Андрей Кивинов
Роль второго плана

Не устану повторять, как прекрасна наша милиция. Даже если в этом и так никто не сомневается. Но особенно прекрасен участковый инспектор Вася Рогов, спящий сейчас на скамеечке в коридоре, подложив под щечку форменную кепочку с кокардой. В нем прекрасно все – лицо, тело, душа, обмундирование, торчащее исподнее. И даже храп, местами напоминающий фонограмму фильма «Юрский парк», по-своему трогателен. А если не обращать внимания на терпкий запах носок, вызывающий у посторонних легкий рвотный рефлекс, то хоть Спилберга вызывай – снимать про участкового психологическую драму. Я в отделе не посторонний, у меня Васин вид не вызывает никаких рефлексов, поэтому, убрав с прохода его хромовые сапоги, неспешно направляюсь в свой кабинет. На часах восемь тридцать, сегодня я явился на службу на час раньше обычного, подготовить к отправке кое-какие бумаги. Привычной суеты еще нет, в отделе почти никого, а те, кто есть, смотрят в дежурной части видик, сплетничают о кадровых перестановках в министерстве и о женщинах. Да вот Рогов, прикорнувший в прохладном коридоре после ночного дежурства. Комната отдыха участковым не положена, в отделе тесновато, приходиться использовать скамеечку. Паспортистка Тамара гремит ведрами в своей кладовой, готовясь вступить в неравный бой с накопившейся за сутки грязью. По утрам она подрабатывает уборщицей на пол ставки, основным же делом ее жизни является выдача паспортов трудящимся. Тамаре в районе полтинника, она веселая тетка, великолепно и с удовольствием ругающаяся матом. Как-то мой друг и любимый напарник Жора, маясь во время ночного дежурства от скуки, проник ко мне в кабинет и подвесил к люстре чучело мужчинки. Напугать решил. Думал, зайду утром и в штаны наложу со страху. Это ж не лень было набивать газетами мою старую куртку, брюки, натягивать на воздушный шарик парик, и водружать получившуюся конструкцию на люстру. Понимаю, Георгий натура творческая, а творчеству обязательно нужен выход, пускай даже такой, эксцентричный, но лучше б напарник по территории прогулялся, глядишь, ограбление какое-нибудь пресек. Я к подобным шуточкам давно привык и в обморок от них не падаю. В отличие от Тамары, по утрам моющей пол в наших кабинетах…Жора, видишь ли, про нее совсем забыл. Тамара, придя в сознание, высказала ему лучшее из своего многоступенчатого матерного запаса, и даже я, считающий себя знатоком в этой области, был искренне поражен ее мастерством. А что уж говорить о гражданах в коридоре, пришедших получать паспорта.

Кстати, прошедшей ночью по району дежурил именно Георгий, и, открывая сейчас дверь, я надеюсь, что в кабинете не ждет очередной сюрприз в виде, например, усопшей крысы на столе. Или петарды, привязанной к дверце сейфа. Любит напарник подобные «черные метки».

Меток не обнаруживается, на внутреннем фронте без перемен. Включаю автоответчик, подаренный отделу генеральным спонсором – частным предприятием «Снежок», безвозмездно, по договоренности с завхозом Гасановым, арендующим один из наших кабинетов. «Снежок» промышляет торговлей удобрениями и бытовой химией, иногда подкидывая нам на бедность бензин для машин, электробытовую технику и алкоголь к праздникам. Появились предприниматели не так давно, но мы уже ощутили их искреннюю заботу и любовь.

Ответчик щелкает, и я слышу собственный мягкий баритон. «Набран несуществующий номер, но если вы все же хотите что-либо сказать, можете сделать это после сигнала. Спасибо. Пи-и-и-и… Алло! Алло! Это Лабудянский Вениамин, здравствуйте. Я завтра хотел подъехать, в удобное для вас время. Я позвоню в десять утра. Спасибо.»

– Пожалуйста, – отвечаю я, проматываю ленту дальше, и, убедившись, что накануне вечером и сегодня ночью кроме Лабудянского мою персону никто не беспокоил, ставлю аппарат в режим ожидания. Обычно сообщений гораздо больше, но вчера я засиделся до десяти и отвечал на звонки лично.

Вениамин Лабудянский – это подающий надежды молодой кинорежиссер. Как он их подает, не знаю, кроме пары рекламных роликов какого-то клея, он ничего пока не снял, но зато написал сценарий, копия которого валяется у меня в столе. «Занесенные снегом». Психологический боевик с элементами драмы. Лабудянский утверждает, что сценарий крут, тянет на какую-то «Нику», осталось лишь найти спонсора и снять картину. Я пока не успел оценить шедевр и узнать, кого и почему занесло снегом, хотя именно для этого режиссер и приволок мне свое творение месяц назад. Мол, есть пара эпизодов, связанных с работой органов правопорядка, и не хотелось бы допустить досадных оплошностей, ибо сам автор знаком с данной темой поверхностно. Вероятно, он звонил вчера узнать мнение. Черт, говорить ему, что руки не дошли, как-то неловко, хотя так оно на самом деле и есть. Мне с головой хватает чтения протоколов, заявлений, жалоб и приказов, какие уж тут сценарии. Но придется читать, раз обещал. Хотя можно обрадовать, что вещь действительно классная, никаких ошибок, Тарантино отдыхает. Пускай с Богом снимает. Тем более, пока спонсора нет, дальше разговоров дело не пойдет. Да, так и сделаю. Или Жоре отдам прочитать. Он кино страшно любит, особенно катастрофы и «ужастики». Мало ему в жизни и того и другого. А хрустальная мечта детства и зрелости – попасть на большой экран. На малый он уже разок угодил – заливал телезрителям «Криминальной хроники», как борется с наркоторговлей. Попросил при этом закрыть ему полоской глаза. «Стыдно людям в глаза глядеть?» – уточнил я. «Лучше иметь полоску на глазах, чем в углу фотокарточки», – резонно ответил он. Этим Жорин актерский опыт ограничивался, но он упорно ждет своего часа, даже отправил на «Ленфильм» свой анфас и профиль.

С Лабудянским я познакомился, как это у нас, сыщиков и бывает, в ходе выполнения своих прямых обязанностей. Год назад квартиру режиссера обнесли, цинично выбив хилую дверь ногой. Я немедленно отреагировал, быстро выехал, качественно все запротоколировал, то есть, показал высокий профессиональный уровень. Вещички, правда, так и не нашлись, мы, увы, не всесильны, но надежду я не теряю, глядишь что-нибудь, когда-нибудь и отыщется. Режиссер время от времени наведывается к нам, узнать о ходе расследования, я убеждаю его, что розыск активно ведется и преступник вот-вот приземлится на скамью подсудимых. Мы вместе обсуждаем смелые версии, чертим круг подозреваемых, планируем многоходовые комбинации. Хотя версия тут одна – дверная. Пожалел денег на нормальную дверь, вот и получай. И не вали теперь на злобных завистников таланта. Но я это режиссеру не говорю, чтобы не расстраивать. Каждый раз он уходит от меня с благодарностью во взгляде, стало быть, я свою продуктовую карточку, как говорил Жеглов, получаю не зря.

Я достаю из сейфа материалы, но подготовить их к отправке, похоже, не удастся. В кабинет заглядывает проснувшийся Георгий. Вероятно, услышал хлопок моей двери и решил отрапортовать о событиях минувшей ночи. Ночь, судя по внешнему облику напарника, выдалась Варфоломеевской. Георгий похож на воробья, нечаянно угодившего в миксер. Больше тут добавить нечего, поэтому ограничусь сказанной метафорой.

– Здорово, – мрачно приветствует он, протягивая руку, – чего в такую рань приперся?

– Надо, – коротко отвечаю я, – Хотя не такая уж и рань. Что, разбудил?

– Не до сна… Мокруха у нас. Всю ночь с Васькой пахали.

– Раскрыли, надеюсь?

– Раскроешь такое… У нас не семь пятен во лбу.

Насчет «пятен» подмечено в «десятку».

– Рассказывай.

Георгий разминает немузыкальными пальцами сигарету, прикуривает.

– Директора фабрики хлопнули. По переработке бытовых отходов. Илья Сергеевич Бочкарев. Пивная фамилия. Сорок девять лет от роду. Прямо в адресе завалили. На Пескоструйной, пять.

– Заказуха?

– Хрен его разберет… Вообще то, не очень похоже. Статуэткой бронзовой по репе, прикинь? Два удара. Второй, наверно, контрольный. Жена обнаружила. В полночь из театра притащилась, а он в комнате, на полу. И статуэтка рядом. Тяжелая, блин. Баба голая со стрелой.

– Может, с веслом?

– Не, со стрелой. Сейчас, – Жора закатывает глаза под потолок, – «Дафна, пронзенная стрелой Эрота». Короче, «Дафной» по башке.

– Точно ли жена в театр ходила?

– Точно. Я проверил. Про отморозка какого-то спектакль. Из древнего Рима.

– Калигула.

– Да, про него, кажется… Она из дома в шесть вечера вышла, мужика еще не было, он раньше девяти никогда не приползает. Спектакль четыре часа идет. Я б столько не высидел, свалил бы в буфет, ей-богу.

Жора оглушительно чихает.

– О, верно сказал.

– Ты не отвлекайся на буфет. Они вдвоем живут?

– Дочка еще. Но она в Болгарии, в лагере пионерском. Или как там это сейчас называется… Короче, начальства понаехало, как обычно. Прокуратура, опера из Главка. Из убойного отдела. Понтовые все, на мизинцах. Они жену всю ночь кололи, а нас с Васькой на обход выперли. Как «шестерок» каких-то. А я чего, мальчик? Я шестой год землю топчу!…А там один молодой, длинный такой, с утиным носом, мне грузит – когда будешь на моем месте, тогда и командуй. Я хотел ему резко возразить, да Васька удержал… Утконос… Вот мы до шести утра по подъездам и ползали, народ опрашивали – кто, чего видел.

Я представил, как в три ночи к мирно спящим обывателям являются Вася и Жора и сообщают, что в соседней квартире убийство. А потом задают наводящие вопросы. Чудесные впечатления.

– Ну, и кто, чего видел?

– Ничего не видели. Тетка с первого этажа сказала, терпила часов в десять приехал. Его на машине домой привозят. На лохматой «Волге». Без охраны. Все. Потом ни криков, ни ругани…

– Да, интересно… Директора фабрики – статуэткой. Новое слово в криминалистике. Вещички ушли какие-нибудь?

– Вроде нет. Бардак не нарушен.

Жора хотел сказать – порядок.

– Следы?

– Пальцев много, но пока не известно, чьи они. В том числе и на «Дафне» парочка. На полу ни фига. Убийца в тапочках был, ну в смысле, переобулся, когда к Бочкареву заявился. Либо босиком. В комнате сидели, «Мартини» сосали, базарили. Но не добазарились. Не судьба.

Жора еще раз чихает, затем начинает смачно сморкаться в свой мятый платок-парашют. Разобравшись с соплями, делает глубокий вывод.

– Да, в общем, наверно… Я тебе больше скажу. «Мартини» нормальные мужики не пьют. Либо водку, либо коньяк. На худой конец сушнячок. «Мартини» – бабский напиток…Что жена говорит? В смысле версий?

– Она ревела больше. Милый, единственный, как я теперь без тебя?… На работу все валит. На фабрику. Гнилуха, мол, там у них. Третьего директора мочат.

– Ого. Тех тоже статуэтками?

– Нет. Первого взорвали в девяносто третьем, второго на улице расстреляли два года назад. Ничего пока не раскрыто. Теперь вот, Бочкарев. Как говорится, фабрика со славными трудовыми традициями.

– Никогда б не подумал, что переработка мусора такой криминальный бизнес. Чего там делить? Городские помойки?

– Мне это тоже непонятно. Фабрика загибается, доходов никаких, ничего на ней не перерабатывают. Зарплату работягам последний раз в прошлом апреле платили. Выживают за счет аренды.

– Это тоже жена сказала?

– Нет… Зам. Примчался среди ночи. Стонал, да охал. Версий, конечно, никаких не назвал. Мол, с фабрикой убийство никак не связано… «Крыши» братской нет, дескать, на мусор никто не претендует. Все они так говорят.

– Меня в этой истории больше всего «Дафна» смущает. Вот ты бы стал убивать директора фабрики статуэткой?

– Я б, конечно, застрелил. На худой конец, ножом пырнул, – простодушно отвечает Жорик.

– То-то и оно… Это в чистом виде бытовуха, с фабрикой вряд ли не связанная. Женой надо заниматься. Выяснять моральный климат в семье. Очень вовремя она в театр намылилась. Словно чуяла. Где ты видел жен, в одиночку блуждающих по театрам? Как у нее со внешним обликом?

– Высшая проба… Жанна Андреевна, хм… Ее Утконос сразу за плечико и в темный угол, а мне и поговорить не дали толком… Ну, гад… Меня до сих пор трясет, – Жора сжимает кулак, – ничего, посмотрим, кто раньше раскроет. Я ему еще утру носяру утиную.

– Мокрухи не наш профиль, Жор. Есть убойный отдел, пускай и кувыркается. Они люди опытные, грамотные…

– Я тебя умоляю! Этот грамотный двух слов связать не мог. Заладил заму, как петух: «Кто ваша крыша, кто ваша крыша?»… Только «мобилу» на веревочке крутит. Дурень. Мне аж за органы неудобно стало.

Вместо петуха Георгий имел в виду, конечно же, попугая. Не обращайте внимания, напарник в гневе.

– А профиль у нас один…Оклад только разный.

– И как ты собираешься раскрывать, если не секрет?

– Не знаю пока… Пускай Главк жену трясет, а я бы с зама начал. Не понравился он мне. На словах охает, а глазки бегают. Он ведь теперь основной на фабрике. Мотив – на лицо. А под бытовуху обставится самое милое дело. Эти штучки на всяких утконосов рассчитаны.

Да, видно конфликт с представителем управления получился у Георгия шумным, задев моего друга за живое.

– Алиби, кстати, у него нет… Я уточнил, между делом. Чушь какую-то несет.

– Ты считаешь, он собственноручно приложился?

Жора перемещается на стул, поближе ко мне.

– Нет, собственноножно… Естественно, сам. Выбрал момент, когда шеф один будет, и навернул «Дафной». Бочкарев легко мог проболтаться, что женушка намылилась в театр.

– И что ты предлагаешь?

– Для начала справочки о нем наведу. Что за кадр, откуда на фабрике взялся. Установочку сделаю в адресе, по учетам прокину. А через недельку сгоняем с тобой к нему на рабочее место. Без предупреждения. Посмотрим, удобно ли ему в новом кресле? И заодно покрутим.

Вот так, ненавязчиво, коллега втягивает меня в свою очередную авантюру. br? – Главк Жанной Андревной увлекся. А зама покрутят так, для близиру. Формально. А мы с душой подойдем. Творчески, обстоятельно и вдумчиво…

Я согласен, что к заму надо подходить обстоятельно и вдумчиво. Но я очень хорошо знаю своего друга. В его понимании эти слова могут иметь несколько иной смысл. Нет, ничего противозаконного, не подумайте плохого про Георгия. Просто в последнее время он мне все больше напоминает героя пословицы, которого заставляли Богу молиться… Слишком много энергии, текущей не по тому руслу… С другой стороны, неплохо, что энергия еще сохранилась. Вон, Укушенный, вряд ли бы стал из-за «чужой» мокрухи так переживать. Да и я, если честно, тоже…

– Ну что, лады?

– Поглядим… Жор, ты, кажется, в кино хотел сняться? – я решил с убийства перепрыгнуть на искусство.

– Не откажусь, вообще то. А что за кино?

– Настоящее. На большом экране… У меня режиссер знакомый. Лабудянский. Вениамин Антонович. Могу познакомить. Он как раз фильм собирается снимать, актеров подбирает. Давай, словечко замолвлю.

– Ты серьезно?

– Никаких шуток. Все по взрослому. Камера! Мотор! Дубль семь, дробь два!

– Ладно. Только ты предупреди, что я не актер.

– Хороший опер, прежде всего, актер. Ты любому заслуженному фору дашь.

– Это верно. А про что фильм?

Я достаю из стола сценарий.

– Не знаю точно. Вроде драма. Или триллер. «Занесенные снегом». Вот, возьми, почитай. Тем более, ты сегодня выходной.

– Тут не до выходных, – тяжело вздыхает Георгий, но сценарий берет.

– Прочитай, а потом я тебя с Лабудянским сведу. Глядишь и найдет для тебя эпизодик. Главное, говори, сценарий классный, круче тучи и все такое. Будешь у нас кинозвездой. А хорошо сыграешь, может, еще куда пригласят. В сериал какой-нибудь, а то и снова на большой экран. Опять же, денег заплатят. \

– Ладно, договорились, – Георгий сворачивает «Занесенных» в трубочку, – Ко мне тут тоже один творюга приходил.

– Кто-кто?

– Творюга. Творческий работник. Композитор. На моей земле живет. Оперу написал. Про ментов. Типа, сейчас это модно, книги, кино есть, а оперы еще не было. Вот он и сбацал. А мне текст принес, чтоб я оценил, как профессионал. Говорит, если нормально, он Гергиеву покажет, чтоб тот ее в Мариинском поставил.

– Ну и как?

– Да бодяга полная… Партия допроса, ария явки с повинной. Хор братвы… Какой нормальный мент будет петь на допросе? «Скажи-и-и-те, кто при-и-и-шил жену-у-у-у…»

Как вы догадались, последнее Жора попытался спеть. Получилось плохо. Хотя, наверно, у Хворостовского вышло бы не лучше. Я представил последнего на сцене, в милицейской форме, с дубинкой в руках… А живенько, кстати.

