Наследие Петра Великого, невеликое собою
Сходство главнейшее – то, что гвардия российская, как и янычары, со временем превратилась из удальцов, буквально не вылезавших со всех и всяческих полей сражений, в столичных дармоедов, вальяжно стоявших на страже у дворца монарха да блиставших на парадах усами и самоцветами. Причем сравнение в данном случае, как это ни унизительно для нашей национальной гордости, будет не в пользу наших предков. Если «сугубо фронтовой» период для янычар составил примерно двести пятьдесят лет, то российской гвардии было отведено в десять раз меньше, всего четверть века. При Петре немыслимым показалось бы, чтобы какой-то из гвардейских полков во время войны отсиживался в столице. Но после его смерти…
Вот исчерпывающий реестр боевых действий российской гвардии согласно авторитетнейшему в сем вопросе изданию: «Военной энциклопедии» 1912 года.
XVIII век. В 1737–1739 годах гвардейцы участвуют в Крымском походе Миниха – но незначительная часть, сведенная в отряд. При Екатерине II в летние кампании Русско-шведской войны (1778, 1789, 1790) отметились опять-таки далеко не все гвардейцы: один батальон от каждого полка. Да и была эта кампания, честно говоря, войнушкой – мелкие масштабы, незначительные сражения. По-настоящему крупные и кровопролитные кампании XVIII столетия – Семилетняя война, турецкие походы – обошлись без малейшего участия гвардии.
XIX век. Гвардия (на сей раз, отдадим ей должное, практически вся) участвует в войнах с Наполеоном.
И на этом – все. В русско-японскую войну немало гвардейских офицеров уехали на Дальний Восток добровольцами – да еще воевал в полном составе Гвардейский флотский экипаж. Но моряки и до того стояли как-то в стороне от разгульной и сытой, бездельной жизни сухопутных…
И только в Первую мировую гвардия в полном составе отправилась на фронт…
В XVIII столетии господа гвардейцы размещались не в казармах, а в своих собственных «слободах», своеобразных военных городках, не более четырех человек в просторной избе – это что касается холостых. Семейные обитали со своими чадами и домочадцами здесь же, в слободе, уже в отдельных домах, с обширными огородами… А впрочем, тот, кто хотел, мог жить не в слободе – в собственных апартаментах, у родственников, на съемной квартире. Достаточно было написать рапорт. В 1762 году молодого Гавриилу Державина, прибывшего на службу в Преображенский полк, поселили в казарме исключительно потому, что у него не было ни единого знакомого в Петербурге.
Из приказа по Семеновскому полку от 6-го сентября 1748 года:
«…капрал Александр Суворов просит, чтобы позволено было ему жить в лейб-гвардии Преображенском полку, в 10-й роте, в офицерском доме, с дядею его родным реченного полку с господином капитаном-поручиком Александром Суворовым же, того ради вышеописанному капралу Суворову с оным дядей его родным жить позволяется».
«Вышеописанный капрал Суворов» – это и есть будущий генералиссимус. Выданное ему разрешение – не какая-то исключительная поблажка, такова обычная практика.
В середине XVIII века Семеновский полк наполовину состоял из дворян. И практически каждый из них прихватывал с собой «в расположение части» собственных крепостных. Смотря по зажиточности, конечно. Молодой капрал Александр Суворов к магнатам не принадлежал, и при нем во время его службы находилось всего два дворовых. Но хватало и богатеньких, державших при себе десять–пятнадцать «душ». Сплошь и рядом именно эти «души» вместо своих хозяев отправлялись на хозяйственные и строительные работы. Еще один приказ по Семеновскому полку:
«Нижеописанных рот солдат, а именно: 2 роты князь Антона Стокасомова, Иева Казимерова… как на караулы, так и на работы до приказу не посылать, понеже оные, вместо себя, дали людей своих в полковую работу для зженья уголья; того ради оных людей прислать сего числа пополудни во 2 часу на полковой двор…»
Вот такие порядки в гвардии. Антон Стокасомов, конечно, рядовой солдат, но он еще и князь и не обязан пачкать благородные ручки «зженьем уголья»…
Что до строевых занятий, то и здесь господ гвардейцев особенно не утруждали.
«Ежели на сей неделе будет благополучная погода, то господам обер-офицерам, командующим, начать роты свои обучать военной экзерциции…»
А если погода будет скверная, то, следовательно, не беспокоить шагистикой…
Вообще усердствовать с обучением было опасно. Сержант Осип Шестаковский, преподаватель полковой школы, должно быть, оказался излишне придирчив. И вот результат: «…Петр Кожин разбил ему бутылкою лоб до кости, Иван Лихачев драл за волосы, отчего оный Шестаковский находится в болезни».
