дальнейшем сотрудничестве. Отказаться не смог по голодным причинам. Тираж выпустили приличный, роман быстро исчезал с развалов, молодой автор прикинул, что со второй книги может позволить себе подержанную иномарку или путевку на Кипр.
Гонорары в то замечательное время платили в основном черными купюрами, разбавляя небольшую часть беленькими, чтобы не раздражать налоговые органы. И тут Владимир Викторович совершил недопустимую на тот исторический момент ошибку. Жадность фраера сгубила, говоря литературным языком. Решив сэкономить на налогах, зарегистрировал себя в качестве индивидуального предпринимателя, указав в графе «Род деятельности» литературное и исполнительское творчество. Частные предприниматели платили государству податей чуть меньше, чем физические лица. В графе «Название предприятия» вывел «Копыто пегаса». Звучно и по теме.
Ровно через три дня после регистрации, когда индивидуальный предприниматель заканчивал очередную главу «Лифта в никуда-2» на купленной в комиссионке машинке, в квартиру настойчиво позвонили. Решив, что из школы вернулась дочь, он открыл, не спрашивая. На пороге стояли два моложавых субъекта с выражением лиц боксеров перед боем за звание чемпиона мира.
— Верещагин? — не поздоровавшись, спросил первый, физиономией напоминавшей зубастого Колобка, облаченного в спортивный «Адидас» и высокие кроссовки. Только испечен он был не из теста, а из черных металлов.
— Да, — признался удивленный криминальный писатель.
После этого визитеры, легко отодвинув его в сторону, прошли в гостиную, она же рабочий кабинет, уселись на диван и закурили, стряхивая пепел прямо на югославский палас, купленный когда-то по записи. Второй вполне мог бы сыграть роль серийного убийцы из «Лифта», если бы книгу решили экранизировать. Особенно впечатляли выбоины на лице. То ли шрамы от картечи, то ли последствия проказы. Первый, не спросив разрешения, взял со стола яблоко и смачно откусил сразу половину.
— В чем дело? Вы кто такие? — не очень уверенно возмутился Владимир Викторович, ощущая легкий озноб.
— Короче, слушай сюда. — Железный Колобок затянулся и пустил струю дыма в направлении машинки. — Ты вроде как барыгой стал. Частным предпринимателем. Верно?
— Вообще-то, я писатель, — указал на машинку беллетрист.
Визитеры переглянулись, затем первый расстегнул молнию «Адидаса» и извлек из наплечной кобуры сложенный вчетверо лист одиннадцатого формата с отпечатанным на принтере каким-то списком. Провел мускулистым пальцем по строчкам и остановился в нижней трети.
— Индивидуальное предприятие «Копыто пегаса». Хозяин — Верещагин. Твоя контора?
— Моя, — застенчиво подтвердил частный предприниматель.
— Ну а чего тогда Му-Му насилуешь? «Крыша» есть?
— Что? — переспросил Владимир Викторович, по инерции глянув на потолок своей малогабаритки.
— Прикрывает тебя кто, чепушила?
— Ни-никто.
— Теперь будем мы. — Колобок щелкнул авторучкой и сделал отметку в списке. — Короче, хочешь барыжить спокойно, каждого двадцатого по пятнадцать процентов прибыли.
— Иначе в офис граната влетит. Нечаянно, — мрачно пообещал второй, ножиком, которому обзавидовался бы и Рэмбо, обрабатывая ноготь большого пальца руки, словно девушка пилкой.
— Подождите… Это какая-то ошибка, — попытался объяснить Владимир Викторович, до которого наконец дошло, о какой «крыше» шла речь, — я не занимаюсь спекуляцией. Я пишу книги. И никакого офиса у меня нет. Я работаю прямо здесь.
— Ну, значит, сюда влетит, — невозмутимо ответил любитель маникюра.
— Пиши хоть книги, хоть письма предсмертные — нам по барабану. Мы за «Копыто пегаса» базарим. Короче. Каждого двадцатого по пятнадцать процентов прибыли. И не вздумай продинамить. Отмониторим. У нас все под контролем.
«Это уж точно», — подумал несчастный предприниматель, прикидывая, каким образом так быстро в организованные преступные круги просочилась информация о «Копыте пегаса». Ладно бы, это был нефтяной терминал или страховая компания. Сделал дедуктивный вывод, что не иначе как из налоговой. А значит, и данные с банковского счета рано или поздно попадут в преступные лапы мафии. Если уже не попали.
Догадка блестяще подтвердилась.
— Не сойдутся проценты, пеняй на себя. Утаишь копейку, проблем будет на рубль. И не вздумай левый счет открыть. Все равно найдем, — пообещал Железный Колобок, убирая список обратно в кобуру. — Хочешь, будем присылать квитанции.
— Погодите, погодите, — Владимир Викторович решил не сдаваться сразу, — писать книги это не бензином торговать. Сегодня, к примеру, я напишу двадцать страниц, а потом целый месяц ни строчки. Вы знаете, что такое творческий кризис?
Визитеры опять удивленно переглянулись.
— Мы знаем, что такое тяжкие телесные повреждения, — ответил прокаженный.
Писатель понял, что объяснять господам про творческий кризис все равно что читать коту Библию.
— Нет, вы мне объясните… Я написал книгу, получил гонорар, заплатил налоги. Не совершил ничего криминального… Вы-то тут при чем?
— Мужик, ты начинаешь нам совсем надоедать. Назвался барыгой — плати за «крышу». Это закон. Все платят. Усекаешь? — Железный Колобок метко метнул огрызок в чешскую вазу, подаренную писателем жене на 8 Марта. Ножи, по всей видимости, он метал не хуже.
— А если ко мне завтра снова придут и потребуют платить?
— Это уже деловой базар, — пояснил прокаженный. — Скажешь, что ты ходишь под Витей Большим. Запомнишь или записать?
— Я запишу, — окончательно растерявшийся писатель черканул название «крыши» на полях криминальной газеты. — Большой — это вы?
— Большой — это Большой. Для тебя много чести, чтоб Витя лично приезжал… Бабосы будешь приносить к «Розе ветров». Кабак такой здесь недалеко. Вызовешь администратора и отдашь ему. Скажешь, что ты «Копыто пегаса». Не сможешь сам принести, попроси секретаршу, нам без разницы.
— У меня нет секретарши…
— Ну так заведи, — посоветовал Колобок, — не помешает. Ни тебе, ни остальным… Кстати, отметить бы это дело. Для закрепления договора. Как считаешь?
Владимир Викторович неуверенно пожал плечами.
— Тогда давай неси. Чего там у тебя есть?
Бывший учитель литературы вспомнил, что в холодильнике замерзает половина бутылки клюквенной настойки ручной работы тестя, о чем и сообщил гостям.
— Ну, настойка так настойка. Валяй, — махнул ножом прокаженный, второй послал окурок в ту же вазу.
Хозяин сходил на кухню, вернулся с клюквянкой, двумя рюмками и блюдцем с кругляшками просроченного колбасного сыра.
— А себе? — кивнув на рюмки, уточнил Железный Колобок. — Обижаешь.
Пришлось сходить за третьей рюмкой.
— Ну, давай за дружбу, — поднял рюмку толстяк, — чтоб без обмана.
Чокнулись, выпили. Закуску проигнорировали.
— А ничего штучка, — оценил самопал прокаженный, — на финскую похожа, только лучше.
Владимир Викторович не стал раскрывать секрет изготовления — полкило клюквы на литр купленного на рынке спирта плюс пол-литра родниковой воды.
— Можно линию открыть, — предложил Колобок, — мы бы вложились… Викторыч, поверь, мы не звери. Тебя понимаем, но и ты нас пойми. Время нынче такое… Кстати, какие будут проблемы — обращайся, не стесняйся. Решим влет. Главное, сам не кидай. Не любим мы этого.
