– Присаживайтесь, Константин Сергеевич. Вынуждены еще раз потревожить вас. Кое-что не связывается.

– Да, пожалуйста.

Женщина в прокурорской форме раскрыла папку и извлекла документы. Она была симпатична, но униформа портит любую внешность. Данную мысль Костик вслух решил не высказывать. Будем официально вежливы.

– Я беседовала вчера с потерпевшим. Кстати, знаете сколько ему лет? Семнадцать. А вы взрослый человек и к тому же сотрудник милиции. Нашли, с кем связываться.

Потерпевший утверждает, что вы первые пристали к нему и его друзьям. Вставили в пистолет сигарету и наводили на потерпевшего, говоря, что сейчас дадите ему прикурить.

Такой факт имел место?

Костик ухмыльнулся.

– Имел. Знаете, как здорово смотрелось. А еще я хотел заставить их снять штаны и целовать друг друга в задницу. Извиняюсь за откровенность. Совсем глупый стал – что думаю, то и говорю.

– Может, вы не верите мне? Прочтите сами его объяснение.

– Да ладно, как можно вам не верить?

– Так вы согласны с его показаниями?

– Не-а.

– Хорошо. Вы в прошлый раз утверждали, что действовали строго по закону о милиции, в той его части, что касается применения оружия. То есть представились, вытащили пистолет, произвели выстрел вверх, предупредили, что будете стрелять на поражение и только после этого, убедившись, что иного выхода у вас нет, выстрелили в потерпевшего.

После каждого перечисления Казанова утвердительно кивал головой.

– Каким же образом одна пуля выбила окно на третьем этаже близлежащего дома и попала в портрет хозяина, висевший на стене?

– Хозяин висел на стене?

– Не паясничайте. Портрет.

Казанцев был неприятно удивлен. Допижонился. Когда он стрелял, вроде никакого дома не было. А может, он не заметил его от волнения?

– Отрешетить могло. У нас случай, знаете, какой был? Задерживали на квартире вымогателей. Участковый пистолет достал и пальнул вверх для предупреждения. Пуля отрекошетила, и ему же в макушку шлепнула. Хорошо, что башка оказалась деревянной, поэтому он отделался синяком.

– Вы понимаете, Казанцев, что речь идет о возбуждении уголовного дела против вас?

– Конечно. Я так не хочу на зону, просто не представляете.

– Вы туда попадете.

– Можно водички попить? Пересохло.

– Пейте.

Казанцев опрокинул графин, не наливая воду в стакан.

– Я готов.

– Далее. Со слов потерпевшего и свидетелей вы не представлялись сотрудником милиции, не предъявляли своего служебного удостоверения.

– Какая неожиданность! Надо же! По-моему, я предъявил не только удостоверение, но и справку, что оно настоящее. Вместе с удостоверением я показал вкладыш, разрешающий посещение паспортных столов, бумажку, что прошел медицинский осмотр, и, кажется, выписку из протокола соревнований по стрельбе, где мной было занято почетное четвертое место.

– Если вы не прекратите паясничать, я доложу вашему руководству.

– Все, молчу. Ни в коем случае не докладывайте. У начальника обострится язва.

– Я не могу проводить между вами и потерпевшим очную ставку, потому что дело еще не возбуждено. Вы это прекрасно знаете. Но в материале имеются явные противоречия.

В ваших с ним показаниях. То есть очная ставка необходима. Я не вижу иного выхода при той позиции, что вы заняли.

– Нормальненько. Если я сейчас расскажу, что шел вечером пьяный, пристал к невинным подросткам, угрожал им пистолетом, после чего пальнул в одного, – никаких разногласий не будет. Зато точно будет уголовное дело. Если же я останусь на своих первоначальных показаниях, то появятся разногласия, и тоже необходимо будет возбудить дело. Я мысль слабо улавливаю, что мне сейчас говорить?

– Все вы улавливаете. И все прекрасно понимаете. Знаете, кстати, кто родственники у потерпевшего?

– Лучше не говорите, опять придется прятаться под стол.

– Они могут дойти до Смольного.

– О, вы мне напомнили еще одну забавную историю, не относящуюся к нашей теме. Но я вам все-таки расскажу. Очень хочется, аж распирает. Мой знакомый друг, дипломат, недавно побывал в Париже. Город такой. Сидит он как-то в ресторане, обедает, и вдруг соседний столик занимают русские, вернее, российские туристы. Как это сейчас принято говорить, «новые русские». Хотя по возрасту они были далеко не так новы. В общем, старые «новые русские».