Последствия? Обоих продержали сутки на полковом дворе «под ружьем» (то есть заставили стоять в полной боевой выкладке), да взыскали пятьдесят рублей в пользу побитого и предписали, говоря современным языком, оплатить больничный. В качестве предостережения на будущее отечески наставлялось: «…прочим приказать, дабы такие молодые люди от таких непорядков себя весьма хранили, а ежели кто впредь так непорядочно в компании чинить будет и таковые без упущения имеют быть штрафованы и написаны в солдаты».
Надо понимать, переведены в обычные полки. Кстати, и Кожин, и Лихачев как были капралами, так ими и остались. А унтер-офицеры-гвардейцы из дворян приглашались наравне с офицерами и на обычные балы-маскарады, и на балы в императорском дворце.
Жизнь, одним словом, вольготная и служба – необременительная. Тем более что и караульная служба – не бремя. Приказ Елизаветы от 5-го июля 1748 года с детским прямо-таки простодушием гласит:
«Ее Императорское Величество соизволила усмотреть, что на пикетах в Петербурге стоящие обер– и унтер-офицеры отлучаются от своих постов… наикрепчайше подтверждается, чтобы г-да обер-офицеры, также унтер-офицеры и прочие чины были на своих местах безотлучно…»
Дальше ехать некуда: императрица (!) вынуждена особым приказом напоминать унтерам (!), что в их служебные обязанности, если кто запамятовал, входит безотлучное пребывание на посту…
Но и от этой «службы» гвардейцы увиливали, как могли. Например, добывали себе свидетельства о болезни и годами жили вдали от столицы, в Москве или в своих имениях. По воспоминаниям современников, прекрасно знавших эту систему, сложилась своеобразная твердая такса: чтобы получить свидетельство о болезни, следовало подарить лицу, от которого это зависело, две-три семьи крепостных…
Исторической точности ради следует упомянуть, что среди приказов по Семеновскому полку значится и такой:
«Хотя приказано и отдано было, чтоб унтер-офицеры пред караулами больными не сказывались, а ныне были наряжены сержанты князь Алексей Гагарин – на караул, Александр Суворов – на ординарцию к Его Высокопревосходительству господину подполковнику к Степану Федоровичу Апраксину и, как пришли с нарядов, то сказались больными; а которые скажутся при наряде больными, таковых велено было приказом привозить на полковой двор; токмо видно, что господа командующие обер-офицеры по тому не выполняют; и впредь таковых по силе отданного приказу привозить без всяких оговорок на полковой двор, а впредь в неисполнении полковых приказов командующие господа обер-офицеры имеют ответствовать; того ради прислать от роты для показания оных сержантов дворов к господину Келлеру солдат; а ему, господину лекарю Келлеру, осмотря, рапортовать Его Превосходительства господина премиер-майора» (30-е января 1753 года).
История умалчивает, как выпутались молодые унтера из этой ситуации. Разумеется, подобные проделки молодости ничуть не наносят урона славе великого полководца – по юности лет он наверняка следовал общераспространенным нравам вольготного гвардейского бытия…
Помимо этого, множество светских бездельников лишь числилось в гвардии, номинально имея чины (вплоть до полковничьих и генеральских). На деле эти «почетные полковники» в жизни не появлялись в полку, не умели извлечь из ножен шпагу и вряд ли знали, где следует дернуть у ружья, чтобы оно выпалило. Какая уж там строевая служба… Кстати, и полсотни лет спустя после Елизаветы Павел I будет снимать с постов вдрызг пьяных гвардейцев – в Петербурге, средь бела дня…
В штатном обозе гвардейского полка сержанту для его пожитков совершенно официально, согласно уставу, отводилось шестнадцать повозок, для сравнения: армейский полковник имел право только на пять…
Княгиня Дашкова простодушно вспоминала: «Гвардейские полки играли значительную роль при дворе, так как составляли как бы часть дворцового штата. Они не ходили на войну; князь Трубецкой (генерал-фельдмаршал русской армии! – А.Б.) не исполнял своих обязанностей командира.
