Назад: Андрей Кивинов, Олег Дудинцев Принцип вины

* * *

Напротив примостился старик в древней фетровой шляпе мышиного цвета, сжимая в руке жирный кусок скумбрии холодного копчения, Рядом стояла кружка пива. Он любовно отрывал желтыми клыками-осколками кусочек рыбки, глотал немного пива и застывал на несколько минут, словно погружаясь в процесс переваривания. На испитом морщинистом лице застыло бессмысленное выражение чисто животного удовлетворения, в движениях сквозило что-то механическое…

Глядя на него, Валентин Григорьев вспомнил детскую игрушку, которую он три года назад подарил на день рождения своему сыну. Маленький забавный робот, он так же монотонно двигал руками и головой, пока не иссякнет энергия батареек. Для этого старика, выброшенного на обочину жизни, источниками энергии были эта кружка пива и кусок рыбы, явно не первой свежести.

Валентин отвлекся от соседа, пригубил свою кружку, в который раз посмотрел на часы и вернулся в прокрустово ложе своего отвратного настроения. Ему не хотелось идти домой. Надя еще не вернулась со смены, а она служила неким буфером между ним и тещей, во всяком случае, жена умела как-то сглаживать острые углы.

Обычно, приходя с работы, он старался уделить внимание сыну, но на лето Костика отправили в пионерлагерь, а оставаться наедине с этой склочной бабкой ему не хотелось.

Большинство мужчин всю жизнь мучаются вопросом, почему они должны уважать свою тещу только за то, что она родила его жену. Валентин мог бы подписаться под этой фразой кровью — всеми литрами, которая выпила из него «вторая мама». Отношения с ней не сложились с самого начала и с каждым годом становились все хуже, достигнув накала взаимной ненависти. Мать жены с упорством старой коммунистки разрушала их брак.

Проблемы возникали, как мины-ловушки, на каждом шагу. Любая мелочь, любое его слово могли вызвать взрыв тещиных эмоций, а тут еще эта чертова перестройка — таксомоторные парки разваливались, кругом бардак — не знаешь, что ждет тебя завтра…

Каждый день, проходя мимо нестройного ряда местных старушек, он буквально кожей чувствовал их злобную ауру — продукт информационной войны Тамары Петровны. В конце концов, черт с ними, с этими старыми клячами, но мать жены настраивала против него единственного сына, а это Валентин простить никак не мог.

Полгода назад произошел скандал, буквально высосанный из пальца. Тамара Петровна оскорбила его мать, он не сдержался и в запале вмазал по злобной тещиной физиономии. Ударил не сильно, но этого оказалось достаточно, чтобы сломать ее длинный нос, привыкший соваться в чужие дела. Потом он, конечно, жалел, но сделанного не воротишь… Теща развила бурную деятельность. Казалось, весь свет узнал, что несчастная пожилая женщина стала жертвой садиста-зятя. Дело дошло до суда, и что дальше? А дальше даже думать не хотелось…

«Быть может, закончу, как этот старик», — подумал Валентин, сделал пару глотков из второй кружки, остальное пододвинул соседу. Тот слегка растянул беззубый рот в подобие улыбки.

Садиться в битком набитый троллейбус не хотелось, три остановки до дома Валентин шел пешком. Сверху ему улыбалась ущербная луна, она скользила по небу, как капля холодной ртути, — безразличная к людским бедам. «Чем-то смахивает на мою жизнь, — с горечью подумал он, — то ли с каждым днем убывает, то ли прирастает — не поймешь…»

На лестничной площадке была темень. Кто-то выкрутил лампочку. Пришлось подсветить зажигалкой, чтобы отыскать в связке нужный ключ. Обычно теща запиралась на два замка, плюс неизменная цепочка. Однако дверь держалась на защелке, значит, Надя уже дома…

Свет в прихожей не горел. Он сделал шаг к выключателю, наткнулся на что-то твердое, поскользнулся и упал, успев инстинктивно выставить перед собой руки. Тут же вскочил, зажег свет… На полу в прихожей лицом вниз лежала его теща. Лицо уткнулось в лужу крови, сияющая рана напоминала огромную язву. Чуть в стороне валялся молоток, к которому прилипла прядь седых окровавленные волос…

Внезапный приступ тошноты загнал его в туалет. Прежде чем склониться над унитазом, взглянул наверх — в углу крупный паук подбирался к несчастному мотыльку, запутавшемуся в липких сетях. Валентин даже не попытался смахнуть паутину, он словно лишился последних сил. В этот момент он испытывал даже не страх, а растерянность. Что делать? Звонить в милицию?.. Ждать, когда придет Надя?..

Комната тещи оказалась открыта. Валентин зажег свет. Все вещи перевернуты — здесь явно погостил грабитель… В ту же секунду он услышал звук открываемой двери, в полом тишину прорезал женский крик, который запомнился ему на всю жизнь…

Только здесь, сидя в переполненной камере следственного изолятора, Валентин Григорьев понял истинный смысл слова «отчаяние». Как Штирлиц в застенках гестапо, он в который раз поминутно восстанавливал события того дня и не сумел найти ни одного человека, кто мог бы его отчетливо вспомнить. Говоря юридическим языком — подтвердить его алиби. Барменша за стойкой?.. Вряд ли… За день через пивной зал проходит уйма народа. Он вспомнил старика-маразматика, бессмысленный взгляд его водянистых глаз. Но что толку?.. Такой и маму свою не вспомнит, не то что соседа по столику. Здесь нужен железный свидетель.

Опер работал грамотно: прижимал к стенке доказательствами, напирал на молоток, найденный в гараже. А тут еще готовый мотив: конфликт между подозреваемым и тещей. Плюс ее заявление в суде.

Любого человека можно сломать. Посадить, к примеру, в пресс-хату к уголовникам, готовым ради послабления режима выбить из тебя пыль, а заодно и признание… Валентин этой печальной участи избежал — опер оказался нормальным мужиком. Да и зачем прессовать задержанного, если доказательств и так — выше крыши?..

Однажды Валентин побывал в карцере. Пятнадцать суток в полной изоляции: без общения с сокамерниками, без телевизора, радио, прессы и других благ цивилизации. Здесь он понял, что страх одиночества сильнее страха физической боли.

Все происходящее: камерные порядки, тягучие допросы, судебно-медицинская экспертиза — напоминало страшный сон. Даже Надя ему не верила — он видел это по ее глазам. Несмотря на настойчивые советы, Григорьев не сознавался. Он до самого конца верил, что на суде разберутся, и его обязательно оправдают — не могут не оправдать… Иначе Фемида — всего лишь слепая тетка с циничной усмешкой на губах.

«Положняковый» адвокат воевал за справедливость вяло, на нормального же просто не было денег. На суде что-то беспомощно мямлил, в то время как судья изначально принял сторону обвинения. Он не стал акцентировать внимание на некоторых нестыковках, которые не вписывались в картину убийства. Создавалось впечатление, что прокурора и судью безо всякого ущерба для процесса можно смело поменять местами.

Когда судья произнес фразу: «…приговаривается к высшей мере наказания: расстрелу», Валентин сначала даже не понял, о чем идет речь. В зале повисло гнетущее молчание. Он видел, как разрыдалась Надя, как большинство присутствующих опустили головы. Конвоиры открыли клетку. Осужденный на смерть ухватился за прутья:

— Постойте!.. Я никого не убивал!.. Это ошибка!..

Конвоиры грубо отодрали его от решетки, на запястьях защелкнулись наручники. Судья и оба заседателя поспешили поскорей покинуть зал. Не каждый день приходится приговаривать человека к смерти. Хотя приговор, без сомнения, справедлив. Если не остановить волну бытовой преступности, завтра в стране начнется черт-те что…

Там, на воле, пульс времени ощущался во всем. Здесь, в камере смертников, оно остановилось. Оставалось только ждать, пока кассационные жалобы пройдут все судебные инстанции, и даже если там утвердят приговор — надеяться на то, что президент подпишет ходатайство комиссии о помиловании. Новый адвокат «успокоил»: может пройти год, а то и два. Это хорошо для виновного, но Григорьев-то никого не убивал…

Находясь в камере смертников, кто-то уходил в религию, кто-то замыкался в себе. Григорьев с каким-то мазохистским удовольствием добывал информацию о смертных казнях. Самую безболезненную, под названием гарротта, практиковали в Испании. Осужденного усаживали в кресло, закрепляли его тело, надевали специальный металлический ошейник, который резко сдавливался с помощью электрического двигателя, — смерть наступала моментально от смещения позвонков…

В Советском Союзе казнили иначе. За осужденным на смерть приходили в четыре утра. Заковывали в наручники, сокамерников просили собрать вещи, самого осужденного через особую дверь выводили в подвал. Здесь его ждали прокурор, начальник тюрьмы, врач и два стрелка (один резервный, на тот случай, если коллеге станет плохо). Осужденного заводили в клетку, руки пристегивали к прутьям. Самая нелепая процедура, когда перед казнью врач измерял у смертника температуру и пульс, чтобы убедиться, что противопоказаний к расстрелу нет. Затем прокурор зачитывал приговор суда и вердикт высших инстанций: в помиловании отказать. Перед тем как в дело вступал стрелок, прокурор спрашивал, какие существенные доказательства по делу обвиняемый может добавить. Стреляли в голову, особой пулей с высокой убойностью, но осужденный все равно далеко не всегда умирал мгновенно.

На этапе следствия его силы поддерживала надежда на справедливое решение суда. Когда ее убил вынесенный приговор, Григорьев сломался… В камере смертников он впал в депрессию. Жизнь перестала его интересовать. Все чаще возникали мысли о самоубийстве.

«Ну помилуют меня, и что?.. Двадцать лет топтать зону с чистой совестью? Выйти на свободу глубоким стариком или подохнуть в неволе, только за то, что не любил свою тещу?.. Нет уж, лучше сразу».

Он решился свести счеты с жизнью, когда судебная коллегия высшей инстанции подтвердила приговор городского суда. Ночью, когда сокамерники спали, он перерезал вены заточенной алюминиевой ложкой. Боли Валентин почти не чувствовал…

Утром четырнадцатого декабря тысяча девятьсот девяносто пятого года конвоир услышал громкий стук в дверь, который эхом пронесся по тюремному коридору:

— Начальник, зови врача, у нас один «откинулся»!..

— К стене!..

Зэки повиновались.

Конвоир заглянул в камеру и тут же побежал докладывать старшему смены.

Для тюремного руководства самоубийство в камере смертников — не редкость. Когда наконец появился врач, он лишь констатировал смерть от потери крови. Всех присутствующих поразило лицо покойного. Морщины разгладились, на губах застыла легкая улыбка, словно смерть стала для него огромным облегчением…

* * *

Кто любит жену, бреется вечером. Кто любит начальство — утром. Подполковник Егоров любил и жену, и начальство и поэтому брился дважды в день.

Процесс избавления от щетины был ему не в тягость. Напротив, искренне нравился. Необыкновенной мягкости помазок из шерсти енота, душистые мыльные кремы разных сортов и дорогой итальянский станок (пластмассовые однодневки типа «жиллет» Егоров презирал!) превращали эту нудную для многих мужчин процедуру в настоящее священнодействие.

После бритья Егоров непременно втирал в кожу специальный смягчающий крем, затем щедро сбрызгивал лицо дорогим одеколоном «Фаренгейт», испытывая животное удовольствие от пощипывания, а уж потом шел на кухню и заваривал в турке хороший кофе. Это была приятная прелюдия к тем суровым будням, которые Сергей Аркадьевич проводил в кресле начальника одного из отделов штаба ГУВД.

В это утро, закончив бритье, Егоров посмотрелся в зеркало, потер выскобленный подбородок и удовлетворенно произнес:

— Попка младенца!..

В его устах это означало высшую категорию качества.

С кухни доносились бодрые звуки «Радио шансона». Ни с того ни с сего Егоров вдруг мрачно запел:

— Вино на пиво — это диво! Пиво на вино — это говно!..

Так любил говорить его дедушка, а он знал толк в предмете.

«Надо предложить этому… как его… Шнурову из „Ленинграда“, — зачем-то подумал Егоров. — Пригодится как припев к новой песне…»

Этим утром подполковник страдал от похмелья. Оно нещадно терзало его, не делая скидку ни на возраст, ни на высокое звание. Что интересно, с количеством выпитого накануне такое состояние не всегда совпадало. Егоров давно выработал для себя нехитрые правила: нельзя пить в полнолуние и мешать напитки по мере убывания крепости. Однако вчера ему пришлось поступиться принципами: отмечали новую звезду на два просвета его старинного приятеля из ГУВД.