Чисто по коммунистической привычке они достают пузырь водки, заказывают по порции закуски и начинают угощаться. Как вы, может, знаете, во всем мире не принято в рестораны и кафе приносить свое. И не надо даже таблички «Приносить и распивать запрещается». Мужичкам же побоку, глушат себе спокойно горькую.

Подходит официант и культурно так намекает, что, товарищи русские туристы, у нас так не делается. Будьте любезны убрать. И знаете, как они отреагировали? Один вскочил, схватил бед ного официанта за отвороты ливреи и стал кричать примерно следующее: «Я тебя, буржуй, научу уважать русских! Вот я вернусь домой, дойду до Смольного, и там с тобой разберутся!». Представляете? Французскому официанту, который по-русски понимает всего два слова – Горбачев и перестройка. А прикиньте, если б понимал все остальное? Сцена, достойная пера Задорнова.

Я не пойму, почему все идут в Смольный? Он что, медом намазан? Или там крутые разводящие сидят? У нас сейчас две команды бандитских не могут между собой разобраться, может, их тоже в Смольный отправить? Пускай разведут ребят.

– Я смотрю, у вас на все случаи жизни есть истории, – усмехнулась женщина.

– Точно, полные карманы. Постоянно при мне. Хотите еще что-нибудь услышать?

– Я хочу услышать от вас правдивые показания.

– Я их уже изложил в рапорте. Вы его не потеряли?

Женщина не отреагировала на вопрос Казанцева. Она достала чистый бланк объяснения и произнесла:

– Сейчас я переспрошу вас по перечисленным пунктам. Подумайте, прежде чем давать ответ…

Спустя полчаса Костик вышел из кабинета. В коридоре он случайно столкнулся со следователем, работавшим раньше в их районной прокуратуре.

– Привет, Казанцев. Слышал, слышал, молоток, я б тоже стрелял. Люблю это дело. Ты у Светки, что ли, был?

– Да. Как она?

– Нормальная баба, не замужем.

– Я не про это. По работе как? Ментов много посадила?

– Кто, Светка? Да ты что? Она, наоборот, всегда за вас. Сколько вариантов уже было, встречались и покруче, чем твой, со смертельными исходами. И никто пока не сел. Менты в нашем районе буквально молятся на нее.

– А чего она на меня наехала?

– Ну, не знаю, может, велел кто?

– Да на фига? Рядовой случай, подумаешь, ляжку обморозку прострелил. Не голову же, в конце концов.

– Значит, у него такая ляжка, ценнее головы. Ладно, давай, У меня люди. Будешь еще – забегай.

Костик пожал руку следователю и пошел к выходу.

Белкин вышел из трамвая, сориентировался и направился к огромному – как ему показалось, бесконечному – дому. Дом, конечно, не был бесконечным, но имел столько изгибов, что отыскать нужную квартиру было непросто.

Нужная квартира оказалась на первом этаже. Прежде всего Вовчик увидел то, что и ожидал увидеть. Рекламу «Херши» на серой двери. Внимательно ее изучив, он нажал звонок.

– Здравствуйте, я из милиции, я звонил.

– Да, да, проходите, вон туда, на кухню.

Открывший дверь пожилой мужчина указал направление.

– Присаживайтесь, слушаю вас.

Белкин осмотрел кухню. Ничего необычного, кроме решетчатого люка на полу, он не заметил.

– Я по поводу вашего бывшего соседа, Игоря Королева. Ваши квартиры находились на одной площадке. Вы поддерживали отношения с семьей Королевых?

– Конечно, я в этом доме прожил тридцать два года, с шестьдесят первого. А Валера, отец Игоря, вообще жил там с рождения. Валера немного помладше меня. Мы друзьями были, дружили, так сказать, семьями. Моя-то Вера умерла четыре года назад. А через год с небольшим и Валера с Мариной… Ужас. Вы, видно, хотите узнать о том убийстве, да?

– А с вами уже беседовали?

– Нет, хотя я вряд ли смогу чем помочь. Я узнал про него случайно. Звоню, звоню – никто трубку не берет. Поехал сам, а там дверь опечатана.

– А что натворил Игорь? Он же сидел.