За разговорами об искусстве незаметно пролетел остаток часа. Подготовить бумаги я не успел, и сейчас придется петь арию для Шишкина. Вообще-то, у Шишкина есть заместитель по оперативной работе, который и должен нас строить. Должен, но не строит. Потому что у него красивое имя. Вакансия. Уже как два месяца мы держим оборону без командира. Когда пришлют нового, неизвестно. Желающих не находится. Пост высок, а зарплата низка. Палыч вынужден был дать объявление в бесплатную рекламную газету. «Срочно требуется начальник уголовного розыска в территориальный отдел милиции. Желательно с опытом работы. Принимаются лица, не старше 45-ти лет, годные по состоянию здоровья. Интересная, почетная профессия, льготы. Бесплатный проезд, тел…» Про оклад Шишкин умолчал, боясь вспугнуть кандидатов. Пока на объявление откликнулся лишь дважды судимый бродяга, якобы порвавший с темным прошлым. По понятным причинам его не приняли, несмотря на опыт. Когда Палыч выходной или отсыпается после дежурства, нами руководит зам по личному составу Стародуб Илья Ильич. Бывший замполит военно-морских сил. Капитан второго ранга в отставке, ныне майор милиции. Троюродный брат начальника какого-то отдела Главка. Тьфу-тьфу, не судим… И почти не пьет. Любит воинскую дисциплину, выправку и устав. Не очень любит милицию.

В кабинет виновато заглядывает проснувшийся Рогов. На щеке крабовидный отпечаток кокарды.

– Мужики, – растерянно хлопает глазами Василий, – вы моих сапог не брали?

Только тут я замечаю, что участковый бос.

– Они ж рядом с тобой стояли.

– Теперь уже не стоят… Сволочи, у своих воруют… Новые совсем, и года не относил.

– Да я на вас и не думаю…

– У Тамарки спроси. Она могла. .Вася исчезает, проклиная судьбу. Звонит местный телефон. Это Шишкин. Зовет на утренний кофе.

– Андрюхин, ты пока про наши планы Палычу не говори… У меня и так восемь материалов на руках. Разорется еще. Сначала со своим дерьмом разберитесь, а потом в чужое лезьте. А я не люблю, когда на меня орут.

– Послушай, мерин. Объясни мне русским языком, какого черта ты свинтил целых восемь гаек с железнодорожных путей? Они что, золотые? Или ты не отвинчивал?

– Ну, было дело, отвинтил.

– Так зачем?

– Не нужны б были, не отвинчивал…

Перед Борькой Укушенным пускает слюни личность средних лет, чей процент содержания интеллекта в крови явно уступает содержанию алкоголя. Судя по разным ботинкам на ногах, он не разборчив в гардеробе, а подвальный запах указывает на среду обитания. Взгляд хмур, лицо выражает обиду. На Борькином столе сложена горка из здоровенных гаек, у основания которой рапорт об изъятии оных у сидящего напротив мужика. Борька сегодня разбирается с задержанными, я заглянул к нему, забрать станок для подшивки бумаг, но, заинтересовавшись беседой, решил немного задержаться.

– Так, зачем нужны, объясни? – продолжает дознание Борис.

– Мы их в приемный пункт сдаем. Как металлолом.

– Кто это – мы?

– Мы, народ… Мужики местные, то есть.

– Ты чего мне тут гонишь?! Какой еще металлолом? Ты дураком то не прикидывайся! Гайка железная, а принимают только цветные металлы!

– Клянусь, в натуре, не вру! Отродясь не врал, – бормочет мужик, сверкая набежавшей в левом глазу слезой, – сейчас все берут. И медь, и латунь и железо. А гайки очень удобно собирать. Они маленькие, а весу много. Опять таки, дырка в середине, можно типа, на веревочку нанизывать… Это только дураки одну медь собирают, ну, так дуракам закон не писан…

– Я не понял, ты это серьезно?

– Конечно. Одна гайка весит больше десяти пивных баночек. Правда, железо дешевле, но если гаек сто скрутить…

– Да что ты из меня идиота делаешь, мудило грешное? Ты не врубаешься, к чему ведет это отвинчивание? Не догляди постовой, поезд под откос загремел бы! Сколько людей могло погибнуть! Ты же их и убил бы…

Наваждение… Не может быть. Это я самому себе. Кажется, я проходил этот диалог в школе… Написано больше ста лет назад. Якобы с натуры. Чеховым…

– Упаси Боже, товарищ начальник! – мужик с силой стучит себя в грудь кулаком, – я чего, мокрушник какой? Да, сидел, но за воровство! А чтоб убивать, так и мыслей таких в голове не было! Что вы! Отвечаю!

Отчего ж, по-твоему, происходит крушение поездов? Отвинти пару гаек – и кердык!

Мужик недоверчиво смотрит на Борьку.

– Да ладно… Уж сколько отвинчиваем, и никакого крушения. Ежели б я рельсу унес или бревно поперек пути положил, ну тогда, пожалуй, своротило бы поезд, а то – гайка.

– А чем, интересно рельса к шпале крепится? Дерьмом собачим?

Это уже не Чехов.

– Мы ж не все гайки свинчиваем… Понимаем.

– Короче, ты меня утомил, – Борька сгребает гайки и заворачивает их в рапорт, – теперь понятно, почему у нас поезда с рельсов сходят.

– На то вы здесь и посажены, чтобы понимать… Не то что, постовой. Хрясь дубинкой по спине, и за шиворот. Ты сначала разберись, а потом дубинкой бей. Прошу записать в протокол – два раза дубинкой по зубам. И в грудянку.

– Я тебе сейчас добавлю. Пошли в камеру.

– Как это в камеру?… Мне на рынок надо! Рябой два червонца должен. Сегодня срок.

– Будет тебе срок. Большой и толстый…

Я забираю станок и покидаю кабинет. Да, слышал бы Антон Палыч… Порадовался бы.

В коридоре натыкаюсь на Георгия.

– О, Андрюха, вот ты где. Ну, что, едем?

– Куда?

– Как куда? На фабрику, к заму. Мы ж договорились еще неделю назад.

– Уже прошла неделя?

– Ты заработался… Давай, я жду на улице. Палыч тачку всего на пол часа дал, обратно придется своим ходом.

Я не помню, чтоб мы договаривались с Жорой о поездке, у меня свои планы, но он все равно не отвяжется, проще, действительно съездить.

– Хорошо, я сейчас.

Погода задалась сегодня на славу. За бортом УАЗика двадцать два тепла, легкий зюйд зюйд-вест, и ни облачка на горизонте. Через сорок минут будем на месте, если не застрянем в пробке. Фабрика раскинулась на одном из живописных островков Финского залива, где, собственно, кроме фабрики ничего больше и нет. Водитель Серега по обыкновению матерится на «чайников», но мы увлечены беседой и внимания на него не обращаем. Георгий выкладывает мне собранную о заме информацию. Шилов Рудольф Аркадьевич, сорок восьмой год, то есть не мальчик, живет с женой и дочкой в трехкомнатной квартире с удобствами. Ревнив, но до драк дело не доходит. Соседи его не любят, потому что в долг никогда не дает. Не пьет, не курит, не судим. Вновь вспоминается Антон Палыч. «Ежели человек не пьет и не курит, поневоле задумаешься, не сволочь ли?…». Дочка Катя – студентка Института культуры, но культуры ей это не добавляет. Как клеила «Орбит» на стены, так и клеит. Говорят, хороша собой. На выданье. Характер гоношистый. Жена трудится в туристической фирме, продавая курсовки. Семья не бедствует, нажила серебристый «Фольксваген» позапрошлого года выпуска и участок под Всеволожском. Короче, семейка как семейка, без выпендрежа.

На фабрике Шилов три года, до этого занимался наукой в оборонном «ящике», пока один из покойных ныне директоров не пригласил его главным инженером. Буквально перед убийством последнего шефа, Рудольф Аркадьевич стал замом, а сейчас, соответственно исполняющим обязанности. То есть, теоретически, повод устранить начальника у него имелся. Нам остался сущий пустяк – на практике доказать, что Шилов воплотил теорию в жизнь, точнее в смерть.

– Ну, и что ты хочешь у него выяснить? – спрашиваю я Георгия.

– Пускай свои соображения выложит. Версии, то есть. А мы послушаем, покиваем… Главное, понять – при делах он или нет. Это сразу видно будет. У меня на это нюх. Как у собаки.

Едва мы переезжаем мост, на нас обрушивается слезоточивая вонь, исходящая от фабричных стен. Смесь конюшни и морга. Прошибает сильнее нашей «Черемухи». Оружие массового поражения. Водитель Серега морщится и зажимает рот.

– Дальше не поеду. Мне за вредность не платят.

– Нам тоже, – сообщает Георгий, – Брось увиливать. Потерпевших не выбирают. Не так уж и шмонит, кстати. Трупом недельной давности. Не Кристиан Диор, конечно.

Остров и сама фабрика производят удручающее впечатление. Источник зловония обнаруживается слева от ворот. Огромная гора мусора, огороженная проволочным забором. Чехов, без сомнения, описал бы окружающую среду более красочно, я же ограничусь модным словом – отстой. Полная и безоговорочная капитуляция. Надо предложить Лабудянскому натуру для сцены ужаса, если таковая имеется в сценарии. Кстати, о сценарии. Вениамин Антонович заскочит за ним вечерком.

– Ты сценарий прочитал?

– Прочитал.

– Ну и как? Кого там снегом занесло?

– Я, если честно, не понял… Там хлопец один из Чечни возвращается.

Крыша у него немножко поехавши. Синдром. А в городе, где он живет, братва беспредельничает. Друга детства замочили, пока пацан в Чечне воевал. Он к ментам сначала. Мол, нашли убийцу или нет? Те, как водится, купленные на корню. Отфутболили парня. Он к братве, типа, давайте разберемся. Братва тоже его послала – вали, а то и тебя загасим. Ну, пацан разозлился, купил у «черных землекопов» «шмайсер», пару лимонок и давай всех подряд валить. И ментов и бандитов. Трупов двадцать я насчитал, замучаешься оформлять. Навалил и свалил с телкой в Штаты. Да еще общак с собой прихватил. В общем, ничего, конечно, но с ментами Лабудянский переборщил. Мало того, что ляпов выше головы, так еще козлами всех сделал. Ты скажи ему, что так не бывает. Хоть один, но нормальный должен быть. Оперок какой-нибудь, например…

– Я вас познакомлю, ты ему сам и скажи. Может, ты этого оперка и сыграешь. Кстати, он к семи в отдел притащится, с Шиловым не затягивай.

За пол часа разобравшись на проходной с охранником, сидящим в противогазе, мы поднимемся на второй этаж управления и находим кабинет зама. Как оказалось, он еще не переместился в апартаменты своего покойного шефа, те опечатаны, и без разрешения прокуратуры их посещать категорически не рекомендовано. Рудольф Аркадьевич на месте, и не придется его ждать. Секретарша (без противогаза) докладывает шефу о высоких гостях, и, получив добро, открывает двери.

– Пожалуйста.

Внешность у зама интеллигентная, а вовсе не козлиная, как утверждал Георгий. Черты благородны, несмотря на легкую одутловатость. Гардероб безупречен, ногти ухожены. Я слышал, многие гиганты индустрии на Западе в рекламных целях делают лицом своей компании какую-нибудь выдающуюся личность. Рудольф Аркадьевич, без сомненья, лицо мусороперерабатывающей промышленности. Дородный мужчинка. Смесь Пирса Броснана и Никиты Михалкова.

В кабинете пахнет горной лавандой, и я, наконец, перестаю плакать. Кондиционер с освежителем. Обстановка типовая, без излишеств типа аквариумов с пираньями или статуй оголенных дев. На столе маленькая модель кучки мусора, с воткнутой в нее авторучкой. Сразу чувствуется, что к отходам Шилов относится трепетно, с теплотой, то есть профессионально. Кроме макета я примечаю фото в рамке. Портрет молодой дамы в красном. Вероятно, дочка. Пошла в папу. В смысле внешности, а не призвания. Смесь Софи Марсо и Анюты Курниковой.

После первого часа беседы с замом ничего принципиально нового мы не узнаем. Шилов гоняет воздух, жалуясь на тяжелое положение фабрики, на политику городских властей в части переработки мусора, на невозможность жить так дальше и прочие ужасы, которые мы и так видим каждый день по телевизору. Жора, возможно, не видит, он с неподдельным интересом слушает и сочувственно кивает головой в такт жалобам, не задавая не единого вопроса. О, сразу оговорюсь, один удивительный факт я все же выяснил. Никто из Главка с Рудольфом Аркадьевичем пока не общался, мы с Жорой первые представители спецслужб, с которыми он встречается после того злополучного вечера. Правда, в его отсутствие приезжал кто-то из прокуратуры, изъял бумаги из кабинета Бочкарева, а сам кабинет опечатал. А из Главка ни-ни. Подозреваю, что Утконос включил зама в длительную, глубокую разработку и сейчас утверждает ее план у вышестоящего руководства.

Завершив трагический монолог о судьбе мусора в России, Шилов смотрит на нас через толстые линзы своих очков.

– Так я пока главного не понял, – Жора достает из нагрудного кармана авторучку, – кто убил вашего директора? Или хотя бы за что? У вас есть предположения?

Зам зачем-то тоже достает ручку, словно сам собрался записывать свои ответы.

О, блин, нормально! Признаться честно… Отличная преамбула. Третьего директора убивают, а он не представляет, что сказать. По ошибке, наверное, валят. Или маньяк. Я называю это доверительными отношениями!

– Вряд ли это связано с фабрикой… Да вы сами все прекрасно видите!

– Рудольф Аркадьевич затягивает прежнюю песню, – работает один цех по распилке древесины, да заводоуправление. Вон, куча у ворот третий год, извиняюсь, воняет, разобрать не можем. Седьмой месяц на картотеке, люди не получали жалованье с прошлого года. Сводим концы с концами, только потому, что сдаем в аренду несколько помещений. Остальные корпуса пустуют. Громадная ошибка, что в свое время фабрику приватизировали и отказались от бюджетного финансирования…Посудите сами, ну кто будет убивать директора из-за совершенно убыточного предприятия? Да и таким циничным способом!

– Простите, лично вы, когда получали в последний раз жалованье? – уточняет Георгий.

– Ну, видите ли, – исполняющий обязанности в настоящую секунду смахивает на перепутавшего мужской туалет с женским, – у руководства отдельная графа заработной платы.

Научно это называется – социальная несправедливость. Древесину пилят одни, жалованье получают другие. Ментура, кстати, более совершенна. Вкалывает меньшинство, но получают все. Но речь сейчас не об этом, вернемся на игровое поле.

– И неплохая, судя по всему графа, – комментирует Жора ответ Шилова, – иначе, какого рожна вы тут забыли?

– Дело же не в окладе… Это сложно объяснить. Может, будет громко сказано, но… Кто, если не я? Да, время тяжелое, но мы не сдаемся, пытаемся хоть что-то сделать. Иначе город просто утонет в отходах. Свалки не бездонны, они растут как опухоль… Говорят, у вас тоже не сладко, но вы же не уходите… Хотя мне иногда хочется на все махнуть рукой и убежать отсюда к чертовой матери!

«На дачу под Всеволожск», – заканчиваю я про себя мысль Рудольфа Аркадьевича.

– Значит, вы уверены, что убийство не связано с фабрикой? – продолжает настаивать Георгий.

– Сейчас уверенным быть нельзя ни в чем. Но, никаких веских причин для убийства я не вижу. Мы же не нефтеперерабатывающий завод и не ликероводочный. Делить здесь абсолютно нечего.

– Но, простите, трех директоров на тот свет уже отправили! – не выдерживаю я, – вы не боитесь стать четвертым?

– Типун вам на язык, молодой человек, – стучит по деревянному столу Шилов, – Почти все предприятия пережили подобное. Что поделать, закономерность нашего скорбного времени.

– Поясните, не сочтите за труд.

– Ивана Михайловича, насколько я в курсе, убили, когда началась приватизация. Я тогда не работал на фабрике. В то время предприятие еще процветало и представляло интерес для определенных кругов. В итоге кресло директора занял некий Карпец, человек совершенно от мусора далекий, а от его переработки еще дальше. Вскоре поняв, что фабрика не приносит никакой прибыли, а наоборот, явно убыточна, он принялся вкладывать активы в различные пирамиды, надеясь хоть таким образом поправить положение. Едва активы сошли на ноль, Аркадий Борисович тоже погиб. Теперь вот, Илья Сергеевич. Как это, не прискорбно, но подобные явления происходили почти на любом городском предприятии.

– Лично вы ладили с Бочкаревым?

– Конечно. Хотя у него был иной взгляд на выход из кризиса. Мы часто спорили из-за этого, но всегда корректно и по-деловому.

Лучше б взяли по лопате, да кучу убрали. А спорить – не лопатой махать.

– Что же касается отношений вне работы, – продолжает Шилов, – то они прекрасны. Мы с супругой частенько бывали у Ильи в гостях, ездили вместе за город на шашлыки. Они с Жанной приезжали к нам на дачу. Никаких конфликтов.

Картинка лубочная. Шашлыки на природе.

– А как у него с женой? В смысле личной жизни? Это между нами. Без протокола.

К слову сказать, никакого протокола мы и так не ведем.

– По-моему, это идеальная пара, хотя Жанна на пятнадцать лет младше. У них чудесная дочь. Боже мой, она, ведь, ничего еще не знает… Жанна не хочет портить ей отдых.

Входит секретарша, неся на подносе фарфоровый чайник и три чашки. Наконец-то догадались кофейком угостить проголодавшихся бойцов незримого фронта.

– Спасибо, Машенька, – Рудольф Аркадьевич берет чашку, – прошу. Чай, кофе.

Мы не заставляем себя уговаривать. Георгий провожает Машеньку подозрительным взглядом, нацеленным ниже ватерлинии, и возвращается к прежней теме, помешивая ложечкой в чашке.

– Интересную закономерность я наблюдаю в нашем, отдельно взятом государстве. Убивают в большинстве исключительно безпроблемных граждан. Я не беру в расчет погибших при ограблениях или по пьяному делу. А как какой директор попадется или президент, только и слышишь – все было в порядке, все было замечательно, не житуха, а курорт. И за что ж тогда статуей по голове?