Из записок знаменитого Андрея Болотова: «К числу многих беспорядков, господствовавших в гвардии, принадлежало и то, что все гвардейские полки набиты были множеством офицеров; но из них и половина не находилась при полках, а жили они отчасти в Москве и в других губернских городах и вместо несения службы только лытали, вертопрашили, мотали, играли в карты и утопали в роскоши; и за все сие ежегодно производились, и с такой поспешностью, в высшие чины, что меньше нежели в 10 лет из прапорщиков дослуживались до бригадирских чинов и по самому тому никогда и ни в которое время не было у нас так много бригадиров… нужно было только попасть в гвардейские офицеры, как уже всякий и начинает, так сказать, лететь, и, получая с каждым годом новый чин, в немногие годы, нередко, лежачи на боку, дослуживался до капитанов; а тогда тотчас выходил либо в армейские полковники и получал полк с доходом, в несколько десятков тысяч состоящим, либо отставлялся бригадиром…»
Помните пушкинского Петрушу Гринева, которого батюшка сразу при его рождении записал в полк сержантом? К совершеннолетию означенный недоросль Петруша, в жизни не видевши ни мундира, ни казармы, стал уже офицером… И это было обычной практикой: новорожденных, пользуясь связями, записывали рядовыми или сержантами в гвардию. Иные нетерпеливцы проделывали это, когда младенец находился еще в материнской утробе – и это порой влекло некоторую конфузию, когда на свет появлялась девочка…
Вот для примера блестящая воинская карьера одного из князей Оболенских. 25-го июня Василию Петровичу Оболенскому высочайше пожалован чин прапорщика. Через девять дней – подпоручика. 12-го августа того же года – он уже капитан…
А знаете, сколько лет его высокопревосходительству, господину капитану?
Пять!
Правда, стаж воинской службы для столь юных годов немалый. Почти полжизни. На службу князинька поступил в три года, сразу в сержанты. А в двенадцать лет, в звании майора, уже вышел в отставку. К тридцати трем годам Василий свет Петрович получил чин генерал-майора и орден за выслугу лет…
И подобных «майоров» – десятки, сотни! Ени чери, господа, ени чери…
Вы никогда не видели лейб-кампанца в парадной форме? Я тоже, но сохранилось описание. Напоминаю, лейб-кампания – это своего рода гвардия гвардии. Те триста преображенских солдат, что под предводительством Елизаветы Петровны возвели ее на трон в 1741 году, по приказу благодарной государыни были выделены в особую гвардейскую роту – Лейб-Кампанию.
Это было что-то! Даже на фоне тогдашнего гвардейского блеска. Все из трехсот, кто не из дворян, возводятся в потомственное дворянство. Каждый лейб-кампанец получает чин армейского поручика. Сержанты – подполковников. Прапорщик – полковника. Ротный адъютант – бригадира. Поручики – генерал-лейтенантов…
Рейтузы с золотыми галунами, поверх красных камзолов – зеленые кафтаны, а поверх кафтанов еще и супервест, ярко-красная накидка с Андреевской звездой на груди и двуглавым орлом на спине. Шляпа с плюмажем из страусиных перьев, торчащим вертикально…
За двадцать лет своего существования лейб-кампанцы ничем полезным себя не проявили. Зато гулять любили с размахом, так, что долго потом ежился стольный град Санкт-Петербург…
19-го августа 1755 года, вечер. Как издавна заведено, улицы на ночь перегораживают особыми шлагбаумами, рогатками, и возле них дежурят полицейские сторожа с трещотками. Один из таких сторожей вдруг видит, как к его будке что есть духу летит неизвестный штатского вида, оглашая ночную тишь истошным криком: «Караул! Спасайте!» За ним – лейб-кампанец с переломанным бильярдным кием (а они тогда были массивнее нынешних), догоняет бедолагу и, не обращая внимания на стража порядка, принимается лупить несчастного своим «орудием».
Караульный, как ему обязанностями и предписано, крутит трещотку, вызывая подмогу. Отвлекшись на минутку от своего предосудительного занятия, гвардеец с неудовольствием спрашивает, отчего это посторонний вмешивается не в свое дело.
Караульный, по фамилии Ефимов, обстоятельно отвечает: мол, никакой он не посторонний, а сторож при рогатке, и в его служебные обязанности как раз и входит поддержание порядка.
Тогда бравый гвардеец и ему в зубы – тресь! Сбивает наземь и принимается охаживать кием так, что Ефимову ясно: его намереваются истребить до смерти. Кое-как вырвавшись, страж порядка бежит за помощью.
Прибывает воинская команда из армейских солдат с капралом. У побитого сломана нога, выбиты зубы, раны на голове и по всему телу. По горячим следам буяна задерживают. Он, точно, гренадер лейб-кампании и армии поручик Петр Коровин. Выясняется, что избитый – тоже персона немаленькая, главный переводчик питерской полиции Карл Болсен. Оказалось, у Коровина была с ним мелкая бытовая стычка, вот лейб-кампанец и не сдержался, случайно встретив в трактире «шпака»…
Второй случай. 25-го ноября 1755 года. В Санкт-Петербурге праздник. Мало того, государственный праздник номер один – очередная годовщина восшествия Ее Императорского Величества на престол. И в Зимнем дворце (старом, деревянном, на Мойке) государыня Елизавета Петровна, как обычно, собрала Лейб-Кампанию на грандиозный банкет.
