События, известные как «Пугачевский бунт», до сих пор таят множество загадок.

Сам размах этого предприятия уникален – ничего подобного на Руси прежде не бывало. Смута – другое дело, она была настоящей гражданской войной, а не мятежом. Между тем против Пугачева, по признанию самой Екатерины, была «наряжена такая армия, что едва ли не страшна соседям была». Лишь спешно заключив мир с Турцией и сняв с фронта регулярные части, удалось подавить мятеж… Впрочем, называть события «мятежом» как раз неправильно. Перед нами – что-то другое. В отличие от разинского бунта, представлявшего собой всего лишь буйство разросшейся до гигантских размеров разбойничьей шайки, не озабоченной ни в малейшей степени административными делами (да и не способной на таковые), войско Пугачева было строжайше организовано. Оно управлялось не «советом атаманов», а самой настоящей Военной коллегией, своего рода аналогом екатерининского военного министерства в миниатюре, обладавшей также судебными правами. При Пугачеве находилось довольно много якобы пленных офицеров – в том числе столь примечательные личности, как родственник старинного недруга братьев Орловых Шванвича и Тимофей Падуров, бывший депутат созванного Екатериной народного собрания, в чем-то аналога старых Земских соборов. Официально это собрание именовалось Комиссией Законоуложения и сыграло довольно важную роль в выработке российских законов.

Интересно, что пугачевская артиллерия была… лучше той, которой располагали правительственные войска! Генерал Кар, самонадеянно решивший в одночасье разнести по кочкам «толпу мужичья» и сам этой «толпой» моментально разбитый (а ведь у него была тысяча триста опытных солдат!), доносил Военной коллегии: «Артиллериею своею чрезвычайно вредят, отбивать же ее атакою пехоты весьма трудно, да почти и нельзя, потому что они всегда стреляют из нее, имея для отводу готовых лошадей, и как скоро приближаться пехота станет, то они, отвезя ее лошадьми дальше на другую гору, опять стрелять начинают, что весьма проворно делают и стреляют не так, как бы от мужиков ожидать должно было». Принято считать, что у пушек стояли опытные в стрельбе мастеровые уральских заводов, но это лишь половина разгадки. Заводские мастеровые вряд ли были обучены умелому маневрированию орудиями на поле боя… Во время осады Оренбурга пугачевцы навесным огнем, что опять-таки требует немалого мастерства, громили дома в центре города, и по сохранившимся подробным описаниям историки делают вывод, что действовали опытные артиллеристы.

Екатерина уверяла Вольтера в письмах, будто бы Пугачев предавал смерти всех офицеров и солдат, которые к нему попадались. Истине это нисколько не соответствует. Не только местные гарнизоны, но и присылавшиеся из Центральной России полки были ненадежны. Прибывший из Петербурга Владимирский гренадерский полк пришлось подвергнуть бдительному тайному надзору, открывшему, «что действительно меж рядовыми солдатами существует заговор положить во время сражения перед бунтовщиками ружья».

Но если бы только солдаты… Участвовавший в боевых действиях (и чудом избежавший однажды плена) Державин, как и генерал Бибиков, постарался опустить в своих воспоминаниях кое-какие щекотливые моменты. Но в том самом Саратове, откуда Державин спасся от пугачевцев только благодаря резвости хорошей лошади, при известии о приближении «Петра Федоровича» ему навстречу вышли со знаменами и местный пехотный гарнизон, и артиллерийская команда во главе со всеми офицерами и самим начальником гарнизона, секунд-майором – чин немалый. Именно эти артиллеристы потом отличились во время битвы под Царицыном с Михельсоном. А еще раньше, на Урале, Михельсон принял однажды издали пугачевцев за идущие к нему на соединение правительственные войска – настолько хороши были выправка и строй «мятежной толпы»…