– Я не могу даже предположить! – оправдывается Рудольф Аркадьевич, – Илья Сергеевич ни разу не жаловался, что ему угрожает опасность! Согласен, просто так не убивают, но я уже сказал…

– Извините, но пока вы ничего не сказали, – перебивает Жора, – кстати, о вас. Напомните, чем вы занимались в тот день?

Да, возможно, Георгий был прав, подозревая зама. Слишком резкая перемена в его облике приключилась после последнего вопроса. Нет, волосы, конечно, не зашевелились, пальцы не задрожали, и пот не выступил на высоком челе. И продолжал он сидеть в кресле, как и сидел и улыбался по-прежнему…Но… Не та это улыбочка, что была секунду назад. И не тот это Рудольф Аркадьевич.

– Но, я ж уже объяснял… С утра я находился на фабрике, в семь вечера уехал по делам.

– По каким делам? – прицепился напарник.

– Ну, я сейчас уже точно не помню… Сначала заскочил на заправку, потом в магазин запчастей. На Кантемировский. Хочу поменять левую рессору на машине.

– Там это смогут подтвердить?

– Не уверен… Неделя прошла, и я там ничего не купил. Не было у них рессоры.

– Хорошо, дальше…

– Дальше? Дальше? – Шилов начинает барабанить авторучкой по столу в режиме швейной машинки, – Послушайте, а почему вы этим интересуетесь? Это мое личное дело, где я был и что делал! К смерти Ильи Сергеевича я не имею никакого отношения!

– А вот это, Рудольф Аркадьевич, судить не вам.

– Что значит, не мне? Если я знаю, что я не при чем.

– Увы, этого не знаем мы. Так, где вы были в тот вечер?

– Какая разница?! Допустим, в ресторане. Неужели вы думаете, что пойдя на такое, я не обеспечил бы алиби?!

– В каком ресторане? – не унимается Жора.

– Хорошем! На Невском! Там было много народа, меня никто не запомнил! Устраивает?

– Вполне, – заступаюсь я за позеленевшего заместителя, ибо дальнейшие вопросы на тему алиби бессмысленны. Алиби нет.

– Бочкарев говорил вам, что его жена собиралась в театр? – Жора решил зайти с другого фланга.

Глупый вопрос. После прокола с алиби, только идиот ответит утвердительно.

– Да говорил. Если не ошибаюсь, на «Калигулу». Идиот.

– Когда и где он это сказал?

– На совещании. Утром. Кто-то случайно заговорил о театре, Илья Сергеевич и упомянул.

Не идиот. Потому что, есть свидетели разговора. Да, Рудольф Аркадьевич, да ты не прост. Я киваю напарнику на дверь, мол, пора убираться восвояси. И так сколько времени угрохали. В отделе ждут материалы, которые в мусор не выкинешь. (Хотя, добрую половину следовало бы). Жора улавливает мой знак, ставит чашку на край стола и поднимается со стула.

– Хорошо. Не будем вас задерживать.

Что ни говори, а любит напарник слегка покаламбурить. «Не будем задерживать». Хорошо, не «арестовывать»… Ну, хорошо, не будем. Всему свое время.

– Да, вот еще что, – вспоминает Георгий, – нам бы в кабинет Бочкарева заглянуть. Так, для внешнего осмотра.

– Но он опечатан. И там уже нечего смотреть.

– Смотреть всегда есть что. Давайте ключ. Или он тоже в прокуратуре?

– У Маши есть второй, но…

– Пойдемте.

– Машенька, подай господам ключ от кабинета Ильи Сергеевича, – велит Шилов, вышедший за нами.

Приказ выполняется без отрыва от макияжа. Похоже, авторитетом Рудольф Аркадьевич у секретаря не пользуется. «Ну, как ваш шеф? Да уж, скорей бы…» Жора безжалостно срывает прокурорские нашлепки, комкает и бросает их на пол. Отворяет дверь. В угол срывается крыса и ныряет под плинтусом. Бедное животное. Мечтало поживиться. Да уже нечем! Пусто! Все изъято в интересах следствия. Даже жалюзи с окон. В столы и шкафы соваться бесполезно, это мы с Жорой понимаем сразу. Еще бы, в прокуратуре не дураки – любая бумажка может вывести на след преступника, не говоря уже о телефонных аппаратах и телевизоре, антенна к которому сиротливо свисает с потолка.

– А холодильник-то где?! – заглядывает в кабинет Рудольф Аркадьевич, явно не знакомый с особенностями национального уголовного процесса.

– Тайна следствия, – отвечает напарник, – не волнуйтесь. Ничего не пропадет.

Это точно, не пропадет. Вот вернется ли, сказать уверенно нельзя. Георгий секунду-другую обыскивает глазами пустоту, замечает что-то в районе директорского стола. Подходит, нагибается, приподнимает его ножку. На полу кругляшок, по размерам чуть больше пятирублевой монеты.

– Что там? – я сгораю от нетерпения.

– Казино «Бармалей». Жетон. Стол качается, вот и подложили. Увы, это все, что у нас осталось, – напарник прячет находку в нагрудный карман, – повезло, что стол не пролазит в дверь. Рудольф Аркадьевич, а что, Илья Сергеевич любил побаловаться рулеточкой?

На лице Шилова вновь налет смятения.

– Не знаю… На… Наверно.

– Ладно, закрывайте.

– Простите, а если спросят, кто сорвал пломбы?

– Валите на крыс. Я смотрю, их тут у вас много…

Вечереет. Мы с Укушенным стоим на остановке в ожидании общественного транспорта. Рабочий день позади, осталось пара часов на личную жизнь, потратить которые надо с умом. Жора остался в отделе беседовать с Лабудянским, объяснять ему тонкости милицейского ремесла. А заодно и напроситься в эпизод. Для чего предусмотрительно куплена бутылка коньячного напитка и лимончик. Надеюсь, творческий вечер пойдет на пользу обоим. Борька едет домой, Лидуся, его ревнивая супруга не принимает оправданий вроде «оперативная необходимость», «засада» или «ненормированный рабочий день». Это Шишкина можно дурачить, а Лидуся «прокачивает» грамотно, не хуже бойцов «СМЕРША» из «Момента истины». Поэтому Укушенный не рискует.

Автобуса на горизонте не видно, мы закуриваем, нанося очередной удар по легким. Рядом с остановкой уличный холодильник под зонтиком. Девушка – продавец вяленым голосом предлагает прохожим товар.

– Пельмени, пельмени… Блинчики… Пельмени.

Товар расходится плохо, девушке явно не хватает рыночной хватки.

– Борь, пельмени не нужны?

– Нет, Лидка сама валяет. Жалко, Жоры нет, он их любит.

Я улыбаюсь, вспомнив, как однажды напарник проголодался во время дежурства и решил подкрепиться пельмешками. Сбегал, купил. Отварить не успел, привезли задержанного с поличным квартирника. Допрос длился часа два, после чего Георгий решил вернуться к трапезе. Поставил кастрюлю на плитку, сунулся в пакет, а пельмешек и след простыл. Только тут мой друг почувствовал вкус перца на языке. Оказалось, что, увлекшись допросом, он сгрыз их замороженными, по одной выуживая из пакета, словно карамельки. Я называю это призванием.

К продавщице подваливает молодой короткошерстный крепыш с незатейливой внешностью, характерной для низшего звена организованных бандформирований. За спиной розочка, на лице улыбка.

– Привет, Надюх.

– Привет.

– Это тебе, – розочка втыкается в стойку с ценниками.

– Спасибо, Паш. Красивая.

– Ну, дык! Как торговля?

– Плохо. Все в универсаме закупаются, сюда уже полные приходят. А шеф вечером накатывает – мало продала, мало продала… А что мне, застрелиться, чтоб покупателя заманить?

– Дык, счас решим вопрос, Надюх… Какие проблемы? Давно бы сказала.

– Эй, братуха! Иди сюда! Сюда, говорю, иди, по натуре!

– Вы меня? – братуха покорно подходит, озираясь по сторонам, в надежде, что позвали не его.

– Тебя, тебя… Куда гребешь?

– Домой, вообще-то.

– Пельмени любишь?

– Ну, люблю…

– А чего тогда не покупаешь? – крепыш стальной хваткой бульдога берет мужичка за рукав плаща и пододвигает к холодильнику, – Так, быстро взял и купил!

– Простите, но я уже… В универсаме, – тот разворачивает авоську и демонстрирует содержимое.

Крепыш брезгливо косится внутрь, затем извлекает из авоськи сморщенную пачку.

– Ты это пельменями называешь? Это говно голимое! Отстой полный!

– Мне сказали, хорошие, – интеллигент явно растерян.

– Кто сказал?

– Там, в универсаме.

– Да тебя развели как лоха полного, братуха! Кому ты веришь? Им бы только свое дерьмо собачье впарить. Во где конкретные пельмени, – парень кивает на холодильник, – давай бабки! Быстро бабки гони, урою щас!

Не дожидаясь, он запускает руку братухе за пазуху, выдергивает кошелек, и, отсчитав нужную сумму, возвращает его на место. Открывает холодильник, находит заледенелую пачку пельменей и бросает их в авоську.

– Вот это другая тема. Все, свободен.

– Но они точно такие же…

– Вали отсюда, говорю!

Не дожидаясь третьего повтора, мужик отваливает. br? – Не боись, Надюха… Все нормалек будет. Эй, тетя! Ползи сюда!…

Я называю это любовью…

Автобуса все нет.

– Слушай, ты завтра на заявах? – интересуется Укушеный.

– Да, – подтверждаю я, – а что?

– Черт, хорошо, вспомнил… Мне сегодня Серега Луков звонил, который у нас раньше дежурным работал. Земляк мой. Он сейчас в оргинспекторском. Короче, предупредил, что завтра проверка приема заяв будет.

– Это как?

– Ну, припрется к тебе какая-нибудь кочерыжка с заявой, обокрали там, или еще чего. А на самом деле это клерк переодетый. Поглядит, как ты на заявления граждан реагируешь. Со всеми вытекающими. Так что, гляди, не проколись. Не вздумай отшить или нахамить. И главное, улыбайся. Клерки это любят.

– А твой земляк поконкретнее не уточнил? Ну, что за заява?

– Он сам не знает. А! Они могут и не придти, а вызвать откуда-нибудь. И поглядеть, как отреагируем. Не оплошай.

Не оплошай… Легко сказать. С правого фланга Шишкин и компания на мозги капают – отшивай, отшивай, отдел в заднице, нужны показатели, а с левого всякие проверяющие со своими подставами. У них свои показатели и интересы– уличить меня в нерадивости и фальсификации. А я посередке. С пистолетом наголо.

Я называю это романтикой.

– И так каждую ночь! Сколько это будет продолжаться?! Сколько мне терпеть?! Принимайте меры, иначе, я за себя не ручаюсь!

– И что вы от нас хотите, Роза Дмитриевна?

– Как что? Это ж изнасилование! Уголовщина в чистом виде! Идите и арестуйте этого извращенца! А меня везите на экспертизу! Я требую экспертизу! Что вы на меня так смотрите? С недоразумением?

А как прикажите смотреть на человека, заявляющего, что его, вернее, ее виртуально насилует сосед по коммуналке? Понимаете? Виртуально. Как в рекламе «Пепси». Загружается в программу, переходит в другое измерение, проникает сквозь стену и материализуется прямо в койке уважаемой Розы Дмитриевны. Не стесняясь мужа, лежащего в той же койке. Насилует в извращенном виде и назад, за стенку. К компьютеру… И как прикажете реагировать на подобное заявление? Уверен, любой, даже не отягощенный службой в милицейских стенах отреагирует соответственно. «Вам, Роза Дмитриевна, действительно на экспертизу надо, только немножко на другую. Туда и ступайте. Вместе с мужем. Можем подсказать адрес»… Но мы – не любые. Любых не испытывают, прикидываясь потерпевшими. Любых не ждет служебная проверка и ее горькие результаты, связанные с последующим материальным ущербом. Не говоря уже о моральном. Любых не берут в космонавты… Только вежливых профессионалов.

– Простите, Роза Дмитриевна, а мужу вы об этом говорили?

– Ни в коем случае! У него язва! Вдруг случится обострение на нервной почве?… Значит так. Вот мое заявление. Заводите дело и отправляйте соседа в тюрьму. Предупреждаю, не арестуете, я дойду до Кремля.

На стол ложится тетрадный лист, исписанный витиеватым почерком. Увы, распознать, прикидывается Роза Дмитриевна дурой или таковой является на самом деле слету я не могу. Да и профессиональный психиатр тоже не сможет. С одной стороны все признаки на лицо, достаточно заявление прочитать и задать пару наводящих вопросов. С другой – в оргинспекторском бойцы натасканные, службу знают добре, как Жеглов говорил. Прикидываться умеют, когда надо. И главное, хитрые со своими подходцами. Опаску имеют. Не с какой-нибудь банальной заявой о краже придут. А вот – о виртуальном изнасиловании. Все верно, вдруг меня предупредили? Кражу я как надо отработаю, ни один гад не подкопается. А дурака виртуального, ясно дело, за дверь выставлю. Или «Скорую» вызову. На это и расчет… Хрен, ребята, нет у вас методов против профессионалов сыска.

– Хорошо, Роза Дмитриевна. Никаких проблем. Сейчас съездим на экспертизу в женскую консультацию. А вечером посадим у вас засаду. Вы сможете куда-нибудь отправить мужа?

– Конечно! – в глазах виртуальной потерпевшей загорается огонь возмездия, – я запру его на балконе!

Переигрывает, ох переигрывает… Расчет на любителя…

– Ну и прекрасно, – на моем лице гагаринская улыбка, – Пойдемте. Прошу. Может, воды?

Не дожидаясь ответа, я наполняю специально приготовленный бокал из специально приготовленного графина. Вода предварительно профильтрована.

– Спасибо.

Роза Дмитриевна припадает к сосуду. Осушив до дна, кладет его в свою сумку.

– Вы единственный, кто понял меня. Во всех семи отделах, где я была, кроме хамства, ничего не слышала. Спасибо.

– Не за что. Приходите еще. Всегда рады. Стаканчик верните, пожалуйста. Он казенный, а так бы я его вам подарил…

В дежурке протягиваю заявление Розы Дмитриевны дежурному и шепчу:

– Михалыч, штампуй. Регистрируй.

Седовласый майор, сидящий на своем боевом посту двадцать второй год, пробегает глазами содержимое, после чего секунд пять внимательно смотрит в мои не очень ясные очи.

– Пил?

– Ты чего, Михалыч? Могу дыхнуть. Шишкин велел заштамповать. Я не причем. Он вообще все приказал регистрировать. Новая установка министерства. Говорить народу правду о преступности. Иначе из совета Европы выпрут.

– Кого?

– Родину.

Больше вопросов Михалыч не задает. Опыт. Достает книгу происшествий, регистрирует материал и начинает набивать сводку на компьютере.

– Так и передавать в Главк – виртуальное изнасилование?

– Так и передавай… Вот еще, Михалыч… Надо бы ее в консультацию свозить, – я киваю на стоящую в коридоре Розу Дмитриевну, – отправь Ваську Рогова. Чего без дела сидит? Тем более, он сегодня в ботинках, а не в сапогах.

Пока сидящий на лавочке Вася Рогов не просек тему, я открываю дверь дежурки и зову потерпевшую.

– Роза Дмитриевна, проходите. Вот этот молодой человек отвезет вас на экспертизу.

– А засада? – строго напоминает она.

– Обязательно. Я позвоню…

Следом за Розой Дмитриевной в дежурку врывается пухлорылый субъект со следами истерики на лице и припадает к пульту Михалыча.

– Помогите!… Помо… Ох…

– Что такое?

– У меня попугая украли… Их квартиры. Клетку сломали. Там следы… Включайте этот, как его – «Перехват»!

– А это вот, к товарищу оперуполномоченному. Он разберется.

Я улыбаюсь…

Георгий появляется в три по полудню. Опоздал. Его лик сияет, как купол Исаакия в солнечный день. Ясный мой, свет.

– Все! Андрюхин, все!!! Меня берут!

– Спокойней, Георгий… Сядь и объяснись. Только не на клетку. Там следы. Кто тебя берет? Управление собственной безопасности?

Жора убирает клетку со следами и плюхается на диван.

– Не кто, а куда! В кино берут, братан! В «Занесенных»! На роль мента!

– Неужели? Много вы, похоже, вчера выпили.

– Да не так и много! Два бутылька всего. Лабудянский отличный мужик! Я ему пару наших баек рассказал в красках, с выражением, он и обрадовался. Говорит, какой вы потрясающий типаж! Ни один артист так не сыграет! Гениально! Все, беру без проб! Через неделю первая съемка! Ты представляешь, Андрюхин! Я буду на большом экране. Не в каком-то сериале мыльном, а в солидном фильме! Атас!

Минут на десять Жора пускается в рассуждения про большой кинематограф, свою роль в искусстве и творческую манеру Лабудянского.

– Он продвинутый режиссер, это сразу видно. Мастер! Высший класс!

– Откуда ты знаешь? Он, вроде, ничего еще не снял.

– Это не важно. Его творчество синкретично! Понимаешь?

– Нет. Это как?

Жора пытается объяснить жестами, но получается непонятно. Хотя словечко красивое.

– Короче, он сказал, что будет снимать в стиле Кубрика.

– А кто это? – задаю я контрольный вопрос, хотя, конечно, слышал об этом режиссере.

– Ну, ты дал! Кубрик! Который Рубика изобрел! Кубрик Рубика. Прикинь, как глубоко задумано. Все перемешалось в хаос, но рано или поздно кто-то найдет нужную комбинацию и восстановит порядок. Блеск!

Жора закидывает ногу на ногу и делает затяжку сигаретой, зажатой растопыренными пальцами на манер голливудского актера Джона Траволты.

– А потом, глядишь, фильм в Канны попадет, я в Европе засвечусь. Да, это тебе не ментура, не кошельки ворованные искать.

– Денег то обещали заплатить?

– Да не надо мне никаких денег! Лишь бы сняли! Деньги дело наживное! Но, вообще-то, если фильм в прокате пойдет, я рассчитываю на долю малую.