– Глупейшая история. Игорька знаю с его рождения. Валера с Мариной часто оставляли его у нас, еще маленького. У нас своих детей не было, он для нас навроде сына. Очень спокойный парень. Немного замкнутый. Школу окончил, отслужил армию, потом в «такси»

Устроился. А тот случай… Мы были на суде, плакали. За что ему столько дали? Шесть лет. Мы-то Игоря знали и уверены – не стал бы он ни на кого с ножом нападать. Нож-то он таскал так, на всякий случай, все ж водителем «такси» работал, боялся, что ограбят…

Мужчина взглянул на люк.

– Ничего, если я грамм сто сухенького? Тяжко.

– Да, пожалуйста.

Хозяин наклонился к странному люку посреди кухни, поднял крышку и спросил, глядя вниз:

– Витек, сухенького зашли. «Монастырская» есть?

У Белкина отвисла челюсть.

– Есть, давай тару, – отозвался голос из-под пола.

Хозяин взял со стола веревку с привязанным пакетом и спустил ее вниз. Через пару секунд вытащил назад и извлек из пакета бутылку «Монастырской избы».

– Будете, молодой человек? Хорошее вино.

Вовчик наконец-то пришел в себя.

– У вас что, в подвале винный завод?

– Да нет, обычный магазин. Ребята-кооператоры подвал арендуют, устроили лабаз. С той стороны дома вход, может, видели. Арендовали, оборудовали там все, вдруг хлоп!

Санитарная служба и пожарники примчались – нельзя здесь ничего устраивать, потому что вентиляции нет. Ребята – как так, вон, в соседнем доме такой же магазин, и никакой вентиляции? Им и намекнули – хотите торговать, платите мзду. И такую сумму завернули, что у ребят всякое желание торговать разом отпало. Потом ко мне пришли – выручай, Егорыч, санитары с пожарниками за горло взяли, мы у тебя в квартире люк прорубим для вентиляции, а за это можешь бесплатно харчеваться у нас. В пределах разумного, конечно. Да я и не наглею, не обираю ребят. А что, взаимная выгода. Одно плохо: когда они по ночам товар разгружают, звону много, но я привык, вроде уже не замечаю.

– А дом не рухнет?

– Так арматура-то осталась, все по науке.

Егорыч протолкнул пробку внутрь бутылки.

– Давайте, Владимир…

– Викторович. Благодарю.

Хозяин наполнил два бумажных стаканчика из-под «Кока-колы».

– Ваше здоровье. Оба выпили.

– Закусить хотите? А то сейчас сделаем, – указал Егорыч на люк.

– Спасибо, не стоит. Вино слабое. Давайте продолжим.

– Да, Игорек… В общем, зазря парня упекли, я вам скажу. Шел он от Анечки, это девушка его, прицепились трое. Потом, как водится, драка. Игорек хоть боксом и занимался, да как против трех-то! Ну, и пустил в ход нож. Больше по запарке, не по умыслу. Одному брюхо-то и проткнул. Милиция там же, на месте, его взяла. Он ничего не скрывал, как было, все рассказывал. Зря, может. Игорек-то врать не любил, прямой парень. Только против него все обернулось. Тот инвалидом остался, с брюхом распоротым. Поэтому и срок большой Игорьку дали.

Марина, мать его, сколько тогда слез проплакала. Валера с ногами мучился, а после этого и вовсе слег. Первое письмо только через четыре месяца получили. Режим, ничего не поделать. Мы все читали. Анечка ждала его. Они, когда еще Игорь в «Крестах» сидел, расписаться хотели, да Ане восемнадцати не было, не разрешили. Такие дела, Володя.

Аня постоянно к Валере с Маринкой ходила, считай, уже свой человек в семье. А когда Валера слег совсем, так она и жить у них стала.

– У меня есть сведения, что им угрожали. Якобы в связи с расселением дома.

– Да, что-то такое было. Как бы тебе сказать? Валера очень упрямый по характеру.

Когда предложили расселяться, он и слушать ничего не захотел. Это ж переезд, а с его ногами? Мы бы, конечно, помогли, да и друзей у него много было, но он не соглашался.

Как прирос к этому дому. Понять можно, центр, вся жизнь здесь. Что у человека в его положении остается? Воспоминания, близкие люди да родные стены. Я поначалу, когда извещение получил, тоже удивился. Вроде дом крепкий еще, а его на капремонт. Мне потом объяснили – мол, внутри балки прогнили, рухнуть может. Поэтому в срочном порядке давайте в новостройки. Я лично и не возражал. Место у нас красивое, почти центр, но зато там воздух. Ну, в смысле здесь. – Егорыч показал на окно. – Лес рядом, за грибами прямо из дома ходить можно. Мне смотровая на первый этаж пришла, обычно не хотят на первом этаже жить, но я даже и не раздумывал. И правильно – зато теперь всегда с харчами. А по нынешним временам это очень много. Давайте еще.