«Пиво на вино — это… очень неправильно!..» — скорбно согласился сам с собой Сергей Аркадьевич.

Теперь за эту беспринципность пришлось жестоко платить. В затылке что-то бухало, как огромное сердце, мысли ворочались, как ржавые шестеренки, а окружающий мир казался капканом, в который его загнал служебный долг.

«Да, возраст обязывает», — размышлял Егоров, по дороге на работу прислонившись к холодному поручню вагона метро.

Временами Сергей Аркадьевич чувствовал себя старым. «Ведь что такое возраст? — с философской грустью размышлял он. — Это когда ты идешь из универсама, несешь в руке рулоны туалетной бумаги, тебе навстречу идут молодые симпатичные барышни, а тебе — не стыдно. Совсем не стыдно…»

Доковыляв до своего кабинета, он первым делом потянулся к бутылке коньяка, припрятанной в тумбочке, но достать ее так и не успел — в дверь робко постучали.

— Да… — начальственно откашлялся страдалец.

В кабинет протиснулся мужичок лет тридцати с небольшим. Строгая темно-синяя тройка придавала ему сходство с преподавателем математики. Прижимая к груди барсетку и пропуск, он произнес:

— Здравствуйте, я Толстых от Бузиновского. Он вам звонил?..

Егоров нацепил на круглое лицо самую радушную улыбку из своего, в общем-то, небогатого мимического арсенала.

— От Даниила Аркадьевича?.. Проходите, пожалуйста…

Егоров с трудом извлек свое грузное тело из начальственного кресла, указал гостю на один из стульев у Т-образного стола, сам сел напротив, всем своим видом излучая приветливость. Правда, давалось это нелегко. Он заметил, что у посетителя тоже дрожат руки:

— Вот… — Толстых выложил на стол свою визитку, которая тут же прилипла к полированной поверхности. Справившись с непослушным куском картона, Егоров взглянул на собеседника:

— Так, Геннадий Ефимович… Ну и чем я могу вам помочь?

Посетитель заметно нервничал и слегка заикался, поэтому дублировал фразы, как робкий студент на экзамене.

— Вы понимаете, у меня фирма. Фирма сравнительно молодая, по поставке импортной сантехники… Вот, а все мои деловые партнеры, они, знаете ли, люди судимые — издержки производства.

Егоров сочувственно покачал головой:

— Это возмутительно!

Его собеседник на мгновение забыл о своей стеснительности.

— Да они же меня за человека не держат!.. Ты, говорят, параши не нюхал!.. Сиди и не вякай… Простите, это я цитирую.

Толстых снова смутился, словно кисейная барышня, и продолжил:

— Ну, типа, кто на зоне не бывал, тот жизни не видал, и все такое…

Испытав новый приступ головной боли, Егоров пожал плечами.

— Так и не связывайтесь с ними.

— Ага, а дело-то встанет!.. Я и так в долгах, как крыша в птичьем дерьме.

Егорова начал раздражать этот идиотский разговор.

— Ну и чего вы хотите?

— В тюрьму.

— Куда?!

Улыбка медленно сползла с лица Сергея Аркадьевича. Он в недоумений уставился на посетителя: «Только психов мне сейчас и не хватает. Для полного, всеобъемлющего счастья».

Толстых, словно читая его мысли, поспешил уточнить:

— Я ненадолго — дней на пять, не больше… Ну, просто для поддержания авторитета, что ли, и какой-то внутренней уверенности…

Подполковник в пятый раз перечитал визитку и выдавил улыбку, больше похожую на гримасу отвращения.

— Э-э… А как же вас в тюрьму-то? Без статьи?..

— Вот я слышал, что в Швеции услуга такая есть, ну, типа экскурсии, понимаете? Платная… Я готов…

Всем своим видом бизнесмен давал понять, что за ценой не постоит. Подполковник потер больную голову:

— Так надо было в Швеции и садиться. Чего мучиться-то?

— Ага, там тюрьмы, что наш санаторий… Даже лучше.

Егоров вспомнил переполненные камеры в СИЗО и в очередной раз подумал, что у визитера серьезные проблемы с головой. Вслух он произнес:

— У нас, конечно, не Европа — сервис не тот. И номера похуже.

Хозяин кабинета немного подумал и сделал попытку внести в беседу элемент здравого смысла:

— В «Кресты» на экскурсию хотите?.. В музей. Камеры посмотрите, фигурки там из хлеба…

Толстых разочарованно протянул:

— Мне сказали, что вы все можете…

Егоров поднялся со стула и направился к своему креслу, давая понять, что разговор зашел в тупик.

— Ну, я многое могу, но не все, к сожалению.

Посетитель пересел ближе и выложил на стол козырного туза:

— А я вам сантехнику везде поменяю!.. И здесь, и дома, и на даче!

Крыть было нечем. Трепетное отношение к импортной сантехнике заложено в каждом россиянине почти на генетическом уровне. Подполковник надолго ушел в себя.

— А шведские унитазы есть?..

Бизнесмен с облегчением улыбнулся, сообразив, что «процесс пошел»:

— Всех цветов радуги!..

Егоров последний раз попытался постучаться в запертую дверь, за которой находился здравый смысл:

— Не связывались бы вы с этой компанией!..

Подполковник взглянул на бизнесмена, на его полное маниакальной решимости лицо и понял: отговаривать такого — бесполезно.

— Ладно, — вздохнул он, — есть у меня в одном изоляторе знакомый.

Он набрал номер своего старого приятеля, подполковника внутренней службы Лихарева.

— Володя?.. Здорово. Егоров беспокоит. Слушай, тут такое дело… Тебе фирменная сантехника в квартире нужна?

— Спрашиваешь!..

— У меня тут в кабинете Толстых Геннадий Ефимович, генеральный директор фирмы «Атера». Обещает установить. Почти бесплатно. Заодно и камеры оборудуешь.

— Ну, этим и параши хватит. А унитазы шведские?..

— Всех цветов радуги!..

Старый тюремный служака твердо помнил поговорку про бесплатный сыр и поэтому настороженно поинтересовался:

— А чего он хочет, этот Толстой?..

— Не Толстой, а Толстых!.. Тот Толстой уже давно ничего не хочет… В общем, он в изолятор к тебе просится. На недельку. Авторитета хочет добрать. У него в партнерах твои бывшие клиенты.

В трубке раздался смех. Такой бартер начальника СИЗО вполне устраивал.

— Хорошо, посадим. Пусть подъезжает!..

— Когда?

— Давай завтра, часикам к двенадцати. Документы пусть возьмет. Вещички теплые, костюм спортивный, тапочки…

Положив трубку, подполковник снова улыбнулся, на этот раз вполне искренне, с облегчением.

— Все. Пристроил. Посидите несколько дней и вернетесь к своим партнерам по бизнесу настоящим тюремным авторитетом.

Добровольный сиделец засиял, как шведский унитаз.

— Огромное спасибо!..

— Главное, чтоб на пользу. Завтра к двенадцати с теплыми вещами. Вас встретят. Паспорт не забудьте.

— Заграничный можно?..

Егоров тяжело вздохнул: «Нет, точно псих», но вслух сказал:

— Вы ж не в Давос собрались… Записывайте адрес.

— С удовольствием.

Записав адрес изолятора, Толстых поднялся со стула с таким видом, словно провернул удачную сделку. Обговорив сантехнические детали, посетитель удалился.

Подполковник устало облокотился на спинку стула, «Бывают же чудики на белом свете… Другой скитается по стране, живет, как кот помоечный, лишь бы подальше от камеры, а этот сам просится!.. И ведь всерьез думает, что тем самым авторитет заработает… А с другой стороны, побольше бы таких… чудаков на букву „м“. Бесплатные унитазы на дороге не валяются…»

Посетитель отвлек его от похмелья, но теперь оно снова заявило о себе нудной головной болью. Егоров достал походный стаканчик, налил пятьдесят граммов коньяка, подумав, добавил еще столько же и залпом проглотил обжигающую жидкость. Боль-злодейка отступила. Теперь можно спокойно прикинуть, какой выбрать цвет унитаза.

Чуть позже он вызвал по внутреннему телефону местного сантехника. Матвеич, кудрявый мужик с рыжими усами, заставил Егорова ждать себя целых пятнадцать минут.

— Ты где ходишь столько времени?! — накинулся на него штабист.

Сантехник был мрачен и невозмутимо спокоен.

— Сифон ставил… — с вызовом ответил он.

Понимать, очевидно, следовало так: я один на все управление, а вас, бездельников в погонах, до хрена и больше. Дергаете с утра до ночи, а платите копейки! Уволюсь на хрен!.. Захлебнетесь без меня в вашем дерьме!

За последние годы, занимаясь хозяйственными вопросам, Егорову доводилось встречать непьющих плиточников, штукатуров, маляров, электриков, но ни разу — трезвых сантехников. Может, сантехник — это не профессия, а тоже карма? Как у них, у ментов?..

— Ладно, пошли… — примирительно буркнул Егоров. Они проследовали по длинному коридору главка к мужскому туалету.

В отличие от начальника, Матвеич похмелиться еще не успел, потому каждое слово Егорова отзывалось в голове противным звоном.

— Ну вот что, Золотарев, слушай сюда. За два дня демонтируешь все унитазы.

Сантехник с говорящей фамилией («золотарем» когда-то называли человека, который вычерпывал в бочку фекалии и вывозил за город) тоскливо осмотрел предстоящий фронт работ.

— Шведские поставим! — подбодрил Егоров. — По всему главку!..

— А ходить куда?..

Егоров на секунду задумался.

— Ничего, потерпят…

Но в этот момент он вдруг вспомнил о себе любимом. Внимательно посмотрел на стройный ряд замызганных унитазов:

— Один оставь…

* * *

От метро до изолятора было рукой подать, но Геннадий Ефимович не торопился. Он медленно тащился вдоль набережной, немного скособочившись из-за тяжести сумки, оттягивающей правое плечо. Солнце освещало узкие зарешеченные окна, Нева безразлично несла свои темные воды в залив, вдалеке виднелся Смольный собор, мимо проходили красивые девушки, проносились машины… На душе бизнесмена скребли кошки. Решение провести неделю в тюрьме уже не казалось ему столь удачным. Мрачное строение изолятора несло на себе печать безысходности. Толстых немного постоял перед закрытой дверью, собрался с духом и нажал на кнопку звонка.

Его проводили в кабинет подполковника Лихарева. С первого взгляда тюремщик показался Толстых похожим на бухгалтера его фирмы. Такой же маленький, как Пельц, и седоватый. С морщинистым покатым лбом и набрякшими мешочками под глазами. Особенно похож был нос — шишкой, вроде картофелины. И глаза под мохнатыми бровками маленькие и острые, с хитрыми искринками в глубине. Лихарев только очки не носил. Это сходство с бухгалтером помогло Толстых преодолеть робость, когда он вошел в кабинет.

Напротив Лихарева сидел майор внутренней службы Слепцов. Он взглянул на несуразную фигуру зэка-добровольца, на его пузатую, набитую вещами и снедью спортивную сумку и отвернулся, чтобы скрыть улыбку.

Лихарев кивнул на Толстых:

— Ты ему статью поприличней подбери.

Слепцов оценивающе взглянул на бизнесмена.

— Сто шестьдесят вторая, часть два. Пойдет?

— То что надо… — одобрил Лихарев.

Стесняясь своей юридической безграмотности, Геннадий Ефимович поинтересовался:

— А что это?..

Глядя на этого чудака, Слепцову безумно хотелось расхохотаться, но здесь, в тюрьме, люди умели скрывать свои чувства.

— Вооруженный разбой. Авторитетная статья.

Начальник следственного изолятора уточнил детали:

— Только бумаги как следует оформи. Вдруг прокуратура нагрянет…

— Я ему тихую камеру подберу, — пообещал зам.

Начальник перевел взгляд на Толстых.

— А вы, главное, никому не слова. И не бойтесь. Не так страшна тюрьма, как ее клиенты, ха-ха-ха…

Лихарев посмотрел на кислую физиономию «добровольца» и решил его поддержать:

— Зато через пять дней на волю. С чистой, как говорится, совестью…

Геннадий Ефимович хотел бодро улыбнуться, но получилась жалкая гримаса, как у человека, которому сообщили, что его болезнь серьезна, но, в принципе, излечима.

Слепцов добавил:

— И справку вам выдадим! Все как положено. Настоящую, с печатью.