Он дружески похлопал писателя по плечу, словно старшина десантника-новобранца перед тем, как вытолкнуть того из самолета. Затем оба гостя поднялись.
— Пора нам, а то б еще посидели. Мужик, чувствуется, ты правильный, — подытожил Колобок, — понимающий. Но в ментовку не ходи, не по-товарищески будет. А насчет водочной линии прикинь, мы не шутим. Тема реальная… Все, сочиняй с богом. Про двадцатое только не забывай.
— А то напомним, — добавил прокаженный, положив на стол бумажку с номером телефона.
После чего оба удалились, прихватив еще по яблоку.
Владимир Викторович бросился к окну. Господа неспешно погрузились в небольшой джип, похожий на танк времен Первой мировой, и прямо через газон укатили в арку. Окучивать грядку, согласно имеющемуся списку.
Писатель тут же позвонил директору издательства и объяснил ситуацию.
— Володя, — без энтузиазма в голосе ответил шеф, — никто не заставлял тебя регистрировать ЧИП. Тебе чего, денег мало? Ну, сказал бы — решили б вопрос. А теперь сам разбирайся… Как книга, кстати? Пишется?
— Не очень, — дерзко отозвался литератор и положил трубку.
Он понесся в налоговую, чтобы отказаться от индивидуального предпринимательства. Однако ликвидировать «Копыто пегаса» оказалось раз в десять сложнее и, главное, дороже, нежели зарегистрировать.
В назначенный срок денег он ни в какую «Розу ветров» не принес. Решил оказать криминалу пассивное сопротивление. Демократия демократией, но надо и пределы знать. Поголовная крышелизация какая-то.
Сопротивление, однако, быстро сломили. Залетевший в окно камень попал точно в чешскую вазу, разбив ее вдребезги. Радовало, что это не граната. Возмущенный автор «Лифта» позвонил по оставленному телефону. Отозвалась девушка с ангельским голосом, представившаяся диспетчером. Выслушала и в крайне вежливой форме пообещала, что Владимиру Викторовичу перезвонят. Действительно, минут через десять на связь вышел Железный Колобок:
— Викторыч, чего хотел?
— Мне разбили камнем стекло и вазу!
— Ой, беда-то какая… Ты уж держись. Кстати, вчера двадцатое было. Про «Розу ветров» позабыл, что ли? Или не успел?
— Но я пока не получил гонорар. Книга не закончена.
— А аванс? Чего ты скромничаешь?
Аванс действительно был переведен на банковский счет. Вернее, его белая часть. С которой требовалось уплатить не только государству, но и тем, от кого государство было обязано защищать.
— Аванс… Но это на жизнь.
— Понятно, что не на смерть… Давай не затягивай…
Рисковать второй вазой литератор не стал. Сходил в «Розу ветров», разыскал администратора, умевшего пересчитывать деньги со скоростью машинки. Вернулся и сел за работу. Ибо господам рэкетирам про творческий кризис объяснять все равно что уличной проститутке читать лекцию по научному коммунизму.
К слову, положительные моменты в подобной ситуации все же имелись. Если раньше Владимир Викторович позволял себе расслабиться, ссылаясь на отсутствие музы, полежать на диване, выпить пивка на рабочем месте, то теперь вкалывал без отрыва от машинки. Лишь бы успеть сдать рукопись в срок. Как говорится, свой скальп ближе к телу. Качество написанного в силу этого пошло на убыль, первое время тиражи по инерции еще держались, но на «Лифте в никуда-9» рухнули. Что и неудивительно, выдавать по качественной книге в месяц не смог бы и старший Дюма со всеми своими подмастерьями. А может, потому, что автор наконец раскрыл секрет — никакого маньяка не существовало, лифты просто-напросто срывались от ветхости, ибо следить за ними у соответствующих служб не было никакой финансовой возможности.
Через полгода героического труда и не очень героических выплат какому-то Вите Большому он превратился в высохший кусок колбасного сыра. Такой же желтый, сморщенный и хрупкий. Конечно, материальная составляющая немного скрашивала положение, но не все можно измерить деньгами. Когда издатель озвучил тираж новой книги, автор девятилогии о лифте понял, что как писатель он закончился. Особенно учитывая новую налоговую политику — никакого черного нала. Государство включило пресс.
Двадцатого числа очередного месяца Владимир Викторович отнес в «Розу ветров» последнюю порцию благотворительных денег и, махнув артритной рукой, решил больше не платить. Будь что будет. Лучше мгновенная смерть от гранаты, чем мучительная от переутомления.
Удивительное дело, но очередной предупредительный камень в окошко не залетел. И даже никто не позвонил. А спустя пару месяцев на литературной тусовке хозяин «Копыта пегаса» случайно узнал, что Витя Большой эмигрировал в Испанию, после чего прокуратурой ему заочно было предъявлено обвинение в укрывательстве от налогов и выбрана басманная мера пресечения. Поэтому в ближайшие годы путь авторитету на родину заказан. Если только в кандалах.
На всякий случай литератор сходил к «Розе ветров». Как оказалось, кафе погрязло в капитальном ремонте, связанном с обустройством здесь нового отдела милиции. Железный Колобок с прокаженным другом тоже больше не наведывались и яблок не воровали.
С одной стороны, это радовало — удалось скинуть бандитское ярмо, но с другой — «Копыто пегаса» загибалось в муках. Пристрелить беднягу «Пегаса» рука не поднималась, но и оставлять его в живых было бы негуманно. Криминальное чтиво ушло с прилавков, гонорара за книгу хватило бы на два похода в супермаркет. И Владимир Викторович решил завязать с литературой. Менять тему не имело смысла, он по полной замарался, как детективный автор, а пахать негром на какую-нибудь многотиражную бабенку не позволяла гордость. Сначала устроился в рекламную фирму. Рекламировать то, что долго лежит. На прилавках. Но тоже надолго не задержался — не хватило наглости беспардонно обманывать клиента.
Пробовал сам издавать книги, вложив в дело остатки гонораров от «Лифтов». И даже нашел молодого талантливого автора, умело косившего под Пелевина и Дэна Брауна одновременно. Но, увы, талант после первого гонорара ушел в глухой запой, а тираж еле-еле удалось пристроить оптовикам, которые через месяц вернули его обратно в квартиру издателя в связи с неликвидностью. А тот в итоге бесплатно раздал все соседям и знакомым.
Оставалось тосковать и пить клюквянку, благо тесть успешно ездил на рынок за спиртом и собирал клюкву. Жена грозилась уйти к первому попавшемуся олигарху, но пока не уходила. Подросшие детки требовали инвестиций в свое будущее, отказ от которых мог привести к тургеневщине, а то и поножовщине.
Хорошо, жизнь снова свела с университетским приятелем-филологом, подрабатывавшим теперь в крупном медиахолдинге завхозом. Брутальному журналу «Мужская работа» или сокращенно «Мура» требовался помощник редактора. Владимир Викторович ухватился за предложение. Тематика мужского рукоделия, как выяснилось, была востребована, сверхусилий и гениальности не требовала, а кормила гораздо лучше, чем дачный участок.
Верещагин принес рекомендации от авторитетных людей, выпил лимонада с редактором в ближайшем кабачке, и его зачислили в штат. «Копыто пегаса» все-таки удалось ликвидировать, отдав фирме-посреднику половину первой зарплаты. Теперь он жил относительно спокойно и благополучно, стряпая материалы про починку табуреток, приготовление клюквянки и составляя кроссворды для читателей с интеллектом колорадского жука.
Но нет… Ни на минуту нельзя расслабляться. О чем и напоминала спина бегущего с ружьем наперевес Эдуардыча.
— Не отставай, Викторыч! Вилы не потеряй!