Белкин кивнул. Алкоголь – большое дело в доверительной беседе.

Егорыч порылся в рваном полиэтиленовом пакете и достал два засохших пряника.

Потом наполнил стаканы, взял свой и осушил большими глотками. Чувствовалась рабоче-крестьянская закалка. Нам что водка, что французский портвейн, лишь бы в башку давало.

Белкин тоже выпил.

– Петр Егорыч, так что там по поводу угроз?

– Да, сейчас. – Егорыч закусил пряником. – Примерно неделю спустя, как переехал, я к Валере заглянул. Марина тоже дома была. Бутылочку захватил. Валера не такой как всегда. Я спрашиваю, что, мол, случилось. Он и отвечает: «В аккурат до твоего прихода двое наведались». Марина-то всегда двери не спрашивая открывает. Ввалились.

Молодые вроде, крепкие. Так и так, дорогие хозяева, не понимаем мы что-то, почему вы еще здесь. Вам что, предлагаемые квартиры не нравятся? Почему всем нравятся, а вам – нет? А Марина даже не ездила ничего смотреть. Она все для Валеры делала. Ну, и ответили парням, что никуда съезжать не собираются. Вон, соседний дом расселяли, кто не захотел остался.

А они – не волнует нас соседний дом, а вы, если не хотите по хорошему, съедете по плохому. На тот свет. Срок дали, кажется, неделю.

Я Валеру-то уговаривать принялся. Не майся дурью, давай переезжай, снова соседями будем. Кто его знает, зачем они приходили? Какая тебе разница, где лежать, а смена обстановки, наоборот, на пользу. Он на меня давай кричать: «Никуда я уезжать не собираюсь, здесь родился, здесь и помру!». А Марине говорит – сходи в исполком, да в милицию заяви. Нет такого закона, чтобы людей без их желания из квартиры выселяли, пускай даже на другую, более хорошую площадь. Замки купим покрепче. Ничего, никто нас не выгонит.

Я-то, зная Валеру, сразу понял – бесполезно спорить.

– Это единственный раз, когда им угрожали?

– Я не знаю. Мне они не говорили, а может, не хотели говорить. Я как-то спросил, ходила ли Марина в милицию. Она ответила, что нет. Выходит, не угрожали.

– У вас были какие-нибудь подозрения после их убийства? Я имею в виду, подозревали ли вы кого-нибудь? В частности, тех приходивших парней. Или вы тоже думаете, что их просто ограбили?

– Не знаю, Володя. Все могло быть. Брать-то у них нечего. Имелись накопления кое-какие, золотишко, но все это мелочи. Из-за этого троих убивать? Мы с Игорьком тоже долго думали, но так ничего и не решили. Не знаю, одним словом.

– Минуточку, когда вы беседовали с Игорем?

– Ну, когда он освободился. А куда ему еще податься? Ни у Валеры, ни у Марины близких родственников в городе нет, так, седьмая вода на киселе. Он мой адрес узнал по справочной и приехал. Возмужал парень. Я пустил его, где-то с месяц он у меня жил.

Жалко Игорька. Он не столько по родителям убивался, сколько по Анечке. По ночам ее звал. Я уши затыкал, не мог слышать. Тяжело. Шесть годков она его ждала, а всего месяца им не хватило. Он мне фотографию Анечкину показал, старенькую такую, где она девочка совсем, из студенческого билета вырванную. Им тогда, в 87-м, свидание устроили, кажется, за то, что Игорек признался. Минут двадцать всего. Тогда он эту фотографию у Анечки и забрал. Ждать ее попросил. Она и так бы его ждала.

Игорек дрянью какой-то колоться стал, чтоб забыться. Пил сильно. Я отговаривал:

Держись, мол, парень, не надо в яму-то скатываться. Не знаю, послушал, нет, потому как через месяц он уехал.

– Куда?

– Кажется, в Саратов. К Аниным родителям. Что ему в Питере-то делать? Гол как сокол, угла своего и то нет. Его ж выписали, и под расселение он, стало быть, не попал. А там квартира есть, да и родители Анечкины вроде не чужие люди, они только рады будут.

Здесь бы пропал Игорек.

– Он адреса не оставил?