Давая понять, что аудиенция закончена, Лихарев раскрыл какую-то папку и обратился к Толстых:

— А теперь идите с Валерием Борисычем. Он введет вас в курс дела, легенду сочинит, в общем, объяснит что и как…

Проходя по гулким тюремным коридорам, Толстых погрузился в свои мысли и по большей части не вдумывался в смысл «золотых» наставлений, которые давал ему Слепцов. Как только Геннадий оказался на его территории, он сразу перешел на «ты».

— Запомни сразу два правила. Если здороваешься, не тяни руку и не дергайся, когда тебе руку подают. Произнесенного имени достаточно. Во-вторых: поменьше говори и еще меньше отвечай. Тут за каждое слово спросить могут. Забудь слово «дай». Сам — делись. Не матерись и не свинячь, нерях не уважают. И главное — избегай разговоров на сексуальные темы. Если при входе бросят под ноги полотенце, не поднимай, а вытри об него ноги. Не обменивайся вещами, даже если предложат. Могут обвинить в барыжничестве. В общем, на пять дней достаточно. Одним словом, веди себя достойно, и все будет пучком. Статья у тебя авторитетная.

Далее Слепцов ввел тюремного волонтера в курс фабулы его «преступления», рассказал о том, как надо ответить, когда спросят.

— А сейчас, извини, придется пройти контроль, это для твоей же безопасности.

Толстых сделали два исключения: не стали прогонять через карантин и не раздели догола, во всем остальном он подвергся стандартной процедуре шмона. В поисках запретных предметов перемяли всю одежду. Вернули часть провизии, которой арестант запасся очень основательно, ручку, блокнот, сигареты, спички, зажигалку, постельное белье, шильно-мыльные принадлежности. Деньги временно изъяли, оставив пятьсот рублей для тюремного ларька. Перед тем как отвести в камеру, провели еще одну формальную процедуру: попросили подписать постановление о помещении в следственный изолятор.

Как только контролер, с лязгом повернув ключ, открыл камеру, бизнесмен понял, что совершил, может быть, самую большую ошибку в своей жизни — не стоили его сложные отношения с коллегами по бизнесу таких жертв… Размеры камеры составляли примерно четыре на два метра, потолки — около двух с половиной. Грязно-коричневые стены. Веселенькая расцветка.

Справа от входа — так называемый «дальняк» — унитаз без сливного бачка, отгороженный ширмочкой. Слева — раковина. У стены стол. Над ним «телевизор» — металлический ящик для посуды и продуктов. Окна в привычном смысле этого слова практически отсутствовали. Над потолком — металлические жалюзи («реснички») — установлены так, чтобы только пропускать воздух. Свет практически не проходил — в камере, погруженной в полумрак днем и ночью, тускло мерцала сороковаттка.

По стенам — трехъярусные нары (всего на шесть человек). Проход между шконками был рассчитан на одного человека, и то — не особо широкоплечего. Двое, даже боком, пройти не смогут. Весь проход от дверей («тормозов») до дальнего шконаря — четыре шага.

Геннадий припомнил туалет в собственной квартире, сияющий позолотой и дорогим кафелем. По площади он раза в три больше этой камеры… В проходах сушилось белье. Угнетала даже не сама камера, а физическое ощущение спертости и этот особый «сизушный» запах, который с содроганием вспоминаешь потом всю жизнь.

Два нижних места были застелены постельным бельем. На средних полках — только матрацы и подушки. Верхние полки пустые, чтобы вновь прибывший сразу мог понять, кто есть кто.

На двух нижних шконках по-обезьяньи расселись два здоровенных мужика грозно-скучающего вида. Лет по тридцать-тридцать пять. На оголенных плечах и руках синели тюремные наколки — летопись уголовных заслуг. В тайном смысле татуировок Толстых не разбирался, но даже дурак бы понял: ответ придется держать перед этими верзилами.

Далее по вертикали располагались менее заслуженные пассажиры. На средних полках разместились двое крепких парней лет по двадцать пять — судя по всему, бойцы. На верхних лежаках с каждой стороны теснились еще по два человека. Из-под нижних шконок с любопытством выглянула пара малоприветливых физиономий. «Здравствуйте, товарищ. Добро пожаловать в наш маленький, но гордый коллектив».

«Бог ты мой, — подумал Геннадий, — если это приличная камера, то как же выглядят все остальные?..»

Впрочем, задавать этот вопрос он не стал. На вновь прибывшего выжидающе уставились десять пар глаз постояльцев.

«Тихая камера», в которую определили Толстых, считалась «неправильной». Тон здесь задавали семейные. Начальник изолятора рассудил так: если этого чудика посадить в нормальную хату, его там «расколят» в ноль минут. Информация может просочиться наружу, а мне это надо?.. Здесь же уголовнички мужичку скучать не дадут. Им по барабану, кто сидит и зачем…

Бивень (тот, что сидел на нижней полке справа) числился «смотрящим», то есть арестантом, которому по статусу положено следить за порядком и справедливостью в камере. На деле он беспредельничал вместе со своей свитой, в которую входили Хряк и двое молодых братков — Чифирь и Шматок.

Толстых возник перед арестантами в голубом спортивном костюме и фирменных кроссовках без шнурков. В руках набитая сумка. Стараясь придать своему голосу как можно больше бодрости, бизнесмен произнес:

— Здорово, мужики!

Бивень скорчил гримасу:

— Мужики в огороде!..

Повернув голову в сторону Хряка, он спросил:

— Чё это за петух?..

Кореш пожал плечами, привстал со шконки, облокотился на локоть:

— Ты кто?..

— Гена…

Чифирь расхохотался:

— Крокодил!..

Теперь хохот охватил всю камеру. Новое «погоняло» всем понравилось.

Толстых в замешательстве застыл в проходе, не зная, куда деть свою сумку, да и себя вместе с ней. Бивень покосился на Хряка, тот понял с одного взгляда: предстояла камерная развлекуха. Покуражиться над новичком — одно удовольствие.

Геннадий потоптался на месте, словно цирковой медведь, и сделал шаг вперед.

— Куда попер, как трактор?! — угрожающе глянул на него Бивень. Он широким жестом обвел камеру руками: — Ты людям за статью свою ответь!

— Что ответить? — не понял Толстых.

В разговор вступил Хряк:

— По какой «грузишься»?..

Пока Геннадий судорожно пытался соотнести вопрос с тем беглым инструктажем, который он получил от офицера, с верхних нар последовала подсказка:

— Какая статья?

Хряк грозно осадил добровольных помощников:

— Эй, там, рты позакрывали!!

Толстых выпалил:

— Сто тридцать вторая…

В камере повисло молчание, которое сменилось изумленными возгласами. Из-под нижних шконок выглянули шныри. На их серых, изголодавшихся лицах читалась смесь тревожного изумления, как у двух мартышек, волею судеб попавших в виварий.

— Какая-какая?!

Решив, что авторитетность статьи прибавила ему вес в глазах зэков, и они тут же его зауважали, Геннадий бодро уточнил:

— Часть два…

Бивень изумленно окинул взглядом тщедушную фигуру в вызывающе ярком спортивном костюме:

— Да ты половой гигант, в натуре!!

Толстых сделал попытку поучить арестантов уголовному кодексу:

— Вооруженный разбой. Ограбил обменный пункт. В маске.

Камера грохнула от хохота. Давясь от смеха, Бивень произнес:

— Даже в маске? И кого ж ты там поимел?..

— Кассира…

Ответ вызвал новый взрыв хохота.

— Бабу?..

— Нет. Мужика.

Смех грохнул с такой оглушительной силой, что у бизнесмена зазвенело в ушах. Он никак не мог понять, что смешного в разбойном нападении на обменный пункт.

Четверо зэков спустились с верхних шконок, чтобы получше разглядеть юмориста. Увидев это, Хряк пинками загнал их обратно:

— Ну-ка, давай на «пальму»!..

Арестанты шустро, как орангутанги, полезли наверх. Один из арестантов, лежащих под нарами, тихо шепнул:

— Сто тридцать вторая — это, кажется, изнасилование.

Бивень ответил на это ударом тапка по голове. Голова исчезла.

Совершенно сбитый с толку, Толстых изменился в лице:

— Ой, спутал…

Позабыв про запрет, он на ватных ногах побрел к ближайшим нарам и сел на нижнюю полку рядом с Бивнем.

Из ступора его вывел грозный окрик смотрящего:

— Куда сел, падла!!

Он замахнулся на Толстых здоровенным кулаком. Бизнесмен мгновенно вскочил.

— На «пальму»!! Живо!!

Толстых неуклюже полез на верхнюю шконку и сидел там часа два, пока «семейники» без спросу не разобрали его сумку. Сам факт того, что делали это без разрешения хозяина, лишний раз доказывал, что хата «неправильная».

Вынимая продукты, довольный Хряк обратился к Бивню, кивнув головой в сторону груды деликатесов:

— Богатенький Крокодил…

Слегка ударил кулаком по сетке над головой:

— Шматок, чаю сваргань!

Арестант быстро спустился со второй полки. Засуетился с кипятильником, сделанным из двух бритв. Толстых уныло наблюдал за этой картиной, свесив ноги с верхней полки. Рядом притулились два зэка — собрата по тюремной иерархии.

Бивень оторвал задницу от шконки, сладко потянулся, чуть не заехав кулаком в нос одному из арестантов. Ему на глаза попались кроссовки новичка.

— Здесь в таких «чушки» ходят. А у тебя серьезная статья.

Он театрально вздохнул, с деланным сожалением взглянул на свои спортивные тапочки.

— Придется свои дать. Настоящие. Ваковские.

Бивень спокойно начал стаскивать с него кроссовки и как бы между прочим спросил:

— Не против?..

Толстых промолчал. Что он мог сказать? Он наблюдал, как с него снимают кроссовки, с обреченностью крестьянина, у которого большевики отбирали последний мешок картошки.

Избавив бизнесмена от обуви марки «Адидас», уголовник поставил добычу под нары, вместо этого извлек оттуда же старые, заскорузлые ботинки без шнурков и швырнул их в сторону новичка. Геннадий поймал ботинки, которые и бомж с помойки не возьмет.

Пряча усмешку в уголках жесткого рта, Бивень подбодрил подавленного коммерсанта:

— Теперь ты в законе!..

Другана поддержал Хряк, который в этот момент обнюхивал палку твердокопченой колбасы, извлеченную из чужой сумки:

— Не дрейфь, Крокодил!.. Если с воли «греть» будут, не тронем!..

Бивень добавил:

— Слазь. На место Шматка ляжешь.

Последний обиженно произнес:

— А я?..

— А ты на «пальму».

Понижение в статусе братку не понравилось, но спорить он не стал. Как все примитивные люди, он уважал силу авторитета. Не веря своему счастью, Толстых перебрался на среднюю полку.

Вечером чифирили. Процессом руководил специалист с одноименным погонялом. При помощи кипятильника Чифирь вскипятил воду в литровой железной кружке и бухнул туда полпачки заварки. Дал пропариться. Через десять минут распущенные листья упали на дно, а черную, почти как деготь, жидкость профильтровали через марлю. Затем чифир пустили по кругу…

Толстых, как и все, сделал два глотка обжигающе горячей жидкости.

Его тут же передернуло от насыщенного, терпко-горького вкуса, внутренности непроизвольно и конвульсивно съежились. Дрожь пробила до самого нутра.

Сердце понеслось в бешеную скачку. Какое-то время он чувствовал прилив энергии, потом его сознание словно изменилось. Унылые цвета вспыхнули яркими красками. Ему показалось, что это и не камера вовсе, а космический челнок, болтающийся где-то в миллионах световых лет от цивилизации, да и те, кто здесь собрались, никакого отношения к обществу людей не имели. Их просто выбросили в межзвездное пространство как человеческий шлак. Страх цепко ухватился за сердце. На периферии сознания появилась страшная мысль, что он уже никогда не выйдет из этого забытого богом челнока…

* * *

Стеклянные двери банка услужливо разъехались в стороны, словно поделили мир на две части. Там, снаружи, сновали люди, закрученные в спираль повседневных забот. Здесь, в сиянии холодного мрамора и зеркал, все дышало солидностью и уверенностью в завтрашнем дне. Вошедший, молодой парень, на минуту застыл. Барышня в деловом костюме, проходившая мимо, приветливо улыбнулась, и этот мимолетный знак внимания напомнил Косте Григорьеву, что в этом заведении опозданий не любят.