— Бегу, бегу, — прошептал автор «Ублюдка», дыша, словно олимпийский чемпион, только что пересекший финишную черту.
А мимо проплывали похожие на детские кубики разноцветные домики и засыпанные снегом парники. Огромная коммуналка, только вместо комнат — сотки. И почему выбрали именно его комнату-сотку? Не самая вроде богатая. Кстати, в ближайшем же номере «Муры» надо поместить материал о проблемах защиты участков от беспредела. Сам и напишет. Печальный опыт получен.
На перекрестке линий сосед на мгновение притормозил. По следам, как по навигатору, определил направление и, выплевывая пар изо рта, помчался дальше, словно ковбой без лошади. К слову, у Владимира Викторовича действительно имелся GPS-навигатор. Подарок коллег на день рождения. Сначала именинник обрадовался — классная штука, модная. Но спустя неделю понял, что абсолютно бесполезная. На авто он не путешествовал, в городе ориентировался и так. Отвез игрушку на дачу. И теперь, прежде чем сходить в сортир, выносил навигатор на крыльцо и сверялся через спутник — на месте ли будка? Определял кратчайшее расстояние и шел строго по проложенному на экране маршруту. А иначе бы, блин, заблудился. Хорошая все-таки штука — научно-технический прогресс. Жаль, нельзя по навигатору вычислить, куда вещички уехали. Но ничего, на этот случай есть сосед Эдуардыч с ружьишком. Без всякого спутника дорогу видит.
Санный след, как и предполагалось, вывел к металлическим воротам садоводства и стенду объявлений, где висел единственный листок с просьбой заплатить в правление ежегодные взносы на прокладывание водопровода. По слухам, взносы собирались последние лет десять, но радостей водопровода так никто и не ощутил.
— Как пить дать, местные обнесли, — сделал очередной дедуктивный вывод человек с ружьем, окинув перспективу пламенным взглядом баррикадного демократа.
Под «местными» подразумевались жители небольшого областного городка, затерявшегося в трех верстах от садоводства. Градообразующий цементный завод погряз в долговых расписках, жители сидели на хлебе и воде без всяких перспектив. Наиболее оголодавшие совершали набеги на дачные участки сытых городских сограждан. Судя по прихваченным у Верещагина маринованным грибам, в городке цементников начинался голодомор.
Санно-шелуховый след тянулся вдоль жидкой лесополосы, ограждающей канаву, по которой якобы и собирались тянуть водопровод. Дальним концом канава упиралась в гигантский металлический бак, распространявший в радиусе ста метров аммиачное зловоние. Кому принадлежит бак, никто не знал и особо не интересовался, ибо в дачном хозяйстве был бы абсолютно невостребованной вещью.
— Я так чувствую, картошечку мою тоже они, суки, покопали, — предположил следопыт, — а я на кабанчиков грешил.
Эдуардыч занимался тем, что в ближайшем к садоводству леске незаконно разрабатывал земельные угодья и засаживал картошкой элитных сортов. А по осени собирал наживу. Но в прошлом году, буквально за неделю до сбора урожая, некто прошелся по плантации и картошечку приговорил. Причем грубо, по-звериному. Кто-то из дачников сказал, что видел в лесу кабаниху с кабанятами. Сосед два дня бегал по лесу с ружьем, чтобы утолить жажду мести, но, кроме заблудившейся дворняги, никого не нашел. Горе его не знало границ, и только верещагинская клюквянка немного заглушала боль утраты. Но спал Эдуардыч первое время с ружьишком.
Они устремились дальше, обогнув аммиачный бак. След оставлял надежду на торжество справедливости.
— А что делать будем, если поймаем? — задал резонный вопрос потерпевший, бросив взгляд на соседское ружьишко.
— Как — что? Поставим сволочей к ближайшей стенке и, как говорится, по законам военного времени. Без суда и следствия. Чтоб остальным урок впрок. А вещички заберем. Не ментовку же вызывать?
Сказано было без малейшего намека на иронию, словно судьей из «Часа суда». Замредактора «Муры» немного растерялся. Эдуардыча он, конечно, знал, но как доброго соседа, а вот как человека?.. Кто его разберет, вдруг и правда прикончит. А отдуваться обоим.
Через полчаса интенсивных движений нижними конечностями преследователи уперлись в чисто символический забор, ограждающий какую-то строительную площадку. Стройка была заморожена во всех смыслах этого слова. И заморозил ее совсем не Дедушка Мороз. Возможно, дедушка Кризис. Ударил волшебным посохом-дефолтом по кредитам, и все застыло. Теперь уж даже старожилы не помнили, что здесь хотели соорудить. Да и какая разница?
Забор, походивший на челюсть профессионального хоккеиста, с редкими штакетинами, не мог стать серьезным препятствием на пути гончих. На территории — присыпанный снежной шубой бетонный фундамент, окаменевший, словно мамонт, экскаватор и несколько унылых вагончиков-бытовок с забитыми фанерками окошками. Но один подавал признаки жизни — из окошка вверх тянулась труба буржуйки, из которой вился мутный дымок надежды.
И именно к этому вагончику вел санный след.
— Во, и крематорий работает, — кивнул на дымок Эдуардыч, — сразу и сожжем.
— Ты серьезно?
— Я за свою картошку две деревни сжечь готов, — голосом бойца заградительного отряда ответил сосед, взводя курки на двустволке.
Под бытовкой опытные глаза Холмса и Ватсона заметили и санки, вернее, приспособление, на которых вывозилось краденое. Две трубы, сцепленные досками наподобие катамарана.
Эдуардыч приложил палец к губам и, прячась за сугробами, побежал к бытовке, словно игрок в пейнтбол. Владимир Викторович, подражая соседу, тоже согнулся в поясе. Меньше чем через полминуты оба прижимались к холодной металлической стенке вагончика.
— Я зайду в дверь, а ты, Викторыч, стереги окошко. Чтоб не выскочили. Полезут — подставляй вилы, — дал указание стратег.
— Погоди… Может, все-таки милицию вызовем? — предложил потерпевший.
— Зачем? Сейчас спокойно спустимся с горы и оттрахаем все стадо, — улыбнулся Эдуардыч. — Не волнуйся. С нами Венгер.
Сосед скрылся за углом бытовки, автор «Ублюдка» подошел поближе к единственному окошку, из которого мог выскочить потенциальный злоумышленник. Сердце гнало кровь по сосудам, словно тренер проигрывающую команду к воротам соперника. Никогда еще замредактору «Муры» не доводилось направлять на человека вилы. А вилы у Эдуардыча хороши — с одного удара голову пробьют. Особенно если в глазки попасть.
Ничего, за правое дело можно и в глазки… А уж за «Ублюдка на Марсе» во все имеющиеся отверстия, и неоднократно.
Долго волноваться не пришлось, сосед был человеком дела. Его вычурное сквернословие, которым не побрезговали бы и обитатели «Дома-2», означало, что следы привели куда надо. И интуиция болельщика «Арсенала» не подвела — один из гадов действительно попытался улизнуть через окошко, но, увидев направленное на него сельскохозяйственное орудие, вернулся на исходную позицию.
А спустя еще пару минут Эдуардыч вывел на свет божий двух красавцев, походивших на героев старинной фрески из учебника истории «Неандертальцы у костра». Только облачены оба были не в шкуры убитых животных, а в засаленные фуфайки военного образца, с торчащей из многочисленных дыр ватой. На ногах кирзачи, на башке нечесаные заросли из не ведавших шампуня волос. Типичные гастарбайтеры, отбившиеся от рода-племени.
Красавцы не сопротивлялись, жалобно просили не убивать их и отпустить восвояси. Взамен обещая все вернуть. Однако сосед не поддавался на уговоры и не опускал ружья.