– Через неделю, значит? Лабудянский все-таки нашел спонсора?

– Нашел, раз снимает. Я не спрашивал об этом. Сейчас, между прочим, многие крупные фирмы в кино вкладываются. Не столько на прокате заработать, сколько свой товар на экране засветить. Водку там, пивко или шампунь какой. А режиссеру без разницы, каким шампунем герой башку моет. Лишь бы спонсор платил.

– Я слышал, деньги даются под раскрученных режиссеров. С новичком опасно рисковать. А Лабудянский новичок.

– Да какая мне разница?! Хоть братва деньги в мешке принесла, лишь бы снимал. Это лучше, чем ничего!

– И тебе не западло будет играть мента за бандитские бабки?

– Я не сказал, бандитские они или нет… В конце концов, мое дело роль играть. Одно хреного – убивают меня по сценарию. Из помпухи в башку. А я суеверный…

– Попроси Лабудянского, пускай сценарий подправит. Ранит тебя, например. Но только, чтобы не комиссовали. А то на одну пенсию не протянешь.

– Просил. Уперся. Искусство, мол, требует крови.

– Тогда смирись… Я надеюсь, ты создашь положительный образ российского милиционера. Станешь культовым героем, в тебя будут играть дети, а министр вручит почетный значок.

Характерный звук шагов в коридоре. Ать-два, левой! Спутать невозможно. Сейчас будет кровь без искусства. Я угадал. Дверь распахивается, на пороге замполит отдела Стародуб Илья Ильич. Зевс-громовержец в погонах. Самый положительный образ российского милиционера. Правда, личико подкачало. Широковато. И перстенек на среднем пальце явно диссонирует.

– Ты где с утра был?!

Вопрос, как вы понимаете, задан напарнику. Лично я с утра принимаю заявителей. Тем не менее, Георгий наивно переспрашивает:

– Я?

– Ты мне не заходи раком за камень.

– А Андрей вас разве не предупредил? – с чистым сердцем напарник бросает под замполита меня, – Я в Центральное РУВД мотался. Там ребята кучу вещей паленых изъяли, проверял, нет ли наших.

– Пять часов проверял?

– Там опера не было на месте, подождать пришлось.

Илья Ильич садится на стул и достает блокнот.

– Так, у кого был, с кем встречался? Телефон. Учти, я с этого вопроса не слезу. К тебе давно претензии назревали.

– Я не помню фамилии, а телефон выкинул. Зачем стол лишними бумагами захламлять?

– Ладно, сейчас вернется машина, поедем, покажешь, где был, – Илья Ильич явно не доверяет Жориным словам.

– Ко мне человек вот-вот придет… По убийству…

Напарник похож на пионера, застуканного сторожем в чужом саду.

– Ничего, человек подождет. В другой раз будешь докладывать не Андрею, а старшим по званию. Хорошие отношения не должны мешать службе.

– Я думал…

– Ты не для того погоны носишь, чтобы думать, – Стародуб закрывает блокнот и обращает свой суровый командирский взор на мою персону, – так, теперь ты. Почему в кабинете беспорядок, с точки зрения грязи? Сложно приборку сделать? Чуть-чуть приложить максимум усилий?

– Не успел. Поздно вчера закончил. Сегодня приберусь, – по военному четко докладываю я.

– А баб зачем повесил? – Илья Ильич указывает на плакат группы «Блестящие», закрывающий вмятину на стене.

Не подумайте ничего плохого. Никого головой о стену я не бил. Вмятина появилась до меня.

– Так они второй год тут висят.

– Баб отодрать… Теперь второе. Ты за сегодня девять материалов заштамповал. И все «глухие»! Рехнулся?! Отдел хочешь угробить?! Я человек добрый, но всему есть предел!

Поясняю – моя сегодняшняя, добросовестная деятельность по регистрации заявлений может нанести показателям непоправимый урон, откинув отдел на последнее место в турнирной таблице чемпионата ГУВД по раскрываемости.

– Вы предлагаете отшивать людей, пришедших к нам за помощью? Я правильно понял?

Минута молчания. Жора осторожно крадется к дверям, пользуясь неразберихой в мыслях Стародуба. Я пытаюсь угадать следующую реплику замполита. «Ты сначала раскрой, а потом регистрируй. Город на спецконтроле в министерстве…».

– А почему брюки мятые? Что, всю ночь на бабе лежал? – резко меняет курс Илья Ильич.

Не угадал.

– Виноват. Отпарю, – четко, по-военному отвечаю я.

– Завтра проверю, – сделав пометку в блокноте, замполит поднимается и ловит в прицел не успевшего смыться Георгия, – так, никуда не уходи, вернется машина, поедем в Центральное РУВД.

Жора обречено вздыхает и прекращает попытку побега.

– Нам деньги не за то платят, чтоб по пять часов неизвестно где болтаться, – заканчивает воспитательную речь Илья Ильич, стоя в дверях, – государство вам не бездойная корова.

Исчезает. Те же, без замполита.

– Вот, Андрюхин, а ты говоришь, зачем в кино сниматься, – Георгий с неподдельной злостью смотрит на дверь, – Вот для того! Чтоб всякие отставники тобой не командовали, как салагой! Какое его дело, где я был? Пиво пил! Ничего, посмотрим, что он после выхода фильма петь будет. Корова бездонная!

– У тебя первые признаки звездной болезни. Имей в виду, пилюль от нее нет.

– Ничего, не заболею… А я не понял, ты чего, правда, десять «глухарей» штампанул?

– Девять. Правда. Решил провести эксперимент. Посмотреть, что измениться в отдельно взятом подразделении.

– Премии лишат, вот и все, что изменится. Ты больше так не экспериментируй, Менделеев. Это тебе не научный институт… Ну, гад. Все настроение испоганил!

Это не обо мне. Добрым словом Георгий вновь помянул Стародуба.

– А где ты действительно был? Дрыхнул, что ли?

Жора опускает глаза, трет рукой подбородок, рассуждая про себя, говорить или не стоит.

– Я это… Репетировал… Лабудянский попросил текст выучить, ну и в роль войти по возможности. Вот я и… Только попробовать хотел, а потом глядь на часы… Увлекся.

– Слушай, Жор. Кино это прекрасно, но как же убийства? Ты хочешь вот так, за здорово живешь, променять одно на другое? А как же Рудольф Аркадьевич? Или он тебе больше не интересен? Кто его прищучит? Утконос? Или Илья Ильич?

Жора виновато опускает глаза на мой не подметенный пол.

– Не боись… Раскроем.

Выходя на днях из ворот фабрики, Георгий был настроен заметно решительней, метал молнии и клялся, что прижмет к ногтю этого наглого вруна Шилова и самого переработает на мусор. «Эх, мешок бы ему на голову, да в лесок! Как в кино с Бельмондо!» «Шилова в мешке не утаишь, Георгий. Да и у нас пока не Франция».

Сейчас боевой задор коллеги на порядок ниже.

– Раскроем? – переспрашиваю я, – интересно, как? К тому ж, у тебя репетиции.

– Они не помешают… А к Рудольфу есть тайная тропка. Никуда наш И.О. не денется.

– Поделись, если не секрет. Что за тропка?

– А ты сам еще не понял?

Жора отрывает взгляд от пола. Во взгляде проснулось вдохновение.

– Честно говоря, нет. Жена?

– При чем здесь жена?… Машенька.

– Секретарша?

– Абсолютно верно. Думаю, красавица нам подойдет. Шилова она ни в грош не ставит. Не авторитет он для нее. Сам посуди, красить глаза в присутствии начальника… Это открытое нарушение секретарского кодекса. Да и потом… Заметил, как она на него смотрела?

Должен заметить другое. Жора никогда не упустит возможности совместить приятное с полезным.

– Не заметил…И что необычного в ее взгляде?

– Опусти башку в очко деревенского туалета, сделай глубокий вдох, а потом посмотрись в зеркало. Вот такой же взгляд был и у нее.

Замечательная метафора. Чувствуется, Георгий действительно не напрасно провел время с человеком искусства. Мне больше делать нечего, как башку в очко совать. И почему именно деревенского туалета? Наш, отделенческий нисколько не хуже.

– Я так думаю, если ее расположить, она много чего расскажет. И про живого директора и про мертвого. А дальше видно будет…

– Я кое в чем не очень уверен… Машенька-то нам подойдет. Но подойдем ли ей мы? Ты ведь правильно заметил, ее надо расположить…У тебя много денег? Или ты собираешься ей стихи читать?

– Есть у меня, чем ее расположить, – голосом Глебушки Жеглова заявляет мой друг, – какая баба не мечтает попасть в Голливуд? Не говоря о секретарше с фабрики по переработке отходов.

– В Голливуд?

– Я фигурально выражаюсь. В мир кино. Иная подруга за секунду в кадре пол жизни отдаст. На этом и сыграю. А не хотите ли, Машенька, в кадр-другой попасть? Но с маленьким условием…

– Ты еще сам не снялся.

– Чепуха, договорюсь с Лабудянским. Жалко ему, что ли, человеку роль в массовке дать? Там как раз в сценарии пара бомжих есть… А ты говоришь, зачем мне кино…

– А в казино не хочешь с ней сходить? В «Бармалей», например?

– Дай денег, схожу.

– Я не о том. Жетончик у Бочкарева в кабинете…

– Ну и что? Человек любил азартные игры. Если б мне там поведали, кто его пристукнул, бегом бы побежал. Но только не поведают мне там ни хрена.

Беспокоит Михалыч по местному телефону. Небось, десятое, юбилейное заявление. Ошибся. Прибыла машина, Жору ждет увеселительная прогулка. Но не в Диснейленд.

– И не лень барану бензин тратить, – ворчит напарник, покидая мой кабинет, – скорей бы, скорей бы в кино…

Остаток дежурства прошел в той же экзотической обстановке. Я пытался вычислить, какая еще из восьми заяв липовая, но так и не сумел. А посему регистрировал все аккуратно и без мухлежа. В хозяйственный магазин, откуда утащили банку с краской, пришлось нестись аллюром, периодически шарахаясь от бросающихся следом собак. Хозяин, увидев мою истекающую потом физиономию, долго извинялся, что побеспокоил органы такой ерундой. На что я уверенным тоном заявил – пустяков для нас не бывает, помогать людям наш долг и честь. Хозяин прослезился… Замполит с Жорой вернулись из путешествия по местам боевой славы лишь в районе девяти вечера, наконец, освободив машину… Чем закончился вояж, не знаю, Жора сразу рванул домой. Репетировать, наверно.

Сейчас на хронометре без пяти десять. Еще пара часов и мое дежурство уйдет в историю. А кто знает, может и войдет. Я варю пельмени в электрочайнике и релаксирую, закинув ноги на стол. Идиотская привычка, взятая из полицейских сериалов, от которых я тащился до прихода в ментуру. Сейчас уже не тащусь. От одной, слава Богу, избавился – демонстративно таскать сбрую с кобурой и пистолетом. Укушенный еще таскает, хотя однажды получил за это от своих же. Зарулил в кабак, с понтом снял пиджачок, обнажив свою фирменную упряжь и висящий под мышкой пистолет. За что и был мгновенно вырублен двумя ОМОНовцами, подрабатывающими в кабаке вышибалами.

О, а вот и он. Легок на поминках. Я убираю ноги со стола. Ну, чем еще обрадуете, царь Борис?

– Зараза! – переступив порог Укушенный бьет кулаком о стену. (Где ж на всех «Блестящих» напастись?), – сука какая-то у нас на земле завелась. Весь район наркотой снабжает.

– Героином?

– Всем, что душе угодно. И кокс и «колеса»… По бросовой цене. Где-то поблизости окопался. Наши дилеры раньше у черных на Левобережном рынке брали, а теперь у него. Якобы, в какой-то хате перевалочный пункт. Ширево из Закавказья идет, партии сумасшедшие, а здесь уже по дилерам раскидывается.

– Откуда информация?

– Человечек мой только что шепнул. Где хата, он не знает, но попробует вычислить. Думаю, в общаге какой-нибудь. Хорошо б накрыть.

– Слей тему в ОНОН [ОНОН – отдел по борьбе с незаконным оборотом наркотиков], пускай крутятся.

– Не доверяю я нашему ОНОНу, – Борька зачем-то оглядывается на дверь и снижает громкость вещания, – месяца два назад уже доверился. (Мат). Мне Бурундук стуканул про черных с герычем [герыч (жарг.) – героин] из девятого дома, я как идиот в ОНОН перекинул. Черных так и не накрыли, а Бурундука через неделю с «передозом» [передоз (жарг.) – передозировка] на окраине города нашли. Да еще отбуцканного. Помнишь Бурундука? Мелкий такой шустрила.

– Помню.

– Так что теперь я лучше сам… Лидка меня не искала?

– Звонила. Полчаса назад где-то. Я сказал, ты в прокуратуре.

– С ума сошел? В такое то время? Она ж туда перезвонит.

– Тогда предупреждай где ты. В засаде, кстати, не против посидеть сегодня? У девчонки одной. Сосед ее донимает. Ничего девчонка, симпатичная. Мужа не будет. Кроссворды порешаете, в картишки перекинетесь. На раздевание. – Иди ты, – огрызается Укушенный, – сам садись.

После одного события засады для Бориса больная тема. Причем, в прямом смысле. Сидел он как-то с Васей Роговым в хате у одной балерины, которую хотели навестить квартирные воры. Сидеть в засадах скучно, неинтересно. Ну и предложили хозяйке в карты сыграть. На раздевание. У Васьки всегда дежурная колода в кителе. Балерина похихикала для вида и согласилась. Фигурка – «Плейбой» отдыхает, что ж не сыграть? Раздеваться, конечно, договорились не до полного «ню», а в разумных пределах. Понеслось. Так увлеклись, что не заметили, как законный супруг вернулся. А муж, не просто муж, а чемпион военного округа по боксу. Пришел герой с боевого дежурства. Заходит в гостиную и наблюдает групповую эротическую сцену. Вася в семейных трусах и носках, Бориска, в том же, но без носок, и молодая жена «топ лесс». Интимный свет, интимный Джорж Майкл из магнитофона, винишко, картишки. Легкий, игривый смех… Ой, здравствуй любимый. Знакомься, это мальчики из милиции. В засаде сидят… Мальчики даже документы достать не успели. Короче, повезло, что у мужа боевого оружия не оказалось. Хотя, оно ему и не к чему… Укушенный вышел из нокаута через час, Вася, по-моему, до сих пор не вышел, а балерина больше не танцует. Получила травмы, несовместимые с балетом.

– Я чего зашел, – Борька зажигает спичку от подошвы. (У него там чиркаш приклеен), – две новости. Хорошая и очень хорошая. С какой начать?

– С любой. Как совесть подсказывает.

– Тогда с хорошей. Мокруху на Пескоструйной раскрыли. Где директора статуэткой отоварили.

– Кто раскрыл?! Как?! – возмущаюсь я.

– Главк… Жену, вроде, колонули. Она его.

– Откуда знаешь? Тоже человек сказал?

– Не, в прокуратуру заезжал нашу. Ей как раз сотку [сотка – задержание по подозрению в совершении преступления в пор.ст.122 УПК РФ на трое суток] выписывали. Я подробностей не знаю, но, якобы, ни в каком театре она не была, а с мужем у нее неприязненные отношения, аж кушать не могла. К тому ж, она теперь наследница престола. А наследство там не слабое…

– Странно, Жора уверял, что она ходила в театр. На «Калигулу». Даже звонил туда.

– Ходить то, ходила, только не в этот раз. А в этот был другой актерский состав. Мужики зацепились, а дальше дело техники.

Бедный Жорик. Переиграл его Утконос. Операция с секретаршей Машенькой, похоже, отменяется. Надо будет оторвать творческую натуру от репетиции. Обрадовать.

– А вторая новость?

– Сейчас Серега Луков позвонил… Который о подставе предупреждал…

– И чего? – настораживаюсь я.

– Короче, проверяющие к нам не поехали. В другом районе ловили… Поэтому работай спокойно, не волнуйся. Я тебе еще днем хотел сказать, да забыл. Все, бывай. Позвонит Лидка, скажи, я поехал домой, пусть накрывает стол.

Пока я перевариваю очень хорошую новость, Укушенный растворяется в пространстве, которое тут же прорезает очередной телефонный звонок.

– Алло! Это я! Все в порядке. Муж на балконе, можете приходить в засаду.

– Роза Дмитриевна?

– Да… Вы адрес помните?

– Не будет засады… Главный по засадам уволен за прогулы. Спокойной ночи.

Я называю это фортуной. «BRКак говорят наши чеченские друзья, каждый свою плешь чешет сам. Сия поговорка постоянно выплывает из темных глубин мозга после очередного дежурства. Когда я, тяжело дыша, стою на опустевшей остановке и философским взглядом провожаю последний автобус, добежать до которого мне не хватило сил и нескольких секунд. Сегодняшний вечер, увы, не становится исключением. Пролетев хорошо изученную стометровку „отдел -остановка“, я обречено развожу руками и начинаю чесать плешь. Путь домой долог, пешком часа полтора. Отчаяние не мое амплуа, однако, тоскливо. Большие министерские чины затеяли на днях очередную реструктуризацию системы, а элементарный вопрос – как честному сотруднику добраться после дежурства домой, решить не могут. Он им даже в голову не приходит!

Конечно, можно остаться ночевать в отделе, но выспаться там не дадут. Михалыч станет дергать по всякой чепухе, несмотря на то, что есть дежурный опер по району. Суточные дежурства по отделам в нашем райуправлении отменили ввиду острого дефицита личного состава. Составили график, и теперь на ночные заявки выезжает упомянутый дежурный по всему району и отдувается за всех. Район у нас, к слову, большой, в нем пять отделов. Но все это не ваши проблемы, наверняка, хватает своих, и я ни коим образом не хочу вас загружать милицейскими производственными особенностями.