Двадцатилетний юноша надеялся получить здесь работу и вполне мог рассчитывать на положительный ответ. Служба в воздушно-десантных войсках, лицензия охранника, да и пришел он сюда по рекомендации армейского друга Сашки Веселовского, работавшего здесь же банковским секьюрити. Сегодня дежурил как раз он. Заметив Костю, шагнул к нему. Друзья обменялись крепким рукопожатием.

— К шефу?

— За ответом. Хорошо бы — взял…

Месяц назад Григорьев сдал документы на проверку и теперь ожидал вердикта начальника службы безопасности. Веселовский дружески хлопнул его по плечу:

— Не робей, прорвемся! Начальник — нормальный мужик. Возьмет, я ж за тебя поручился… Слушай, на днях нашего взводного встретил. Знаешь, где он сейчас трудится? — Саша заразительно рассмеялся: — В «Шапито»!.. Что называется, человек нашел свое призвание…

Костя взглянул на настенные часы.

— После расскажешь. Мне пора…

— Правильно, время — деньги. Ладно, ни пуха!..

Встреча с приятелем Костю немного взбодрила, но смутное беспокойство не проходило. Шагая вдоль длинной вереницы дорогих дверей со сверкающими ручками, он пытался разобраться, откуда возникло нехорошее предчувствие. Подойдя к комнате с табличкой «Начальник службы безопасности Мухин И.С.», он взял двадцатисекундный тайм-аут, собрался и уверенно постучал в дверь.

Для начальника службы безопасности банка комната выглядела несколько аскетично. Слева, у самой двери, массивный сейф, вдоль стены шкаф, украшенный вереницей спортивных кубков. Хозяин кабинета явно гордился своим спортивным прошлым.

За широким полированным столом сидел лысоватый мужчина средних лет. Он оторвался от экрана монитора и смерил Костю внимательным, оценивающим и в то же время немного разочарованным взглядом, словно хотел заглянуть в его черепную коробку, но что-то ему мешало. В том, как он быстро опустил глаза и молча указал на стул, Костя уловил недобрый знак. В прошлую встречу шеф выглядел намного радушней.

— Здравствуйте. Вы сказали сегодня подойти.

Начальник откинулся в кресле, скрестил руки на груди. Тон оказался под стать взгляду — сухой и безжизненный, как у диктора, объявляющего остановки в метро.

— Григорьев?..

— Да. Константин Валентинович.

Мухин взял со стола пижонскую ручку-«паркер», повертел в руках, словно впервые ее увидел, и сухо произнес:

— Вот что, Константин Валентинович, не подходишь ты нам…

Костя растерялся: всего одна фраза — и надежды разбились, как хрупкая фарфоровая чашка.

— Почему?!

Начальник охраны мельком взглянул на расстроенное лицо парня, неловко улыбнулся:

— Почему, почему… Не подходишь!

— Но вы хоть объясните. Лицензия у меня есть, допуск к оружию имеется, армию отслужил… — В голосе Григорьева прозвучало недоумение. И обида.

— Все это хорошо… Отец у тебя судимый, вот какое дело.

— Ну и что?!

— А то, что у нас банк. Здесь жесткие правила.

Костя не мог понять, о чем он говорит. Что у них здесь за служба безопасности, если не смогла выяснить элементарных вещей.

— Так отец давно умер. И судим был за аварию. Он в такси работал…

— Если б за аварию… За убийство.

Григорьев не понял, о чем он толкует. Начальник рассматривал свой «паркер», не поднимая глаз.

— Какое убийство?! Не может быть!..

Мухин достал из папки документ, содержание которого он, судя по всему, знал наизусть.

— Обычное убийство. Так что извини…

У Кости возникло стойкое ощущение, что шеф что-то скрывает, а шансов узнать, что конкретно, не давал никаких. Это окончательно вывело парня из себя. Задыхаясь от возмущения, он почти прокричал:

— Вранье все ваши бумажки!.. Просто повод! Так и скажите!..

Мухин, наконец, посмотрел на собеседника, и тот прочел в жестком взгляде окончательный приговор.

— Не повод, а безопасность банка… Иначе меня самого выгонят.

Костя рывком поднялся со стула и вышел из кабинета, хлопнув дверью.

Какое-то время Мухин задумчиво смотрел ему вслед. Через пять минут начальник охраны забыл о существовании визитера. Он свято помнил здешнее правило: время — деньги.

Саша Веселовский поймал раздосадованного друга у самой двери.

— Ну, как?..

— Сказал бы я, кто твой начальник… Тебя загружать не хочу, все-таки на него работаешь…

— Неужели не взял?.. — На лице Сашки отразилось удивление, смешанное с чувством вины. Косте не хотелось обижать друга, в конце концов, тот сделал все что мог. Изобразив улыбку, он произнес:

— Не бери в голову. Проживу и без этой конторы. Заскакивай завтра, посидим.

Те кто служил в десантных войсках, хорошо знают: дружба, родившаяся в суровых условиях, проносится через всю жизнь. Известие о том, что Костю не взяли на работу, расстроило Веселовского не меньше друга. Они сидели в комнате Григорьева — оба слегка хмельные, но не пьяные. Парней разделял столик, на котором стояли бутылка с остатками водки, рюмки, тарелка с немудреной закуской. Тихо звучал магнитофон, однако даже группе «Любэ» никак не удавалось разогнать тоску-печаль.

Молчание нарушил Саша:

— Да, обидно… И ведь место есть!.. Думал, вместе будем…

— Для блатных, гад, держит!

Костя не смог скрыть злость. Его достал этот непрошибаемый тупизм. Ежу понятно, что начальник просто нашел повод!

Армейский друг попытался вступиться за своего шефа.

— Я у него после спросил. Говорит, такие правила.

— Брось!.. Какие такие правила?! Хочешь сказать, что в банке ангелы сидят с кристально чистой биографией?! Ладно, не стоят они того…

Костя разлил по рюмкам остатки водки.

— Давай, за нашу сорок седьмую… Гвардейскую!

Друзья чокнулись и залпом опрокинули рюмки. Веселовский сменил тему:

— Кстати, так знаешь, кого взводный наш в «Шапито» охраняет?..

— Клоунов, наверное. Чтобы их сырыми яйцами не закидали.

Саша покачал головой.

— Не попал. Слонов и тигров. У них там аттракцион. Зато, говорит, семья сыта: мясо, овощи — все есть. Даже навоз для участка пригодился.

Костя усмехнулся:

— От зверюг еду отрывает?.. А на службе, помнишь? Суровый такой мужик. Все нотации читать любил, а теперь вот дерьмо из-под слонов выгребает…

Зазвучала любимая песня. «Давай за нас. Давай, брат, до конца…» Костя увеличил громкость магнитофона. Дверь неслышно отворилась, в комнату заглянула Надежда Васильевна.

— Сделай потише, сынок, поздно уже!..

Костя послушно убавил звук.

— Обидно, мам. Отца за аварию посадили, а этот из банка мне про убийство «грузит». Что за чепуха?.. Я завтра пойду, разберусь.

— Конечно, за аварию. Но там человек погиб. Он не разобрался, наверное… — Костя уловил в голосе матери неуверенность и тревогу, и это ему совсем не понравилось. — Не ходи, не трать нервы зря. Другое место найдешь. Вон, у дяди Коли, на базе.

— Ну да!.. Или в «Шапито» — слонов охранять.

Саша понял, что пора собираться:

— Жалко, мы вместе работать хотели…

Надежда Васильевна вздохнула, как человек, знавший много больше, чем эти два молодых парня:

— Еще будете.

Костя чувствовал, что мать что-то недоговаривает. У нее было какое-то виноватое выражение лица, которое появлялось всегда, как только речь заходила об отце. Он прекрасно знал, что если она сама не захочет рассказать, из нее ничего клещами не вытянешь. Будет уходить от ответа или просто отмалчиваться… А вопросы оставались — много вопросов. Особенно после того, как его «прокатили» с работой в банке. Вопросы теснились в его голове, как люди в вагоне метро в час пик.

Тот босс из банка сказал, что отец сидел за убийство… Костя пытался сосредоточиться на этой мысли, но оставалось слишком много белых пятен. Получалось, что кто-то из них лжет: либо этот банковский крючок, либо мать. Костя никак не мог себе представить, что такой человек, как его отец, мог кого-то убить. И при чем здесь история с автокатастрофой?..

Вспомнилось лицо начальника службы безопасности. Почему он прятал глаза? Почему не сказал прямо все, что знает об отце?..

В тот день они отправились с мамой на кладбище. Погода выдалась пасмурной, солнце где-то пряталось за свинцовым потолком туч, вороны, эти вечные спутницы погостов, устроили при их появлении настоящий концерт, словно люди вторглись в их тщательно оберегаемую обитель…

Мать и сын расположились на скамейке, притулившейся рядом с двумя черными кусками мрамора. На одном из них была фотография пожилой женщины и надпись: «Борисова Тамара Петровна. 06.04.33–17.07.93 гг.». На другой — фотография мужчины тридцати-тридцати пяти лет и надпись: «Григорьев Валентин Андреевич. 14.09.57–21.02.95 гг.».

Сухие строчки, за которыми целых две жизни…

Надежда Васильевна молча достала из сумки букетик цветов, яблоко, кусочек хлеба, налила немного водки в пластмассовый стаканчик. Все это она аккуратно разложила на могильной плите…

Наблюдая за матерью, Костя испытал острый приступ жалости. Глаза, полные тоски, опущенные плечи, слишком много морщинок для сорокадвухлетней женщины. Захотелось, как в детстве, прижаться к ней и ощутить теплые ласковые ладони на своей голове… В тот момент он даже немного позавидовал слабому полу. Родись он девочкой, и такой поступок выглядел бы совершенно уместным, но он мужчина, более того, десантник, и не должен показывать свою слабость.

Справившись с эмоциями, Костя взял мать за плечи, усадил рядом с собой, разлил по стаканчикам оставшуюся водку, пустую четвертинку спрятал в сумку.

— Давай, мам, отца помянем. Уже восемь лет…

Костя давно заметил: водка, выпитая на кладбище, рядом с могилами близких, действует как-то по-особенному. От нее не пьянеешь, напротив, голова проясняется, приходит понимание того, что смерть отбирает близких всего лишь на время. А там, за чертой вечности, все увидятся вновь, и не будет больше загадок…

Надежда Васильевна слегка пригубила свой стаканчик. Погруженная в мысли, она механически кусала бутерброд, находясь где-то очень далеко от могил, сына, ворон и противного ветра, проникающего под одежду. Глядя на могилу отца, Костя произнес:

— Перед самым праздником умер…

— Да, перед праздником.

— Мама, ты ничего не хочешь мне рассказать?..

— Что тут расскажешь, сынок… Все под Богом ходим…

Они шли по центральному проходу. Костя держал мать под руку. Слева, возле самой дороги, он заметил свежую могилу. Памятник поставить еще не успели, и над холмиком земли возвышался простой крест. На металлической пластине была сделана надпись: «Оля Кольцова 1987–2003».

Мысли о бренности человеческого существования снова полезли в голову: «Девочка, совсем молоденькая… впереди была вся жизнь, надежды, мечты, любовь… А вместо этого — могильный холмик и разбитые сердца родителей».

Размышляя об этой несправедливости, он вновь вспомнил об отце:

— Расскажи мне, как он умер…

— Ну я же тебе говорила: умер в тюрьме, сердце не выдержало.

— Мне тогда сколько лет было? Одиннадцать, да?.. А где же я был?..

— В пионерском лагере.

— Это я помню. Вроде пацан взрослый, уже не маленький. Что же ты меня не взяла тогда на похороны?

Он увидел, как мать еще больше сгорбилась, словно его вопрос повис на ней тяжким грузом. С трудом выговаривая слова, она произнесла:

— Мы не хотели тебя беспокоить, потому что это было очень… страшно… И тяжело…

Почти всю дорогу до дома они молчали. Каждый думал о своем. Костя решил, что больше никогда не будет тревожить мать своими расспросами.

Вернувшись домой, Костя позвонил Наташе. В ту минуту он отчаянно нуждался в родном человеке, который сможет выслушать, понять, развеять мрачные мысли, которые не давали покоя.

Судя по голосу, девушка пребывала в приподнятом настроении. И еще Косте почудились фальшивые нотки в ее интонации: так приветствуют приятелей из прошлого, с которыми не виделись целую вечность, — вроде как рады, но в искренность этой радости что-то не верится.

Костя отогнал эти мысли, но неприятный осадок в душе остался.