— Ну-ка, к стенке оба. И руки за голову… Викторыч, ну все, отбегались. У них картошка моя. Сорт синеглазка. Я ее на ощупь определил. Сбегай, погляди, может, из своего что найдешь…
Верещагин, не опуская вил (вдруг третий в засаде?), поднялся по обледеневшим металлическим ступенькам в вагончик. Чуть не потерял сознание от ударившего в нос зловония. Газовая камера по сравнению с этим — парфюмерный салон. Но на ногах устоял. Шагнул из тамбура в жилой отсек.
Обычная для подобных мест обстановка — шелковые обои, люстра от Сваровски, бюро красного дерева конца позапрошлого века, персидский ковер ручной работы, кровать с балдахином, кальян, ну и прочие «Филипсы» на стенках… Хороший, однако, запашок, торкает не хуже травки…
…Пара прожженных тюфяков на полу, буржуйка, дрова, ведро с каким-то варевом, стол из ящиков, копоть на стенах. И среди этого великолепия «Ублюдок на Марсе». Небрежно брошен на грязный пол, рядом с телевизором «Электроника». Остальное в темном углу. Надо же, и фонарик светодиодный здесь. Уже год, как потерялся. А эти нашли. Они все найдут, только волю дай.
Среди собственного, нажитого непосильным трудом имущества Владимир Викторович заметил чужое, но явно не вписывающееся в интерьер. Из чего напрашивался радостный вывод — он не единственная жертва набегов.
Не скрывая счастья, Верещагин поспешил на улицу глотнуть свежего воздуха. Сосед Эдуардыч разрешил господам помолиться, но те отказались, продолжая молить о пощаде.
— Не будет пощады! Вы, суки, хоть один метр земли вскопали? Хоть одну картофелину посадили? Хоть один сорняк вырвали? Готовьтесь!
— Не надо стрелять… Все возьмите… Дети у нас.
— Нечего детьми прикрываться. Эка невидаль. У меня тоже дети. Только картошку вы не для детей воровали… Ну что, Викторыч? Нашел вещички?
— Да, всё там, — кивнул начинающий художник, — даже фонарик.
— Ну и отлично. Не успели пропить… Поищи мешки какие-нибудь. Мы ж не басурмане, похороним по-человечески.
Эдуардыч вскинул ружье к плечу, направил ствол в грудь длинного и прищурил правый глаз.
— Ну, как говорится, прости, Господи, мою душу грешную…
Длинный, несмотря на аморальный облик, хотел жить. Поэтому выстрела дожидаться не стал. Сорвался с лобного места и, тараня снежные завалы, словно бур породу, помчался к лесу.
— Викторыч! Ату его! А я второго пока решу.
Верещагин так и не понял, шутит сосед или нет. Но на всякий случай побежал от греха подальше. Если теперь и случится расстрел, то без его участия. Вилы не выбросил, держа их над головой, словно Нептун трезубец.
Длинный, испытавший на своей шкуре всю прелесть предсмертных эмоций, сметал все на своем пути. Попадись экскаватор, снес бы и его. Догнать беднягу при таком раскладе мог бы только Аршавин, да и то в начале игры. Но и Владимир Викторович не сдавался без боя. Чем дальше убежит от места расправы, тем меньше потом вопросов у следственных органов.
Вот так, гонимые различными чувствами, соперники приближались к лесу. В принципе, прикинул догоняющий, если метнуть вилы, можно достать цель, но не факт, что попадешь. Да и терять оружие чревато.
Неизвестно, как долго продолжалась бы погоня, если б не коварная бетономешалка, вросшая в землю рядом с забором. Снег умело замаскировал ее, и со стороны могло показаться, что это невинная елочка или кустик малины. Длинный решил пробежать насквозь, ударив по препятствию ногой. И штопором спикировал носом вниз, словно подбитый истребитель. Керзач слетел с ноги и утонул в сугробе, из карманов ватника просыпались семечки. Ворюга, оскорбляя чужую мать, прополз еще несколько метров, волоча ногу, но наконец сдался, подняв руки и еще раз попросив о пощаде.
Владимир Викторович, обрадовавшись, что все закончилось так удачно и без применения инструмента, расслабился, опустил вилы, за что был тут же наказан. Длинный присел на корточки, с ревом раненого кабана оттолкнулся от земли и ласточкой прыгнул в ноги преследователю. Верещагин рухнул задницей в снег, выпустив оружие возмездия.
Но не зря он прошел суровую школу частного предпринимательства. Вытащил из кармана куртки подобранный у дверей замок и нанес врагу нокаутирующий удар в область сизого носа. Хватило. Потому что одновременно с ударом прогремел выстрел из лицензированного ружья. Враг тут же улегся на живот, прикрыл темечко неухоженными руками и опять замолил о пощаде, словно недобитый гладиатор. Бывший частный предприниматель поднял вилы и с нескрываемой тревогой посмотрел на место казни. Добивать пленного он не стал. Еще успеет.
Увы, и палач, и приговоренный оказались живы. Рваная дырка, появившаяся в стене вагончика, говорила, что палач либо промазал, либо у ружья сильно сбит прицел. Хотя оставался второй патрон, могущий постоять за честь первого и восстановить справедливость. Но Эдуардыч не торопился, видимо давая жертве в полной мере ощутить непередаваемые моменты перед отделением души от тела. Вопрос «Ну что, обосрался, заморыш?», долетевший до уха автора «Ублюдка», подтверждал сию нехитрую мысль.
Длинный же окончательно сник, лишь организм его инстинктивно протестовал, загрязняя свежий зимний воздух. Владимир Викторович поморщился и ткнул вилами в ватник, оставив еще четыре дырки. Не обманул сосед — точно, «под яблочко» заточены.
— Вставай…
— Не у… у… уби… убивай… убивайте… — заикаясь, словно заезженная пластинка, прошептал тот.
Верещагин мог пообещать только от себя, поэтому промолчал.
Длинный, поняв, что мольбы бессмысленны, смирился с участью и, зажимая разбитый нос, отправился обратно к вагончику принимать смерть жуткую-лютую. Судя по чертам лица и акценту, он был иноверцем, скорее всего мусульманином. Но Владимира Викторовича это мало волновало — у преступности нет национальности. Попадись ему христианин, он бы не изменил своих политических убеждений.
Иноверец вернулся к вагончику и смирно встал рядом со своим сообщником. Тот, кстати, на мусульманина не очень-то тянул, скорее на истинного арийца, правда с кривыми ногами.
— Короче, дорогие мои, у вас по красной карточке, — продолжил словесную расправу сосед, — то есть удаление с поля. Выбирайте, кого как будем удалять. Выбор невелик. Либо ружье, либо вилы. Я бы вас с радостью из ружья удалил, но патрон у меня один. Вы промеж собой решите и нам доложите. А не сможете, так я вас посчитаю.
Приговоренные молчали. Да и кто б в подобной ситуации пел?
Эдуардыч, подождав немного, пожал плечами:
— Ну, как хотите. Тогда я… На златом крыльце сидели царь, царевич, король, королевич…
— Погоди, Эдуардыч, — прихватил его за указательный палец однофамилец великого художника, — вещички-то на месте… Хрен с ними… Вызовем милицию, пускай сажают.
— Да кто на них время тратить будет? Сейчас прикопаем, и всего делов.
— Нет, я все-таки вызову. — Владимир Викторыч, опасаясь, что поклонник Венгера начнет самосуд, вытащил мобильник и с третьей попытки набрал знакомый с детства номер.
— Эх, добрый ты человек, Викторыч… Я бы не церемонился. — Сосед провел ногтем большого пальца по горлу.