Мой жизненный принцип – лучше плохо идти, чем хорошо стоять, а посему, скомандовав самому себе: «Шагом марш!», звонко чеканю шаг по тротуару. Хулиганов и грабителей я боюсь не очень, патрон в патроннике, и в случае чего, отобьюсь без проблем. Каждый раз, слыша за спиной шум приближающейся попутки, вскидываю руку, в надежде, что меня подбросят нахаляву. Вернее, не совсем нахаляву. Я цинично злоупотребляю служебным положением, предлагая водителю оградить его на время поездки от претензий ГИБДД. Несознательное большинство отказывается, их интересует только материальное вознаграждение, но кое-кто соглашается. Общение с ночным инспектором штука малоприятная, и ни к чему хорошему, как правило, не приводит. Даже если ты действительно не нарушал. Но наши правила тем и замечательны, что их можно трактовать как угодно, в зависимости от ситуации, благосостояния или настроения инспектора.

Первые два водителя, остановившиеся на мой призывный жест, от заманчивого предложения наотрез отказываются, хотя и не в грубой форме, понимая, что имеют дело с представителем власти. Третий, хозяин древнего, чемоданообразного «форда» соглашается.

– Залазь…

Парню лет двадцать, небритостью и героической формой носа он напоминает мексиканского мачо. Надеюсь, машина не в угоне. Такое трагическое совпадение уже имело место в моей жизни. Подсел, пару раз отмазал водилу от ГИБДД, сказал спасибо, а утром обнаружил, что авто угнано с моей же территории. До сих пор гадаю, зачем угонщик меня тогда подобрал?

– А точно отмажешь? – интересуется мой нынешний спаситель, когда мы трогаемся.

– Точно.

– Прикинь, у меня друган на «гиббонов» [гиббоны (жарг.) – сотрудники ГИБДД] в суд подал.

– За что? Обобрали?

– Не, круче. Говорит, когда трезвым за руль садится, обязательно его тормознут. А тут датый поехал, и никто не прицепился. В итоге с моста нырнул. Сам выплыл, а тачка в Неве осталась. Вот он и наехал на инспекцию. Мол, если б вы меня вовремя тормознули, то ничего бы и не стряслось. На фига вы на дороге нужны? Взятки сшибать или делом заниматься? Как думаешь, выиграет?

– Вряд ли… Нет причинно-следственной связи.

Я понимаю, почему он меня взял. В салоне, даже невооруженным носом улавливается густой дух алкогольных паров. Здесь Русью пахнет… Я вновь превращаюсь в пассивного пьяницу. О, да мы не одни. На заднем сидении, прислонившись к стеклу, мирно похрапывает второй пассажир, бородач пред пенсионного возраста. Бутылка, зажатая в его руке, вероятно и стала причиной здорового крепкого сна.

– Тогда, клево! – юноша протягивает руку к бородачу, забирает сосуд и припадает к горлышку. Неочищенная коньячная смесь.

– Будешь?

– Не, спасибо. У меня торпедо.

– Иди ты!

– Гляди, – я задираю рубаху и демонстрирую шрам на боку. Итог лихачества на велосипеде. Хорошая отмазка, чтоб долго не объяснять, почему не пью, и чтоб не обижать угощающего, – подшился. Теперь ничего, крепче йогурта.

– Да, попал ты. Не завидую. Фигово без бухалова.

У тебя все впереди. Это я, естественно, не вслух. вжимает педаль газа в пол. Глушитель на транспорте либо отсутствует, либо давным-давно прогорел, рев движка будит полквартала. Старт! Бородача словно куклу швыряет на сидение, но ему уже все равно. «Форд», гремя каждой деталькой своего заокеанского организма, за десять секунд разгоняется минимум до сотни баксов в час. Тут и ксива уже не поможет. Я что есть силы, упираюсь ногами в пол. Да, зря я так опрометчиво. Боюсь, отмазывать от коллег будет уже некого. И, что самое обидное, некому. Мачо врубает магнитофон, ровесник машины. Из динамиков, прикрытых картонными коробочками с дырочками, вырываются мрачноватые перекаты «металла». Достойный аккомпанемент в переходный момент. С этого света на тот. Но гораздо лучше, чем отечественная попса. Потому что, не понимаешь слов.

«Форд» подпрыгивает на бугорке и последующие метра три планирует над дорогой. При приземлении я бьюсь головой о потолок.

– Слышь, старина… Ты сбрось немножко…

– А чо? Ты ж сказал, отмажешь.

– Да дело-то не в том. Стукнемся.

– Не стукнемся, скорость-то детская. .Я бросаю взгляд на спидометр и замечаю, что стрелка безмятежно покоится в районе нулевой отметки.

– Сломался, – ухмыляется мачо, опять протягивая руку назад к бутылке, – да и хрен с ним. .Фонари вдоль проспекта мелькают как трассирующие пули. Слава Богу, пока мимо. Именно в такие моменты особенно приятно подумать о смысле бытия, вспомнить любимые лица, прикинуть, зачем ты явился в этот грешный мир, а еще лучше расслабиться и получить удовольствие. Бумс! Еще один расслабляющий удар по затылку. Это здорово, но даже хорошее, в конце концов, надоедает. Впереди мост. В суд на ГИБДД я подавать не планирую, судьбу Айртона Сены разделить не хочу, поэтому надо принимать меры. Лучший способ успокоить буйного – поговорить за жизнь. Не раз проверено.

– Батя, что ли твой? – киваю я на бородача, черты которого немного совпадают с чертами мачо.

– Не знаю, – небрежно отвечает мой юный попутчик, вновь прикладываясь к бутылке, – он говорит, что да.

Бест!!!

– Нажрался на работе… Мать велела съездить забрать. Футбол, бля, из-за него просмотрел. Лига чемпионов сегодня. Ничего, минут десять до свистка осталось, может, успею.

Он добавляет. Кажется, у машины отвалился задний бампер. Но Лига чемпионов есть Лига чемпионов. Остается надеяться, что Господь сегодня в хорошем настроении. Мачо не сбросит газ даже под угрозой пистолета.

Я называю это увлеченностью.

Из-за столба выскакивает инспектор с радаром и волшебной палочкой. Не знаю как для кого, а для меня она сейчас действительно волшебная. Фу-у-у… Снижаемся, пристегните ремни.

– Тьфу, зараза!!! – с неподдельным страданием горланит мачо, ударяя кулаками по рулю, – теперь точно не успею! Иди, отмазывай, раз обещал.

Долг платежом зелен. Выхожу.

– Лейтенант Миронов. Доброй ночи. Посмотрите сюда.

К моим глазам подносится дисплей радара с тремя цифрами. 142. Ого! Славно покатались. Комментарий излишен.

– Офонарели? – интересуется молодой инспектор.

– Извини, старик. Оперативная нужда, – разворачиваю багряные корочки, – это я велел. В засаду успеть надо.

Теперь неподдельное страдание легко читается на лице инспектора. Понимаю – план по валу, вал по плану…

– Мужики, не беспредельничайте… Хотя бы до сотни скиньте. Это ж вам не «Формула-1».

– Договорились, – я прячу удостоверение и открываю дверь машины, – бандитов возьмем, тебя в приказ впишем. Без проблем.

– За это спасибо, но… Можно тебя на секунду?

Я вновь прикрываю дверь.

– Что такое?

– Слушай… – явно мнется лейтенант, – у тебя рубля нет?

– Есть, наверно, – я достаю из куртки две полташки, – а зачем тебе?

– Понимаешь… Вы у меня сегодня первые… Если денег не сниму, удачи не будет. Примета плохая…

Георгий снова опоздал, появившись в отделе без четверти одиннадцать. Но через порог он перешагнул, не воровато озираясь, боясь попасть на глаза руководству, а гордо подняв голову и распрямив плечи. Лицо, как вымытая «Комметом» раковина. Блестящее и светлое. Такое я видел у друга лишь однажды, когда он слез с иглы. Шутка. Когда он нашел потерянную в продуктовом магазине «ксиву». Заметив меня в коридоре, испустил рев Кинг-Конга летящего с небоскреба, и распахнул передо мной свежий номер «Городских хроник».

– Читай!

– Король Люксембурга собирается посетить Северную столицу… А ты-то тут причем? Ты уже король?

– Не то! Ниже! Новости культуры!

Я опускаю глаза и обнаруживаю заголовок «Занесенные снегом» в Питере».

«Молодой, но уже довольно известный питерский режиссер Вениамин Лабудянский на днях приступает к съемкам своей первой полнометражной ленты „Занесенные снегом“. По прогнозам известных кинокритиков, фильм обещает стать событием не только в культурной жизни города, но и страны, и наверняка попадет в топы. Сценарий держится в глубоком секрете, но, как нам стало известно из достоверных источников, это психологический триллер с элементами мистики. Любопытно, что Лабудянский пригласил в картину как популярных, так и никому неизвестных актеров, в том числе и непрофессиональных. Все съемки будут происходить в Петербурге. Бюджет картины, а также источник финансирования не разглашаются. Премьера картины назначена на февраль будущего года.»

– Ну, и что? – спрашиваю я напарника, ознакомившись с текстом.

– Как, что?! Ты не понял? Событие в жизни страны! Попадем в топы!…Пригласил непрофессиональных актеров! Меня то есть! Это же, это же…

Под аккомпанемент Жориных восторженных междометий мы доходим до моего кабинета.

– Успокойся, старик. Сегодня в топе, завтра в жо… Премьера только в феврале…

– Нет, я теперь не отступлю… Это мой шанс! Мой! Единственный и неповторимый!

– Заходи, – я приглашаю Георгия в свой кабинет, – тут для тебя еще одна новость.

Я передаю Георгию вчерашнюю информацию Укушенного о раскрытии убийства Бочкарева. Оценив ее, Жора резко срывается в минус.

– Фуфло это все! Кто ее расколол? Утконос? Ха-ха… Да он малолетку сопливую не расколет, ни то что Бочкаревскую жену… В театре не была? Ну и что с того? Может, к хахалю ездила. А Утконосу лишь бы отрапортовать, да в сводку попасть! Андрюхин, я с женой разговаривал, рожу ее видел! Нельзя так сыграть!

Согласен, иногда сыграть нельзя.

– Раскололась… Как же. Подумай, какая нормальная жена из-за неприязненных отношений будет мочить супруга в собственной квартире?

– Ну, вообще-то, в основном, в квартирах и мочат.

– Прекрасно тебя понимаю.

– Да иди ты… Я вчера одну штуку придумал. Подобью Машку, она с шиловских ключей слепки сделает. А мы ему в хату «жука» зарядим. У меня «жук» фирменный есть, помнишь, у бомжа отобрали?

Месяц назад Вася Рогов, ведя борьбу с терроризмом, проверял подвалы и в одном из них обнаружил дипломат, напичканный непонятной аппаратурой, по внешнему виду шпионского назначения. Решив, что кейс принадлежит ваххабитам, он спрятался за трубу и стал ждать гадов, позвав на подмогу Георгия. Но вместо ваххабитов, в подвал спустился местный алкаш без прописки. Получив упреждающий удар, он понял, что скрывать правду бессмысленно и все честно рассказал. Кейс забрал у пьяного в умат пассажира троллейбуса, воспользовавшись беспомощным состоянием жертвы. Привлечь злодея к ответственности не смогли, не нашли потерпевшего. Жора показал находку специалистам, те подтвердили, что аппаратура действительно шпионская, правда, не последнего поколения, но изготовлена в заводских условиях. В качестве компенсации за потерянное время, проведенное в подвале, мой друг оставил кейс у себя.

– Ты обалдел? Что значит зарядить? – уточняю я.

– А то и значит. Откроем дверь, установим «жука», недельку послушаем, после назад заберем. Все! Минимум риска, максимум пользы!

Я не успеваю оценить предложение, в кабинет врывается лучший друг милиции – Илья Ильич Стародуб. Солнечный зайчик, отразившись от его блиноподобного золотого перстенька, больно бьет в глаз.

– Так, – разворачивает он распечатку, – только что приказ пришел. С сегодняшнего дня в городе операция «Арсенал». На трое суток. Чтоб к вечеру каждый изъял по единице огнестрельного оружия. И второе. Уже от меня лично. У соседей опера задумали забастовку устроить. Условия работы, видишь ли, не нравятся. Так я предупреждаю без смеха на губах – не дай Бог. Погоны на стол – и бастуйте, сколько влезет, хоть до могилы. И остальным передайте.

Предупредив, Илья Ильич покидает поле битвы.

– И ушел, высоко хлопнув дверью, – комментирует Георгий, – а что, правда, бастуют?

– Вроде да. Васька рассказывал. Только дежурный заявы принимает, остальные сидят, кроссворды решают и в морской бой рубятся.

– Лихо… А что требуют?

– Не знаю… Свободы слова, наверно. . – Черт… «Арсенал», «Арсенал», – начинает страдать коллега, – а «Манчестер» ему не надо? Или «Реал»? Где я ему до вечера ствол изыму? Этак я б каждый день изымал… Слушай, а давай ты мой изымешь, а я твой. Сам же знаешь, главное сводку слепить, отрапортовать. А потом, якобы, разобрались. Ошибка, дескать, вышла… Как идея?

– Не плоха, но не прокатит. В сводке надо указывать, не только что изъято, но и у кого…

– Эх, точно, – расстраивается напарник, – но ты, если пару изымешь, запиши один на меня. Лады?

– Лады, – с чистой совестью обещаю я, будучи в твердой уверенности, что ничего не изыму.

– О'кей, я к себе, найдешь деньги, зови. А насчет «жука» я на полном серьезе.

Я остаюсь в одиночестве. Вернее, не совсем. С «Городскими хрониками», забытыми Георгием на столе. Что тут у нас? Кроссворд, реклама, погода, криминальная хроника… Полюбопытствуем.

«Сотрудники Управления уголовного розыска Петербурга раскрыли убийство директора фабрики по переработке бытовых отходов Ильи Бочкарева. Напомним, труп 49-летнего директора с черепно-мозговой травмой был обнаружен на прошлой неделе в собственной квартире на Пескоструйной улице. По подозрению в совершении преступления задержана вдова Бочкарева, по версии следствия, совершившая убийство на почве личных неприязненных отношений. На днях ей будет предъявлено обвинение в убийстве. Таким образом, первоначальная версия о заказном характере преступления не подтвердилась».

«Сенсация! Высокие технологии все активнее используются разного рода правонарушителями, и очень скоро это явление может принять размеры стихийного бедствия. Необычное преступление произошло в Заневском районе. То, что раньше можно было принять за бред сумасшедшего, сегодня действительно случилось. Из особо информированных источников нам стало известно, что в городе появились виртуальные насильники. Первыми забили тревогу сотрудники милиции Заневского РУВД, куда обратилась гражданка П. с заявлением о вышеупомянутом изнасиловании. Как это не удивительно, информация подтвердилась. Сотрудники РУВД от более подробных комментариев отказались, сославшись на тайну следствия. Решается вопрос о заведении уголовного дела. Мы будем следить за развитием событий».

О заведении… Грамотеи. Завести можно блох. Или собачку. Интересно, кого они имели в виду под особо информированными источниками? Неужели Ваську, которому Шишкин отписал материал? Кстати, о Шишкине. То, что я выслушал от него на утренней сходке по поводу моего вчерашнего дежурства, можно заносить в книгу рекордов Гиннеса. Такой плотности мата на единицу времени, по-моему, не достигал еще ни один человек в мире. Я чуть не сложил буйну головушку на поле брани.

«Городские хроники» летят в корзину. Хватит расслабляться, пора изымать огнестрельное оружие. Я приподнимаю сиденье своего скрипучего дивана и в куче всякого хлама нахожу пару ржавых деталей от немецкого автомата времен второй мировой. Ствол и затвор. Откуда они в диване, никто уже и не помнит. Я в том числе. Прикрутить проволокой то и другое к ножке старого стула, валяющейся под батареей, дело пяти минут. Готово. Накрошить гвоздей в дуло, настрогать серы от спичек в затвор, и, в принципе, можно ехать в Америку, разбираться с мафией. Но прежде надо разобраться с начальством. Так, первая задача решена – оружие есть. Задача номер два – его у кого-нибудь изъять. Само по себе, будь это хоть зенитно-ракетный комплекс, оно никого не интересует.

Заглядывает Тамара с ведром и шваброй в руке.

– Андрюша, у тебя помыть?

– Знаешь, Тамара, что мне сейчас нужно?

– Освежить кабинет?

– Не совсем… Слушай, ты ведь, кажется вольнонаемная? Да?

– И чего?

– У меня к тебе выгодное предложение. Три следующих дня я мою отдел вместо тебя. Совершенно безвозмездно.

– Это ж на хрена? – как всегда тонко уточняет паспортистка.

– А я у тебя сейчас изыму вот это, – изготовленная мной огнестрельная конструкция поднимается до уровня Тамариных глаз.

– С ума спятил? Статью предлагаешь? Нашел дуру.

– Во-первых, оно не стреляет, во-вторых, материал распишут мне. И я его тут же сдаю в архив.

– Я ни черта не понимаю, – пожимает плечами Тамара, – давай лучше ведро вынесу.

– Операция «Арсенал»… Сводка. Ты ж наш человек, чего тебе объяснять? Три дня, Тамар. К дочке в деревню съездишь. Глянь, погода, какая классная.

– Ладно! Только, чтоб на совесть вымыл. Особенно сортир. Сортир это лицо отдела. И бутылку водки за моральный вред.

– Заметано, – я достаю лист бумаги для составления акта изъятия, – садись. Где изымать будем – дома или на улице?

– Никаких дома. Еще не хватало.

– Как прикажешь. Значится так – нашла в кустах, стала рассматривать, а тут я… Руки вверх.

Блин, взрослые люди…

Я называю это деловым подходом.

– А я хомяков решил разводить, – Укушенный откусывает кусок от огромного бутерброда и пережевывая, продолжает, – выгодный бизнес. Хомяк стоит двадцатку. Плодятся они раз в месяц. По шесть-восемь штук сразу. Жрать им много не надо. Я подсчитал, если взять для начала три пары, в месяц можно зашибить минимум четыре сотни. Плохо разве?

– А как же закон о милиции? – уточняю я, – сотрудник не имеет правазаниматься коммерческой деятельностью. Устроит тебе Илья Ильич бизнес, ежели пронюхает.