Наташа вела беседу в своей обычной манере: задавала вопрос за вопросом, не дожидаясь ответа.

— Ты куда пропал?.. Как у тебя с работой? Тебя можно поздравить?.. Сашка звонил?.. Кстати, завтра намечается вечеринка!.. Придешь?..

Григорьеву не очень нравилась компания, с которой общалась Наташа. И не потому, что к нему там плохо относились или корчили из себя «крутых». Ребята как раз попались нормальные. Просто в студенческой тусовке он вспоминал, что надо браться за учебники, готовиться к поступлению в вуз и одновременно устраиваться на работу. А на сегодняшний день похвастать ему, к сожалению, было нечем.

— Натуш, может, отложим? Просто хотелось с тобой поговорить, и вообще, я по тебе соскучился.

На этот любовный пароль она всегда отвечала «я тоже», но тут почему-то промолчала. Вместо этого по-детски обиженно произнесла:

— Костик, я обещала, что мы придем. У тебя все в порядке?

Ему показалось, что последний вопрос она задала чисто из вежливости, словно ей абсолютно безразлично, в порядке он или нет.

«Впрочем, — решил он, — может, все это плод моего воображения. Втискиваю в свое настроение всех окружающих, а потом подозреваю, что они со мной неискренни».

— Все нормально. Когда вечеринка?..

— Завтра в семь в общаге.

— Натуш, у меня только одна просьба… После тусовки пойдем ко мне.

Последовала небольшая пауза:

— Посмотрим на твое поведение!..

Бывают дни, когда даже самые близкие люди по-разному воспринимают одни и те же события. Внешне Костя старался выглядеть, как все: смеялся, разговаривал, пил вино, пел под гитару солдатские песни, когда его просили, но где-то внутри него прочно поселилась пустота. Ее не могли заполнить ни веселые лица, ни студенческие байки, ни томные взгляды девушек, которым он явно нравился… А вот Наташка — та веселилась вовсю. Глядя, как в ее больших зеленых глазах пляшут веселые бесенята, Костя вдруг остро ощутил, как она ему дорога, несмотря на все ее причуды и несерьезное отношение к жизни. Стараясь перекричать громкую музыку, он склонился к ее уху:

— Пошли отсюда.

— А как же ночной клуб?..

— Ты обещала…

— Я только сказала, что посмотрю на твое поведение.

— Я вел себя хорошо…

— Ну, Костик, завтра же выходной!..

Он представил, что предстоит тащиться в шумное заведение, накачиваться водкой с апельсиновым соком (типа, коктейль), до утра топтаться на танцполе под однообразное «бум-бум-бум»… И эта картинка ему совсем не понравилась.

Компания встретила их сборы громкими возгласами разочарования. Все наперебой уговаривали их «не отрываться от коллектива», но Костя проявил упорство.

— Ну и ладно, — надулась Наташа, — если хочешь, можешь идти, а я остаюсь. Не беспокойся, меня проводят…

Костя разозлился:

— И кто этот счастливец?..

— Только не вздумай ревновать.

— С чего ты взяла, что я ревную?!

— Просто такие, как ты, думают только о себе. Собственники всегда ревнивы…

— Неправда!..

Назревала ссора, а Косте меньше всего этого хотелось — особенно сейчас, когда на душе и без того скребли кошки.

— Хорошо, пойдем в клуб.

Костя выдержал и это испытание, хотя далось ему это нелегко. Кладбище, вечеринка в общаге, ночной клуб — для одного дня все-таки многовато. Наконец, в начале четвертого утра Наташа устала развлекаться. Костя поймал тачку, и они поехали к нему.

Стараясь не разбудить мать, они на цыпочках прокрались в его комнату. Говорят, большинство женщин способны сразу распознать измену. У мужчин с интуицией похуже. Костя не претендовал на обладание такими способностями, но, как только он поцеловал Наташу, сразу ощутил незримое присутствие третьего. Речь даже не шла о физической измене, в этом случае она бы просто не пошла к нему ночевать. Косте показалось, что в душе его девушки поселился другой, и этот «третий» прочно занял свою нишу.

Наташа как-то слишком быстро разделась и юркнула под одеяло. Она просто уступила — без желания и свойственной ей нежности. Поговорить так и не удалось. Девушка заснула через минуту после близости, а Костя еще долго лежал, блуждая в лабиринте своих мыслей.

Утром его дурные предчувствия в какой-то мере оправдались. Наташа рассеянно слушала рассказ о встрече с начальником службы безопасности, о словах матери на кладбище, об отце, а потом вдруг спросила:

— Ты когда-нибудь думал о нас?..

Костя с удивлением взглянул на девушку, но поймать ее взгляд не удалось. Наташа задумчиво смотрела куда-то мимо.

— Я только этим и занимаюсь.

— Ну и что ты надумал?..

— Устроюсь на хорошую работу, — бодро начал Костя, — поступлю в институт, потом мы поженимся. У нас будет трое детей, и все они будут похожи на тебя. Впрочем, мы можем сначала пожениться, а потом все остальное.

Вместо ответа она откинула одеяло.

— Отвернись.

— Можно, я просто зажмурюсь?..

— Только не подглядывай…

Костя подчинился, но, услышав шуршание одежды, не смог удержаться. Приоткрыв один глаз, он успел на мгновение заметить, как прекрасна ее точеная фигурка в лучах утреннего солнца. Косте безумно захотелось заключить Наташу в объятия, утащить в свою кровать и заниматься любовью до вечера. В следующее мгновение одежда скрыла прелести возлюбленной. Укладывая в узел рассыпавшиеся по плечам волосы, она сказала:

— Ну и где мы будем жить?.. В этой комнатушке? Или ты собираешься зарабатывать столько, что мы сможем снимать квартиру?

По интонации он понял, что девушка в дурном настроении.

— Натуш, давай поговорим об этом потом.

— А почему не сейчас?! И какие временные рамки ты наметил для осуществления программы-минимум?.. Пять лет, десять? Когда мне стукнет тридцать?..

Костя начал злиться:

— Конкретных сроков назвать не могу, но я люблю тебя и сделаю все, чтобы ты была счастлива.

Наташа говорила, повернувшись к Косте спиной. В ее голосе послышалась ирония:

— Любовь… О ней поют на каждом углу, а что толку?..

— Чего ты хочешь?! Сейчас я не могу поехать с тобой на Канары. Может, у тебя есть другая кандидатура?

— Может, и есть.

Костя напрягся, как струна:

— Ты это серьезно?!

Девушка обернулась, посмотрела ему в глаза и тут же опустила ресницы.

— Успокойся, я пошутила…

Однако что-то ему подсказывало, что все было сказано на полном серьезе.

* * *

Александр Корнилов относился к той категории людей, для которых собственная выгода, служила синонимом смысла жизни. Окружающие интересовали его только в этом контексте. Неисправимый прагматик, он вывел для себя нехитрую аксиому: жизнь дается один раз, и взять от нее надо по полной. Весь остальной морализм — для убогих и дураков. Даже если для этого нужно отправить кого-то к праотцам. Что ж, выживает сильнейший. Он на собственном опыте вывел эту аксиому, и она его вполне устраивала.

Всегда опрятный, красивый мужчина не испытывал никаких переживаний, никаких угрызений совести, ничего личного к своим жертвам. Им правил холодный и точный расчет, как клинок самурая, — изящный и чистый в своей бездушной жестокости. Каждый раз, отправляясь на дело, он ощущал некое возбуждение, адреналиновый кайф — все равно нельзя быть на сто процентов уверенным в успехе. Тем приятнее было потом — когда задуманное удавалось.

Лампочка на лестничной клетке не горела. Прежде чем нажать кнопку звонка, он еще раз прокрутил в голове все свои действия. За дверью послышался голос:

— Кто там?..

— Проверка электросчетчиков!..

Дверь открылась на длину цепочки. В проеме показалась женщина небольшого роста лет пятидесяти, из тех, что все еще молодится, но фатально проигрывает схватку со временем. Она недоверчиво взглянула на посетителя. Корнилов растянул узкие губы в улыбке.

— Вот мое удостоверение…

Женщина не стала его смотреть. Сняв цепочку, она открыла дверь. Посетитель нерешительно застыл в проеме, перебирая свои бумаги в расчете снять психологическое напряжение у хозяйки. Это ему удалось.

— Проходите скорее, а то я замерзну… У нас тут жуткие сквозняки…

Квартира встретила гостя особой атмосферой, которую можно встретить только в старых петербуржских домах. Время словно застыло в этой массивной мебели, бронзовых люстрах, потемневшем резном паркете. Оказавшись в таком месте, невольно представляешь образы предков, которые жили и умерли здесь задолго до революции. Ностальгическую картину дополняла негромкая классическая старинная музыка. Она обволакивала пространство, создавая атмосферу уюта и покоя.

— Где у вас счетчик?..

В стенах этого «дворянского гнезда» вопрос электрика прозвучал неуместно, пошло, напоминая, что за окном — грубо практичный двадцать первый век.

Хозяйка отодвинула вешалку, вынула из ниши три альбома с репродукциями.

— Он у нас за Врубелем, на книжной полке…

Визитер подсветил фонариком показания счетчика и записал их в своем рабочем блокноте. Хозяйка стояла у него за спиной. Электрик произвел на нее благоприятное впечатление. Высокий, представительный, в дорогой дубленке, к тому же не лишен приятных манер. Наверное, бывший инженер, уволенный по сокращению штатов, — еще одна жертва рыночной экономики, Судя по тому, что работал за копеечную зарплату, она рассудила, что он не женат, — скорее всего, разведен. Она представила, как сидит рядом с ним в филармонии, и эта картина ей явно понравилась.

Внезапно он вмешался в ход ее мыслей:

— А теперь я хочу вас попросить: принесите, пожалуйста, карточку.

Немного разочарованная внезапным возвращением в грубую реальность, хозяйка положила альбомы на стул, который стоял в коридоре, и ушла в гостиную, оставив дверь открытой.

Корнилов заглянул в комнату, мгновенно оценив стоимость обстановки. Похоже, женщина действительно находилась в квартире одна. Он надел перчатки, вытащил из кармана молоток и спрятал его под папку с бумагами.

Хозяйка вернулась и протянула ему карточку.

— Вот спасибо, — любезно улыбнулся электрик, — а теперь можно закрыть шкаф…

Выждав, когда женщина повернется к нему спиной, Корнилов нанес ей точный удар сверху вниз в район теменной кости. Отчетливо прозвучал хруст ломающейся черепной коробки…

Сдавленно вскрикнув, жертва рухнула на пол. На лице Корнилова не дрогнул ни один мускул. Следуя правилу: «свидетелей не оставлять», он спокойно присел на корточки и ударил еще несколько раз, стараясь не забрызгаться…

Сергей Ромашов нервно ходил по квартире, падал на первый попавшийся стул, через несколько секунд вскакивал и снова начинал метаться, как зверь в клетке…

Впервые в доме собралось так много людей. Мама не любила чужих, словно боялась, что они развеют некую благотворную ауру, присущую этой квартире. Родственники и одна-две старинных подруги — вот, пожалуй, и все, кто на его памяти пересекал границу их жилища. Теперь хранительница очага лежала мертвая в прихожей, и ее телу предстояло отправиться в морг судебной медицины. Однажды Сергей уже побывал там на опознании тела сокурсника. Он содрогнулся от нахлынувших воспоминаний: холод, тошнотворный запах гниющих тел, улавливаемый за сотню метров до здания, плачущие родственники в зале ожидания.

Три часа назад Ромашов обнаружил тело своей матери. Под ее головой растеклась лужа потемневшей крови, рот был распахнут в безмолвном крике, остекленевшие глаза глядели в вечность, правая рука выброшена вперед, словно жертва пыталась поймать ускользавшую от нее жизнь…

Жуткая картина показалась Ромашову столь сюрреалистичной, что он не сразу осознал, что же все-таки произошло. Несколько минут он стоял над начинавшим коченеть телом матери, потом на ватных ногах подошел к телефону и вызвал милицию.

Рая пришла домой через полчаса после мужа. Она вообще боялась покойников, а тут свекровь с размозженным черепом. И надо переступить через труп, чтобы пройти в квартиру… Увидев тело, она выронила пакет с продуктами прямо в лужу крови. Вскрикнув, молодая женщина зажала рот рукой, покачнулась, теряя сознание, но ее успел подхватить вовремя подскочивший Сергей. Он отвел жену к соседям и вызвал «скорую». Наконец метания Ромашова надоели одному из экспертов.