Пили долго, пили хорошо. Уже в первом часу ночи шествует по улице, выписывая зигзаги, лейб-кампании гренадер (и армейский поручик, а как же!) Василий Поливанов. Узрев открытый трактир, он в компании двух приятелей-гвардейцев сворачивает туда и грозно требует в момент очистить бильярдную для него одного.
Видя его состояние, гости решают улетучиться подальше от греха. Пьяный гвардеец качается на стуле – и падает на пол, вызвав смех не успевших выйти.
Сие для бравого гвардейца крайне оскорбительно. И он, выхватив шпагу, кидается за насмешниками, громогласно обещая всех тут же изрубить в капусту. Однако они на трезвых ногах зайцами порскнули кто куда. А Поливанов с досады начинает разносить трактир: все бутылки – вдребезги, пара окон выбита, а напоследок и бильярдный стол изрублен…
Обоих «героев» взяли в оборот, конечно. Оба около года просидели под замком, а потом благополучно вышли по объявленной императрицей амнистии – Елизавета не раз и не два объявляла такие амнистии исключительно для лейб-кампанцев. Но оказались они за решеткой не благодаря неумолимой строгости закона, а исключительно потому, что генерал-полицмейстер столицы терпеть не мог лейб-кампанцев и пользовался любым предлогом, чтобы упечь их на нары.
Между прочим, трагикомическая подробность. Когда Поливанов сидел под стражей, дежурный офицер Артемий Русаков явился на службу пьяным вдребадан и, движимый, должно быть, воспитательным порывом, измордовал гренадера, как бог черепаху (за что, в свою очередь, угодил под арест).
Таковы были военные нравы. Приведенные случаи – не курьезы, а, можно сказать, будни. Караульные уходят с постов, дежурные офицеры являются на службу на четвереньках, буянят все – не только гвардия, не только по пьяной лавочке. Вот пара случаев из повседневной служебной деятельности Корчемной конторы – учреждения, надзиравшего за тем, чтобы торговля спиртным производилась в «специально отведенных для этого местах», говоря языком нынешних кодексов.
При Санкт-Петербургском почтамте издавна торговали спиртным распивочно и навынос – на законном основании. Еще при Петре I тогдашний директор получил на это привилегию от казны. Однако кто-то об этом, должно быть, запамятовал…
И вот в особняк на Миллионной улице врываются два десятка солдат под командой сержанта Астраханского полка Саввы Соколова и титулярного советника Балка. Ругательски ругая почт-директора Аша «шинкарем и прочими тому подобными бранными словами», запечатывают казенной печатью подвал с запасами вина и водки.
И все бы ничего, но воинская команда расходилась не на шутку. В служебном кабинете директора они залезли в шкаф с французскими винами, часть опробовали тут же, часть порывались взять с собой. И это еще не все – переворачивая все в здании вверх дном, сержант взломал двери в «тайную экспедицию»…
«Тайная экспедиция», размещавшаяся на почтамте, – святая святых тогдашней российской контрразведки. Там вскрывают письма, снимают копии с особо интересных, там лежат шифры, инструменты для распечатывания конвертов и приведения их потом в первоначальный вид, там всякая бумажка секретна, а бумаг – груды. А в толпе любопытных, по российской привычке набившихся в здание, – лакеи сразу двух иностранных послов!
Одним словом, ситуация неописуемая, да вдобавок «прибитой на почтовом дворе герб поруганию ж отдан». И все это, повторяю, устроили сержант с титулярным советником…
Что интересно, их не наказали вовсе. Елизавета Петровна, находясь в добром расположении духа, попросту погрозила в адрес шалунов пальчиком. И бравые ребята из Корчемной конторы через несколько лет устроили заварушку почище…
Дворник шведского посольства злонамеренно продал кому-то на сторону «две бутылки полпива», что согласно букве закона было злостным нарушением всех предписаний. И вот по приказу управляющего Корчемной конторы подполковника Позднякова полсотни солдат с примкнутыми штыками врываются в посольство, защищенное дипломатическим иммунитетом (эти правила уже тогда соблюдались в полной мере).