— Алло… Здравствуйте… Моя фамилия Верещагин… Нет, не таможенник. Художник… В смысле замредактора «Муры», ой, «Мужской работы». Это журнал такой для рукодельников, может, слышали… Но я звоню как пострадавший…
Волнение сказывалось, но Владимир Викторович сумел взять себя в руки и связно объяснить ситуацию. Назвал примерные координаты заброшенной стройки.
— Какова сумма ущерба? — уточнил дежурный офицер.
— Не знаю, я пока не считал…
— Хотя бы приблизительно?
— Тысяч на пятнадцать наберется, — прикинул пострадавший рыночную стоимость похищенного, — минимум.
— Посчитайте точно, — попросил дежурный, — выезжаем.
Бывший беллетрист опять-таки с третьей попытки отключил мобильник.
— Обещали приехать. Попросили подсчитать сумму ущерба.
— Называй больше, — прошептал знающий жизнь сосед, — да еще припиши что-нибудь… Пускай платят, уроды.
— Да что с них взять? Фуфайки с кирзачами?
— Это не твои проблемы. Больше не меньше. Не хрен воровать…
— Я пойду тогда, прикину.
— Давай.
Владимир Викторович еще раз навестил вагончик и, используя калькулятор, встроенный в мобильник, приступил к подсчетам. Сколько сейчас стоит та же «Электроника», он не представлял, поэтому оценил телевизор, как антиквариат, — то есть дорого. В итоге без учета «Ублюдка» получилось двадцать с половиной тысяч. Плюс, конечно, моральный ущерб, оцененный отдельно в десятку. Как быть с картиной, он пока не знал. Для него «Ублюдок», разумеется, бесценен, но на черном рынке произведений искусства вряд ли за него дадут больше сотни. Рублей, понятное дело. И то только за Ленина.
Милицейский УАЗ с брезентовой, залатанной в некоторых местах крышей прибыл на удивление быстро, хотя до местного отдела, находившегося в цементном городке, было километров пять по разбитой дороге. Сотрудников оказалось двое: пожилой водитель с сержантскими погонами на прокуренном бушлате и пышнотелый молодой человек в китайском пуховике, представившийся оперуполномоченным криминальной милиции Яблоковым.
Владимир Викторович еще раз повторил детективную историю с погоней, опустив эпизод со стрельбой. Яблоков внимательно выслушал, кивнул водителю на задержанных, чтобы тот грузил их в уазик, а сам отвел потерпевшего в сторону.
— Ущерб подсчитали?
— Да… Тридцать две тысячи.
— Хорошо, — удовлетворенно кивнул оперативник. — Нам нужны понятые, чтобы составить протокол изъятия, ваш сосед не подойдет, он свидетель. Пока я пишу протокол, поищите кого-нибудь. Нужны двое, пол не важен.
— Но тут нет никого.
— Сходите в садоводство. Сегодня выходной, люди должны быть.
Владимир Викторович пожал плечами и отправился на поиски, по-прежнему держа в руке ставшие уже родными вилы. Ничего не поделать — закон есть закон, хотя непонятно, почему это должен делать он. Вон сержант пусть ищет. Ему и проще — кобура на ремне, никто не откажет.
Впрочем, ему повезло. Пара лыжников, по всей видимости муж с женой, бороздили снежные просторы буквально в сотне метров от стройки. Верещагин не стал объяснять им права и обязанности понятых, просто указал вилами в нужном направлении. Этого вполне хватило.
Когда протокольные формальности были выполнены, Яблоков приказал сержанту грузить похищенное имущество в «козлик».
— А разве я не могу забрать свои вещи? — насторожился автор криминальной девятилогии.
— По закону это теперь не вещи, а вещественные доказательства. Должны храниться в отделе до суда. И потом, здесь не только ваше барахло. Проведем опознание, сделаем опись… Не волнуйтесь, вернем все. Помогите лучше грузить… Потом поедете с нами, напишете заявление.
— Мне тоже ехать? — поинтересовался человек с ружьем.
— Желательно. Но, если хотите, можем вызвать позже. Телефончик оставьте только.
— Я тогда лучше позже, — выбрал Эдуардыч. — А телефончик записывайте.
Он продиктовал номер.
— Кого спросить?
— Константина Эдуардовича.
«О, хоть узнал, как соседа звать, — подумал Верещагин, — как Циолковского».
— Занимаетесь чем? — спросил на всякий случай оперуполномоченный.
— Завуч я… в школе. Ну и биологию преподаю.
«Теперь понятно, откуда такие замашки: к стенке без суда и следствия. С кем поведешься… Интересно, он бы их действительно расстрелял?»
Последней Владимир Викторович погрузил картину, аккуратно положив сверху, чтобы не повредить холст.
— Ценная картинка? — спросил Яблоков.
— Бесценная, — ответил Верещагин.
Прямо за порогом отделения, расположившегося в двухэтажном типовом здании серого кирпича, Владимира Викторовича встретило объявление, занимавшее, наверное, добрую половину стены. Даже человек с близорукостью минус сто сумел бы прочитать его без очков. Объявление было изготовлено типографским способом, что говорило о серьезности момента.
СОГЛАСНО ПОСТАНОВЛЕНИЮ ПРАВИТЕЛЬСТВА РФ С ЗАЯВЛЕННОЙ СТОИМОСТИ ВОЗВРАЩЕННОГО ПОТЕРПЕВШЕМУ ИМУЩЕСТВА ВЗИМАЕТСЯ НАЛОГ В СУММЕ 15 (ПЯТНАДЦАТЬ) ПРОЦЕНТОВ. В СЛУЧАЕ ОТКАЗА ОТ УПЛАТЫ НАЛОГА ПОСЛЕДНИЙ ВЗИМАЕТСЯ ПРИНУДИТЕЛЬНО. (Если имущество не найдено или не возвращено, налог не взимается.)
Владимир Викторович вспомнил, что действительно пару месяцев назад в народе активно обсуждалась идея властей взимать данный налог. Идея родилась в рамках объявленной войны коррупции и реформы милиции. Мол, дабы сотрудники были заинтересованы в поиске преступников, им нужно доплачивать из внебюджетных средств. А где взять внебюджетные средства? У «счастливых» потерпевших. Это раз. Второй плюс: возрастет благосостояние сотрудников, и им не придется подхалтуривать на стороне или брать взятки. Да и справедливо это: разыскал — получи бонус.
Народ бросился в Интернет с протестами и открытыми обращениями к президенту, но на особо говорливых обращенцев возбудили уголовные дела с экономическим уклоном, и полемика быстро закончилась. Кто-то попытался выйти на улицу, но из подъездов их не выпустил ОМОН, проводивший в тот день всероссийскую контртеррористическую операцию.
Владимир Викторович отнесся к нововведению спокойно, ибо считал, что его это не коснется. Зато сейчас, увидев объявление, немного занервничал. Но потом успокоился. Ведь он сам нашел свое имущество, поэтому под постановление правительства не подпадал.
Он проследовал за Яблоковым в кабинет, написал заявление, объяснение и сделал опись имущества с указанием стоимости.
Оперуполномоченный, отложив все, кроме описи, в сторону, достал из ящика стола складной калькулятор. Пощелкал кнопочками и перевернул машинку, чтобы сидящий напротив потерпевший мог увидеть результат.
— Пожалуйста… Когда закончим, подойдите к секретарю, она выпишет квитанцию. Оплатить можно в любой сберкассе.
— Что «оплатить»? — не врубился замредактора «Муры».
— Вы же читали объявление, — спокойным, будничным тоном пояснил Яблоков, — постановление правительства. Пятнадцать процентов от стоимости похищенного в счет государства.
— Погодите… Но это в случае, если нашли вы. А тут я сам все нашел. Гнался, руки крутил… То есть эти пятнадцать процентов полагаются мне.