— Молодой человек, вы нас очень обяжете, если не будете ходить взад-вперед по квартире!.. Это мешает работе!..

Ромашов взглянул на говорившего, пытаясь осмыслить слово «работа».

— Извините…

Стараясь сгладить ситуацию, оперативник «убойного» отдела ГУВД Игорь Плахов отвел сына потерпевшей в соседнюю комнату.

— Я понимаю ваше состояние, но… Возьмите себя в руки… Можете составить список похищенного?.. Посмотрите внимательно. Может быть, какие-то вещи не на своих местах, сдвинуты. Здесь, конечно, все разбросано, но, может быть, что-то для вас покажется необычным. Я говорю о самых простых вещах — не о драгоценностях.

Плахов пододвинул Сергею планшетку и ушел. Ромашов попытался сосредоточиться. Первое потрясение прошло, сменившись каким-то отупением, мысли ворочались, как плохо смазанные шестеренки.

Одна из комнат в квартире Ромашовых являла собой классическую картину под названием «здесь побывал тайфун» — дверцы шкафов распахнуты, на полу раскиданы одежда, книги, даже постельное белье… Эксперт привычно обрабатывал кисточкой поверхность мебели в поисках отпечатков пальцев. Молодой следователь прокуратуры сочинял протокол осмотра. В стороне стояли Плахов, его начальник Анатолий Павлович Шишкин и судебный медик с невозмутимым, ко всему привычным лицом. Последний радовал оперов предварительными выводами, которые они могли бы сделать и сами.

— Короче, били тупым предметом сверху вниз. Орудием могла быть свинчатка, обух топора, молоток… При вскрытии уточним.

Шишкин взглянул на часы:

— А время?..

— Где-то между двумя и тремя дня. Точнее сказать не могу. Других видимых повреждений нет. Под ногтями чисто. Возможно, кто-то из знакомых.

В разговор вступил Плахов:

— Сын говорит, что чужих она не впускала.

Шишкин покачал головой.

— Могли на лестнице ждать. И ворваться, что называется, на плечах. Надо выборку сделать, — добавил он, обращаясь к Плахову. — По способу совершения.

— Сделаем. Хотя способ оригинальностью не отличается.

— Да и сына потерпевшей поспрашивай аккуратно касательно его друзей и знакомых. Маловероятно, но версию отработать надо…

Эксперт оторвался от работы, повернулся к операм, стоявшим у него за спиной.

— Есть следы от перчаток.

Шишкин немного оживился:

— Лучше бы пальцев!..

Эксперт пожал плечами:

— А еще лучше, если б он обронил свой паспорт!.. Ну, чего нет, того нет… Перчатки — тоже кое-что. Можно проверить по базе данных. Вот с обувью, к сожалению, хуже. Следы смазаны…

В дверях появился Сергей с листком бумаги в руках. Глядя на его подавленно сгорбившуюся фигуру, Плахов решил отложить разговор по поводу его друзей на завтра.

— Можно вас на минуту?.. — обратился к Плахову Ромашов.

Плахов вышел за ним в прихожую, Шишкин последовал за подчиненным. На полу, накрытый покрывалом, лежал труп Ромашовой. Стараясь не смотреть на тело убитой матери, Сергей передал Плахову лист.

— Вот. Вы просили. Список похищенного. Здесь украшения, антиквариат… Хотя точно не скажу, такое отупение внутри.

Плахов мельком взглянул на листок.

— А общая сумма?..

Ромашов все-таки не удержался и взглянул на лежащее на полу тело:

— Да при чем здесь деньги…

Его собеседник решил сменить тему:

— Как жена? Отошла?..

— У соседей спит. Врачи ей укол сделали.

В этот момент внимание оперативника привлек деревянный брусочек, лежащий рядом с тумбой для обуви. Он нагнулся и поднял кусочек дерева, заточенный под усеченную пирамидку.

— Это откуда?..

Ромашов взглянул на брусок.

— Под вешалку подкладывал. Для устойчивости.

— Почему ж он здесь лежит?..

Оба подошли к вешалке, пытаясь найти ответ на этот вопрос.

— Я не двигал… — озадаченно произнес Сергей. Его внимание привлекла хозяйственная сумка, висящая на крючке.

— Странно… Обычно она на щитке висит. За вешалкой.

Он протянул Плахову голубую папку.

— И вот еще, вы просили. Мы сюда складываем все квитанции: за квартиру, телефон. Папка обычно лежит в тумбочке под телевизором, а сейчас смотрю: почему-то на буфете.

— Квитанции все на месте?..

— Нет, за электричество не хватает. И потом, знаете что…

Он открыл застекленную дверцу старинного шкафа, где стояли альбомы с репродукциями.

— Видите, вот стоит альбом Кустодиева, а обычно стоит Врубель. Вот этот…

Плахов аккуратно открыл электрический щиток, подсветил зажигалкой. Шишкин встал у него за плечом.

— Что там?..

— Похоже, он счетчик смотрел.

— Интересно… Проверяющий?

— Или под видом…

Они переглянулись. Кто из оперов не слышал про классическое дело «Мосгаза»?.. Это случилось в начале шестидесятых годов в Москве и Иваново. Гость столицы армянин Ионесян средь бела дня проникал в квартиры под видом работника «Мосгаза». Якобы для профилактического осмотра плит и духовок. На самом деле он высматривал богатые «хаты». На его счету было несколько убийств, в том числе детей. В Иваново он изнасиловал девочку-школьницу. Свои жертвы Ионесян убивал ножом и топором. Часто он не брезговал брать даже мелочь — детский свитер, сатиновые шаровары, фонарик, две шариковых ручки, кошелек с семьюдесятью копейками… Москва полнилась страшными слухами. Люди боялись открывать двери даже милиции. Дело серийного убийцы находилось на личном контроле Косыгина, советского премьер-министра. Ионесян был пойман и расстрелян.

…Плахов достал из кармана ручку, записную книжку и зафиксировал пятизначное показание счетчика — шестьдесят семь тысяч двести сорок семь.

Вася Рогов устало просматривал заключение экспертов. Его напарник старательно выводил на листке женскую фигурку, словно все происходящее его не касалось. Оторвавшись от бумажки, Василий Иванович перевел недовольный взгляд на Плахова. Игорь тут же изобразил сосредоточенность.

— Наиценнейшая информация, блин! Угол, под которым нанесен удар, говорит о том, что преступник высокого или среднего роста. Считай, теперь он у нас в кармане… Нанес несколько лишних ранений…

Плахов снова вернулся к рисунку:

— Думаешь, любитель?..

— Вполне возможно. Так, и что же мы имеем?.. Остается дохленькая версия с проверяющим. Придется ковыряться. Ну что, господин Шагал, пошагали в гости…

Спустя час с небольшим оперативники сидели напротив монументального человека в традиционном чиновничьем костюме. Про себя Игорь окрестил его снобом за особую манеру глядеть на собеседника немного свысока и как бы мимо.

На столе начальника АО «Энергия» царил творческий беспорядок, словно он являлся не управленцем средней руки, а писателем фантастических романов накануне отправки своей нетленной рукописи в редакцию. Хозяин кабинета смотрел на непрошеных гостей с досадой и недоумением, словно они оторвали его от очень важного занятия. Опера давно привыкли к таким прохладным встречам. По роду деятельности им часто приходилось вмешиваться и вносить коррективы в чужой распорядок жизни, а кому это понравится?..

Однако в арсенале оперативников имелся целый набор славных приемов, позволявших настроить недовольного собеседника на рабочий лад.

Разговор начал Плахов. Он всегда вел беседу в мягкой манере, оставляя собеседнику свободу маневра. Но, как только у того появлялось иллюзорное ощущение, что от милиционеров можно легко избавиться, в дело вступал Рогов. Этот вел беседу совсем в другой манере — жестко и напористо, словно клещ.

— Не исключено, это дело рук человека, проверяющего электросчетчики. Проще говоря, из вашей уважаемой конторы.

Без труда преодолев некую растерянность, хозяин кабинета надел на лицо привычную маску уверенности и безразличия.

— С чего вы взяли, что это наш человек? Существует, к примеру, такая контора, как «Ленэнерго».

Делая упор на последнем слове, Рогов возразил:

— Квитанции — ваши!

Начальник, наконец, взглянул на оперативника — так смотрит компьютерный мастер на «чайника», путающегося в элементарных вещах.

— Здесь триста человек работает. Вы что, всех их проверять собираетесь?..

На этот раз ответил Плахов, в его тоне читалось непоколебимое упорство.

— Предложите что-нибудь другое.

Начальник не сдавался:

— А вдруг он просто представился проверяющим?..

Плахов развел руками, давая понять, что проверка — дело такое же неизбежное, как северный ветер, гулявший за окном.

Хозяин кабинета разозлился:

— Да вы нам такую антирекламу сделаете! Ни в один дом не пустят!.. Нет. Я не могу.

Оперативники многозначительно переглянулись — период уговоров подошел к концу. Жестким тоном Рогов произнес:

— Уважаемый, совершено убийство. Вам что-то не ясно?

Чиновник спрятал глаза:

— Почему же…

Плахов добавил:

— Вполне возможно, что не последнее. Наверняка, будут еще.

Рогов поддержал коллегу:

— Вот тогда мы вас и привлечем. За пособничество. Классная будет реклама. Хотите проверить?..

К такому повороту разговора начальник оказался не готов. Он растерялся и ответил совсем другим тоном:

— Это лишнее!

Рогову надоел этот сноб в аккуратной тройке, воспринимавший их как просителей, типа, ходят тут, отрывают от дел. «Пускай шеей повертит», — решил оперативник. Он встал со стула и продефилировал в сторону начальственного места, заставив его рефлекторно повернуть голову.

— Тогда списки готовьте. А мы завтра утром приедем заберем. Да, и вызывайте того человека, который дом этот проверял, под любым предлогом.

Чтобы занять руки, начальник переложил какую-то бумажку из стороны в сторону:

— Какой это район?

— Центральный.

Начальник согласно кивнул.

— А тех, кто в отпуске? Вписывать?..

Вопрос был адресован Рогову, но ответил Плахов:

— Значит, всех! Кто в отпуске, на больничном. Всех!.. С пометкой. Кстати, работники ваши в конце дня отчитываются?..

Голос начальника зазвучал уверенней:

— У них месячный норматив. Поэтому не должны, но я ввел. Для поднятия дисциплины.

— Проверьте, кого вчера не было.

Хозяин кабинета вновь уставился в угол.

— Надо районные отделения обзванивать.

Точку в разговоре поставил Рогов. С металлом в голосе:

— Так обзванивайте!

…Уже на улице, выйдя из помпезного здания АО «Энергия», Плахов вдруг улыбнулся:

— Слушай, Вась, а откуда ты про Шагала знаешь?.. Вот уж не думал, честно говоря, что ты в живописи разбираешься!..

— Темный ты человек, Игорёк! — притворно вздохнул Рогов. — Это же знаменитый художник, который «Черный квадрат» намалевал!.. Его Эрмитаж за миллион долларов купил. По телеку еще показывали. Эх, ты, тундра бескультурная!..

— А-а!.. — уважительно протянул Плахов. Правда, до этой минуты он был уверен, что «Черный квадрат» изобразил Пикассо, ой, тьфу ты, Малевич. Но Васе, наверное, виднее…

Черновая работа вдохновляла Жору Любимова примерно так же, как сортировка почты. Перелистывая подшитые ориентировки, он то и дело производил какие-то лишние движения — то в сто пятьдесят седьмой раз смотрел на часы, то вскакивал, измеряя шагами тесный кабинет. Его сосед Макс Виригин, наоборот, был полностью погружен в процесс — он перебирал бумаги, делая пометки на листке с таким видом, словно изучал свежий номер «Спорт-экспресса» и собирался сделать ставку на тотализаторе.

Изредка опера перебрасывались замечаниями.

Любимов в который раз оторвался от бумаг.

— У тебя что-нибудь есть?..

— Выписал два похожих. По двухтысячному году. Но никаких намеков на счетчики.

— У меня почти такая же картина.

Появление коллег внесло в разговор свежую струю. Любимов покосился на вновь прибывших:

— Какие люди! Ну и как там, «на земле»?..

Плахов шутку не оценил:

— Все вокруг цветет и пахнет…

— А мы тут завяли совсем. Как успехи?

— Как у сборной России по футболу.

Любимов решил конкретизировать вопрос:

— Этого, который дом обслуживает, «покололи»?