Дворника обнаружили и заарестовали моментально, но решили покуражиться как следует. Солдаты гоняются по всему зданию за всеми, кто кажется им подозрительным. Одни караулят посла в его кабинете, чтобы не отправил кому-нибудь донесение о безобразиях; другие с гиканьем гоняют по дому чем-то им не понравившегося шведа-слугу, он прячется на кухне и запирает дверь, дверь выламывают, бедолагу связывают и вместе с дворником торжественно гонят через весь город в тюрьму. Шведский посол, оказавшись на свободе, мчится к канцлеру Бестужеву-Рюмину, дипломатический скандал, шокинг, пассаж!
Вы будете смеяться, но дело опять кончилось пшиком. Успокоив расходившихся шведов, императрица велела разжаловать подполковника Позднякова на полгода в солдаты, а его помощника, секретаря конторы, на тот же срок перевести в простые переписчики бумаг. Но уже через месяц оба проштрафившихся без особого шума «возвернуты» к прежним чинам…
Это вовсе не благодушие. Это – опять-таки янычарство. Так уж было заведено Петром I: армия (да и любые военизированные структуры, располагавшие солдатскими командами) вела себя в России, как в завоеванной стране. Человек в мундире стоял над всеми законами и творил, что хотел. Его просто не принято было наказывать серьезно, что бы он ни выкинул в административном раже. Янычарство…
Собственно говоря, все население Российской империи разделилось на две категории – военные и штатские. Первые, соответственно, секущие, вторые – секомые. Оказаться среди «секомых» мог и мужик подлого звания, и родовитый дворянин, имевший несчастье не принадлежать к обмундированным вершителям судеб.
В книге «Русская история с древнейших времен» М.Н. Покровского, вышедшей в 1911 году, есть репродукция примечательной картины – к сожалению, здесь ее невозможно привести, масштаб не тот, все будет выглядеть мелким, неразличимым. Но, думается мне, из сопровождавшего ее текста читатель и так многое поймет…
«Оригинал картины А.П. Рябушкина „Потешные Петра I в кружале“ (1892 г.) находится в Третьяковской галерее в Москве. На картине мало воздуха и света, давит потолок, взор зрителя главным образом притягивается к длинной трубке, из которой затягивается наиболее характерный, с бритым подбородком петровский потешный, сидящий в новеньком головном уборе… Люди с бородами и в длинных мужицких армяках с удивлением вглядываются в этих своих „православных“, опоганенных табачищем и подобием антихристова образа. Атмосфера, в которой, с одной стороны, будет подготовляться протест против насильственных эксцессов Петровской реформы, а с другой – образование известной пропасти между армией и народом – вся налицо».
Действительно, картина впечатляет – два мира смотрят друг на друга, два образа жизни. Эта «известная пропасть меж армией и народом» будет углубляться и углубляться. Жизнь станет все более милитаризованной, янычарство проникнет повсюду…
Стоит ли удивляться, что в романтическом XVIII столетии воевали меж собой… и помещики?
1742 год, Вязьма. Помещик Грибоедов вооружает чем попало свою дворню и под покровом ночи нападает на соседнюю усадьбу помещицы Бехтеевой. Выгоняет хозяйку и преспокойно селится в имении.
1754 год, Орловщина. Три брата Львовы выступили в поход на своего соседа, поручика Сафонова. Двое братьев – штатские, а третий – корнет, он и командует. На супостата выступает настоящая армия – шестьсот человек, впереди, верхами – помещики и приказчики. И это не шутки. Итог весьма серьезный. С обеих сторон – одиннадцать убитых, сорок пять тяжелораненых, двое пропали без вести.
1755 год. Помещица Побединская, провинциальная амазонка, лично ведет свою дворню в бой на соседей-помещиков Фрязина и Леонтьева. Опять-таки все всерьез – оба помещика убиты. Известна и битва вооруженных крепостных генеральши Стрешневой с людьми князя Голицына.
1774 год. Майор Меллин, командир одного из полков, отправленных на войну с Пугачевым, получает донесения, от которых поначалу приходит в ужас и отказывается верить. Но все подтверждается: пользуясь всеобщим хаосом, иные дворяне, вооружив холопов, сражаются друг с другом, сводя старые счеты, крушат усадьбы врагов, а самих их вешают, благо все можно свалить на пугачевцев…
Но не будем забегать вперед. Более-менее подробно изучим выбранный нами век, начиная с первого момента появления на сцене господ гвардейцев, исполнившихся уверенности, что им дано право решать судьбу трона российского.
Итак, занавес поднят, чтобы не опускаться, еще трещат барабаны, топорщатся кружева, сверкают шпаги…
Начинается Гвардейское Столетие!