Отдельный разговор – о духовенстве. После подавления восстания в Петербурге сгоряча решили расстричь всех священников, примкнувших к самозванцу, но против этого вынужден был возразить даже усмиритель восстания П.И. Панин, писавший императрице, что «в тех здесь местах, где злодей сам проходил и в который входили большие его отряды, не было из оного (духовенства) почти ни одного человека… который бы не встречал злодея с крестами и не делал бы служения с произношением самозванца». Поэтому, чтобы не оставить без священников целые губернии, пришлось ограничиться наказанием только самых уж активных, причем рядовых священнослужителей. А ведь во главе крестных ходов к Пугачеву выходили и архимандриты крупных монастырей. Против казанского архиепископа Вениамина существовали серьезные и обширные улики, изобличавшие его в сношениях с Пугачевым, но дело решили замять…

Любопытно, что майор Рунич, один из подавлявших, член особой следственной комиссии, отчего-то связывал в своих мемуарах (написанных уже в двадцатые годы XIX столетия) яицкий мятеж с «известиями о ссылке в Сибирь некоторых лейб-гвардии офицеров».

Дело тут, конечно, не в «революционном настрое» господ офицеров, в немалом количестве встававших под знамена Пугачева. Прекрасно объяснил их мотивы М.Н. Покровский: «Дворцовые перевороты как раз более сметливых должны были приучить к тому, чтобы не разбираться чересчур долго в правах различных претендентов на престол, а, не теряя времени, присоединяться к тому, кто сильнее. Если что задерживало в этом случае, так, скорее, неизбежность конкурировать с пугачевскими „полковниками и „генералами“ из казаков да острое социальное недоверие, которое чувствовали восставшие…“

Вспоминая подробный рассказ Болотова об умонастроениях тогдашнего офицерства, не видишь ничего удивительного в том, что они уходили к новоявленному «Петру III» – перед ними просто-напросто был очередной претендент на трон, причем с большими шансами на успех. В 1917 году история повторится – к большевикам быстренько переметнется столбовой дворянин Тухачевский, едва изучивший азы военного образования, зато одержимый патологической страстью сделать карьеру…

Кроме того, в штабе Пугачева были польские офицеры, какие-то загадочные французы, а в его войсках – отряды, сформированные из поволжских немцев-колонистов. Менее всего пугачевская армия, обучаемая и руководимая профессионалами, управляемая Военной коллегией, походила на разинскую банду или казацкую вольницу. И если бы Пугачев не потратил столько сил на бесплодную осаду Оренбурга, эта армия могла дойти и до Москвы, где способных оказать ей сопротивление войск попросту не было…

Во все времена и во всех странах хватало «народных самородков», однако в истории Емельяна Пугачева все складывается очень уж гладко, подозрительно гладко. Две жизни Пугачева – казака и вождя – определенно не стыкуются. До некоторого момента перед нами – заурядный человек, ничем особенным себя не проявивший, на войне не поднявшийся выше хорунжего, а после то срывавшийся в бродяжничество, то устраивавший глупые авантюры. Совершенно бесцветная личность.

И вдруг все меняется – в считанные недели этот бродяга сумел обаять не столь уж доверчивых казацких старшин, подозрительно легко разбить довольно крупные воинские соединения, обрасти пленными офицерами, ссыльными иностранцами, немцами-волонтерами, создать эффективные органы управления вроде Военной коллегии…

Случаются, конечно, чудеса – но не до такой же степени? Человек, действовавший в одиночку, сам по себе, ни за что не добился бы подобного, даже десятой доли. Самозванцев на Руси хватало и до Пугачева, но мало-мальски серьезных результатов добивались только те, за которыми кто-то стоял.

Кто же стоял за Пугачевым и был мозгом предприятия? Те самые казацкие старшины? Но и им вряд ли было бы по плечу такое дело, требовавшее не просто ума и воли, а определенных знаний и навыков. Версия о «самородках» выглядит чересчур наивной.

Тогда?