Плахов устало уселся за свой стол:

— Мимо кассы. На момент убийства он рвал зуб в поликлинике. Мы проверили и уже написали справку.

Рогов достал из папки листы со списком работников АО «Энергия».

— Похоже, теперь их всех придется шерстить.

Виригин подошел к коллеге, взял в руки список, слегка присвистнул:

— Пятьсот двадцать три человека! На год хватит… Это если все остальные дела забросить и надеяться, что новых не навалит.

— И это еще не все. Из них семнадцать в отпуске. Эх, хорошо бы кого-нибудь занесло на Кипр!.. — размечтался Вася и решительно добавил: — Если что, чур, я полечу!.. А еще девять человек на больничном. Две в декрете.

— Тех, что в декрете, оставим на сладкое, — встрял в разговор Любимов.

Плахов усмехнулся:

— Кстати, четверо вечером не отметились. Один из них Центральный район обслуживает. Какой-то Залыгин.

Любимов ожил:

— О… оставь-ка его нам с Максом.

Плахов взглянул на коллегу.

— С удовольствием. А еще один утром вышел, потом отзвонился, сказал, что заболел. Из Выборгского района.

В голосе Виригина послышалось сомнение:

— До Центрального далековато.

Любимов, которому ужасно надоело торчать в кабинете, воскликнул, как Ричард Третий, искавший коня:

— Да чего тут гадать!.. Надо клиентов делить.

Рогов, который, казалось, не обратил на это замечание никакого внимания, открыл ящик стола, достал личный стакан, взглянул на Плахова:

— Чай будешь?..

— И мне… — подхватил Любимов.

— А вы еще не заработали. И вообще: на вас чая не напасешься. Вечно я должен его покупать!.. Я не Ходорковский!

* * *

Отдирая нагар от сковороды, которую спалил накануне вечером ее благоверный, Лариса Залыгина рассеянно слушала музыку, несущуюся из приемника. В голове крутился отрывок из стихотворения (автора она не помнила): «Целый день стирает прачка, муж пошел за водкой, на крыльце сидит собачка с седенькой бородкой…»

Если не считать того, что муж пока еще не пошел за водкой, а спал пьяным сном, поэт нарисовал картинку прямо из ее жизни. Карликовый пудель действительно таращил глазенки в ожидании несуществующей котлеты, она целый день крутилась по дому и периодически плакала, проклиная свою семейную жизнь.

В свои тридцать семь Лариса чувствовала себя старухой, потерявшей интерес к жизни. Вчера она увидела в магазине давнишнюю подругу, с которой вместе когда-то училась в техникуме. Залыгина поразилась, насколько свежо и молодо та выглядела. А ведь они ровесницы… Ей очень хотелось подойти и поговорить с бывшей подругой, но стало стыдно. Она взглянула на себя глазами этой женщины в норковой шубке, представила, как та попытается скрыть свое разочарование.

Да и что она может рассказать о себе?.. Что ее муж — запойный алкоголик, который ходит проверять электросчетчики, а ей самой приходится совмещать работу посудомойки и уборщицы?.. Что ее единственный сын растет полным шалопаем, а жизнь прошла мимо?..

Мрачные мысли лениво текли у нее в голове под аккомпанемент теплой воды, слегка подогреваемой раздолбанной колонкой.

«Поздно что-то менять. Пусть хоть такой, но все-таки муж… В принципе, он человек добрый, только слабый очень. По пьянке иногда хорохорится, а так…»

Когда Паша уходил в запой, она сводила к минимуму общение с мужем. Так легче. Делала вид, что они просто соседи, даже старалась с ним не разговаривать. Он приводил каких-то собутыльников, потом пил один, комната постепенно превращалась в хлев, но Ларису это не волновало. Она старалась поддерживать порядок на своей территории и в местах общего пользования.

Звук звонка заставил ее вздрогнуть. Она открыла дверь. На пороге настороженно замерли два мужика: один отдаленно похож на Высоцкого, другому не мешало бы сбросить килограммов пятнадцать. Первый показал удостоверение.

— Здравствуйте, барышня. Уголовный розыск… Залыгин дома?

Лариса пропустила непрошеных гостей в прихожую.

— Третий день не просыхает…

Действуя в своей обычной напористой манере, Любимов спросил:

— Где он?

Женщина кивнула в сторону закрытой двери.

— В комнате дрыхнет.

Она осторожно открыла дверь. Из комнаты тут же пахнуло удушливым запахом застарелого сигаретного дыма, винных паров и давно не стиранного белья.

Любимов проследовал вслед за женщиной. Обстановка комнаты являла собой до боли знакомую картину под названием: «Алкоголь — друг человека». Пустые бутылки из-под пива и водки застыли в разных и зачастую в совершенно неожиданных местах, словно хозяин дома во время пьянки постоянно перемещался по комнате. На столе остатки еды в окружении многочисленных окурков, не уместившихся в переполненную пепельницу. На грязном полу успела подсохнуть липкая лужа, явно от пива. Посреди всего этого великолепия на диване живописно расположилось мужское тело — Залыгин лежал лицом к стене, регулярно издавая странные звуки, напоминающие бульканье кипящего масла.

Любимов потряс электрика за плечо. Храп смолк и перешел в растянутое мычание. Мужчина пьяно отмахнулся, выражая свое негативное отношение к попытке его разбудить.

Георгий повернулся к Залыгиной:

— Где он позавчера был?

Так и не выпустив из рук хозяйственного полотенца, Лариса пожала плечами:

— Утром, как обычно, на работу пошел.

— А во сколько вернулся?..

— Около часа ночи. После этого не выходил.

Любимов внимательно следил за реакцией женщины. Похоже, она говорила правду.

— Какие-нибудь вещи домой приносил?..

Лариса отрицательно покачала головой.

— А что случилось-то?.. — глухо спросила она.

На пороге комнаты появился Макс. У него в руках была куртка Залыгина.

— Смотри-ка, что я нашел!..

Подсохшие бурые пятна на правом рукаве сильно смахивали на кровь.

— Похоже, Жора, это наш клиент…

Обернувшись к Ларисе, он показал на пятна:

— Откуда это?..

Залыгина не выразила никаких эмоций, словно окровавленная одежда мужа — такая же обычная вещь, как немытая посуда.

— Сказал, с мужиками подрался…

Любимов с Виригиным переглянулись.

— Надо его к нам грузить.

Жена, наконец, очнулась. В ее голосе послышалось беспокойство:

— Куда вы его?..

— Да не волнуйтесь… Поговорим и вернем. Или не вернем. Как повезет.

В другое время она бы поспорила, но Лариса так устала, что у нее совершенно не осталось сил. Уходя, Паша попытался что-то пробубнить, но только махнул рукой. Когда за мужчинами закрылась дверь, она зашла в комнату мужа, тихо вздохнула и принялась за уборку.

Сидя в кабинете «убойного» отдела, Залыгин пытался сосредоточиться, но трехдневный запой давал о себе знать. Безумно хотелось спать, трещала голова, мысли ворочались, как каменные жернова, а тут еще этот бородатый мент со своими нелепыми вопросами… Прет, как боевой верблюд. Второй сидел в сторонке и пока молчал — уже хорошо.

Любимов тряс курткой перед самым носом Залыгина.

— Я спрашиваю: кровь откуда?!

— С мужиками подрался, — с трудом ворочая языком, пояснил электрик.

Оперативник продолжал давить.

— С какими мужиками?!

— А хрен его знает… — пожал плечами Залыгин.

Любимов нетерпеливо подался вперед:

— Пил с кем, чучело?!

— С мужиками… Прошу не оскорблять. У меня права человека.

— С какими мужиками?!

Залыгин потер лоб. «Жернова» в его голове сделали последние пол-оборота и застыли.

Глядя на лысеющего, помятого мужчину, который натирал свой лоб, как Аладдин волшебную лампу, в надежде, что джинн освежит его память, Виригин огорченно вздохнул:

— Жор, дохлый номер. Давай его в камеру, пусть проспится. А куртку пока на экспертизу…

Перед тем как отправить Залыгина в оздоровительное помещение, Любимов решил сделать ему напутствие.

— Ну если кровь совпадет… Я тебе, Паша, не завидую!..

Очнувшись в камере, Залыгин попытался вспомнить, почему он здесь оказался. Что он мог натворить такого, что совершенно улетучилось из его памяти? Может, это связано с дракой? Так это же его вроде как избили, при чем тут милиция?.. В тот момент похмелье мучило его так сильно, что он спокойно мог заложить душу за бутылку пива. К тому времени, когда его снова повели в кабинет, ничего особо нового Залыгин не вспомнил.

Взглянув на подавленного мужчину, Любимов сочувственно произнес:

— Ну что, головка бо-бо?.. А с памятью как, получше?..

— У вас закурить не найдется?..

Виригин протянул ему сигарету.

— Так, давай начнем все сначала. Вчера мы на мужиках остановились. Что-нибудь вспомнил? Описать можешь?

Залыгин в который раз напряг свою память, вспомнил, как едва не попал в милицию, когда добирался домой, но дальше был полный провал. Налей ему сейчас сто граммов, может, что и пришло бы на ум, а так…

— Клянусь…

— Клянусь «да» или клянусь «нет»?..

— Нет… Не помню… Левые какие-то. Помню, я одному в челюсть дал. Справа. Здорово дал…

Любимов тут же среагировал:

— А ну-ка руку покажи!..

Рассматривая костяшки пальцев Залыгина и не имея на руках результатов экспертизы, Георгий почти наверняка знал: кровь на куртке принадлежит этому пропойце или мужику, которого он ударил, в любом случае — точно не Ромашовой.

Ссадина синюшного цвета красноречиво свидетельствовала, что Залыгин не врет. А это значило, что поиски убийцы надо продолжать.

Корнилов чувствовал себя спокойно и уверенно, как опытный шахматист, разыгрывающий партию, где каждый шаг просчитан на три-четыре хода вперед. Однако визит оперативников его встревожил. Он довольно долго рассматривал удостоверение Рогова, в который раз прокручивая в памяти каждую деталь того дня.

«Нет, судя по всему, серьезных улик у них нет, в противном случае вели бы себя иначе. Видимо, просто проверяют. Плохо то, что выбрали верное направление».

Вслух Корнилов сказал:

— Уголовный розыск? А по какому вопросу?

Плахов решил не раскрывать все карты:

— На Васильевском ограбление, семью связали и все вынесли…

— А представились проверяющими счетчиков из «Энергии», — добавил Рогов.

Контролер немного расслабился.

— Так я же в Выборгском работаю.

Глядя в непроницаемое лицо Корнилова, Плахов произнес:

— Мы всех проверяем.

Корнилов скрестил руки на груди.

— Правильно… Давайте на кухню пройдем.

Что-то в этом каменном спокойствии Плахову не понравилось. Какое-то оно было натянутое, искусственное, словно хозяин дома контролировал каждое свое слово.

От оперативника не укрылась излишне богатая обстановка квартиры. Роскошный шкаф-купе. Плазменный телевизор плюс DVD-плейер. «Навороченный» компьютер. Здоровенный холодильник с морозилкой на кухне. Ванная с джакузи. Круто!.. Это не считая того, что скромный сотрудник АО «Энергия» проживал в просторной «двушке» с евроремонтом.

Простые контролеры так не живут, а если живут, то не работают на такой должности. Ему вспомнился надутый, как индюк, начальник «Энергии». А этот, пожалуй, даже поимпозантней будет… Интуиция подсказывала: что-то здесь не так.

— А что вы позавчера делали?..

Корнилов выдержал паузу, затем переспросил, пытаясь выиграть время:

— Позавчера?.. Ну, естественно, утром вышел из дома на работу. Проверил несколько адресов. Потом неважно себя почувствовал. Позвонил начальнику, отпросился, и в час уже был дома. Вызвал врача. Бюллетень на столе — вот, можете проверить.

— Адреса, по которым вы ходили, у вас есть?..

— Да, конечно.

— Вы один живете?..

— Да, один.

— Машина есть у вас?

— Да, «ауди», во дворе стоит…

— Кто-нибудь может подтвердить, что в час вы были дома?

— Нет, конечно, я ведь один живу.

«Опаньки!.. Алиби-то у тебя, голубчик, на ладан дышит!» — подумал Плахов.

— Ну, если пока нет вопросов, я блокнот принесу.

Рогов задал дежурный вопрос:

— Извините. Можно вашу квартиру посмотреть?

Корнилов пожал плечами:

— Да, конечно… Хотя я не понимаю… Вообще, хорошо бы санкцию.