— В постановлении сказано четко: если вы обратились в органы с заявлением и ущерб вам возмещен, то налог платите все равно. Вне зависимости от того, кто что нашел.
— Вам не кажется такая ситуация абсурдной? — продолжал отстаивать свои права, в общем-то, законопослушный гражданин. — Все равно что поймать рыбу и самому себе ее продавать. В конце концов, я мог и не вызывать вас! Просто забрать вещи, и все!
— Нет, не кажется, — простодушно, но твердо ответил государственный муж. — Вам бы лишь свои пожитки вернуть. А что с этими бомжами делать, вы подумали? Их, между прочим, еще до суда довести надо. То есть арестовать, предъявить обвинение, кормить, поить, ублажать, наконец. А это все деньги, между прочим.
— Кто ж спорит? Это обязанность государства, мы платим налоги…
— Вы кем работаете? — не дав досказать, перебил Яблоков.
— Замредактора журнала «Мужская работа».
— И какая у вас зарплата?
Владимир Викторович смутился. Зарплата была потешной. Ибо основная ее часть по-прежнему, как в старые добрые времена, платилась в секретных конвертах.
— Три тысячи… рублей.
— Вы хотите сказать, что сотни баксов вам хватает на питание, кварплату, бензин, одежду и удовольствия типа кино?
Возразить было нечего. Опять пришлось позорно промолчать.
— Поэтому не надо про налоги… А то пойдем и проверим, все ли с вашей бухгалтерией в порядке.
Пристыженный Верещагин еще раз посмотрел на дисплей калькулятора. Вот идиот. Зачем такую сумму указал? И Эдуардыч тот еще советчик. «Пиши больше, пиши больше…» Знаток жизни. Вот такие и учат детей, а потом удивляемся, откуда в стране столько дебилов.
Опытный оперуполномоченный по направлению взгляда собеседника прочитал его мысли.
— Но есть вариант…
— Да?
— Варианты есть всегда. Вы курите?
— Нет.
— А я курю… Пойдемте на улицу, а то Госдума запретила смолить на рабочих местах. Ужасно неудобно.
В коридоре столкнулись с водителем, таскающим привезенное имущество в комнату с надписью «Камера хранения». Возле объявления о налоге Яблоков как бы невзначай ткнул пальцем в пункт о принудиловке. При этом скорчил оппозиционную мину — мол, сами не хотим, но куда деться?
Они обогнули здание и остановились у бетонной стены с подозрительными выбоинами и пятнами бурого оттенка. Яблоков закурил.
— Владимир Викторович, — он сменил официальный тон на дружески-разговорный, — давайте чисто по жизни. К вам, допустим, придет гражданин и попросит статейку нужную разместить. Не просто так, само собой. Вы же возьмете? Возьмете. И правильно сделаете — любой труд должен оплачиваться. Это по понятиям.
— У нас направленность другая. Рукоделие. Никто ничего не предлагает.
— Ну, это я к примеру… Вы думаете, нам больше делать не хрен, как с этими гастарбайтерами вшивыми возиться? Потом педикулез дороже лечить. Да, вы молоток, поймали. Кто против? Но и меня поймите…
— Вы, кажется, хотели предложить какой-то вариант.
— Короче… Опись с заявой можно переписать. Укажете, что ущерб для вас незначительный, заплатите копеечный процент и никаких проблем. — Яблоков оглянулся, будто стоящий на стреме налетчик. — Ну а мне за хлопоты половину от реальной стоимости. Прикиньте, половина — гораздо приятнее. Всего-то две штуки с хвостиком.
— Вы говорите, что я могу переписать заявление? Значит, оно еще не зарегистрировано? Тогда давайте я просто заберу его.
— Оно зарегистрировано в журнале входящей информации, просто в нем, в журнале, не указана сумма ущерба. Это раз. — Судя по невозмутимости, Яблоков работал в органах давно. — Второе. Если вы его заберете, нам придется выпустить этих обормотов, и никаких гарантий, что завтра ваш домик не превратится в живописную кучку пепла. А это, с учетом их обиды, вполне реально. Скупой, как говорится, платит трижды.
«Блин, прав Эдуардыч, проще было прикопать…»
— Но они ж не только меня ограбили, — настаивал потерпевший, — там еще чьи-то вещи есть. Сажайте за это.
— К вещам хорошо бы заявления от обворованных граждан.
— Хорошо, раз заявлений нет, заберите вещи себе, и в расчете!
— Как у вас все просто. Это ж присвоение чужого имущества, на минуточку. Статья. В общем, выбирайте. — Яблоков затушил окурок о каблук остроносого ботинка. — У вас десять минут. Или работаем, или мы их выпускаем, и они идут к вам в гости.
«Какая у нас прекрасная и удивительная страна, — посмотрел на покоцаную стену Владимир Викторович, — так и хочется на Марс улететь… Марс… А что, если?..
…Жаль, конечно, „Ублюдка“… Но отдавать три тысячи не пойми за что еще обиднее. И не в сумме дело. А в принципах».
— Хорошо… Я не буду забирать заявление… Но у меня нет с собой, только сто рублей. Но если хотите… Я подарю вам картину.
— Какую, блин, картину? — тоном учителя перед контрольной спросил Яблоков.
— Там, — махнул рукой в сторону отдела Верещагин, — среди вещей. В раме. Это Кадинский. Настоящий. В смысле — подлинник.
Владимир Викторович умышленно убрал одну букву из фамилии знаменитого живописца Кандинского. Вроде как и не соврал — он же мог выбрать себе такой созвучный псевдоним? Можно было назвать и родную фамилию, но собственная творческая манера несколько отличалась от манеры великого однофамильца.
— Что, тот самый? — недоверчиво посмотрел на жертву кражи оперуполномоченный.
— Да!.. Я, вообще-то, на даче его не держу, только дома, там сигнализация. Просто… У меня сейчас семейная ситуация напряженная. На грани развода. С разделом имущества и все такое.
Опытный беллетрист на ходу придумывал острый, но правдоподобный сюжет, благо, работая над девятилогией о лифтах, набил руку.
— А картина формально жены. От тестя осталась, а тот вроде с Кадинским дружбу водил… В общем, я ее припрятал… Обойдется без Кадинского… А сейчас прикинул, что она его по-любому отсудит. Свидетелей найдет. Понимаете?
— Ну и чего?
— Да я лучше вам ее отдам, чем этой дуре спятившей.
«Прости, жена, но это для общего блага и сохранения семейного бюджета, о котором ты так печешься».
— Только все между нами. Будем считать, что ее просто не нашли.
— А-а-а… — проглотил наживку Яблоков, — И сколько она стоит?
— Да уж всяко больше трех тысяч. Это ж середина прошлого века.
— А мне-то что с ней делать? На рынке продать?
— Можно и на рынке. Только не через Интернет. Жена сразу пронюхает… А еще лучше, у себя оставить. Лет через десять она на порядок дороже будет стоить. Особенно на Западе. Искусство развитого социализма. Тогда и продадите.
— А как я объясню, откуда у меня такая вещь?
— Я вас умоляю… Вы же опытный юрист. Да хотя бы нашли в лесу…
«Ну да… В наших лесах не только Кадинского можно найти, но и Репина с Малевичем».
Яблоков взял дополнительную минуту для раздумий. Что-то прикидывал, загибая пальцы. Наконец кивнул:
— Лады, по рукам. Пойдемте, глянем на картинку.
Забрав ключи у дежурного, Яблоков отпер дверь камеры хранения. «Ублюдок» стоял на полу между холщовыми мешками, от которых исходил аромат свежескошенной травы. Детектив вытащил его, поставил на мешок, отошел на пару метров, чтобы оценить с расстояния.
— А ничего… Как называется?