– А это не коммерция. Это хобби. А продавать их Лидка будет. Я уже книжку купил. Пособие по уходу. Разводить лучше сирийских хомяков. Они неприхотливей и красивей. И идут хорошо. А китайские – так себе, на любителя. Отстой. Плохо только, что кусаются они здорово и воняют зело.

– Делать тебе не фиг. Четыреста рублей… Ты их еще продай, – скептически оценивает Борькину идею Жора, – вон, халтуру найди какую-нибудь, как нормальные люди делают.

– Халтура не приносит морального удовлетворения.

– Так, я не понял, тебе деньги нужны или моральное удовлетворение?

– Мне нужно моральное удовлетворение, приносящее материальную выгоду.

– В природе так не бывает. Либо то, либо другое.

– А ты в кино за спасибо собираешься сниматься?

– Э, ты хомяков с искусством не равняй.

– Тихо, харе базарить, – прерываю я диспут коллег, – вон, не она?

Коллеги всматриваются в вышедшую из подъезда девушку.

– Не, – уверенно заявляет Георгий, – наша блондинка! Ты, что не помнишь?

Я, конечно, помню, но кто знает, сколько лет фотографии, стоящей на рабочем столе Рудольфа Аркадьевича Шилова? И тем более, неизвестно, когда его доченька в последний раз красила волосы. А ошибка в объекте может сорвать нашу грандиозную операцию.

Операция называется «Негласная установка подслушивающего устройства в квартиру подозреваемого». Операция, о которой так долго говорил Георгий. Подозреваемый – Рудольф Аркадьевич. Исполняет трио сумасшедших оперов. Операция совершенно незаконна с точки зрения права, но вполне допустима с точки зрения «лево». Главное, знать границы дозволенного и остро чувствовать линию. Ну-у-у, скажут иные, а как же игра ума, дедукция и прочие правила жанра? «Жука» поставить любой дурак сможет. Зашел, положил, ушел. Сиди и слушай. Так не честно. На что я совершенно спокойно отвечаю. Не любой. Это вам не хомячков разводить. Попробуйте сами, ради спортивного интереса и убедитесь.

Лично мы занимаемся этим делом с семи утра, сидя в салоне комфортабельного «Москвича», взятого напрокат у Борькиного тестя. Жора все-таки уговорил нас принять участие в неблаговидном мероприятии. Для нас с Борькой, как и для него, это первый подобный опыт. Если кто-то думает, что подобному ремеслу мы где-то обучались, то напрасно. Учиться придется на ходу, можно сказать без отрыва от производства. Наша шпионская машина припаркована во дворе дома Рудольфа Аркадьевича, между двух вросших в землю раритетов автомобильной промышленности периода становления социализма. Мы ждем, когда квартиру Шилова окончательно покинут живущие в ней обитатели. А точнее, обитательница. Хозяин укатил на своем «Фольквагене» ровно в семь тридцать, жена ушла пешком в девять, теперь очередь за дочуркой, которой явно нравится понежиться в постельке. На часах почти одиннадцать, а она по-прежнему не соизволит покинуть жилище и отправиться в свой Институт культуры. Нам остается тупо сидеть и ждать, рассказывая друг другу бестолковые сплетни и перекидываясь в картишки. Укушенный лопает бутерброды в режиме «нон-стоп», запивая их чайком из термоса. Как в него столько влезает?

Ключи от квартиры Георгий бережно сжимает в руке, не выпуская ни на минуту. Как ему удалось уговорить Машеньку сделать слепки, он держит в глубокой тайне, но я уверен, одними обещаниями роли бомжихи дело не ограничилось. Наверняка, не обошлось без греха. Но это тайна следствия. Мудро. Семейное счастье не должно страдать из-за производственных проблем. Но факт есть факт – ключи в наличии, а победителей, как известно, не судят. Сделать дубликаты со слепков, в порядке шефской помощи, взялся один бывший опер из «квартирного» [квартирный отдел – отдел по борьбе с квартирными кражами] отдела, открывший в городе сеть мастерских по срочному изготовлению ключей. Говорят, он также производит отмычки и «фомичи» и даже собирается легализовать сей бизнес, ведь в законе про отмычки ничего не сказано, а стало быть, можно. Если власти ему откажут, он пойдет в суд. Адвокаты уже готовы вступить в бой.

Кстати, от секретарши напарник узнал еще одну очень любопытную деталь. Рудольф Аркадьевич обожает «Мартини» и даже на работе всегда держит пару бутылочек на случай непредвиденных сабантуев. Это придает нам уверенности в победе и добавляет оптимизма. Еще Машенька подтвердила, что шеф действительно не в ладах с женой, но очень трепетно относится к дочурке и балует ее без меры.

Сигнализации в квартире нет, мы без труда пробили это в нашем отделе охраны. Рудольф Аркадьевич жмот, рассчитывает на крепость дверей. О, святая простота.

– А что, если она вообще сегодня не выйдет? – вполне разумно спрашивает Укушенный, распечатывая глазированный сырок «Браток в шоколаде».

– Тогда мы вернемся завтра. Или послезавтра. Когда-нибудь она ведь выйдет?

С последним аргументом трудно не согласиться. Когда-нибудь выйдет, если уже не вынесли.

– А знаете, что написал бы крутой детективщик в данной, конкретной ситуации? – задаю я интригующий вопрос на сообразительность.

– Ну?

– Они прождали еще час, – мрачно начинаю декламировать я, – затем решили не тратить время и проникли в квартиру… В дальней комнате, на багровом ковре в огромной луже лежал обезглавленный труп Екатерины Рудольфовны Шиловой, 1979 -го года рождения. Орудие преступления валялось тут же – небольшой туристический топорик, весь заляпаный еще свежей, дымящейся бурой жидкостью, похожей на кровь… Комната наполнялась запахом смерти и даже видавшие виды сыскари едва сдерживались от рвотных позывов. Не теряя ни секунды, они завели уголовное дело…

У меня два вопроса, – обрывает мой страшный рассказ Георгий, – во-первых, где голова, и в луже чего лежал труп?

– Ну, голову забрал убийца, чтоб замести следы, а лужа, естественно, кровяная. Не моча же… Элементарно.

– Плохой из тебя детективщик. Слишком язык протокольный. 79-го года рождения, бурая жидкость… Сказал бы проще – кровища!

– Слышала б вас сейчас Катюха. Вместе бы посмеялись. Циники, – жизнелюбивый Укушенный не дает разыграться нашей брутальной фантазии, – к слову, о голове. Я тут покруче историю слышал. Федьку Демидова знаете? Эксперт наш судебный. Длинный такой, с косичкой.

– Ну и чего?

– Его в прошлом году в командировку отправили вместе с санитаром. В глухомань какую-то. Голову у покойника отчленять.

– На фига?

– Мокруха там у них приключилась, мужику топором по темени съездили. Убивца задержали, а экспертизу местные сделать не могут. Ну, это – определить, каким инструментом череп проломили. Вот и вызвали спецов. А наши, чтоб весь труп в Питер не везти, решили голову отчленить. Проще и дешевле. Прокуратура дала добро. Короче, отрезали головушку, упаковали в картонную коробку, сели на поезд и покатили с Богом. А дорога длинная, часов шесть, ехать скучно. Прикупили на вокзале горючего, и понеслось. Сами знаете – командировка без банкета, что пистолет без патронов. Сверху пивком полирнули, уже без закуси…

Борька проглатывает сосиску, запеченную в булочку.

– В общем, когда с поезда выгружались, хорошие были, веселые. Дошли до вокзала, и тут Федя опомнился: «А где коробка с башкой? Санитар логично отвечает: „Как где? У тебя!“ „С какого это перепугу? Я думал, ты взял!“ Атас! Потеряли коробку с вещдоком, да еще с каким! Ломанулись назад, к паровозу, пока тот в депо не ушел… А, сами знаете, наши проводники самые заботливые проводники в мире. Первая заповедь – после прибытия поезда, пока пассажир не рюхнулся, пробежаться по купе и убедиться, что никто ничего не забыл. А если забыл, взять на сохранение… Не мне вам объяснять. В общем, когда Федя влетел в купе, он застал картину, достойную пера великого Дали. На столике распакованная коробка с бородатой головой, на сиденьях две проводницы в позах раздавленных лягушек, со сведенными параличом мордами. Без признаков сознания и умственной деятельности. Пока они не пришли в себя, Федя запаковал коробку, подмигнул и говорит: „Не волнуйтесь, девчата, это мое“…

Закончив рассказ, Борис лезет в сумку за следующим продуктом питания. На сей раз это чипсы.

– А ты говоришь, детектив, детектив…

– Нет, все равно замечательный сюжетный поворот, – возвращаюсь я к Кате Бочкаревой, – заходим, а там… Жаль, я книжек не пишу.

– Ты сейчас накаркаешь, – хмурится Укушенный, кроша зубами хрустящие пластинки– глянь на часы…Сколько она собирается макияж красить?

– А сколько ты собираешься жрать? – срывается Жора, – всю машину провонял. – Да ты своих хомяков голодом заморишь.

– Твоя, что ли машина?… Чего ты на меня накатываешь?! «Жука» лучше проверь. Батарейку вставил?

– Нет!… Он на дровах работает! Раз в сутки надо подкидывать!

– Хватит ссориться, горячие милицейские парни, – я задуваю огонек возникшего противостояния, – поцелуйтесь, протрите губы спиртом и живите счастливо. Аминь. Екатерина Рудольфовна скоро свалит.

Жора все-таки достает приборчик и проверяет его исправность и готовность к подвигу. «Жук» загримирован под ловушку для тараканов «Комбат», то есть вещь малоприметную и обыденную. Таракан – верный друг человека, сожительствует с ним везде, начиная от убогой коммуналки, заканчивая президентским кабинетом в Кремле. Поэтому ловушка никаких подозрений не вызовет. Главное, чтоб тараканы в нее действительно не забрались и не загадили чувствительные микрофоны. Батарейки должно хватить на неделю. Слушать придется сидя в машине, радиус действия передатчика всего метров сто, мы тщательно испытали его, прежде чем идти на дело. Так же составили график «прослушки» и утвердили его в городской прокуратуре и суде. Шутка. Не утвердили. Сегодня дежурит застрельщик идеи Жора, завтра я. Сидеть будем от рассвета до заката. Ночью спать. Прямо в машине, благо сейчас не зима.

Бочкаревскую вдову, как мы и предполагали, арестовали, предъявив обвинение в убийстве мужа. Жора заехал в прокуратуру к следователю и за бутылочкой водочки выяснил подробности ареста. То есть святое – тайну следствия. Вдова стоит в отказе, несмотря на тяжесть улик. Самая тяжелая улика – отсутствие алиби. Жанна Андреевна упорно отказывается рассказать следствию, где провела роковой вечер. В театре, и все тут. Вторая улика – отпечаток ее мизинца на полированной заднице «Дафны». И хотя, вдова доказывает, что статуэтку брала, когда обнаружила труп супруга, цена ее доводам – ноль. Утконос торжественно заверил следователя, что дожмет вдову, главное, поместить ее в стационар с решетками на окнах. Что и было сделано. «А если не дожмет?» – уточнил Жора. «А я все равно через месяц в городскую перевожусь», – доверительно прошептал следователь, – а дело здесь останется. В конце концов, санкцию прокурор подписал, ему и отдуваться». Жора пытался нелегально проникнуть в женскую тюрьму и пообщаться с Жанной Андреевной, но его грубо обломали на проходной, завернув обратно…

Мимо нашей засады проносится черный «мерин» [мерин (жарг.) – «Мерседес»] с депутатскими номерами и маячком на крыше. Со свистом тормозит возле газона. Из передней двери вальяжно вылезает толстяк в бежевом костюме, перешагивает через невысокое ограждение газона, расстегивает ширинку и начинает справлять малую нужду. Звонит мобильник. Не отрываясь от процесса слива, толстяк подносит трубку к уху. Сидящие напротив мамаши с колясками краснеют, но глаз не отводят.

– Не донес, – комментирует Укушенный, – конкретно прихватило. Что-то рожа знакомая.

– В телике мелькает часто, – вспоминает Жора, – то ли депутат, то ли из Смольного… Оприходовать бы его на суточек пятнадцать. Что б знал, где параша находится.

– Нельзя. Обвинят в политических интригах.

Закончив процесс, толстяк, не отрывая трубки от уха, возвращается в машину, которая тут же срывается в галоп и исчезает в арке.

– Это все, что останется после меня, – цитирует Жора Шевчука, кивая на газон, – хроника политической жизни города.

– Меня, кстати, тоже поджимает, – морщится Укушенный, – только по другой линии. Боюсь, не вытерплю.

– Так какие проблемы, Борис? – усмехаюсь я, – иди, присядь на газончик. Чем ты хуже?

– Жрать булку меньше надо – злится Жора, будто прихватило его самого.

– Тебя не спросил. Андрюхин, я быстро… В подвальчик заскочу. А то, правда, не дотерплю. Сколько еще эту дуру ждать?

– Вон она! Слава Всевышнему! – Жора довольно хлопает в ладоши, – йес! Дождались.

Мы поворачиваем головы в сторону подъезда. Я узнаю Екатерину сразу, она почти не изменилась с момента позирования для фото. А ничего девчонки в Институте культуры. Юбчонка фасона «Не желаете ли меня изнасиловать?» Платформы «Небоскреб». Хороша, ой хороша. Правильно соседи говорят, с гонором девочка. Это чувствуется даже по походке.

– Жива. А жаль. Какой сюжет накрылся.

Дочка Шилова, поправляя на ходу укладку, исчезает в арке. Все, пора действовать. Путь свободен. По предварительному преступному сговору, в хату идут Борька и Жорик. Я остаюсь в машине и контролирую обстановку. В случае опасности, связываюсь с коллегами по рации. Мобильников у нас нет. Их два на весь отдел. Один у Шишкина, второй у Стародуба. По нашим расчетам операция должна занять минут пять, если, тьфу-тьфу, не случиться форс-мажора.

– Андрюхин, – поворачивается ко мне Георгий, – сгоняй на всякий случай в хату. Позвони. Вдруг, кто еще в адресе есть? Какая-нибудь троюродная бабушка из Суходрыщенска.

Вопросов нет. Справедливо. Мне в тачке сидеть, а ребятам под статью идти. Я согласно киваю и покидаю «Москвич».

На дверях подъезда калейдоскоп объявлений. «В связи с испытанием теплосетей возможны перебои с водой в период с… ЖЭУ № 5». «Похудеть за один час! Тел…» «Щенки риценшнаутбультерьера. Родословная…» «Избавлю от запоев на дому…»

Квартира на третьем этаже. Поднимаюсь. Прислушиваюсь, прислонив ушко к холодной броне. Бесполезно. Даже, если там сейчас Бородино, хрен услышишь. Звоню. Принимаю самое идиотское выражение, на которое способно мое лицо. «Простите, а не здесь живет Вася Толдыкурдыев? А какой это корпус? Ой, ради Бога, извините». Применить красивую легенду, похоже, не придется. Тишина. Дома никого. Я быстро сбегаю вниз, прыгаю в машину и включаю рацию.

– Все, мужики, чисто. С Богом.

Мужики бьют ладонью о ладонь, выгружаются из «Москвича» и быстро направляются к подъезду. Я включаю кнопку передачи.

– Бешеный, Бешеный. Это Меченый. Проверка связи…Как слышишь?… Эй, на конце? Прием.

– Слышу хорошо. Подходим к объекту. Смотри в оба. Отбой.

Я засекаю время. Поставить «жука» абы как, все равно, что идти в бой с холостыми. Нужно выбрать точку, с которой достигается максимальный эффект присутствия, ибо радиус действия микрофона не велик – метра три. Задача номер два – не наследить. Укушенный неповоротлив, как слон, непременно зацепит какую-нибудь вазу или цветочный горшок. Поэтому его дело стоять у дверей и наблюдать в глазок, пока Георгий будет незаконно лазать по квартире. Это еще одна проблема. Мой друг вряд ли ограничится установкой тараканьей ловушки, непременно захочет порыться в грязном белье. В бескорыстных целях, разумеется.

Стрелка завершила третий круг. Я не беспокою ребят по рации, у них и так нервишки на пределе. Мое дело внимательно наблюдать за окружающей обстановкой. Наблюдаю. К зеленому «Опелю», стоящему недалеко от места нашей засады подваливает хлопец переходного возраста и шалопайской наружности. Посмотрев по сторонам, принимается выламывать боковое зеркало. Я называю это беспределом. Ладно б, ночью. Ладно б, аккуратно. Пресечь или не пресечь?

Я опускаю стекло, чтоб отпугнуть беспредельщика, но замираю с криком на устах… В арке показывается тупой нос «Фольксвагена» – народного автомобиля немцев. Но за рулем не представитель этой славной нации, а Рудольф Аркадьевич Шилов. Фигурант. Как говорят наши друзья, американцы -«Фак!», что в переводе означает: «Принесла нелегкая».

– Бешеный, Бешеный!!! Шухер! Помеха справа, помеха справа! Срочно валите! Как понял? Бешеный, блин?!!

– Борька! (Мат) Валите срочно!(Мат) Абзац! – забыв про конспирацию, ору я в рацию, засоряя эфир ненормативной лексикой, от которой несет гинекологией.

Тишина. Не слышат. Глухой и еще тупее.

До третьего этажа максимум минута хода. Значит, если они не объявятся через тридцать секунд, остается один выход – долбануть чем-нибудь по немецкому народному автомобилю, чтоб сработала сигнализация. Тогда есть шанс, что Шилов вернется. Он заметил пацана возле «Опеля», решит, что это тот. Я, смахнув капельку пота с ресницы, засекаю время на своих золотых. Двадцать, десять, пять… Ситуация вышла из-под контроля! Вагонетка соскочила с тормозов! Черт, он сейчас подойдет к дверям… Ноль! Все, пора!

Бросив рацию на сиденье, я вылетаю из салона, подскакиваю к «Фольксвагену» и что есть силы бью ногой по колесу.