— Если б была санкция, мы бы вас и не спрашивали. Показывайте, показывайте. Сами.

В прихожей Корнилов первым делом достал из сумки блокнот, тот самый, в который он записывал показания счетчика. На последней странице стояла цифра «67246». Перед его внутренним взором проплыла убитая им женщина, ее карие глаза, сдавленный крик, рука, вытянутая вперед, словно в последней попытке догнать ускользающую жизнь… Он отогнал неприятные воспоминания, вырвал лист с показанием счетчика и спрятал его в карман…

Рогов заглянул в ванную, гостиную, прикидывая, сколько может стоить такой ремонтик. По самым скромным подсчетам выходило тысяч пятнадцать баксов — не меньше. Простому контролеру до пенсии пришлось бы счетчики проверять. При условии, что он будет откладывать всю зарплату и откажется от пищи.

Закончив шарить по комнатам, Василий вернулся на кухню и тихонечко поделился с Плаховым своими подозрениями:

— Неплохо живет энергетик. Почти как Чубайс.

— А кто это?.. Тоже художник?.. Чего ты на меня уставился? Шучу…

В дверях показался хозяин дома. Протянул Плахову блокнот.

— Я утром в этих адресах был. Можете проверить. Из последнего звонил.

Игорь пробежал глазами записи. На странице блокнота указано шесть адресов с названием улицы, номера дома и квартиры. Напротив каждого адреса — пятизначная цифра, фиксирующая показания счетчика. Вроде ничего необычного. На глаза попался оторванный клочок. Он внимательно поглядел на Корнилова, показывая на место обрыва.

— А здесь что было?..

Мысленно выругав себя за небрежность, контролер совершенно спокойно произнес:

— Телефон записал.

— Чей? — быстро переспросил Плахов.

— Свой. Дал одному знакомому. Еще давно.

— Мы возьмем блокнот на денек.

— Пожалуйста.

Игорь спрятал блокнот в карман, переглянулся с коллегой.

— Хорошо. Мы проверим. Всего доброго.

Проводив оперативников, Корнилов еще раз проанализировал свое поведение. За исключением «прокола» с листочком, все вроде нормально. Он отправился на кухню, достал оторванный клочок с показаниями счетчика и сжег его в пепельнице.

Плахов с удовольствием вдохнул морозный воздух, сотканный из множества неуловимых запахов, скрепленных нитями извечной питерской сырости. Непонятно почему, но после посещения корниловской квартиры осталось ощущение тревоги, какой-то черной наэлектризованной ауры, присущей этому месту.

«Скорее всего, дело не в квартире, а в ее хозяине, — решил Игорь. — Слишком спокоен и рассудителен, а взгляд напряжен, как у матерого уголовника на допросе. Либо я окончательно профессионально сдеформировался. Подозреваю всех подряд».

Мимо пробежала грустная дворняга, с надеждой взглянула на двух мужчин. Рогов свистнул, обозвал сучку Шариком. Собака на секунду остановилась, но тут же потрусила дальше, сообразив, что колбасой здесь не разживешься.

Плахов взглянул на друга:

— Что думаешь?

— Непростой дядечка…

— Я тоже заметил. Надо его как следует потрясти. Стулом электрическим. Чего-то суетится слишком. И алиби — голяк. Пошли-ка по адресам, что у него в блокноте записаны… Посмотрим, как простой народ живет. А то все особняки, коттеджи…

— Слушай, может, бросим чего-нибудь на зуб? Посидел я на кухне нашего контролера, и так жрать захотелось, понимаешь.

Игорь усмехнулся:

— Сытый воин — глупый воин. Китайская мудрость.

— Зато ноги шустрее ходят. Нам еще по шести адресам мотаться. Пешком.

Сидя в дешевой забегаловке, Плахов обзвонил пару адресов, но к телефону никто не подошел.

— Слушай, давай это серьезное мероприятие на завтра отложим, — предложил Вася, — выбьем у Палыча колеса и спокойно объедем все адреса.

— Я же говорил, сытый воин — ленивый воин. Но насчет колес ты совершенно прав.

Водитель маршрутки, на которой они добирались, оказался большим оригиналом. Если его коллеги безжалостно глушили пассажиров «Русским шансоном», то этот (видать, бывший рокер) врубил на всю громкость станцию, пропагандирующую любовь к року.

«I can see the Future, I can see the World tonight!» — хрипло пел Пол Маккартни.

«Я могу видеть будущее… Я могу видеть мир сегодня вечером».

«Мне бы твои таланты, сэр Пол!.. — вздохнул Плахов. — Был бы я тогда просто чудо-сыщик».

Присев на свой любимый скрипящий стул, Плахов погрузился в изучение корниловского блокнота. За соседним столом с умным видом сидел Рогов. Василий, как любой «жаворонок», любил утренние часы. Голова работала легко, ее наполняли разные идеи, правда, не всегда связанные с работой, но зато свежие. В тот момент, сидя в кабинете в главке, он размышлял о вчерашнем визите к контролеру, но не в рамках рассматриваемого дела, а в контексте собственного житья-бытья.

«Вкалываешь тут годами, вертишься, как уж на сковородке, и никакой тебе материальной заинтересованности. Что же это получается? Мне приходится тесниться в крохотной квартирке с женой, сыном, тестем и тещей, а у какого-то контролера в ванной комнате жить можно?..»

Его гневные мысли о мировой несправедливости прервал начальник, который всегда появлялся внезапно, как мокрый снег. Причем, в отличие от Васи, утром бодростью духа и свежестью ума он не отличался. А сегодня и вообще чем-то напомнил Рогову голодного крокодила (дали о себе знать воспоминания об африканском прошлом).

— Жора с Максимом уже уехали?..

Плахов неохотно оторвался от блокнота:

— Час назад. Залыгина «колоть» в местный отдел.

Строго оглядев медитирующего Рогова, Шишкин нахмурился:

— А вы чего прохлаждаетесь?!

Игорь заполнил паузу:

— Думаем.

Василий с деловым видом взял в руки список и уточнил:

— С кого начать…

— И что делать… — добавил Игорь.

Шишкин повернулся к Плахову:

— Похищенные вещи в картотеку занес?

— Обижаете!

Рогов решил, что работу начальство увидело, оценило, а теперь настало время для просьб и предложений:

— Анатолий Палыч, машину не дадите? По адресочкам проскочить?.. Вот, из блокнота Корнилова… Алиби проверить.

Шишкин взглянул на подчиненного с таким видом, словно не прочь был проглотить его целиком.

— Вася, у нас не Африка, мазафака!.. Алиби и на метро проверить можно.

Когда дверь за начальником закрылась, Плахов с усмешкой взглянул на коллегу:

— Это называется — «колеса» выбил!

— Зато поедем со свежей головой.

Пенсионер Тихонов оказался последним в списке Корнилова. С него и решили начать. Дверь открыл благообразный старичок интеллигентного вида. Плахов любил работать с такими людьми. Всегда вежливые и доброжелательные, они живут в мире хороших книг и воспоминаний о прошлом. Благодаря этому им удается избежать навязанных стереотипов, гласящих, что визит милиции — это всегда плохо.

Подсвечивая себе лампой без абажура, Рогов рассматривал показания счетчика, сравнивая их с показаниями в блокноте Корнилова. Хозяин дома, бывший архитектор, демонстрировал Плахову фотографии в рамочках, развешанные на стене его комнаты. Опер вежливо, но рассеянно слушал рассказ пожилого человека о том, как тот партизанил во время Великой Отечественной войны.

В комнате появился взъерошенный Рогов с блокнотом:

— Игорь, цифры совпадают!..

Тихонов заполнил возникшую паузу:

— Так я же говорил, что он был. А потом еще звонил от меня к себе на работу, отпрашивался, сказал, что приболел…

Плахов взял блокнот из рук Рогова и показал пенсионеру:

— Не помните, обрыв этот был?..

Тихонов внимательно посмотрел на блокнот. В его голосе зазвучало сомнение, свойственное пожилым людям, когда молодые начинают тестировать их память.

— О, это я и не припомню!.. Точно не скажу. Вот ведь рядом стоял, не обратил внимания. Но, кажется, целый был.

Плахов оживился:

— Вы уверены?..

Тихонов покачал головой:

— Не совсем…

Рогов припомнил, что Корнилов плел: мол, лист оторвал и отдал знакомому. Вася повернулся к напарнику:

— Интересно, какому же тогда знакомому он телефон записал? Я так понимаю, что отсюда он прямиком домой почесал и ни с кем больше не встречался.

— И я про то же… — задумался Игорь, почесав за ухом.

В этот момент он пережил одно из тех мгновений, которые принято называть интуитивным озарением. Отрывочные мысли, как разнородные пазлы, сложились в единую картину-догадку и требовали немедленного подтверждения.

— Вась, дай-ка лампу!

Несмотря на яркий свет, пришлось серьезно напрячь зрение. Игорь довольно долго вертел блокнот под разными углами, пока ему не удалось все-таки разглядеть след, выдавленный шариковый ручкой.

«Есть контакт… — подумал Плахов, — воспользуйся он гелевой ручкой, и пиши пропало».

— Ну что?

— Оттиск слабый, но прочитать можно… Пиши. Шесть, семь, два, четыре, шесть… Все.

— На телефон вроде не похоже… — Вася с сомнением шмыгнул носом.

То, что вспыхнуло как интуитивная догадка, наконец, получило точку опоры. Он вспомнил про свою записную книжку, точнее, запись показаний счетчика в квартире Ромашовой.

— Погоди-ка…

Сердечный ритм участился. Разгадка лежала на поверхности. Плахов победно взглянул на коллегу.

— 67247 — последняя цифра не совпадает.

Рогов весь подобрался:

— Как раз за день нагорело…

— Звони Палычу!

Рогов набрал любимый номер.

— Ну и что мы ему предъявим?.. — с ходу засомневался Шишкин. — Отпечатки цифр? Да он нам в лицо рассмеется! Мужик-то, похоже, неглупый…

— Анатолий Павлович, надо тормозить!.. — напирал Рогов. — Он уже на нерве! Если надавить — поплывет!.. Если нет, мы за пару дней еще чего-нибудь нароем…

— Чем надавить?

— Ну, как всегда. Уликами. А чем же еще? Мы закон уважаем.

Молчание в трубке показалось Василию бесконечным.

— Ладно, сейчас давайте в отдел, вместе поедем.

Александр Корнилов развалился на мягком кожаном диване, наслаждаясь уютом своей квартиры, и увлеченно следил за сюжетной интригой ментовского сериала. Звонок вернул его к реальности. Корнилов подошел к двери, увидел через глазок одного из недавних гостей, но все равно спросил:

— Кто там?

— Из милиции, — ответил Плахов. — Блокнот ваш привезли.

Корнилов открыл дверь и тут же отлетел под ее напором к стене. Когда у его шеи заплясал пистолет, хозяин дома потерял самообладание. Губы затряслись, слова застряли в глотке, а этот низенький, ткнув «макаровым» под правую челюсть контролера, смотрел на него с таким видом, словно он убил его мать…

Прихожая заполнилась людьми. Их было всего трое, но контролеру со страху показалось, что их как минимум взвод. Корнилова обступили с трех сторон. Одного мента, постарше, он видел впервые. Плахов достал блокнот и поднес его к носу контролера:

— Так, и что здесь было записано?!

Корнилов, который уже немного пришел в себя, повторил свою версию:

— Телефон.

— Чей?..

— Какая разница?

Ствол сильнее вдавился ему в горло. Низенький орал, как контуженый:

— Это показания счетчика в квартире Ромашовой!! Оттиск остался!!! Сволочь! Я тебя сейчас сам молотком…

Корнилов сделал над собой титаническое усилие, собирая волю в кулак:

— Какой Ромашовой?!

— Убитой!.. — Плахов внимательно наблюдал за реакцией контролера.

Хозяин дома и глазом не моргнул:

— Значит, совпадение…

Игорь прижал Корнилова к стене:

— Совпадение?!

В процесс «экстренного потрошения» срочно вмешался начальник.

— Хватит, — сказал он, снимая с вешалки куртку Корнилова. — У нас поговорим.

— Может, хату на уши поставим?.. — предложил Рогов.

Шишкин профессионально прошмонал карманы, вынул из них бумажник, связку ключей, расческу и прочие бытовые мелочи, не представлявшие интереса.

— С обыском потом приедем. Официально.

Он бросил куртку Корнилову:

— Одевайся!..

Назад: Андрей Кивинов, Олег Дудинцев Принцип вины

Дальше: Примечания