— «Одиночество», — тут же скреативил художник. — На него тогда гонения были, вот он это и нарисовал. Видите, какая палитра? Ни грамма красного. Аллегория, протест против режима…
Владимир Викторович резонно прикинул: если получится переписать заявление и опись, то потом хоть трава не расти. Поэтому будем гнать.
— Забирайте, — тяжко, словно разочаровавшийся в идеях революции боевик, вздохнул он, — и наслаждайтесь.
Яблоков, точно опытный эксперт, проверяющий шедевр на подлинность, поднес полотно вплотную к глазам, пошкрябал ногтем краску и согласился.
— Лады. Забираю… Только чтоб без реверсов.
— Я вас умоляю. Мне оно надо? А если вдруг жена прибежит, так и скажите — ничего не нашли… Ой, погодите. А как же опись? Там же понятые…
— Ерунда, других впишем, — ни на секунду не задумавшись, ответил оперуполномоченный, из чего Верещагин понял, что даже самый жесткий закон в умелых руках — всего лишь пластилин. Что пожелаем, то и слепим.
Детектив поднял картину за раму и попросил потерпевшего:
— Гляньте, никого в коридоре нет?
Владимир Викторович выглянул. Кроме бюста Дзержинского, никого не увидел.
— Нет.
Яблоков, словно футболист, выбегающий из офсайда, быстро прошмыгнул в свой кабинет, где засунул «Одиночество» под диван. Затем неспешно вернулся, запер дверь кладовой и возвратил ключи дежурному.
На исправление заявления и описи ушло минут пять. В приемной начальника, у секретарши, напоминавшей строгую королеву из свежего фильма про Алису в Стране чудес, Владимир Викторович получил квитанцию на сумму двадцать пять рублей, семнадцать копеек и отбыл. Вещички, кроме, разумеется, картины Кадинского, Яблоков обещал вернуть через неделю, после соответствующих следственных действий.
Конечно, жаль было расставаться с «Ублюдком», но чем только не пожертвуешь для победы здравого смысла над абсурдом. Вот где настоящая страна чудес!
На дачный участок он вернулся затемно. Сосед-педагог еще не уехал. Сидел на крыльце дома и чистил шомполом ружье.
— Эдуардыч, а ты действительно хотел их пристрелить? Или только попугать?
— Я разве похож на пугало? — обиженно ответил сосед, посмотрев на Верещагина через дуло двустволки. — Я детей учу.
Не похож… И возможно, как учитель средней школы, имел право на выстрел. И был бы оправдан присяжными заседателями по всем пунктам обвинения.
Едва оперуполномоченный Яблоков возвратился с ужина, его вызвал начальник отдела, заехавший проконтролировать работу подчиненных. Начал без артподготовки:
— Натурой берешь?
— Не понял, Аркадий Сергеевич.
Шеф молча развернул плоский экран монитора и щелкнул мышкой. На экране отразился пустой отделенческий коридор. Через пару секунд по маршруту «кладовая-кабинет» со скоростью «Сапсана» промчался человек, похожий на Яблокова, транспортировавший в правой руке картину в раме.
— Что это ты бегом, а? — прищурил острый глаз начальник, — Пожара вроде нет. Красиво, хоть на YouTube выкладывай.
— Да я… это… к телефону бежал, — попытался спастись оперативник, матеря себя за то, что забыл про видеокамеру в коридоре.
— Вместе с картиной?
— Ну, так получилось… Не бросать же.
— Ты мне бальзам на уши не лей. Что-то я в описи изъятого никакой картины не заметил, — шеф пододвинул к себе материал по верещагинской краже, — да и стоимость похищенного какая-то подозрительная. Может, мне у потерпевшего уточнить?
Возразить было нечего, оперуполномоченный виновато склонил голову на плечо, словно ребенок, собирающийся расплакаться из-за отнятой игрушки.
— О чем ты во дворе с терпилой договорился, дело твое. Главное, не забывай, что ты не один работаешь. И что был уговор делиться… Как минимум пополам.
— Мне что, картину распилить?
— Ерунду не городи. Когда продашь, принесешь долю. И не вздумай слукавить. Я не государство — липа не проканает. Все равно узнаю, сколько она реально стоит.
— Ну, я, вообще-то, и так собирался поделиться. Что я, понятий не знаю?
— Вот и хорошо. Ступай… А что кражу раскрыл — молодец. Нам сейчас раскрытия, как никогда, нужны.
Вернувшись в кабинет, Яблоков вытащил из-под дивана полотно. Душа протестовала против начальственного рэкета, но деваться было некуда. Оперативное чутье, однако, подсказывало, что идти с картиной на рынок чревато. Собственная безопасность тоже мечтала жить достойно и тоже могла потребовать долю. А то и вообще унизить по полной программе. Ситуация патовая. Продавать нельзя, но шефу максать надо.
Остается одно. Пусть подавится.
А в следующий раз буду брать деньгами.
Он поднял картину, посмотрел на нее, как отец на дочь, предназначенную в жертву Минотавру, и вышел из кабинета.
Утром следующего дня на мобильный телефон Аркадия Сергеевича, начальника отдела милиции, позвонил чиновник районной администрации, надзирающий за органами внутренних дел.
— Привет, Сергеич! Как жизнь, как преступность?
— Боремся, — не очень бодро ответил шеф Яблокова.
— Ну, Бог в помощь… Что-то не заглядывал давно.
— Да дела… Кручусь…
— Крутиться нужно… Слушай-ка, тут у нас жалоб на ваш отдел поднакопилось. Хочу заскочить, разобраться. Не возражаешь?
— Конечно… Заезжайте.
— Часика в три буду. Не убегай, как в прошлый раз. До встречи.
Аркадий Сергеевич отключил телефон и раздраженно снял с запястья золотой «Franck Müller», подаренный супругой на юбилей.
* * *
Год спустя Верещагина вызвал главред холдинга и попросил-приказал собираться в дорогу.
— Владимир Викторович, сегодня в городском правительстве пресс-конференция. На два дня. Представление нового главы комитета по борьбе с коррупцией и его программы. Наташа приболела, вы не могли бы съездить?
Наташа отвечала в холдинге за политические новости. Вчера она освещала какую-то презентацию, поэтому действительно могла не успеть восстановиться.
— Хорошо, съезжу… Это в Смольном?
— Нет. У комитета отдельное здание, где, не помню, посмотрите в Интернете. Только захватите удостоверение, там вход по спискам.
— Конечно.
— К утру постарайтесь сделать материал. Тем более что ничего нового вы там, скорее всего, не услышите.
Погрузившись в постаревший тормозными колодками, но не душой «опель», замредактора «Муры» покатил на конференцию, придумывая, какой вопрос задаст новому руководителю комитета.
В новый департамент тот пришел из отдела по учету использования земельных ресурсов. Прославился тем, что инициировал в городском собрании интересный законопроект, который народные депутаты после небольших дебатов превратили в закон. Взимать дополнительный налог с владельцев транспортных средств. Специально проведенные чиновником исследования за госсчет показали, что подавляющее большинство автолюбителей хранит в багажниках своих машин имущество, явно не относящееся к обслуживанию транспорта. То есть всякий хлам. Машины же, в свою очередь, находятся на городской территории. Получается, что автовладельцы совершенно бесплатно используют казенные земли для хранения барахла, что в принципе недопустимо. За все надо платить. Хотя бы копеечку.
Народ, конечно, возмутился, но дальше Интернета дело опять не пошло. ОМОН, присланный из соседних регионов на учения, оказался как никогда кстати. В общем, закон приняли, и теперь хозяева машин платили дополнительную дань еще и за аренду городских территорий.
Владимир Викторович, который ничего, кроме запаски, в багажнике не хранил, платил тоже, потому что закон не делал исключений. Сегодня не хранишь — завтра хранишь. Если не платить, придут приставы и отключат жизнь.