До сих пор в точности неизвестно, что делал Пугачев во время своего не столь уж короткого пребывания в Жечи Посполитой. Известно лишь, что он поддерживал связи с раскольниками, обитавшими во множестве в местности под названием Ветка на территории Литвы. По некоторым данным, именно староверы смогли похитить в Петербурге и переслать Пугачеву одно из четырех знамен, когда-то принадлежавших голштинской гвардии Петра III.

Любопытно, что первые манифесты «государя императора Петра Федоровича» отнюдь не предусматривали поголовного истребления дворянства. Пугачев обещал лишь отобрать у крепостников земли и крестьян, а взамен платить им «большое жалованье». Лишь позже, во времена крупных неудач, Пугачев призывает вырезать дворян поголовно…

Какое бы то ни было тщательное расследование осложняется тем, что материалы по Пугачевскому бунту до сих пор, мягко говоря, малодоступны, а обширных работ, основанных на документах, в пределах досягаемости попросту нет. Трудно даже прочитать пушкинскую «Историю Пугачевского бунта». Что таят архивы, остается лишь догадываться – вместо публикации документов историки до сих пор отделываются байками об особенно удачных каламбурах плененного Пугачева и тому подобных мелочах.

А ведь что-то должно сохраниться! Невозможно представить, что екатерининская Тайная экспедиция не допрашивала самым подробным и тщательным образом того же Падурова, других офицеров, служивших у самозванца, поляков, немцев, казацких атаманов. Все это просто обязано было фиксироваться на бумаге. Масса документов российской тайной полиции доекатерининских времен прекрасно сохранилась. Значит, где-то лежат и пухлые папки с протоколами допросов пугачевцев…

Пока же, по недостатку информации, приходится лишь строить более-менее отражающие реальность версии. С высокой степенью вероятности можно предположить, что «государь Петр Федорович» был инструментом неких внешних сил, поддержанным и деньгами, и людьми.

Возможно, здесь прослеживаются ниточки, ведущие к французской разведке. Предположение не столь уж и невероятное: французы еще с середины XVII века поддерживали связи с Украиной. Там строил крепости французский инженер Боплан, и в XVIII веке там просто не могло не оказаться французских разведчиков. Где Украина, там и казаки. В первые годы царствования Екатерины II на черноморских верфях (факт, документально подтвержденный) русская контрразведка сцапала французских агентов, пытавшихся поджечь строящиеся корабли. Мотивы просты и лежат на поверхности: Россия воевала с Турцией, а Франция давно уже искала союза с Оттоманской Портой, препятствуя чрезмерной активности русских в том регионе.

Возможно, ниточки тянутся в Варшаву. Ослабление России было Жечи Посполитой необходимо даже более, чем Франции, а связи польской короны с частью казачества насчитывают не одно столетие.

Наконец, к операции «Емельян» определенно были подключены мощные центры старообрядческой эмиграции, располагавшие в России собственной «агентурной сетью» и пользовавшиеся в народе нешуточной поддержкой.

Быть может, сплелись все вышеперечисленные факторы. Увы, невозможно говорить о чем-то конкретном – для этого нужно с головой погрузиться в архивы.

В конце концов, до сих пор нет твердой уверенности, что так называемый Емелька Пугачев, выдавший себя за Петра III, и в самом деле был казаком станицы Зимовейской Емельяном Пугачевым. Я не удивлюсь, если это – два разных человека. Почему несчастную законную супружницу «Емельки», ее дочерей и сына, а также вторую жену – «царицу Устинью» пожизненно заключили в крепость? Оттого ли только, что они были «членами семьи врага народа»? Или они могли еще и сболтнуть что-то такое, что, безусловно, противоречило официальной, высочайше утвержденной версии «Пугачевского бунта»? Почему, наконец, Екатерина не раз именовала Пугачева «маркизом»? Что это, простая издевка или отголосок еще чего-то, нам неизвестного?

В одном я не сомневаюсь – настоящий Петр III Федорович был убит в 1762 году…

А кстати, потом появились и Лжепугачевы!