Вождю племени баквена Мокеле Мбембе Нгуби уже не первый раз снился один и тот же сон. Он закрывал глаза, и стены его хижины почти мгновенно растворялись в густом африканском воздухе, а вместе с ними исчезали шелест травы и крики львов, выходящих на ночную охоту.

...Мокеле снился далекий холодный город, который он покинул много лет назад. Серые коробки блочных домов на «Приморской», общага, рядом с ней — огромная стальная башня с пушками, повернутыми в сторону неприветливого моря, и лица нелепо одетых людей, покрасневшие от невыносимо холодного ветра.

После лекций в университете Мокеле обязательно заходил в забегаловку на улице Кораблестроителей и покупал себе пол-литровую кружку «Жигулей», чей горьковато-водянистый вкус он не сможет забыть уже никогда. Он пристраивался за крайний столик и начинал с удовольствием любоваться буфетчицей — дородной беловолосой и голосистой Тамарой. Тамара и была истинной причиной того, что Мокеле превратился в завсегдатая рюмочной. Тамаре он тоже нравился, она всегда улыбалась, когда он заходил, и призывно оглядывалась на его столик, зная, что Лумумба (именно так окрестили Мокеле местные алкаши) не спускает с нее влюбленных глаз.

— Здорово, Лумумба.— К столику Мокеле подошел дядя Миша, старейшина заведения. Он таинственно подмигнул и тихо спросил: — Ерша будешь?

Мокеле никогда не пил ерша, но в этот раз почему-то решил попробовать.

— Давай,— ответил он и подвинул к дяде Мише свою кружку.

Дядя Миша взял кружку и, заговорщицки оглянувшись, под столом влил в нее изрядную порцию водки.

— Ну, будь, Лумумба! — сказал он, поднимая свою кружку.— Как говорится, за крах режима апартеида!

— Дай Бог, не последняя,— ответил Мокеле и сделал большой глоток. На вкус ерш, как ни странно, ничем не отличался от пива.

Но вкус — одно, а воздействие, как выяснилось впоследствии,— совсем другая категория.

— Вообще-то я не Лумумба, а Мокеле,— после третьего «захода» стал объяснять дяде Мише африканский студент. 

— Ну, Микола так Микола,— согласился дядя Миша.— Так, значит, как говорится, за это дело надо вздрогнуть, Колян!

— Зачем? — Не все тонкости русского языка были доступны Мокеле.

— Так надо! — сказал Миша и поднял кружку. Ко времени закрытия заведения Мокеле уже изрядно поднабрался. С его черно-синего лица не сходила счастливая улыбка, а в больших коричневых глазах мелькали озорные искорки. В этот вечер он и решился дождаться Тамару.

Потом они брели по широкому проспекту, сворачивали в темный вонючий подъезд, поднимались на лифте и заходили в маленькую квартирку, где жила Тамара. Причмокивая губами во сне, вождь племени баквена вспоминал свою русскую красавицу, подарившую ему столько счастливых минут...

Казалось, их счастью не будет конца, но однажды из Африки пришла телеграмма: старый вождь, отец Мокеле, тяжело заболел и ждет своего сына домой для передачи дел.

Тома плакала, но забрать ее с собой Мокеле не мог. Не обещал он и вернуться: вождь должен всегда быть со своим народом и не оставлять его никогда, даже на короткое время.

В Пулково, перед самой посадкой, Тамара сказала ему, вытирая слезы:

— Коля, у нас маленький будет...

Только в самолете Мокеле понял, о чем она говорила. Позже он узнал, что у Томы родился сын и она назвала его Петей.

...И вот Мокеле вновь в огромном холодном городе, в рюмочной на Кораблях. Но Тамары за стойкой нет — там стоит высокий чернокожий парень в ритуальном бушменском балахоне и, скалясь белоснежными зубами, спрашивает Мокеле по-русски:

— Что, батя, опять ерша?

— Петя, ты же баквена,— укоряет сына отец,— Зачем бушменские тряпки нацепил? Сними сейчас же...

— Ты, батя, очередь не держи,— отвечает Петя,— Никакой я не баквена, я гражданин РСФСР..

Мокеле оборачивается и видит: за столиками рюмочной, вперемежку с местными алкашами, восседают старейшины из совета племен. Вождь сохо Шакил в леопардовой шкуре обнял дядю Мишу и пристально смотрит на Мокеле.

— Ты забыл наставления предков! — говорит Шакил, вытирая с губ пивную пену— Ты опозорил баквена! Кто будет править твоим племенем, когда ты уйдешь?

Старейшины согласно кивают. Мокеле поворачивается к стойке, но Петруши за ней уже нет, там стоит Джембо, великий индун баквена — правая рука вождя. Хитро прищурившись, Джембо потрошит воблу и тихонько напевает ритуальную песню посвящения в воины.

— Нет! Только не это! — кричит Мокеле и вскакивает с циновки.

Он снова в своей хижине, за тростниковыми стенами шумит бескрайняя саванна и рычат львы в предчувствии доброй охоты.