Она не сработала! Сигнализация, блин, не сработала! Вероятно, не рассчитана на динамический удар. Давлю на капот. Тишина. Зараза! Остается одно – грохнуть булыжником по стеклу и рвать когти! Пацан возле «Опеля» закончил с зеркалом и выбирает новую жертву! Эх, время поджимает, иначе б дал наколочку!

Булыжник в трех метрах. Бить некогда, просто швырну! Хватаю камень! Прицел, замах!… Боковым зрением замечаю выскакивающих из подъезда коллег! «Здравствуй, Жора, Новый год»! Затормозить не успеваю. Пальцы разжимаются, снаряд со скоростью пули летит в цель. В бросок вложена вся накопившаяся злость, вся ненависть к убийцам, ворам и просто раздолбаям в лице… Не будем уточнять.

Бах!!! Есть!

Меткий выстрел инспектора Лестрейда в Девоншире! Стекло покрывается паутиной, сирена взрывается воем раненого волка. Жора с Борькой таращатся на меня, как сэр Баскервиль на одноименную собачку. Пацан поднимает вверх большой палец. Шиза!

– Андрюхин, ты чего?!

– Где вас носит?! Валим!

Повторного приглашения не надо, даже сыщик-любитель поймет, что произойдет через минуту. Ныряем в «Москвич», Борька крутит ключ зажигания и… Ноль на выходе…

– Все! Монтана! Аккумулятор сдох!

Вторая и третья попытка также безуспешны. Ситуация в голливудском стиле.

– Ложись! Шилов!

Мы сползаем на дно «Москвича». Состояние, как у пилотов подбитогосамолета. Через три секунды, сгорая от любопытства, я все же выглядываю наружу. Рудольф Аркадьевич прямо в костюме, не щадя ног и дорогих ботинок, несется за пацаном. Тот, прижимая зеркало, скачет от него, словно заяц по полю. Веселые старты. Первый раз в жизни желаю, чтоб вора не поймали. «Давай, давай… Да выкинь ты зеркало!» Все, участники забега скрываются в арке.

– Вы, чего, не слышали, как я кричал?! – набрасываюсь я на Борьку.

– Слышали!

– А чего молчали?

– Ты в следующий раз кнопку передачи отпускай!

Мотор, наконец, заводится, Жора уже на ходу прыгает в «Москвич», который, взвизгнув резиной, срывается с места, оставив после себя лужицу масла и черные следы протектора. В арке чуть не сталкиваемся с Рудольфом Аркадьевичем. Он возвращается обратно с пустыми руками и с гаммой чувств на лице. Проезжаем пару кварталов и тормозим. Закуриваем.

– Рассказывайте, – начинаю я.

– Ты, какого черта стекло кокнул? – Жора достает из бардачка фляжку со спиртом и, сделав глоток, передает ее Укушенному.

Я даю аргументированный ответ и тоже делаю глоток из протянутой мне фляжки. Спирт теплый и противный. Но он сейчас необходим, как умирающему священник.

– Так у вас-то что?

– Я больше с этим засранцем на дело не пойду, – сквозь зубы отвечает Жора, – говорил же, хватит жрать, хватит жрать… Всю операцию завалил!

Борька не парирует, а, стало быть, сермяжная правда в Жориных словах есть.

– Прикинь, все нормалек было, – продолжает Георгий, – дверь открыли, в хату зашли. Я пока местечко для «жука» выбирал, этот в сортире заперся! Дотерпеть не мог!

– Да, не мог! – взрывается Борька, – тебя б так скрутило! Не выпрямиться!

– Жрать меньше надо! – не унимается Георгий.

– Спокойней, Жор… Что дальше?

– Что, что… Тут ты семафоришь. Этот из толчка вылетает со спущенными штанами – шухер, шухер! А следом аромат полей. Без респиратора не выжить. Отложил личинку. Браток в шоколаде.

– Попрошу без комментариев, – исподлобья смотрит на Жору Бориска.

– А я место еще не выбрал для «жука». Борька на спуск давит, а воды в очке нет! Охренеть! Кругом евростандарт, а в унитазе нет воды! Как в песне!

– Испытание теплосетей, – объясняю я, – там объява внизу, надо было прочитать…

– Сволочи, нашли время испытывать. Зимой испытывать надо! – возмущается Борис.

– Короче, хотели из крана воды взять – тоже облом… Пока возились, я «жука» уронил, он под ванну закатился. У них совмещенный санузел. Ты орешь, как зарезанный – валите, валите!

– И чего?

– Свалили! Из хаты выскочили, слышим шаги. Кое-как дверь прикрыли на один замок и на цырлах вверх. Переждали, потом вниз. А тут ты камнем по стеклу. Веселуха!

– Погодите… А это самое… Ну…Оно… Вы смыли?

– А ты чего, до сих пор не въехал?! Воды же нет! Да не это страшно! Ты бы видел, сколько там! Два удовольствия в одном! На всю семью хватит!

Да, бедный Рудольф Аркадьевич. Какой набор презентов за один раз. И если за мой подарок он может рассчитывать на страховку, то за Борискин не получит даже моральной компенсации. Н-да, никакому детективщику такой поворот сюжета не придумать. Представьте на секунду, что на нашем месте были бы Холмс с Ватсоном. Или Ниро Вульф с Арчи Гудвином. Вот именно поэтому я не читаю детективов.

Единственный, кто сказал бы нам спасибо – Бочкаревская вдова, томящаяся сейчас в застенках НКВД. Даже, если она при делах. Но вряд ли она узнает про наш подвиг. В нашем маленьком, но гордом коллективе умеют хранить тайны следствия.

– Больше у вас под ванну ничего не закатилось? Ксивы, например?

– Ничего. Самое обидное, все коту под хвост! – продолжает переживать Георгий, – что ты теперь услышишь? Только как воду из ванной спускают! Или из унитаза!

– Кстати, а, может, вернемся, «погреем ушки»? [греть ушки (жарг.) – подслушивать] – посещает меня аморальная идея, – Когда еще ТАКОЕ доведется послушать?

Борька молча заводит машину и разворачивается.

Я называю это вторжением в личную жизнь.

«Проведенным исследованием установлено: представленное оружие изготовлено кустарным способом на основе деталей немецкого автомата „МП-43“, калибра 7, 92…Тыры-пыры… Оружие пригодно для стрельбы стандартными боеприпасами… Тыры-пыры… Вывод: изъятое у гр. Яковлевой Т. М. является ОГНЕСТРЕЛЬНЫМ. Старший эксперт-криминалист Парамонов О.С.»

Для тех, кто не понял, повторяю. Изъятая мной у Тамары моя же конструкция признана огнестрельным оружием. Что, согласно закону, влечет за собой уголовную ответственность сроком до трех лет. Бест! То есть теперь я вместо архива должен отправить материал в следственный отдел, который бедную Тамару и оприходует. Не обязательно арестует, но дельце заведет. Тьфу ты, возбудит. Представляю, как обрадуется наша улыбчивая паспортистка… Съездила к дочке в деревню…

Дьявол, а вот и она! Сердцем беду чует.

– Привет, Андрюшенька. Я ключи занесла от кладовки и кабинетов.

Пулей переворачиваю заключение эксперта Парамонова. Тамара кладет на него связку ключей.

– Вот этот, желтый, плохо поворачивается, ты сперва дверь надави, а после открывай. Значит, как условились – три дня. У буржуинов мыть не надо, у них своя уборщица.

Буржуинами Тамара называет коллектив «Снежка», арендующего, как я говорил, кабинет в нашем отделе.

– И еще. Приглядывай, пожалуйста, за унитазом. Какая-то гадина из него постоянно внутренности ворует. Подозреваю, что Рогов.

– Почему?

– Интуиция… Ты материал мой уже списал в архив?

– Завтра постараюсь. Заключения от эксперта нет.

– Не тяни… Вернусь из деревни, проверю.

– Обязательно, Тамар. Счастливо съездить. Дочке привет.

– Пока. Швабра новая, смотри, не сломай.

Паспортистка-уборщица исчезает, я же хватаю трубку и начинаю лихорадочно набирать номер экспертно-криминалистического отдела.

– Алло! Парамон?!

– Ага. Что стряслось? – Олег Сергеевич Парамонов узнает меня по красивому голосу.

– Мне твоя экспертиза по самопальному шмайсеру пришла!

– Не экспертиза, а заключение. И что?

– Совсем рехнулся? Я этот автомат за пять минут своими руками собрал! Как из него стрелять-то можно?

– Выходит, руки у тебя золотые, – совершенно не меняя тембра голоса, констатирует эксперт, – я не понял, ты чего, его не изымал?

Черт, если рассказать, как оно было на самом деле, можно тут же лишиться завоеванной годами деловой репутации. Завтра же о моем новаторстве будет знать вся милиция Питера. В том числе и непосредственное руководство.

– Изымал, изымал… Но… Мы тут одну комбинацию проводили. Оперативную. Долго объяснять.

– Нормальненько. Вы комбинации крутите, а в городе операция «Арсенал». Предупреждать надо заранее. Нам «палки» тоже нужны.

Я врубаюсь. Если оружие будет признано огнестрельным, эксперт, давший заключение, автоматически попадает в сводку о раскрытии. То есть, как и мы, «рубит палочку».

– Погоди, погоди, а если тебе трубу водопроводную принесут, ты тоже напишешь, что это ручной пулемет?

– Зачем же… Я, по-твоему, полный идиот? А из этой штуки, что ты мне прислал, пальнуть можно. Если постараться.

Да, еще раз убеждаюсь, что немецкая нация делает самые надежные товары народного потребления в мире.

– Короче, чего ты от меня хочешь? – спрашивает Парамонов.

– Заключение свое переделай.

– Молодец! Я на него пять часов угрохал! Личного времени. Остался после работы и трудился, не разгибая спины.

– Что будут стоить труды?

– Мой труд невозможно измерить денежными знаками.

– Я понял. Водка, коньяк?

– Ха-ха… Ты мне еще героин предложи! Сколько раз говорить, я не пью! Я собираю кактусы.

Точно, Парамоша коллекционирует кактусы, заставив ими весь свой кабинет. И взятки принимает, вероятно, исключительно ими.

– Никаких проблем. Сегодня же привезу.

– Всякое дерьмо не тащи. Мне нужен цефалоцерус. Лучше парочку. Мой украли, а новый пока не купил.

– Сделаю. А как он выглядит?

– Внешний вид заложен в названии. Не спутаешь. Жду.

Цефалоцерус… Ну, и что тут заложено? Целлофан, фан, фало… Ага, понял.

Так, дальнейшая биография Тамары в руках работников цветочного магазина. Я рву заключение, разбираю свой шедевр оружейного искусства и убираю его обратно в диван. Операция «Арсенал» не последняя, будут еще на нашей улице «Арсеналы». Непозволительная роскошь – выкидывать палочку-выручалочку. Кстати, мной ствол -единственное горячее оружие, изъятое отделом за время рейда. Остальное, так, по мелочи – ножи, патрончики. Рогов изъял учебную гранату в лицее. Но это, вообще, несерьезно.

Жоры опять нет в отделе. Умчался на студию. Первый съемочный день. Торжественное событие. Лично он сегодня в съемках не участвует, но пропустить такое важное мероприятие не может. Его же персональный выход на сцену через пару дней. Я, по обыкновению, прикрываю друга.

От идеи прослушки Шиловской квартиры на общем собрании решили временно отказаться. Все равно в ванной никаких полезных разговоров не ведется. Да и бесполезных тоже. Денька через три, когда Рудольф Аркадьевич немного успокоится от пережитого стресса, попробуем извлечь «жука» из-под ванны и поместить его в более пристойное место. С учетом полученных навыков, мы сможем сделать это без труда. Уверен.

Вчера же, вернувшись в зону досягаемости передатчика, ничего сверхоригинального мы не услышали. Грубый, порой примитивный мат, перемешанный междометьями типа «фу-у-у» и «ого-о-о». Вот оно истинное лицо российского интеллигента. А перед телекамерой все горазды щеки надувать и Конфуция цитировать. Короче, никакого удовольствия от шпионажа мы не получили. Представляю, какой разговор состоялся вечером за семейным ужином Шиловых.

Но дело не должно простаивать! Это я об убийстве. Иначе, какой смысл все было затевать? И пока Георгий думает, какой очередной ход предпринять, я его уже нашел. И потрачу на него остаток сегодняшнего рабочего дня. Надеюсь, с пользой. Но для начала в цветочный магазин.

В коридоре положительный образ российского милиционера Илья Ильич Стародуб шепчется с хозяином «Снежка». Пара рабочих таскают с улицы в офис-кабинет коробки со стиральным порошком «Обыкновенный», усиленную рекламу которого развернуло отечественное ти-ви. Заметив меня, замполит манит пальцем.

– А где этот артист?

– В изоляторе. «Форточника» колет.

– Встретишь, передай, чтоб сегодня отчитался за «Арсенал». Я за него свою работу делать не собираюсь…

Цефалоцерусы, к моей большой радости в продаже имелись. Надо же, действительно, похожи. Отдав за пару полтинник, лечу дальше. Путь мой лежит на Петроградскую сторону, в игорное заведение со сказочным названием «Бармалей». А интересно, отстегивают ли хозяева казино долю наследникам Чуковского за использование торговой марки? Если нет, надо намекнуть.

Перед украшенными святящимися гирляндами дверьми, меня хватает за рукав мерзкого вида старуха со стеклянным глазом и хроническим запахом перегара.

– Подай на хлеб!

Чаевых нет, и я развожу руками. Старуха бычится, ворчит, вытаскивает из орбиты свой стеклянный глаз и сует его мне под нос.

– Сгинь, оборотень, сгинь! У-у-у…

В ответ я достаю из пакета цефалоцерус.

– Сама сгинь!

Лакей в ливрее услужливо распахивает передо мной дверь. Заведение частное, как гласит вывеска, поэтому вынужден подчиниться внутреннему уставу. Под строгие взгляды двух громил миную «рамку» металлоискателя, позволяю ощупать себя металлоискателем ручным, и, получив разрешение пройти, перемещаюсь к стойке регистрации гостей. Предъявляю милицейский мандат, данные с которого тут же заносятся в компьютер. После чего меня щелкают на цифровую камеру и, наконец, пропускают в зал. Подобный ритуал существует почти во всех казино, не столько ради собственно безопасности, сколько для придания заведению солидности и респектабельности. Поэтому, во избежание вооруженного конфликта, пистолет я оставил в сейфе.

Зал почти пустой, пара клиентов мечут картишки, еще одна парочка шепчется в темном углу за столиком. Скучающий крупье за колесом рулетки дрессирует шарик. Короче, не Лас-Вегас. Хотя зал оформлен на славу. Один фонтан с живыми русалками чего стоит. И аквариумы с акулами. Как сказал один умный человек, на дверях каждого казино надо вешать табличку: «Помни друг, вся эта роскошь создана на деньги проигравших». Но не вешают. Сама игра меня интересует мало, кроме кактусов на кон поставить нечего, но не за этим я сюда и пришел.

– Где начальник службы безопасности? – обращаюсь я к ближайшему вышибале и следую в указанную мне дверь.

Главный вышибала на месте, ему лет пятьдесят, он больше смахивает на бухгалтера жилконторы, чем на грозного представителя охранных структур. Нарукавники, очки, калькулятор, чернила. Но под этой личиной сразу угадывается бывший мент. Увы, этот отпечаток на всю оставшуюся жизнь, как облик не меняй. Я представляюсь, присаживаюсь на предложенный стул и излагаю свою просьбу.

– По мокрухе работаете? – уточняет шеф.

– По ней.

– Мокруха это святое… Приехал бы по краже, я б тебя завернул, – он начинает щелкать по клавиатуре, – Бочкарев, Бочкарев… Когда он у нас был?

– Как раз это я и хотел бы узнать. Посмотрите за последний год.

Секунд десять уходит на поиск. Я успеваю оглядеться, над головой начальника замечаю почетную грамоту в золоченой рамке. Профиль вождя. «Оперуполномоченному ОБХСС, лейтенанту милиции Блинову А.М. за отличные показатели в служебной деятельности». Еще раз убеждаюсь, что показатели в нашей системе вещь крайне необходимая, иначе грамоты вручать будет не за что.

– Не было у нас твоего Бочкарева Ильи Сергеевича, – отрывает меня от философских мыслей Блинов А.М.

– Это точно? Может, он прошел без регистрации? Или по чужим документам?

– Исключено. Я дорожу своим местом. Мы регистрируем даже женщин и детей. В некоторых казино это игнорируют и напрасно. Поэтому, даже если б он зашел просто выпить пивка, то был бы здесь, -

Блинов кладет ладонь на монитор, – а фишка могла оказаться у него совершенно случайно.

– Обидно, – я щелкаю пальцами по столу, размышляя, что полезного можно вынести из стен казино. Очень жаль потраченного напрасно времени. Не возвращаться же с пустыми руками?

– Фишка у тебя с собой?

– Да, – я достаю из кармана металлический кругляшок с изображением злобного разбойника из детской сказки и кладу на стол.

– Эти фишки появились недавно. Месяца два назад. До этого были обычные, без рисунка.

– Увы, мне это ничего не дает.

– Тогда можешь проиграть ее в рулетку, – советует Блинов, – глядишь, хоть здесь повезет.

– Попробую.

– Слушай, – негромко обращается ко мне начальник охраны, снимая очки, – а как там сейчас?… Ну, у нас? В ментуре?

Да, я не ошибся. Это на всю жизнь.

– Ничего… Но хотелось бы лучше.

– Н-да, – вздыхает начальник охраны, никак не комментируя мой ответ. Но и без комментариев все понятно. Ему здесь тоскливо и скучно, несмотря на офис, деньги и относительно спокойную работенку.

Я поднимаюсь, благодарю его и возвращаюсь в зал. Подхожу к рулетке, бросаю фишку на поле и сразу проигрываю. Не повезло. Надо убираться. Девочка-крупье, судя по значку – Юля, смотрит на меня с вымученной улыбкой. Я называю это работой. Может, подарить ей кактус? Не георгин, конечно, но все равно – цветок. Парамоше хватит одного.