– Обещал звонить оттуда.

– Звонил?

Егорыч вздохнул:

– Не звонил. Да я и не сержусь. Понимаю парня. Зачем лишний раз рану незажившую тревожить…

– Но жизнь-то не кончается.

– Верно, конечно.

– И с того времени от него не было никаких сигналов?

Хозяин еще раз вздохнул:

– Не было.

Егорыч разлил остатки вина по стаканам, приподнял крышку люка и крикнул:

– Витек, тару прими.

Бутылка улетела вниз, в подставленные руки.

– Вот такие дела.

Собеседники кивнули друг другу и допили «Монастырскую избу».

– Петр Егорович, постарайтесь вспомнить тот месяц, что Игорь жил у вас. Точнее, события того месяца. Чем он занимался, может, кого приводил, куда звонил?

– Заниматься-то ему особо нечем было. Несколько раз в милицию ходил, в исполком.

На кладбище через день. А так все на диване лежал. Гостей не было. Старые друзья, что до посадки с ним водились, разъехались да разбежались. Понятно, какой он теперь друг, с тюрьмой за плечами? Звонить – звонил, но я не вникал и не спрашивал.

– Деньги были у него?

– Да откуда, если он с моей пенсии занимал?

– Вернул?

– Вернул. Перед отъездом. Сказал, что перезанял где-то.

– Еще один, может быть, странный вопрос. Как он вам показался – после зоны, я имею в виду, по характеру, по сути, если хотите? Зона ведь очень сильно меняет человека.

– Игорек изменился. Даже если не брать в расчет его беду. Словами это, правда, трудно объяснить. Он стал злее.

– Вы сказали, что тогда, после угроз, они сменили замок, значит, наверняка не открывали двери чужим, особенно когда остались одни в доме. И все-таки открыли. Кому они могли открыть?

– Ну, Володя, вы многого хотите, я же не ясновидец. Что, купиться не могли? Почта, из жилконторы там, еще что-нибудь.

– Ночью?

– Они тогда письма от Игоря ждали, как раз по срокам должно было прийти, а ящики почтовые хулиганы сломали.

– В каком таксопарке он работал?

– Ой, кажется, в Московском районе, рядом с Ленинским. Да, он там меньше года шоферил. Погодите, Володя, а вам что, Игорь нужен?

– Да, есть информация, что то убийство все-таки связано с его пребыванием на зоне.

Серьезная заморочка, – соврал Белкин, чтоб не вызывать лишних подозрений,

– поэтому хотелось бы переговорить с Игорем. А он разве не писал ничего?

– Да вроде нет. У него ж в каждом письме половина для Анечки. А так писал, что сошелся с хорошими людьми, в обиду не дают, да и он сам старается марку держать.

Новичкам тяжело всегда.

– Да, все верно. Значит, сейчас Игоря нет в городе? Точно?

Петр Егорович сделал еще один глубокий вздох:

– Один раз мне показалось…

– Что?

– С месяц где-то назад… Мне показалось, что я его видел. Я ездил в центр по делам. И там, на Гороховой, возле одного ресторана, вроде «Огонек». Может, я ошибся. Слишком невероятно.

– Так что, что?

– Там стояла машина. Не наша, заграничная. Такая большая, черная. Из нее вышел парень. Правда, он был в черных очках, и видел я его мельком, секунды две, не больше.

И все-таки, мне показалось, это был Игорек.

– Так показалось или нет?

– Не могу сказать, Володя. Я после-то прикинул. Как он тут оказаться мог? На такой машине, в таком шикарном костюме. Да вряд ли. Наваждение. Я часто Игорька вспоминал, могло и померещиться.

– Простите, а вы не пользовались в то утро услугами вашего погребка?

– Если честно, было. Грамм двести принял, скрывать не стану.

– У вас есть фотография Игоря?

– Только очень маленького. Новый год мы отмечали вместе, давно, где-то в семьдесят пятом.

– Да, тогда действительно не пойдет. Все, спасибо, Петр Егорович, извините за беспокойство.

– Ничего, ничего. Если что, заходи, Володя. Я сейчас почти всегда дома. Пенсия, как оказалось, не очень веселая штука.

– Да, хорошо. До свидания.

Белкин еще раз взглянул на люк, пожал руку пенсионеру и вышел на улицу.

Рядом с подъездом, притягивая жителей новостроек режущей глаза вывеской, и вправду обнаружился вход в подвальный магазинчик. Чудеса.