Помучившись в пробках, он опоздал минут на пятнадцать и был вынужден занять стоячее место в углу просторного кабинета, которому позавидовал бы и Юлий Цезарь.
Хозяин апартаментов — породистый муж с благородной проседью и комплекцией Валуева, сидя за столом, заставленным фалангой микрофонов, хорошо поставленным голосом доносил до репортеров, каким образом и в каком раунде собирается нокаутировать коррупцию.
Владимир Викторович включил диктофон и стал высматривать среди пишущей братии знакомые физиономии. Но высмотреть не успел — взгляд притормозил на ближайшей к нему стене…
Между портретами Петра и президента висел его «Ублюдок на Марсе». В той же самой резной «ленинской раме» под позолоту. Верещагин, потеснив приглашенных, подобрался вплотную к «Ублюдку», осторожно прикоснулся, дабы убедиться, что это не видения и не глюк. В последнее время мучила бессонница, да еще очередной конфликт с супругой, решившей вдруг, что им не о чем разговаривать. И не подыскать ли ей интересного собеседника. Поэтому глюки вполне реальные штуки.
Но нет… Это не видение. Если ошиблись глаза, то выручил нос. Даже год спустя дурманящий запах краски подмосковной фабрики продолжал щекотать ноздри. А вон след от пролетавшего над сараем дрозда. Чуть не испортил шедевр, гад, пришлось закрасить. Но немного не попал в тон… «Ублюдок», милый мой «Ублюдок»…
Боже мой! Как быстро промчался год! Быстрее, чем президентский кортеж. Где бы купить тормозные колодки для времени?
Владимир Викторович не слушал выступления, он был сейчас там, на Марсе, рядом с ублюдком. Они сидели на краю огромного сине-зеленого каньона и, попивая клюквянку тестя, болтали о проблемах школьного воспитания, игре Аршавина и семейных неурядицах. Ублюдок, естественно, говорил голосом соседа Эдуардыча. Голос последнего, в свою очередь, напоминал голос Никиты Джигурды. Надрывный такой, царапающий, словно наждак, — учительский, одним словом. Над ними кружили черные дрозды, но не те дрозды, не полевые. А перехватчики последнего поколения. И сквозь дымку облаков с небес светился улыбающийся лик вождя мирового пролетариата. Было так хорошо, что Верещагину никуда не хотелось отсюда уходить…
Но пришлось. Он вздрогнул от щелчка остановившегося диктофона. Марс с ублюдком исчезли, кабинет остался.
— Попрошу вопросы, — объявил лысоватый помощник, сидевший по правую руку от чиновника, по всей видимости пресс-секретарь, — у вас есть тридцать минут.
Его лицо показалось Владимиру Викторовичу знакомым. Что неудивительно — к сорока четырем годам ячейки памяти изрядно засорены. Школа? Университет? Армия? Литература?.. Наверное, без подсказок зала и не вспомнил бы. Но обратил внимание на пальцы секретаря. Они ловко пересчитывали страницы доклада. Это было лишено всякого смысла — зачем пересчитывать листы? Даже если что-то потерялось — это же не секретные инструкции по эксплуатации ядерной боеголовки?
Пальцы! Можно забыть лицо, но жесты… Вспомнил! Блин, вспомнил! Тот самый тип из «Розы ветров», которому Верещагин, будучи послушным предпринимателем, таскал дань для Вити Большого! Видимо, сейчас бывший администратор упражнял пальцы, чтобы не потерять квалификацию.
Вопросов автор висевшего на стене полотна не задавал. Доклад он прослушал, а сотрясать воздух для «галочки» не хотелось. Докладчик уверенно держал аудиторию, обещал по возможности разобраться с каждым безобразием и непохабно шутил, завоевывая популярность. Через тридцать минут помощник объявил об окончании пресс-конференции и пригласил прессу и гостей в соседний кабинет на легкий фуршет.
Без фуршета мероприятие выглядело бы блекло, а оппозиционные вечно голодные журналисты могли и оскорбиться. Новый глава комитета не сбежал от приглашенных, а остался, дабы в непринужденной форме пообщаться с народом за щедро накрытой полянкой.
Владимир Викторович, не обращая внимания на халявные бутерброды, конфеты и выпивку, пробирался к виновнику торжества, чтобы задать один-единственный вопрос. Не задать его он не имел права.
Улучив момент, когда глава комитета отбился от назойливых представителей коммунистической прессы, Верещагин негромко представился:
— Юлиан Васильевич… Моя фамилия Верещагин, журнал «Мужская работа».
— Очень приятно, — располагающе улыбнулся чиновник.
— Я немного увлекаюсь живописью… Если не ошибаюсь, в вашем кабинете висит Кадинский. «Одиночество».
— Да! — счастливо и гордо, словно выиграв суперприз в «Поле чудес», вскричал Юлиан Васильевич. — Это Кадинский!
— А если не секрет, подлинник или копия?
— Конечно подлинник!
Главный борец с коррупцией взял Верещагина под локоток и подвел к «Ублюдку».
— Да… Я обожаю Кадинского. Великий художник, хотя и малоизвестный. Взгляните, какая необычная цветовая гамма. Ничего красного. В то время у него были определенные разногласия с властями. Да и в семейной жизни не все гладко. По одной из версий, здесь он изобразил себя. Говорят, тогда он злоупотреблял. Что делать, все гении не без греха.
Владимир Викторович не без удовольствия заметил, что его дохлая легенда обросла плотью. Что не могло не радовать.
— Но подлинник Кадинского стоит очень дорого, — поддержал он игру.
— Не то слово, — с гордостью олимпийского чемпиона ответил собеседник, но вдруг, спохватившись, словно карманник, засекший засаду, негромко добавил: — Пришлось кредит взять… На пять лет. Но есть чего ради… Думаю, через двадцать лет он не будет иметь цены.
— А можно поинтересоваться, где вы его приобрели? Все-таки это не автомобиль и не холодильник.
Чиновник с чекистским подозрением посмотрел на журналиста, но, не заметив в его чистом взоре подвоха, пояснил:
— Действительно… не холодильник. Картину мне продала его вдова… К сожалению, женщина в бедственном положении…
Владимир Викторович чуть не поперхнулся прихваченным с фуршетного стола соком. Так и гипертонический криз можно подхватить. Вдова… Да еще в бедственном положении.
— Сейчас ей под восемьдесят, — продолжал Юлиан Васильевич, — это его последняя жена. Она на тридцать лет моложе художника… Приятная, интеллигентная женщина… Я обещал ей сохранить картину.
Присутствуй «вдова» Владимира Викторовича, она бы, без сомнения, возгордилась и потребовала бы денег на новую шубу.
— Трудно сейчас старикам… Но ничего… Скоро все изменится. На то мы и здесь. — Юлиан Васильевич не без удовольствия посмотрел на одинокого марсианского «Ублюдка», после чего улыбнулся. — Вы извините, меня ждут ваши коллеги. Было приятно познакомиться.
Походкой римского патриция, идущего на форум, он вернулся к гостям.
Владимир Викторович достал редакционную «мыльницу» и запечатлел шедевр. Кто знает, долго ли он провисит у Юлиана Васильевича? И не улетит ли завтра в вышестоящие столичные кабинеты? А так хоть какая-то память. Внукам похвастаться, что прикасался к вечному…
…А он все-таки стал великим художником. Сбылась детская мечта. Пускай даже таким необычным образом.
И кто после этого скажет, что чудес не бывает?
Еще как.
И не только в рекламе одноименного творожка.
На обратном пути в редакцию он завернул в художественный магазин, купил набор масляных красок, кисти и холст.
Через год в Гамбурге с большим успехом прошла первая персональная выставка модного художника Владимира Кадинского (Верещагина).
notes