– Это вам, Юля, – я извлекаю из пакета кактус в маленьком горшочке и ставлю на зеленое поле, – цефалоцерус.

Улыбка теплеет.

– Ой… Спасибо.

В зале появляется Блинов. Отсканировав взглядом вверенную территорию, направляется ко мне.

– Слушай, старина… Я еще раз посмотрел базу. Бочкарев к нам не приходит, это однозначно. Но была Бочкарева. Баба.

– Как звать? – оживляюсь я.

– Вот, – начальник охраны протягивает мне распечатку, – Жанна Андреевна.

– Это его жена, – я опускаю глаза на текст, – приходила один раз, 22 апреля, в 20.08… Выигрыш двести рублей. Не густо.

– Да, один раз мужик девять тонн баксов сорвал.

– Я не о том… Мне нужно другое.

– С кем приходила? – догадывается Блинов.

– Да. Это возможно?

– Идем.

Мы возвращаемся в рабочие апартаменты. По пути Блинов посвящает меня в профессиональные тонкости.

– Я дал указание, тех, кто приходит парами, регистрировать с минутным интервалом. Сейчас мы посмотрим, кто приходил двадцать второго апреля в 20.07 или 20.08.

Возможно, я опять пролечу. Возможно, Жанна Андреевна заскочила в казино с подружкой, а, может, и вовсе одна. А фишку подарила мужу, как сувенир. Но пока есть хоть малейший шанс, надо использовать его до конца. Взял фишку – играй.

– Так…Сейчас. Есть! – Блинов отрывается от клавиатуры.

Бест! Мы не напрасно начали игру…

Блинов с плохо скрываемой завистью смотрит на меня. Я его понимаю.

Это уже не его.

– Старина, – он кладет мне руку на плечо, – если раскроете, в сводочке меня упомяните, а?

Я называю это ностальгией.

– Лады, не проблема. С вас тоже «палки» требуют?

– То-то и оно, что нет, – вздыхает Блинов, – тебе распечатать?

– Да, если не жалко.

– Не жалко.

Получив желаемое, еще раз благодарю бывшего коллегу и покидаю это богоугодное заведение в добром настроении. Прежде чем идти к метро, разворачиваю распечатку и убеждаюсь, что мне не почудилось.

Не почудилось. Жанна Андреевна приходила в «Бармалей» с замом своего мужа. Рудольфом Аркадьевичем Шиловым. Теперь понятно, почему он так скис, когда Жора нашел фишку.

– Это было супер! – Жора поднимает оба больших пальца, – сначала тарелочку разбили о камеру.

– Зачем? По пьяни?

– Ты что?! Обычай такой у киношников. Традиция. Перед первым дублем тарелку о камеру бить. Чтоб фильм получился. Ну, вроде, как шампанское при спуске корабля. Потом стали сцену убийства снимать. Браток один курит у окна, ему пуля в лобешник влетает, мозги наружу, а он сам из окна вываливается.

– Погоди, а стреляли снаружи?

– Конечно. Снайпер ему жахнул промеж рогов, – Жора пытается изобразить человека, которому в голову попала пуля.

– А почему он тогда в окно вывалился, а не на пол упал?

– В окно красивее! Это кинематографический допуск. Ведь, правда жизни и правда кино совсем разные вещи… Я и не знал, как выстрел в лоб делается. На затылок актеру лепят куриную требуху. А потом плюют в лоб специальным шариком с краской. Через трубочку. Актер дергает головой, требуха слетает, а зрителю кажется, что это мозги! Итальянская технология! Круто!

– Это ж еще попасть надо. Можно глаз выбить.

– Нельзя. Трубочка на штативе стоит. Главное, чтоб артист не шевелился. Потом немножко компьютером подрехтуют и порядок.

– Кого подрехтуют? Артиста?

– Изображение! Сейчас в кино без компьютерных технологий никуда. Лет через двадцать кинопленки уже не будет. Все спецэффекты и трюки будут на компе делаться, – Жора сверкает эрудицией, как игрок «Что? Где? Когда?»

– Но артисты, надеюсь, останутся?

– Поживем – увидим. Короче, я вчера весь день на площадке и проторчал. А после отмечать поехали. Ох, Андюхин, – Жора потирает бок, – в ментуре пьют много, сам знаешь… Но как там хлещут, это смерть! Водку – стаканами и без закуси. Я после второго залпа завязал, иначе б умер. Черт с нею, с офицерской честью, здоровье дороже. А ребятам, хоть бы хрен. Как и не пили. Лабудянский, правда, не остался с нами. Сразу после съемок уехал по делам. Но зато группа оторвалась… Сегодня продолжают снимать. В павильоне.

Надо отметить, утром Георгий был похож на автолюбителя, без доплаты сменившего старый «Москвич» на новый БМВ. Неземное счастье меж рогов. И даже остаточные явления растворились в океане горячих эмоций, как сахар в чашечке кофе. Правда, выхлоп до конца не растворился.

– Я после вчерашнего, знаешь, о чем подумал? – Георгий раскидывает руки вдоль спинки дивана и закатывает глаза, – вот что после нас останется? Ну, в смысле следа в истории?

– Ты хочешь наследить в истории?

– Через десять лет никто не вспомнит, что были такие менты Жора с Андрюхой. Ну, еще Укушенный. Что кого-то ловили, писали какие-то бумажки, вербовали народ стучать…Иногда выпивали… Это никому не будет интересно. Много вас таких на просторах вечности. Как говорят в кинематографе, роль второго плана. И с чем мы уйдем? Понимаешь, Андрюхин?

– Не знаю, куда собрался уходить ты, мой философский друг, а лично я сегодня иду к Рудольфу Аркадьевичу. Вернее, хочу пригласить его сюда.

– Зачем?! – Жора подскакивает с дивана, словно ему в задницу выстелили шариком из трубки по итальянской технологии.

– У меня созрели к нему пара вопросов.

Я рассказываю Георгию о моем визите в «Бармалей».

– Я чувствовал… Чувствовал, – азартно потирает руки будущая кинозвезда, – теперь понятно, почему они про тот день молчат… Они вместе были, это и дураку понятно. Но где?

– Это я и хочу спросить. Не исключено, промеж ними романчик вышел, Рудольф решил с шефом отношения выяснить, да не удалось мирно договориться. В процессе статуэткой ему и засандалил.

– Точно! А жена в это время в машине ждала. Поэтому она и молчит. Не хочет хахаля сдавать. Вдова-героиня. Понимает, что лучше потерпеть. Без признанки ее вряд ли по такому убийству осудят. Зато любовника сохранит. Ты когда хочешь его вызывать?

– Прямо сейчас. Чего откладывать?

– Правильно. Чтоб через час здесь сидел. Ты жестко вызывай, без соплей. Типа, лучше сами придите. Чтоб понервничал. Колоть легче будет.

Набрать номер Шилова я не успеваю, в кабинет врывается Укушенный.

– Андрюхин, диктофон у тебя?

– Да, – я извлекаю из сейфа старенький «Панасоник» с треснутым корпусом, – батарейки, правда, сдохли.

– Я новые куплю. Клюнули, собаки, клюнули! – Борька возбужден, как бык перед началом схватки.

– Кто? – спрашиваем мы хором.

– Дилеры! Помнишь, я говорил, где-то под боком сука завелась, наркотой торгует?

– И чего? Вычислил?

– Скоро узнаю, где окопались. Человек договорился партию «герыча»взять. Сегодня встречается, чтоб подробности оговорить, а дня через три передача будет. Я ему хочу диктофон зарядить. Лишняя доказуха не помешает.

– Аккуратней… Найдут – одним трупом больше.

– Не найдут. Он в трусы спрячет. И я его прикрывать буду.

– Вымыть потом не забудь, – предупреждает Георгий, – или в пакет пусть завернет. А то мандавошек подцепим ненароком.

– Хорошо, – Укушенный прячет диктофон и идет к двери.

– Борь, погоди, – останавливаю его я, – ты в истории наследить хочешь?

– Чего-чего? – у Борьки вытягивается лицо.

– Ну, кем ты хочешь остаться в истории человечества?

Укушенный пожимает плечами, так, наверно, и не поняв вопроса.

– Человеком. Раз человечество. Не козлом же…

Когда он скрывается за дверью, я возвращаюсь к прерванному делу.

– Алло… Маша? Это из милиции. С Рудольфом Аркадьевичем соедини… Что?!… Когда?!…Е-е-е… Мы сейчас, сейчас приедем…

– Что стряслось?! Замочили?! – кричит Жора, едва я кладу трубку. -

Нет… Сам отравился. Пару часов назад заперся в кабинете и наглотался таблеток.

– Жив?!

– Да… Увезли в реанимацию. Перспективы фифти-фифти. Будем надеяться, медицина победит.

– Гоним!

Гоним, мы, по обыкновению, на своих двоих. Аккумулятор Борькиного «Мерседеса – 412» сдох окончательно и восстановлению не подлежит. О служебном транспорте мы даже не заикаемся. Не дадут, даже под угрозой ядерного оружия.

– Нервишки не выдержали, – предполагает Жора, когда мы летящей походкой выходим из отдела, – прикинул, что сейчас его амуры выплывут, и траванулся. Крепко его приперло, раз самоликвидацией занялся.

– Чего ж он раньше не траванулся? Бочкаревскую вдову не вчера приземлили. Давай прибавим, вон автобус.

Мы отпускаем тормоза и успеваем втиснуться в последнюю дверь «Икаруса».

– Это и непонятно… А, может, это мент бывший из казино стуканул, что ты приходил?

– Ему то зачем?

– Деньжат срубить. Его из ментуры, случаем, не за взятки выперли?

– Да откуда я знаю?

– То-то… А здесь вариант денежный – убийство, все-таки. Позвонил Шилову и намекнул – гони бабки, кое-что расскажу. У того «очко на минус» [очко на минус (жарг) – испугаться], естественно, заплатил. Любой бы заплатил. Мокруха – это не карманы резать.

Я хочу занять положение поудобней и вдруг ловлю какой-то недоброкачественный взгляд, сверлящий нас с Жорой. Взгляд принадлежит милой старушке, сидящей в метре от нас. Поворачиваюсь и замечаю еще несколько лиц, сведенных немым вопросом. Все. Понял. «Очко на минус», «мокруха – не карманы резать», «вариант денежный»… Сказано было громко, чтоб я расслышал в шумном салоне. Я расслышал. Остальные тоже.

Я провожу ладонью по шее, что на нашем языке жестов означает «кончай базар». Жора пожимает плечами и замолкает до конца поездки. Зачем строить версии, если через полчаса все выясним? Может, Шилов записку оставил. В конце концов, он пока жив и сам все объяснит. В одном Жора несомненно прав, приперло Рудольфа Аркадьевича здорово. И уж во всяком случае, не из-за разбитого мной стекла. Признаться, с того момента меня гложет противный и занудный червячок, намекающий, что я мелкий хулиган.

Покинув автобус, мы знакомым маршрутом, продираясь сквозь вонь, добираемся до проходной фабрики. Милицейских машин нет, значит, либо коллеги еще не доехали, либо им просто не сообщили. Сообщат позже, из больницы. Конечно, если этого захочет Рудольф Аркадьевич. Знакомый «Фольксваген» на площадке заводоуправления. Стекло заклеено полосками скотча. Червячок превращается в червя. Успокаивает одно. Я не по злобе душевной, а в силу непредвиденных обстоятельств и токма ради истины.

В приемной несколько взволнованных господ, вероятно из числа заводских руководителей. Кабинет Шилова открыт, но туда никто не проходит. Жора представляется, просит покинуть приемную всех, кроме Маши. Маша, к слову, выглядит спокойно, будто каждый день на заводе кто-то травится. Меня посещают нехорошие мысли. Уж не она ли подсыпала отравки в чай Рудольфа Аркадьевича? И не она ли, часом, лишила жизни своего предыдущего начальника? А Жора с ней в разведчиков играет, в кино зовет сниматься, вместо того, чтобы посмотреть на секретаршу трезвым взглядом. Я, как вы понимаете, выражаюсь фигурально. Давно пора красотку на дыбу в Тайный приказ. Да плеточкой, плеточкой…

– Рассказывай, – без преамбулы начинает Георгий, сев напротив нее, когда посторонние покинули приемную

– Он с утра дерганый был, словно не в себе. Как с температурой, – Маша достает сигарету и прикуривает, – совещание отменил, просил ни с кем не соединять.

– Что-нибудь пояснил по этому поводу?

– Сказал, плохо себя чувствует. Я предложила вызвать неотложку, он отказался. Примерно через час попросил минералки. Я принесла. Мне сразу не понравилось, как он выглядит…

– В смысле?

– Обычно он снимает пиджак и работает в сорочке, а сегодня не снял его… Так и сидел за столом, как статуя. Да и вообще… Он последние дни мрачный какой-то. С работы пару раз днем уходил… Я оставила воду, спросила, не надо ли еще чего? Он сказал нет, я ушла. Минут через пятнадцать слышу, что-то упало в кабинете. Заглядываю – он на полу, скорчившись, лежит. Хрипит, пена изо рта… Кошмар, короче. Стакан на полу. Я сразу в «Скорую» позвонила, народ с этажа позвала. Сначала думала – с сердцем плохо, или давление. Он жаловался все время. Мужик впечатлительный, из-за любой мелочи убивается. Давление и скакало. А врач сказал – отравление. Коробочка от таблеток на столе лежала… Забыла, как называются. Целую упаковку проглотил.

Маша делает глубокую затяжку и вкручивает окурок в пепельницу.

– Вот и все.

– Милицию вызывала?

– Зачем? Он же сам. Жене позвонила только.

– Я так понял, ты осматривала стол?

– Нет, ничего не трогала. А врачам не до осмотра было. Сразу укол, на носилки и в больницу.

– Пойдем, глянем, – Жора вскакивает со стула и устремляется в кабинет. Мы следом.

Осматривать там, в общем-то, нечего. Никаких предсмертных записок не присутствует. Бросается в глаза аккуратность, с которой разложены вещи на столе, из чего можно сделать вывод, что Шилов сегодня к работе не приступал. Жора выдвигает по очереди ящики, бегло шарит в них и закрывает обратно. Он и сам не знает, что хочет найти. Закончив, бросает взгляд на стол. Берет визитницу в кожаном переплете. Она явно выпадает из строгой картины. Брошена небрежно, на край стола.

– Он обычно сам звонит или просит, чтоб ты соединила?

– По-разному. Когда занят, просит меня.

– Сегодня не просил?

– Нет, но сам звонил. Где-то за пол часа до… Я слышу, когда он набирает номер.

Напарник садится на место увезенного в больницу Шилова, снимает трубку и нажимает кнопку повтора.

– Меня всегда ужасно интересовало, куда в последний раз звонит человек, решивший свести счеты с жизнью? Может, прямо туда? – Жора указывает на потолок, – мол, встречайте, скоро буду.

Жорин незатейливый юморок понимают не все. Но, лично я давно привык. Коллега нажимает кнопку громкой связи. После третьего гудка раздается щелчок и металлический голос автоответчика. «Здравствуйте. Вы позвонили в кредитный отдел банка „Державный“. К сожалению, в настоящую минуту мы не можем ответить на ваш звонок. Оставьте свое сообщение после сигнала, либо перезвоните позже. Спасибо».

– Не за что, – Георгий кладет трубку и таращится на меня испытывающим взглядом, – скажи, друг. Вот лично ты, стал бы звонить в кредитный отдел банка за пол часа до собственноручной кончины?

– Знаешь что, друг? – отвечаю я, – во-первых, у меня нет дурной привычки накладывать на себя руки. Это пагубно влияет на здоровье. А во-вторых… Мне в кредитном отделе ничего не светит, кроме нервного расстройства.

Жора поворачивается к секретарше.

– Банк «Державный» вас обслуживает?

– Никогда о таком не слышала.

– Может, Шилов брал там кредит? Раз он звонил в кредитный отдел?

– Я не в курсе. Может, и брал. Он же мне не докладывает.

– Ладно, – Жора еще раз окидывает придирчивым взглядом кабинет и кивает мне, – пошли.

Оставив Машу в приемной, мы выходим в коридор и шепчемся.

– Надо ехать в банк. Здесь ничего не выцапаем. Если б Машка что-то знала, сказала бы.

– Точно ли?

– Отвечаю. Казаки вербуют на совесть. А банк – это интересно. Очень интересно! Да какой идиот будет звонить туда за пол часа до смерти?!

– Почему же?… Например, сказать, что не сможет вернуть долг. Извиниться. Как порядочный человек.

– Это мы и выясним. «Державный», «Державный»… А Орловский [Орловский – персонаж повести А. Кивинова «Дублер»] не там работает?

– Валентин? Возможно. Название знакомое.

Орловский Валентин Андреевич, бывший зам начальника нашего РУВД,ушел на пенсион три года назад, возглавив службу безопасности какого-то коммерческого банка. Кажется, как раз «Державного». Если это так, нам крупно повезет. Орловский человек требовательный и дотошный. Я испытал это на собственной бледной шкуре. А стало быть, о своей вотчине наверняка знает почти все. К слову сказать, прошлой зимой он выиграл первенство города по биатлону среди банковских работников Северо-запада. В свои пятьдесят с хвостиком начисто перебегал и «перестрелял» молодое поколение.

Жора возвращается в приемную, листает пухлый справочник, находит телефон «Державного» и набирает номер. Услышав ответ, интересуется, кто возглавляет службу безопасности. По радостно сжатому кулаку, понимаю, что мы угадали.

– Соедините меня с ним, пожалуйста.

Спустя минуту Георгий бросает трубку, радостно восклицая:«Ничтяк! Он нас ждет!»

Я смотрю на часы. В банк я еще успею сгонять, но потом необходимо вернуться в отдел. Проклятая текучка. Течет и течет без конца. А мне ж еще и отдел мыть.

Когда мы минуем проходную, Жора спрашивает:

– Ты заметил, чего не хватает на Шиловском столе?

– Бутылки? Для храбрости?

– Двух бутылок!… Фотка исчезла. Дочурки Кати.